"Сыновья и любовники" - читать интересную книгу автора (Лоуренс Дэвид Герберт)

12. СТРАСТЬ

Своим искусством Пол мало-помалу стал зарабатывать на жизнь. Фирма Либерти взяла у него несколько написанных красками эскизов для узорных тканей, и можно было продать еще в два-три места узоры для вышивок, для напрестольной пелены и другие подобные работы. Сейчас он предлагал не очень много работ, но мог предложить больше. К тому же он подружился с художником фирмы керамических изделий и учился искусству своего нового знакомца. Прикладное искусство его очень привлекало. В то же время он неспешно трудился над своими картинами. Он любил писать большие фигуры, полные света, но не просто сотканные из света и отбрасывающие тень, как у импрессионистов; фигуры, довольно четко очерченные, словно бы светились, как иные изображения людей у Микеланджело. И писал он их на фоне пейзажа, соблюдая, как он полагал, верные пропорции. Работал он главным образом по памяти, изображая всех, кого знал. Он твердо верил, что работы его хороши и ценны. Несмотря на приступы уныния, на робость, наперекор всему в работу свою он верил.

В двадцать четыре года он впервые уверенно сказал матери:

— Мама, я буду выдающимся художником.

Она фыркнула на свой особый лад. Будто не без удовольствия пожала плечами.

— Прекрасно, мой мальчик, поживем — увидим, — сказала она.

— И увидишь, голубка! Придет время — еще загордишься!

— Я и так довольна, мой мальчик, — улыбнулась мать.

— Но кое-что тебе придется менять. Как ты ведешь себя с Минни!

Минни была их маленькая служанка, девчонка четырнадцати лет.

— А чем плоха Минни? — с достоинством спросила миссис Морел.

— Я слышал ее нынче утром, когда ты вышла под дождь за углем, — сказал Пол. — «Ой, миссис Морел! Я ж сама хотела сбегать». Оно и видно, как ты умеешь обращаться со слугами!

— Ну, это просто означает, что она славная девочка, — сказала миссис Морел.

— И ты еще извиняешься перед ней: «Ты ведь не можешь делать два дела сразу».

— Она и вправду была занята, мыла посуду, — возразила миссис Морел.

— А что она тебе ответила? «Да можно было чуток обождать. Гляньте, как вы ковыляете!»

— Да… этакая дерзкая девчонка! — с улыбкой сказала миссис Морел.

Пол, смеясь, посмотрел на мать. Его любовь опять и разрумянила ее и согрела. Казалось, в этот миг ее лицо озарялось солнцем. Пол с удовольствием продолжал работать. Когда мать была счастлива, она казалась совсем здоровой, он даже забыл про ее седые волосы.

И в этом году она поехала с ним отдохнуть на остров Уайт. Это было необыкновенно увлекательно и необыкновенно красиво. Миссис Морел была полна радости и удивления. Но Пол утомил ее слишком долгими прогулками. И однажды с ней случился тяжелый обморок. Таким серым стало ее лицо, так посинели губы! Для Пола это было пыткой. Будто в грудь ему вонзили нож. Потом ей полегчало, и он почти забыл про этот случай. Но тревога в душе осталась, будто незажившая рана.

Расставшись с Мириам, Пол почти тотчас пошел к Кларе. В первый же понедельник после разрыва он спустился в мастерскую. Клара подняла на него глаза и улыбнулась. Сами того не ведая, они очень сблизились. Она увидела, что он явно повеселел.

— Привет, царица Савская! — со смехом сказал Пол.

— Что такое? — спросила Клара.

— По-моему, вам это подходит. На вас новое платье.

Клара покраснела, спросила:

— Ну и что с того?

— Идет вам… да еще как! А я мог бы сделать для вас эскиз платья.

— Это разве возможно?

Пол стоял перед ней и объяснял, глаза его блестели. Он приковал к себе ее взгляд. Потом вдруг обхватил ее за плечи. Клара было отшатнулась. А он натянул и разгладил блузку у нее на груди.

— Вот вроде этого! — объяснил он.

Но у обоих лица пылали, и Пол тотчас убежал. Он ее коснулся! От этого ощущения он весь дрожал.

Меж ними уже установилось некое тайное понимание. На следующий вечер он перед поездом зашел с ней на несколько минут в кинематограф. Они сели, и Пол увидел, ее рука лежит подле него. Несколько мгновений он не решался до нее дотронуться. Кадры плясали, мелькали перед глазами. Наконец он решился взять ее за руку. Рука оказалась большая и крепкая, она заполнила всю его горсть. Он ее сжал. Клара не шевельнулась, не подала никакого знака. Когда они вышли, пора было отправляться на поезд. Пол мешкал.

— До свиданья, — сказала Клара. Пол кинулся через дорогу.

Назавтра он опять пришел и заговорил с ней. Она держалась довольно высокомерно.

— В понедельник погуляем? — спросил он.

Клара отвернулась.

— А Мириам вы доложите? — насмешливо спросила она.

— Я с ней порвал, — ответил Пол.

— Когда?

— В прошлое воскресенье.

— Вы поссорились?

— Нет! Я так решил. И прямо ей сказал, что отныне считаю себя свободным.

Клара промолчала, и Пол опять занялся делом. Какая она спокойная, какая величественная!

В субботу вечером он пригласил ее зайти с ним после работы в ресторан и выпить кофе. Она пошла и держалась очень сухо и отчужденно. До поезда у него оставалось три четверти часа.

— Пройдемся немного, — предложил Пол.

Клара согласилась, и они прошли мимо Замка в парк. Пол ее побаивался. Клара, задумавшись, шла рядом, шла будто обиженно, нехотя, сердито. Пол боялся взять ее руку.

— В какую сторону пойдем? — спросил он, когда они вступили в густую тень парка.

— Все равно.

— Тогда поднимемся по лестнице.

Он круто повернул назад. Они как раз прошли мимо парковой лестницы. Клара стояла, не двигаясь, недовольная, что он вдруг ее оставил. Пол ждал ее. Она стояла отчужденно. Он вдруг обнял ее, недвижимую, всю застывшую, задержал на миг и поцеловал. Потом отпустил.

— Пошли, — виновато сказал он.

Клара пошла за ним. Он взял ее руку, поцеловал кончики пальцев. Шли молча. Когда вышли из тени на свет, он отпустил ее руку. До самого вокзала оба не вымолвили ни слова. Потом поглядели друг другу в глаза.

— До свиданья, — сказала Клара.

И Пол пошел к поезду. Он двигался машинально. Люди заговаривали с ним. До него слабым эхом доносились собственные ответы. Он был как в бреду. Чувствовал одно — если понедельник не настанет сейчас же, он сойдет с ума. В понедельник он опять ее увидит. Он весь был устремлен туда, вперед. Но вмешалось воскресенье. Невыносимо. Он не увидит ее до понедельника. Помеха — воскресенье, час за часом нестерпимого ожидания. Хоть бейся головой о дверь вагона. Но он сидел не шевелясь. По дороге домой зашел выпить виски, но стало только хуже. Нельзя огорчать мать, вот что важно. Он прикинулся усталым и поспешно ушел к себе. Сидел не раздеваясь, упершись подбородком в колени, и смотрел в окно, вдаль, на гору, где светились редкие огоньки. Ни о чем не думал, не спал, так и сидел, не шевелясь, уставясь невидящим взглядом в окно. Наконец он так замерз, что опомнился, его часы остановились на половине третьего. А уже четвертый час. Он измучился, и однако, нестерпимо знать, что еще только утро воскресенья. Он лег в постель и уснул. Потом весь день до изнеможения ездил на велосипеде. И едва ли помнил, куда его носило. Но завтра уже понедельник. Он спал до четырех утра. Потом лежал и думал. Он понемногу приходил в себя — уже видел себя со стороны, такого, как он есть. После полудня она пойдет с ним пройтись. После полудня! Казалось, ждать еще годы.

Медленно ползли часы. Поднялся отец; Пол слышал, как он бродит по дому. Потом он отправился в шахту — тяжелые башмаки проскрипели по гравию. Петухи все пели. По дороге прогрохотала повозка. Поднялась мать. Расшевелила огонь в камине. Ласково окликнула его. Он отозвался будто со сна. Его маска вела себя как надо.

Он шагает на станцию — еще одна миля! Поезд приближается к Ноттингему. Остановится ли он перед туннелями? Да неважно, все равно он прибудет до обеда. Пол уже на фабрике. Через полчаса придет Клара. Будет хотя бы тут же. Он покончил с письмами. Она будет здесь. А вдруг она не пришла. Пол кинулся вниз. У него перехватило дыхание — он увидел ее сквозь стеклянную дверь. Увидел чуть склоненные над работой плечи и почувствовал, нет сил двинуться с места; и стоять невозможно. Он вошел. Он был бледен, беспокоен, неловок и совершенно холоден. А вдруг она поймет его не так? Не может он быть самим собой в этой маске.

— А после полудня вы придете? — еле выговорил он.

— Я думаю, да, — чуть слышно ответила Клара.

Пол стоял перед ней, не в силах вымолвить ни слова. Она спрятала от него лицо. Опять он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он сжал зубы и пошел наверх. Но пока что он все делал правильно, так будет и дальше. Все утро ему казалось, он видит все в отдалении, как бывает под наркозом, а сам он будто накрепко связан, не шевельнуться. И видит поодаль свое другое «я», вносящее записи в гроссбух, и пристально следит, чтобы тот, далекий, он не допустил ошибки.

Но долго он не сможет терпеть эту боль и напряжение. Он работал не отрываясь. Но все еще только двенадцать. Он будто пригвоздил себя к конторке, стоит и работает, работает, с трудом выжимает из себя каждую строчку. Без четверти час, можно все убрать. Он кинулся вниз.

— Встретимся у Фонтана в два, — сказал он.

— Раньше половины третьего я не смогу.

— Хорошо! — сказал Пол.

Клара глянула в его безумные темные глаза.

— Я постараюсь в четверть.

Надо было этим удовольствоваться. Он пошел обедать. И все оставался под наркозом, а минуты тянулись нескончаемо. Он шагал по улицам милю за милей. Потом подумал, как бы не опоздать к месту встречи. В пять минут третьего он был у Фонтана. Последние четверть часа пытка была такой утонченной, никакими словами не выразишь. Сущее мученье слить себя живого со своей маской. Потом он увидел Клару. Пришла! Дождался.

— Вы опоздали, — сказал он.

— Всего на пять минут, — возразила она.

— Я бы вас так не подвел, — засмеялся он.

На ней был темно-синий костюм. Пол любовался ее прелестной фигурой.

— Вам не хватает цветов, — сказал он и пошел в ближайший цветочный магазин.

Клара молча вошла за ним. Он купил ей яркие, кирпично-красные гвоздики. Вспыхнув, Клара приколола их к жакету.

— Цвет красивый, — сказал Пол.

— Я предпочла бы не такой резкий, — сказала Клара.

Пол засмеялся.

— Вы шествуете, точно алый цветок, и боитесь ослепить людей, — сказал он.

Клара опустила голову, стесняясь встречных. Они шли по улице, и Пол посмотрел на нее сбоку. Ушко — так хочется его коснуться, нежный овал лица. И своеобразная полнота во всем облике, словно наполненность спелого колоса, что чуть клонится под ветром, кружит ему голову. Будто его волчком запустили по улице и все перед глазами идет кругом.

Потом они сидели в трамвае, Клара прислонилась к нему полным плечом, и он держал ее за руку. Он чувствовал, что наркоз проходит и уже можно дышать. Кларино ухо, полускрытое светлыми волосами, совсем близко. Так трудно справиться с искушением его поцеловать. Но они не одни в вагоне. И все-таки, может, поцеловать? Он ведь сейчас не существует сам по себе, он неотделим от нее, так же как озаряющий ее солнечный свет.

Он мельком глянул в окно. Шел дождь. Увенчанная замком скала, что возвышалась над городом, была иссечена дождем. Трамвай пересек широкое черное полотно Центральной железной дороги, миновали белую ограду загона для скота. Потом покатили по грязной Уилфорд-роуд.

Клара легонько покачивалась в лад движению трамвая, а так как она прислонилась к Полу, она, покачиваясь, опиралась на него. Сильный, гибкий, он был полон неисчерпаемой энергии. Лицо грубое, грубо высеченные черты, совсем заурядные; но глубоко сидящие глаза полны жизни и совсем околдовали ее. В них пляшут веселые искорки, и, однако, они спокойны, но вот-вот в них вспыхнет смех. С губ тоже готов сорваться торжествующий смех, но нет, они не смеются. В нем таится острая тревога ожиданья. Клара задумчиво прикусила губу. Рука Пола крепко сжимала ее руку.

Они отдали две монетки по полпенни у турникета и прошли по мосту. В Тренте вода поднялась очень высоко. Бесшумно, вкрадчиво скользил полноводный поток под мостом. Дождь лил вовсю. Половодье выплеснулось и на берег, там и сям мерцали плоские озерца. В сером небе кое-где вспыхивали серебряные проблески. На Уилфордском кладбище при церкви намокли от дождя георгины — влажные темно-пунцовые шары. На дорожке, идущей вдоль зеленого приречного луга, вдоль колоннады вязов не было ни души.

Серебрящиеся темные воды, и зеленые прибрежные луга, и расцвеченные золотом вязы окутала легкая дымка. Безмолвно мчалась мимо река, и струи сплетались и изгибались, точно некое хитроумное, сложное существо. Клара, невесело задумавшись, шла рядом с Полом.

— Почему вы ушли от Мириам? — наконец вызывающе спросила она.

Пол нахмурился.

— Потому что захотел уйти, — ответил он.

— Почему?

— Потому что не хотел с ней оставаться. И не хотел жениться.

Клара помолчала. Они пошли по грязной дорожке. С вязов капало.

— Вы не хотели жениться на Мириам или вообще не хотите жениться? — спросила она.

— И на ней и вообще, — ответил Пол. — И то и другое!

Всюду стояли лужи, приходилось петлять между ними.

— А что она сказала? — спросила Клара.

— Мириам? Она сказала, что я четырехлетний ребенок и что я всегда рвался от нее прочь.

Клара несколько минут обдумывала его слова.

— Но какое-то время вы были по-настоящему близки? — спросила она.

— Да.

— И теперь она вам больше не нужна?

— Да. Я знаю, это нехорошо.

Клара опять задумалась.

— Вам не кажется, что вы обошлись с ней довольно скверно? — спросила Клара.

— Согласен. Надо было оставить ее давным-давно. Но продолжать было бессмысленно. Злом зла не поправишь.

— А на самом деле сколько вам лет? — спросила она.

— Двадцать пять.

— А мне тридцать, — сказала она.

— Я знаю.

— Скоро будет тридцать один… или уже тридцать один?

— Не знаю я, и мне все равно. Какое это имеет значение?

Они были у входа в Рощу. Мокрая красная дорожка, скользкая от опавших листьев, поднималась по крутому поросшему травой берегу. По обе стороны, точно колонны в нефе собора, стояли вязы, ветви их образовали высокий свод, с которого падали засохшие листья. Было безлюдно, тихо, сыро. Клара стояла на верхней ступеньке перелаза, и Пол держал ее за руки. Смеясь, она смотрела сверху ему в глаза. Потом спрыгнула. Коснулась его грудью; он задержал ее, покрыл ее лицо поцелуями.

Они пошли вверх по красной, крутой и скользкой дорожке. Скоро Клара выпустила его руку и обвила ее вокруг своей талии.

— Ты так крепко держал мою руку, даже сдавил вену, — сказала она.

Они все шли. Кончиками пальцев Пол чувствовал, как покачивается ее грудь. Все вокруг притихло и точно вымерло. Слева, в проеме меж стволами и ветвями вязов, краснела пахотная земля. Справа, глядя вниз, можно было видеть верхушки вязов, что росли далеко внизу, изредка доносилось журчанье реки. Иногда внизу взгляду открывался полноводный, плавно текущий Трент и заливные луга, пасущиеся на них коровы казались крохотными.

— Тут все едва ли изменилось с тех пор, как сюда захаживал малыш Керк Уайт, — сказал Пол.

А сам неотрывно смотрел на ее шею пониже уха, где румянец переходил в золотистую белизну, на чуть надутые безутешные губы. Идя по дорожке, Клара задевала его, и он был весь, как натянутая струна.

На полпути меж колоннами вязов, там, где роща поднималась над рекой всего выше, они замедлили шаг. Пол повернул и повел Клару по траве, под деревьями, растущими вдоль дорожки. Красный утес круто уходил среди деревьев и кустарника вниз к реке, которая то мерцала, то темнела сквозь листву. Далеко внизу ярко зеленели заливные луга. Пол и Клара стояли, клонясь друг к другу, молча, пугливо касаясь друг друга всем телом. Быстрый всплеск донесся снизу, с реки.

— Почему ты возненавидела Бакстера Доуса? — спросил наконец Пол.

Великолепным движеньем Клара повернулась к нему. Вот они, ее губы, шея; глаза полузакрыты, грудь призывно выставлена. У Пола вырвался смешок, он закрыл глаза и поцеловал ее долгим крепким поцелуем. Их губы слились, тела впечатались друг в друга, сплавились. Не сразу они оторвались друг от друга. Они стояли у самой дорожки.

— Спустимся к реке? — предложил Пол.

Клара посмотрела на него, все оставаясь в его объятиях. Пол перешагнул через кромку откоса и стал спускаться.

— Скользко, — сказал он.

— Ничего, — ответила Клара.

Красная глина уходила вниз почти отвесно. Пол скользил, перебирался с одного клочка земли, поросшего травой, на другой, цеплялся за кусты, дотянулся до крохотной площадки у подножья дерева. Смеясь от волнения, ждал там Клару. На ее туфли налипла красная глина. Ей трудно давался спуск. Пол нахмурился. Наконец он поймал ее руку, и вот она стоит рядом. Утес возвышается над ними и круто уходит вниз. Клара раскраснелась, глаза сверкают. Пол глянул на длинный спуск у их ног.

— Опасно, — сказал он, — или по крайней мере грязно. Может, вернемся?

— Только не из-за меня, — поспешно ответила Клара.

— Ну, ладно. Видишь, помочь я тебе не смогу, буду только удерживать. Дай мне твой сверточек и перчатки. Бедные твои туфли!

Они примостились на спуске, под деревьями.

— Что ж, я пошел дальше, — сказал Пол.

И он двинулся, пошатываясь, скользя, до следующего дерева, с размаху в него врезался, захватило дух. Потом очень осторожно, хватаясь за травы и ветки, пошла Клара. Так они мало-помалу спустились к самой реке. С досадой Пол увидел, что половодье затопило тропинку и красный склон обрывался прямо в воду. Пол уперся каблуками и с силой выпрямился. Веревка на свертке с треском лопнула, коричневый сверток упал, отскочил в воду и плавно поплыл прочь. Пол уцепился за дерево.

— Будь оно все неладно! — в сердцах крикнул он. И тотчас засмеялся. Клара опасливо спускалась к нему.

— Осторожно! — предупредил Пол. Он стоял, прислонясь спиной к дереву, и ждал. — Теперь иди, — крикнул он, разведя руки.

Клара кинулась бегом. Пол поймал ее, и теперь они стояли рядом и смотрели, как темная вода подмывает обнаженный край берега. Упавшего свертка уже и след простыл.

— Подумаешь, — сказала Клара.

Пол прижал ее к себе и поцеловал. Тут хватало места только для их ног.

— Вот поди ж ты, — сказал Пол. — Но тут виден чей-то след, так что, я думаю, мы опять найдем и тропинку.

Полноводная река текла плавно, изгибаясь. На другом берегу, в безлюдных низинах, пасся скот. Справа над Полом и Кларой вздымался утес. Они стояли, прислонясь к дереву, в напитанной влагой тишине.

— Попробуем двинуться дальше, — сказал Пол; и они с трудом пошли по красной глине с впечатанными в нее следами чьих-то подбитых гвоздями башмаков. Они разгорячились, раскраснелись. Облепленные глиной туфли стали неподъемно тяжелыми. Наконец отыскалась прерванная дорожка. Она была усыпана камнями, нанесенными течением реки, но все-таки идти стало легче. Ветками путники счистили глину с подошв. Сердце у Пола колотилось часто и сильно.

Поднявшись на невысокую площадку, он вдруг увидел двух людей, молча стоящих у края воды. Сердце у него екнуло. Те двое удили. Пол поднял руку, остерегая Клару. Она замешкалась, застегнула жакет. И они пошли рядом.

Рыбаки обернулись, с любопытством посмотрели на эту пару, нарушившую их безмятежное уединение. У них был разложен костер, но он уже угасал. Все молчали. Рыбаки опять отвернулись к реке, застыли, точно статуи, над мерцающей водой. Клара шла пунцовая, опустив голову; Пол посмеивался про себя. Но вот они уже скрылись за ивняком.

— Хоть бы они утонули, — тихонько сказал Пол.

Клара промолчала. Они с трудом пробирались вперед по узенькой тропинке у самой воды. Внезапно она исчезла. Красный глинистый берег перед ними отвесно обрывался в воду. Пол стоял, сжав зубы, и про себя чертыхался.

— Это просто невозможно! — сказала Клара.

Пол стоял, выпрямившись, и смотрел по сторонам. Прямо перед ними река обтекала два островка, поросших ивняком. Но до них не добраться. Утес, высившийся над головой, отвесно спускался к воде. Позади, неподалеку, расположились рыбаки. На другом берегу, в безлюдье этого дня, бесшумно пасся скот. Пол опять в сердцах чертыхнулся про себя. Бросил взгляд на круто уходящий вверх берег. Неужто нет иного пути, как взбираться вверх на открытую всем взорам тропу?

— Постой, — сказал Пол и, вдавив каблуки в глинистую крутизну, стал проворно взбираться вверх. Он вглядывался в подножье каждого дерева. Наконец увидел то, что искал. Две березы стояли на склоне бок о бок, и меж их корнями была небольшая ровная площадка. Она усыпана влажными листьями, но это ничего. Рыбакам она, пожалуй, не видна. Пол кинул на землю дождевик и помахал Кларе, чтоб шла к нему.

Клара стала с трудом подниматься. Добралась, молча, печально посмотрела на Пола и положила голову ему на плечо. Он крепко обхватил ее и огляделся. Да, они, можно сказать, в безопасности, видны лишь маленьким издалека коровам на другом берегу. Пол впился губами в ее шею, там, где, он чувствовал, бьется пульс. Вокруг тишина, ни звука. Не было сейчас никого и ничего, только они двое.

Когда Клара встала. Пол, который все время смотрел в землю, вдруг увидел — черные, мокрые корни берез сбрызнуты алыми лепестками гвоздик, точно каплями крови; и красные маленькие брызги падают с Клариной груди, катятся по платью к ногам.

— Твои цветы погибли, — сказал он.

Приглаживая волосы, она посмотрела на него печально. Он вдруг пальцами дотронулся до ее щеки.

— Ну почему ты такая печальная? — укорил он ее.

Она грустно улыбнулась, словно в душе ощущала свое одиночество. Он гладил ее щеку, целовал ее.

— Не надо! — сказал он. — Не огорчайся!

Клара крепко сжала его пальцы, неуверенно засмеялась. Потом уронила руку. Пол откинул ей со лба волосы, провел пальцами по вискам, легко коснулся их губами.

— Не тревожься ты, — тихонько молил он.

— Да нет, я не тревожусь! — и засмеялась ласково, покорно.

— Тревожишься! А ты не тревожься, — нежно упрашивал он.

— Не буду! — утешила она и поцеловала его.

Пришлось одолевать крутой подъем на утес. Они взбирались наверх добрых четверть часа. Добравшись, наконец, до ровной, поросшей травой площадки. Пол сорвал шапку, утер пот со лба и перевел дух.

— Теперь мы опять на ровном месте, — сказал он.

Тяжело дыша, Клара села на травянистую кочку. Щеки ее разрумянились. Пол поцеловал ее, и она уже не сдерживала радость.

— А теперь я отчищу твои туфельки и приведу тебя в порядок, чтоб ты могла показаться на глаза приличным людям, — сказал он.

Он стал на колени у ее ног и с помощью палки и пучков травы принялся за дело. А Клара запустила пальцы в его густые волосы, притянула к себе его голову и поцеловала.

— Что ж прикажешь мне делать, — засмеялся, глядя на нее. Пол. — Чистить туфельки или забавляться любовью? Отвечай!

— Все, что я пожелаю, — ответила Клара.

— Сейчас я твой чистильщик и больше никто!

Но они все смотрели друг другу в глаза и смеялись. Потом целовались частыми легкими поцелуями.

Потом Пол поцокал языком, совсем как его мать, и сказал:

— Когда рядом женщина, никакое дело не делается, скажу я тебе.

И опять принялся отчищать туфли и тихонько напевал себе под нос. Клара потрогала его густые волосы, а он поцеловал ее пальцы. И все трудился над ее туфлями. Наконец они стали выглядеть пристойно.

— Вот и готово! — сказал Пол. — Ну не мастер ли я приводить тебя в приличный вид? Вставай! Ты сейчас безупречна, как сама Британия.

Теперь он почистил собственные башмаки, вымыл в луже руки и запел. Они пошли в поселок Клифтон. Пол был без ума от Клары; каждое ее движение, каждая складочка одежды восхищали его, бросали в жар.

Старушка, у которой они пили чай, глядя на них, развеселилась.

— Вот бы денек выдался для вас получше, — сказала она, хлопоча у стола.

— Да нет! — засмеялся Пол. — Мы все говорим, до чего он хорош.

Старушка глянула на него с любопытством. Какая-то особая привлекательность была в нем, он весь светился. Его темные глаза смеялись. Он поглаживал усики, и в движении его было довольство.

— Неужто вы и впрямь так говорите! — воскликнула она, и ее старые глаза просияли.

— Правда! — засмеялся Пол.

— Значит, денек и впрямь неплохой, — сказала старушка.

Она все хлопотала, не хотелось ей уходить от них.

— Может, еще хотите редиску? — предложила она Кларе. — У меня есть в огороде… и огурец тоже.

Клара зарумянилась. Она была сейчас очень хороша.

— От редиски я не откажусь, — ответила она.

И старушка весело засеменила из комнаты.

— Знала бы она! — тихонько сказала Клара Полу.

— Но она не знает, и это только доказывает, что мы хотя бы с виду вполне чинная парочка. На тебя глядя и архангел бы ничего дурного не заподозрил, и я, конечно, тоже ни на что худое не способен… так что… если от этого ты мило выглядишь, и людям отрадно на нас смотреть, и самим нам радостно… что ж, мы их, в общем, не так уж и обманываем!

Они опять принялись за еду. Когда они собрались уходить, старушка застенчиво подошла к ним с тремя георгинами — они уже распустились, были аккуратные, как пчелы, и лепестки в красных и белых крапинках. Довольная собой, старушка остановилась перед Кларой со словами:

— Не знаю, может… — и старческой рукой протянула цветы.

— Какая прелесть! — воскликнула Клара, принимая цветы.

— И все ей одной? — с укором спросил старушку Пол.

— Да, все ей одной, — широко улыбаясь, ответила та. — На вашу долю и так хватит.

— А я все-таки один у нее попрошу, — поддразнивал Пол.

— Ну это уж ее дело, — с улыбкой сказала старушка. И весело сделала книксен.

Клара притихла, ей стало неловко. По дороге Пол спросил ее:

— Неужели ты чувствуешь себя преступницей?

Она глянула на него испуганными серыми глазами.

— Преступницей? Нет.

— Но, похоже, ты думаешь, что поступила дурно?

— Нет, — сказала она. — Я только думаю, если б они знали!

— Если б они знали, они перестали бы нас понимать. А так, как сейчас, они понимают, и им это нравится. Какое нам до них дело? Здесь, где только деревья и я, ты ведь вовсе не чувствуешь, что поступаешь дурно?

Он взял ее за плечо, повернул к себе лицом, заглянул в глаза. Что-то его заботило.

— Мы ведь не грешники, а? — сказал он, беспокойно нахмурясь.

— Нет, — ответила Клара.

Он со смехом ее поцеловал.

— По-моему, тебе нравится твоя крохотная доля вины, — сказал он. — По-моему, в глубине души Ева была очень довольна, когда понурясь уходила из Рая.

Но Клара, хоть и притихшая, вся светилась, и он радовался. Когда он в поезде один возвращался домой, оказалось, он безмерно счастлив, и соседи-пассажиры необыкновенно милые, и вечер прекрасен, и вообще все замечательно.

Дома он застал мать за книгой. Здоровье ее пошатнулось, и лицо стало бледное, цвета слоновой кости, чего прежде Пол не замечал, а уже потом запомнил навсегда. Она ни разу ему не пожаловалась, что чувствует себя неважно. В конце концов, думала она, не так уж ей худо.

— Ты сегодня поздно, — сказала она, посмотрев на сына.

Глаза его блестели, он так и сиял. Он улыбнулся матери.

— Да, я был с Кларой в Клифтонской роще.

Мать снова на него посмотрела.

— Но ведь пойдут разговоры, — сказала она.

— Почему? Известно, что она суфражистка и все такое. А если и пойдут разговоры, что за важность?

— Конечно, может, ничего плохого в ваших прогулках и нет, — сказала мать. — Но ты ведь знаешь, каковы люди, и уж если она попадет им на язык…

— Ну, я ничего не могу тут поделать. В конце концов, их болтовня не так уж безумно важна.

— По-моему, тебе следует подумать о Кларе.

— Я и думаю! Что могут сказать люди?.. Что мы вместе гуляем. Мне кажется, ты ревнуешь.

— Ты же знаешь, не будь она замужем, я была бы рада.

— Что ж, дорогая, она живет с мужем врозь и выступает с трибуны, а стало быть, все равно выделяется из общего стада, так что, сколько я понимаю, особенно терять ей нечего. Нет, собственная жизнь для нее ничто, а раз ничто — грош цена такой жизни. Теперь она со мной… и жизнь обрела цену. Значит, она должна платить… нам обоим придется платить! Люди слишком боятся платить, они предпочитают умереть с голоду.

— Хорошо, сын. Посмотрим, чем это кончится.

— Хорошо, мать. Я буду стоять на своем.

— Посмотрим!

— А она… она ужасно мила, ма. Правда, правда! Ты не представляешь!

— Это ведь не то что жениться на ней.

— Это, наверно, лучше.

Они помолчали. Полу хотелось кое-что спросить у матери, но он побаивался. Потом все же спросил нерешительно:

— Ты бы хотела ее узнать?

— Да, — суховато ответила миссис Морел. — Я хотела бы узнать, что она такое.

— Но она милая, ма, право же! И ни чуточки не вульгарная!

— А я ничего такого не говорила.

— Но мне кажется, ты так думаешь… что она не такая уж хорошая… Говорю тебе, она лучше, чем девяносто девять людей из сотни! Лучше, поверь! Она справедливая, честная, прямая! Нет в ней никакой неискренности и никакого высокомерия. Не придирайся к ней!

Миссис Морел вспыхнула.

— Вовсе я к ней не придираюсь. Вполне возможно, что она такая, как ты говоришь, но…

— Но ты ее не одобряешь, — докончил Пол.

— А ты ждал, что одобрю? — холодно возразила миссис Морел.

— Да… да!.. будь у тебя хоть что-то за душой, ты бы радовалась! Ты правда хочешь ее увидеть?

— Я же сказала, что хочу.

— Тогда я ее приведу… привести ее сюда?

— Как тебе угодно.

— Тогда я непременно приведу ее сюда… как-нибудь в воскресенье… к чаю. Если ты вообразишь о ней что-нибудь скверное, я тебе не прощу.

Мать засмеялась.

— Как будто что-то от этого изменится! — сказала она.

И он понял, что победил.

— Но когда она рядом, мне так хорошо, ма! Она на свой лад королева.

Иногда, возвращаясь из церкви. Пол немного прогуливался с Мириам и Эдгаром. До фермы он с ними не доходил. Мириам держалась с ним почти совсем как прежде, и с нею он не чувствовал себя неловко. Однажды вечером он провожал ее одну. Поначалу они говорили о книгах — тема для них самая надежная. Миссис Морел как-то сказала, что их с Мириам роман подобен костру из книг — стоит перестать подкладывать тома, и он угаснет. Мириам, в свою очередь, хвасталась, что Пол для нее — открытая книга и в любую минуту она может указать пальцем главу и строку, на которой он сейчас находится. Сам же он, по натуре легковерный, не сомневался, что Мириам знает его как никто другой. И, обыкновенный эгоист, он любил разговаривать с ней о себе. Очень скоро их разговор перешел на его дела. Ему безмерно льстило, что он так ей интересен.

— А много ли ты писал последнее время?

— Я… да не особенно! Сделал набросок Бествуда — вид из нашего сада; кажется, он наконец получился. Это чуть ли не сотая попытка.

Так они разговаривали. Потом Мириам спросила:

— Ты последнее время где-нибудь был?

— Да, в понедельник после обеда ходил с Кларой в Клифтонскую рощу.

— Погода была не самая лучшая, правда? — сказала Мириам.

— Но мне хотелось проветриться, и было хорошо. Трент такой полноводный.

— И в Бартоне были? — спросила Мириам.

— Нет, мы попили чаю в Клифтоне.

— Вот как! Наверно, славно было.

— Очень! Такая там веселая старушка! Подарила нам несколько огромных георгинов, неописуемо красивых.

Мириам опустила голову, печально задумалась. У Пола и в мыслях не было что-нибудь от нее скрывать.

— А почему ей вздумалось подарить вам цветы? — спросила Мириам.

Пол рассмеялся.

— Мы ей понравились… мы были веселые, наверно, поэтому.

Мириам прикусила палец.

— А домой ты вернулся поздно? — спросила она.

Тон ее наконец рассердил Пола.

— Поездом семь тридцать.

— А-а!

Несколько минут шли молча. Пол злился.

— Ну и как Клара? — спросила Мириам.

— По-моему, как нельзя лучше.

— Вот это хорошо! — отозвалась Мириам не без иронии. — Кстати, а что с ее мужем? О нем что-то ничего не слышно.

— Он нашел другую женщину, и у него тоже все хорошо, — ответил Пол. — По крайней мере, так я думаю.

— Понятно… ты в точности не знаешь. А не кажется тебе, что женщине нелегко в таком положении?

— Еще бы — ужасно!

— Это так несправедливо! — сказала Мириам. — Мужчина живет как ему заблагорассудится…

— Что ж, пускай и женщина так живет, — сказал Пол.

— Разве она может? А если и сможет, подумай только, в каком положении она окажется!

— Ну и что?

— Нет, это невозможно! Ты не понимаешь, как женщина за это расплачивается…

— Нет, не понимаю. Но если женщина только и живет своей распрекрасной репутацией, что ж, на такой скудной пище и осел бы с голоду сдох!

Итак, Мириам теперь по крайней мере ясно, как Пол ценит добродетель, он, конечно, и поступать будет соответственно.

Мириам никогда ни о чем не спрашивала его прямо, но ухитрялась узнавать достаточно.

В следующий раз, когда Пол увиделся с Мириам, заговорили о браке, потом о браке Клары и Доуса.

— Понимаешь, — сказал Пол, — ей никогда не казалось, будто брак — это так безумно важно. Она думала, это просто, раз-два и готово… этого не миновать… а Доус… что ж, многие женщины душу прозакладывали бы, только бы его заполучить — так что почему бы и не Доус? А потом она почувствовала себя femme incomprise[22] и обходилась с ним скверно, это уж как пить дать.

— И она от него ушла, потому что он ее не понимал?

— Наверно. Наверно, она была вынуждена. Речь ведь не только о понимании, речь о жизни. С ним она была жива лишь наполовину; вторая половина ее «я» дремала, была приглушена. И дремала сама femme incomprise, и ее непременно надо было пробудить.

— А что он?

— Не знаю. Он, пожалуй, любит ее как умеет, но он дурак.

— Это вроде того, как у твоих родителей, — сказала Мириам.

— Да. Но мама поначалу, наверно, была счастлива с отцом и удовлетворена. Я думаю, это была страсть, оттого она и не ушла от отца. Так или иначе они были привязаны друг к другу.

— Понимаю, — сказала Мириам.

— Вот что, по-моему, должно быть у человека, — продолжал Пол, — самое настоящее, подлинно жаркое чувство к другому… хотя бы раз в жизни, только раз, даже если оно длится всего каких-нибудь три месяца. Понимаешь, глядя на мою мать, сразу видишь, у нее наверняка было все, что ей необходимо, чтобы жить и развиваться. В ней нет и намека на ощущение, что жизнь прошла впустую.

— Да, правда, — сказала Мириам.

— И я уверен, с моим отцом у нее поначалу была подлинная жизнь. Она отведала этой жизни, и сама это понимает. В ней это чувствуется, и в нем тоже, и в сотнях людей, которых встречаешь каждый день; а раз ты это испытал, тебе уже все нипочем, дальше можно жить и набираться уму-разуму.

— А что именно испытал? — спросила Мириам.

— Трудно сказать, когда с другим человеком тебя связывает подлинное чувство, ты испытываешь что-то большое, значительное, и это тебя меняет. Словно оплодотворяет душу — и потом можно жить и дозревать.

— И по-твоему, у твоей матери так было с твоим отцом?

— Да. И в глубине души она благодарна ему за то, что он дал ей это, даже теперь благодарна, хотя они очень далеки друг от друга.

— И по-твоему, у Клары этого никогда не было?

— Уверен.

Мириам задумалась. Она понимала, чего жаждет Пол, — ей казалось, это словно крещение огнем страсти. И пока он это не испытает, он не успокоится. Может, и ему, как иным мужчинам, необходимо перебеситься; а когда насытится, его перестанет снедать беспокойство, он остепенится и вручит свою жизнь ей. Что ж, раз ему так надо, пускай идет и получит, чего ищет, — что-то большое и значительное, как он это называет. Во всяком случае, когда он это получит, окажется — ему это не нужно, он сам так сказал, ему понадобится другое, то, что может дать она, Мириам. Он захочет, чтоб им завладели, и тогда сможет работать. Горько ей было, что ему нужно уйти, но ведь отпустила бы она его в трактир выпить виски, значит, можно отпустить и к Кларе, ведь он найдет у нее такое, что утолит его жажду, освободит, и тогда она им завладеет.

— А своей матери ты сказал про Клару? — спросила Мириам.

Она понимала: вот на чем будет испытана серьезность его чувства к другой; понимала, если сказал матери, значит, у Клары он ищет чего-то жизненно важного, а не просто удовольствия, за каким мужчина идет к проститутке.

— Сказал, — ответил Пол. — И в воскресенье Клара придет на чай.

— К вам домой?

— Да, я хочу, чтоб мать ее увидела.

— Вот как!

Помолчали. Все пошло быстрей, чем она думала. Как это горько, что он способен покинуть ее так быстро и так бесповоротно. И примет ли Клару его семья, ведь к ней самой они отнеслись так враждебно?

— Я могла бы зайти по дороге в церковь, — сказала Мириам. — Мы с Кларой давным-давно не виделись.

— Хорошо, — удивленно сказал Пол и невольно обозлился.

В назначенное воскресенье он после полудня пошел в Кестон на станцию встретить Клару. Стоя на платформе, он пытался понять, есть ли у него какое-нибудь предчувствие.

Приедет ли она, что подсказывает сердце? — спрашивал он себя. А сердце странно сжималось. Пожалуй, это дурной знак. И вдруг он почувствовал — нет, не приедет! Конечно, не приедет, и не поведет он ее полями домой, как рисовалось в воображении, придется возвращаться одному. Поезд опаздывает, день будет потерян, и вечер тоже. Он обозлился, почему она не едет. Зачем обещать, если не можешь сдержать обещание?.. Может, она не поспела на поезд… с ним самим сто раз так бывало… но ей-то с какой стати опоздать именно на этот поезд. Он озлился на нее до бешенства.

Вдруг Пол увидел, что поезд подползает, подкрадывается из-за угла. Ну вот и поезд, а она, конечно, не приехала. Зеленый паровоз, отдуваясь, двигался вдоль платформы, тащил за собой вереницу коричневых вагонов, несколько дверей отворились. Нет, не приехала! Нет! Да вот же она! В черной шляпе с большущими полями! Пол вмиг оказался рядом.

— Я думал, ты не приедешь, — сказал он.

Со смехом, чуть задыхаясь, Клара протянула ему руку; глаза их встретились. Он быстро повел ее по платформе, быстро-быстро говорил, стараясь скрыть свои чувства. Как она хороша! На ее шляпе красовались крупные шелковые розы цвета тусклого золота. Костюм темного сукна чудесно обтягивал грудь и плечи. Пол шел с нею и раздувался от гордости. И чувствовал, что станционные служащие, которые его знали, глазеют на Клару восхищенно и с благоговением.

— Я был уверен, что ты не приедешь. — Пол нерешительна засмеялся.

Она в ответ рассмеялась, чуть ли не вскрикнула.

— А я еду и думаю, вдруг ты не встречаешь, что тогда делать, — сказала Клара.

Он порывисто взял ее за руку, и так они шли по узкой дорожке вдоль станционного забора. Потом пошли в сторону Наттола. День был мягкий, голубой. Повсюду лежали побуревшие листья; в живой изгороди подле леса пламенело множество ягод шиповника. Он собрал несколько штук с черенками.

— Хотя ты бы должна укорить меня, что я отнимаю еду у птиц, — сказал Пол, пристраивая их ей на груди жакета, — но в здешних местах корма много, и птицы не очень-то зарятся на шиповник. Весной сколько угодно ягод гниет на земле.

Так он болтал, едва сознавая, что говорит, знал только, что пристраивает ягоды на грудь ее жакета, а Клара терпеливо стоит и ждет. И смотрит на его быстрые руки, полные жизни, и ей кажется, впервые она что-то по-настоящему видит. До этой минуты все было смутно.

Они подошли близко к шахте. Копер недвижно чернел среди полей, огромный отвал шлака поднимался чуть ли не прямо из овсов.

— Как жаль, что здесь шахта среди всей этой красоты! — сказала Клара.

— Ты так думаешь? — отозвался Пол. — Понимаешь, я так к ней привык, мне бы ее недоставало. Да. И мне нравится, что они тут повсюду. Мне нравятся вереницы вагонеток, и высокие копры, и пар днем, и огни ночью. Мальчишкой я всегда думал, что столб пара днем и столб огня ночью это и есть шахта с ее паром, и огнями, и тлеющими отвалами… и я думал, над ней всегда пребывает Господь.

Чем ближе они подходили к дому, тем молчаливей становилась Клара и, казалось, медлила, робела. Пол сжал ее пальцы. Она покраснела, но не ответила на пожатие.

— Тебе разве не хочется зайти к нам? — спросил он.

— Да нет, хочется, — ответила Клара.

Пол не догадывался, что у него в доме Клара окажется в странном, нелегком положении. Ему казалось, привести ее домой все равно что познакомить мать с одним из своих приятелей, только милее их.

Дом, где жили Морелы, стоял на уродливой улице, сбегающей с крутого холма. Сама по себе улица была ужасна. Но дом Морелов был получше многих других. Старый, закопченный, с большим эркером и общей стеной с другим домом, он, однако, казался мрачным. Но стоило Полу отворить дверь в сад, и все изменилось. Там был солнечный полдень, иной мир. При дорожке росли пижма и невысокие деревца. Напротив окна зеленела солнечная лужайка, окаймленная старой сиренью. Сад протянулся дальше, в нем было множество растрепанных хризантем, освещенных солнцем, платан и за ним луг, а дальше, если смотреть поверх коттеджей с красными крышами, во всем сиянии осеннего послеполуденного часа поднимались горы.

Миссис Морел в черной шелковой блузе сидела в качалке. Ее темные с сединой волосы были гладко зачесаны наверх, открывая высокий лоб и упрямые виски, лицо было бледное. Клара, испытывая мучительную неловкость, вошла за Полом на кухню. Миссис Морел поднялась. И Кларе подумалось — вот настоящая дама, даже немного чопорная. Молодая женщина отчаянно волновалась. Сейчас она казалась почти печальной, почти покорной.

— Мама… Клара, — представил их друг другу Пол.

Миссис Морел подала гостье руку и улыбнулась.

— Пол много мне про вас рассказывал, — сказала она.

Клара вспыхнула.

— Надеюсь, вы не против, что я пришла, — запинаясь, вымолвила она.

— Мне очень приятно было услышать, что Пол приведет вас к нам, — ответила миссис Морел.

Пол смотрел на них, и сердце его сжималось от боли. Рядом с цветущей, пышной Кларой мать казалась совсем маленькой, болезненно-бледной, Отжившей свой век.

— День такой славный, ма, — сказал он. — И мы видели сойку.

Мать посмотрела на него — он повернулся к ней. И подумала, в своем темном, хорошо сшитом костюме он кажется настоящим мужчиной. Но притом бледный, отрешенный; удержать такого трудно любой женщине. На сердце стало тепло, а потом она пожалела Клару.

— Оставьте свои вещи в гостиной, — приветливо предложила она молодой женщине.

— Спасибо вам, — отозвалась Клара.

— Пойдем, — сказал Пол и повел ее в небольшую, выходящую на фасад комнату, обставленную мебелью красного дерева, со стареньким фортепиано и мраморной пожелтевшей каминной полкой. Горел огонь в камине, и повсюду были разбросаны книги и чертежные доски.

— Я свои вещи оставляю лежать, где лежат, — сказал Пол. — Так куда проще.

Кларе нравились все эти принадлежности художника, и книги, и фотографии разных людей. Скоро Пол уже объяснил ей: вот Уильям, вот возлюбленная Уильяма в вечернем туалете, вот Энни с мужем, вот Артур с женой и с их малышом. У Клары было такое чувство, будто ее ввели в семью. Пол показал ей фотографии, книги, свои наброски, и они немного поболтали. Потом вернулись в кухню. Миссис Морел отложила книгу, которую читала. На Кларе в этот день была блузка тонкого шелка в узенькую черную и белую полоску; причесалась она совсем просто — волосы подняла и скрутила на макушке. Она казалась сдержанной, чинной.

— Вы поселились на Снейнтонском бульваре, — сказала миссис Морел. — Когда я была девушкой… да какое там девушкой… когда я была молодой женщиной, мы жили на Минерва-Террас.

— Да что вы! — сказала Клара. — У меня там подруга в доме номер шесть.

И беседа завязалась. Они разговаривали о Ноттингеме, о его жителях, это обеим было интересно. Клара все еще волновалась, миссис Морел все еще держалась с подчеркнутым достоинством. Слова выговаривала очень ясно и четко. Но Пол видел, они поладят.

Миссис Морел примерялась к молодой женщине и поняла, что легко одерживает верх. Клара вела себя почтительно. Она знала, с каким необычайным уважением Пол относится к матери, и страшилась встречи, представляя миссис Морел суровой и холодной. И поразилась, увидев эту маленькую внимательную женщину, которая так охотно поддерживает разговор. Однако ж почувствовала, что, как и у Пола, не хотела бы оказаться у нее на дороге. Такая в его матери ощутима твердость и уверенность, будто она никогда в жизни ничего не опасалась.

Скоро сверху спустился Морел, он поспал после обеда и сейчас был взлохмаченный и зевал. Он скреб седую голову, тяжело ступал ногами в одних носках, из-под незастегнутого жилета торчала рубаха. Совсем неуместная фигура.

— Это миссис Доус, отец, — сказал Пол.

Тогда Морел подтянулся. Клара отметила про себя, что он и кланяется и пожимает руку совсем как Пол.

— Вон что! — воскликнул Морел. — Очень рад вас видеть… ей-ей рад. Да вы не стесняйтесь, мы вам рады. Располагайтесь поудобней, будьте как дома.

Клара удивилась этому потоку любезностей. Старый углекоп оказался такой галантный! До чего ж очаровательный!

— И вам пришлось издалека ехать? — поинтересовался Морел.

— Всего лишь из Ноттингема, — ответила Клара.

— Из Ноттингема! Чудный денек вам выдался для поездки.

Потом он юркнул в чулан ополоснуть лицо и руки и по привычке прошел оттуда к огню и стал вытираться.

За чаем Клара ощутила воспитанность и самообладание, царившие в этом доме. Миссис Морел держалась очень непринужденно. Не прерывая беседы, она разливала и подавала чай, это делалось будто само собой. На овальном столе было вдоволь места; фарфор с узором из темно-синих ив на белоснежной накрахмаленной скатерти казался прелестным. В вазочке стояли желтые хризантемы. Клара с радостью почувствовала, она здесь к месту, словно придает законченность этому застолью. Но ее немного пугало редкостное умение всех Морелов, даже отца, владеть собой. Она прониклась их духом, здесь ощущалось душевное равновесие. Казалось, спокойствие и ясность властвуют здесь, каждый остается самим собой и все — в согласии друг с другом. Кларе это было отрадно, но в глубине души ее затаился страх.

Пока Клара с матерью разговаривали. Пол убрал со стола. Он входил и выходил, будто подгоняемый ветром, и Клара ощущала движения его быстрого сильного тела. Он появлялся и исчезал, точно неожиданно залетавший лист. Чуть не всем своим существом она была с Полом. По тому, как она сидела наклонясь вперед, будто слушая, миссис Морел понимала, что Клара не слышит ее, одержима другим, и опять пожалела гостью.

Пол убрал со стола и вышел в сад, предоставив женщин друг другу. День был солнечный, в легкой дымке, тихий и теплый. Поглядывая в окно, Клара видела, как он бродит среди хризантем. Ей казалось, какие-то чуть ли не осязаемые узы привязали ее к нему; однако, когда он подвязывал к палочкам отягощенные цветами стебли, таким легким было каждое изящное, ленивое его движение, так явно он был отрешен, свободен от всех и вся, что в беспомощности своей она едва не закричала.

Миссис Морел встала.

— Позвольте мне помочь вам с посудой, — сказала Клара.

— Да ее так мало, я мигом вымою, — возразила та.

Но Клара вытерла чайную посуду и радовалась, что так поладила с матерью Пола; но до чего мучительно, что нельзя пойти за ним в сад. Наконец она разрешила себе выйти и почувствовала, будто ее отпустили с привязи.

Над дербиширскими холмами догорал золотой день. Пол стоял в дальнем конце сада у густо растущих бледных маргариток и смотрел, как последние пчелы вползают в улей. Услыхал шаги Клары, легко к ней повернулся и сказал:

— На сегодня наши труженицы отлетались.

Клара подошла и остановилась рядом. За низкой красной оградой перед ними тянулись сельские угодья, а вдалеке — холмы в золотистой дымке.

В эту минуту в садовую калитку входила Мириам. Она видела, как шла к Полу Клара, видела, как он обернулся, и вот они стоят бок о бок. Что-то в том, как, оказавшись рядом, они словно отгородились от всего мира, подсказало Мириам, что все свершилось между ними, что они уже, как ей подумалось, женаты. Очень медленно шла Мириам по присыпанной шлаком длинной садовой дорожке.

Клара сорвала коробочку с мальвы и надломила, чтоб высыпались семена. Повыше ее склоненной головы розовые цветы глядели во все глаза, будто защищая ее. Последние пчелы сваливались в улей.

— Считай денежки, — засмеялся Пол, когда она высыпала на ладонь плоские семена. Она подняла на него глаза.

— Я богатая, — сказала она с улыбкой.

— Сколько у тебя? Фью! — он щелкнул пальцами. — Могу я обратить их в золото?

— Боюсь, что нет, — засмеялась Клара.

Смеясь, они посмотрели друг другу в глаза. И тут же заметили Мириам. Раз — и все изменилось.

— Привет, Мириам! — крикнул Пол. — Ты ведь сказала, что придешь!

— Ну да. А ты забыл?

Она обменялась рукопожатием с Кларой, сказала:

— Как-то странно видеть тебя здесь.

— Да, — отозвалась Клара. — Мне странно быть здесь.

Обе помешкали.

— Тут славно, правда? — сказала Мириам.

— Мне очень нравится, — ответила Клара.

И Мириам поняла, что Клару тут приняли, как ее саму никогда не принимали.

— Ты пришла одна? — спросил Пол.

— Да. Я пила чай у Агаты. Мы идем в церковь. Я на минутку, хотела повидать Клару.

— Что ж ты не пришла на чай к нам? — сказал он.

Мириам коротко засмеялась, и Клара с досадой отвернулась.

— Тебе нравятся хризантемы? — спросил Пол.

— Да, они очень хороши, — ответила Мириам.

— Какие тебе нравятся больше всех? — спросил он.

— Сама не знаю. Пожалуй, те, бронзовые.

— Ты, наверно, еще не все видела. Пойдем, посмотришь. Идемте, Клара, посмотрите, какие предпочтете вы.

Он повел их обеих в ту часть сада, где цветы всех оттенков неровной густой каймой тянулись вдоль дорожки до самого луга. Пол отметил про себя, что положение, в котором он очутился, нисколько его не смущает.

— Смотри, Мириам, — вот эти белые из твоего сада. Здесь они не так хороши, правда?

— Да, — сказала Мириам.

— Но они выносливей. У вас там они лучше защищены и вырастают большие, нежные, но быстро вянут. Мне нравятся вот эти маленькие желтые. Сорвать тебе несколько?

В церкви зазвонили колокола, звон разнесся над поселком, над лугом. Мириам взглянула на колокольню, гордо возвышавшуюся среди крыш, что там и тут жались друг к другу, и вспомнила зарисовки, которые как-то принес ей Пол. Тогда все было по-иному, но он и теперь еще не ушел от нее. Она попросила у него какую-нибудь книжку почитать. Он кинулся в дом.

— Как! Это Мириам? — холодно спросила мать.

— Да, она говорила, что зайдет повидаться с Кларой.

— Так ты ей заранее сказал? — язвительно отозвалась мать.

— Да. А почему бы нет?

— В самом деле, почему бы нет, — сказала миссис Морел и опять углубилась в книгу. Пол наморщился от материнской иронии, досадливо нахмурился и подумал: «Ну почему я не могу поступать по-своему?»

— Ты в первый раз видишь миссис Морел? — спросила Клару Мириам.

— Да. Но она такая славная!..

— Да, — сказала Мириам, опустив голову. — В некоторых отношениях она очень хорошая.

— Уж наверно.

— Пол тебе много про нее рассказывал?

— Да, немало.

— Вот как!

И, пока он не вернулся с книгой, они больше не разговаривали.

— Когда надо ее отдать? — спросила Мириам.

— Все равно, — ответил Пол.

Клара захотела вернуться в дом, а Пол решил проводить Мириам до калитки.

— Когда приедешь на Ивовую ферму? — спросила та.

— Трудно сказать, — ответила Клара.

— Мама просила передать, что будет тебе рада в любое время, если захочешь приехать.

— Спасибо. Я бы с удовольствием приехала, но не знаю, когда смогу.

— Ну и хорошо! — не без горечи воскликнула Мириам и отвернулась.

Она шла по дорожке, прижав губы к цветам, которые сорвал для нее Пол.

— Может, ты все-таки зайдешь? — предложил Пол.

— Нет, спасибо.

— Мы собираемся в церковь.

— Вот как, значит, я вас увижу! — Горько стало Мириам.

— Да.

Они расстались. Пол чувствовал себя виноватым перед ней. А ей было горько, и она его презирала. Ведь он все еще принадлежит ей, и однако, у него есть Клара, и он привел ее к себе домой, и в церкви будет сидеть с ней подле матери, и даст ей тот самый молитвенник, который в давние времена давал ей. Ей слышно было, как он бегом кинулся к дому.

Но вошел он не сразу. Остановился на траве и услышал голос Клары, а потом ответ матери:

— Есть у Мириам одно свойство, которое мне отвратительно, в ней сидит ищейка.

— Да, — живо отозвалась мать, — да. Вот хоть сейчас, ну разве это не отвратительно!

Пола обдало жаром, он возмутился, что они так судят о Мириам. Какое у них право так говорить! Однако от их слов почему-то вспыхнула ненависть к Мириам. Потом душа взбунтовалась против Клары — почему она позволяет себе так говорить о Мириам! В конце концов, если уж говорить о добродетели, Мириам выше Клары. Он вошел в дом. Мать была явно взволнована. Она постукивала ладонью по ручке дивана, как делают женщины, когда их терпению приходит конец. Полу всегда невыносимо было видеть это движение. Все молчали, потом заговорил он.

В церкви Мириам увидела, он нашел для Клары нужный псалом в Псалтири, как находил прежде для нее. И во время службы он видел Мириам в другой стороне храма, шляпа отбрасывала густую тень на ее лицо. Каково ей видеть рядом с ним Клару? Прежде он об этом не подумал. Он чувствовал, что обходится с Мириам безжалостно.

После службы он пошел с Кларой через Пентрич. Был темный осенний вечер. Они попрощались с Мириам, и, когда оставили ее одну, у Пола сжалось сердце. «Но так ей и надо», — сказал он про себя, и почти приятно было у нее на глазах уйти с другой, такой красивой.

В темноте пахло влажными листьями. Они шли, и теплая рука Клары безвольно лежала в его руке. Противоречивые чувства раздирали его. В душе бушевал бой, и худо ему было.

Они шли, и на Пентричском холме Клара прислонилась к нему. Он обнял ее за талию. Они шли, и он чувствовал под рукой упругое движенье ее тела, и уже не так сжималось сердце из-за Мириам, и кровь быстрей побежала по жилам. Он прижимал Клару ближе, ближе.

И она сказала тихонько:

— Ты все продолжаешь с Мириам.

— Только разговариваю. У нас и прежде мало что было, кроме разговоров, — с горечью сказал он.

— Твоя мать ее не любит, — сказала Клара.

— Да, не то бы я на ней женился. Но теперь все кончено, совсем!

В голосе его вдруг прорвалась ненависть.

— Иди я сейчас с ней, мы бы долго и скучно рассуждали о «Христианском таинстве» или о другом каком-нибудь занудстве. Слава Богу, я не с ней!

Несколько минут шли молча.

— Но ты не можешь совсем от нее отказаться, — сказала Клара.

— Не отказываюсь, потому что и отказываться не от чего, — сказал Пол.

— Для нее — есть от чего.

— Не понимаю, почему бы нам с ней на всю жизнь не остаться друзьями, — сказал Пол. — Но только друзьями.

Клара отклонилась от него, отодвинулась.

— Ты почему отодвигаешься? — спросил он.

Клара не ответила, но отодвинулась еще дальше.

— Почему тебе вздумалось идти одной? — спросил он.

Опять никакого ответа. Она шла обиженная, повесив голову.

— Потому что я хотел бы дружить с Мириам! — воскликнул он.

Клара не ответила.

— Говорю тебе, между нами только и есть, что слова, — твердил Пол, стараясь снова ее обнять.

Клара противилась. Он вдруг шагнул и встал, преградив ей дорогу.

— Будь оно неладно! — воскликнул он. — Что еще тебе надо?

— Беги лучше за Мириам, — съязвила Клара.

Кровь забурлила у него в жилах. Он вздернул верхнюю губу, словно оскалился. Клара угрюмо сгорбилась. Было темно, вокруг ни души. Пол вдруг обхватил ее, перегнул назад и яростным поцелуем приник к ее лицу. Она неистово вырывалась, увертывалась. Он крепко ее держал. Жадные, неумолимые губы его нашли ее рот. Грудь мужчины твердо как камень прижала ее грудь. Клара, беспомощная, обмякла в его объятиях, и он целовал ее, целовал.

Послышались шаги, кто-то спускался с холма.

— Выпрямись! Выпрямись! — хрипло сказал он, до боли стиснул ее руку. Не удержи он ее, она без сил упала бы наземь.

Она вздохнула и как во сне пошла с ним рядом. Они шли в молчании.

— Мы пойдем лугами, — сказал Пол, и тогда она пробудилась.

Но она позволила помочь ей переступить через изгородь и молча шла рядом с ним по первому темному лугу. Она знала, эта дорога в Ноттингем и на станцию. Пол озирался, что-то высматривал. Они вышли на голую вершину холма, где темнели развалины ветряной мельницы. Тут Пол остановился. Они стояли рядом в темноте и глядели на рассыпанные в ночи огни, пригоршни мерцающих точек, поселки, лежащие там и тут во тьме, на холмах и в низинах.

— Мы будто бредем среди звезд, — сказал он с неуверенным смешком.

Потом крепко обнял ее. Клара отвернула лицо, угрюмо вполголоса спросила:

— Сколько времени?

— Не важно, — хрипло взмолился Пол.

— Нет, важно… важно! Мне надо идти!

— Еще рано, — сказал он.

— Сколько времени? — настаивала Клара.

Со всех сторон их окружала черная ночь, усыпанная и расцвеченная огоньками.

— Не знаю.

Клара положила руку ему на грудь, пытаясь нащупать часы. Пол почувствовал — по телу разлился огонь. Клара добралась до его жилетного кармана, а он стоял и тяжело дышал. В темноте она видела часы — бледный кружок, но цифр не различить. Она склонилась над часами. Пол все тяжело дышал и наконец опять ее обнял.

— Мне не видно, — сказала Клара.

— Ну и пусть.

— Да нет же, мне пора! — отворачиваясь, сказала она.

— Погоди! Я посмотрю! — Но и он ничего не увидел. — Я зажгу спичку.

Втайне он надеялся, что уже слишком поздно и на поезд она не поспеет. Она увидела светящийся фонарь его ладоней, заслонивших огонек; вот и лицо его осветилось, взгляд устремлен на часы. Мгновенье — и опять стало темно. Перед глазами черно, лишь на земле у ноги еще рдеет спичка. А где же Пол?

— Ну что? — испуганно спросила Клара.

— Тебе уже не успеть, — услышала она из тьмы его голос.

Молчание. Клара чувствовала, она в его власти. Когда он отвечал, она слышала, как зазвенел его голос. И страшно ей стало.

— Сколько времени? — подчеркнуто спокойно, безнадежно спросила она.

— Без двух минут девять, — через силу он сказал правду.

— Дойду я отсюда до станции за четырнадцать минут?

— Нет. Во всяком случае…

В шаге-другом от себя она различала во тьме его силуэт. И хотелось сбежать.

— Неужели не успею? — жалобно сказала она.

— Если поспешишь, — резко ответил Пол. — Но ведь ты легко дойдешь и до трамвая. Это всего семь миль, я тебя провожу.

— Нет, я хочу попасть на поезд.

— Но почему?

— Я… я хочу попасть на поезд.

Голос его вдруг изменился.

— Хорошо, — сухо, жестко сказал он. — Тогда идем.

И он нырнул в темноту впереди нее. Она побежала следом, готовая расплакаться. Теперь он стал груб, безжалостен. Она бежала за ним по кочковатым темным лугам, задыхалась, чуть не падала. Но двойной ряд огней на станции приближался. И вдруг:

— Вот он! — крикнул Пол и припустился бегом.

Послышался отдаленный перестук колес. Точно светящаяся гусеница, справа сквозь ночь двигался поезд. Перестук колес стих.

— Он сейчас на виадуке. Ты как раз успеешь.

Клара бежала, задыхаясь, и вот, наконец, она в поезде. Свисток отправления. И Пола нет. Нет! И она в вагоне, вокруг полно народу. Как это жестоко!

Пол повернулся и кинулся домой. Он и опомниться не успел, как очутился в кухне. Он был очень бледен. А глаза темные, и что-то зловещее в них, словно он пьян. Мать посмотрела на него.

— Ну и в хорошем же виде у тебя башмаки! — сказала она.

Он глянул на ноги. Потом сдернул пальто. Мать подумала, уж не пьян ли он.

— Значит, она успела на поезд? — спросила мать.

— Да.

— Ее-то туфли, надеюсь, не так перемазаны. Понять не могу, куда ты ее таскал!

Какое-то время Пол сидел молча, не двигаясь.

— Понравилась она тебе? — наконец нехотя спросил он.

— Да, она мне понравилась. Но тебе она надоест, сын. Сам знаешь.

Он промолчал. Мать заметила, как трудно он дышит.

— Ты что, бежал? — спросила она.

— Нам пришлось бежать к поезду.

— Ты себя загоняешь. Поди-ка выпей горячего молока.

Молоко отлично бы его подбодрило, но он отказался и пошел к себе. Не сняв покрывала, повалился ничком на кровать и заплакал слезами ярости и боли. Было и физически больно, так что он в кровь искусал губы, а смута в душе мешала думать, даже чувствовать.

Вот как она со мной обходится, а? — снова и снова мысленно повторял он, прижимаясь лицом к одеялу. И ненавидел Клару. Опять он возвращался к той сцене, и опять в нем вспыхивала ненависть.

Назавтра он держался замкнуто, отчужденно, как никогда. Клара была очень кроткая, можно сказать ласковая. Но он был сух, с оттенком презренья. Она вздыхала, оставалась все так же кротка.

Однажды вечером на той же неделе в Ноттингеме в Королевском театре в «Даме с камелиями» играла Сара Бернар. Полу хотелось увидеть эту старую знаменитую актрису, и он пригласил на спектакль Клару. Мать он попросил оставить для него-ключ на окне.

— Значит, брать билеты? — спросил он Клару.

— Да. И надень смокинг, пожалуйста! Я никогда не видела тебя в смокинге.

— Да что ты, Клара! Надо же, я — в театре в смокинге! — запротестовал он.

— Ты не любишь смокинг? — спросила она.

— Ну раз тебе очень хочется, надену. Но буду чувствовать себя дураком.

Она посмеялась над ним.

— Тогда почувствуй себя дураком, ради меня, согласен?

От такой просьбы у него кровь забурлила в жилах.

— Видно, не миновать мне этого.

— Зачем тебе понадобился чемоданчик? — спросила Пола мать.

Он отчаянно покраснел.

— Клара просила, чтобы я… — начал он.

— Какие же у вас места?

— Первый ярус… по три с половиной шиллинга!

— Ого! — насмешливо воскликнула мать.

— Ну это же в кои веки, — сказал Пол.

Он переоделся на фабрике, надел пальто и шапку и встретился с Кларой в кафе. Она была с одной из своих подруг-суфражисток. На ней было старое длинное пальто, которое совсем ей не шло, голова повязана полушалком, который Пол терпеть не мог. К театру пошли втроем.

Клара еще на лестнице сняла пальто, и оказалось, она в подобии вечернего платья, открывающего руки, шею и часть груди. Волосы модно причесаны. В этом платье, зеленом, шелковом, простого покроя, она была очень хороша. Да, она великолепна. Видишь всю фигуру, словно обтянутую легкой тканью. Пол смотрел на нее и прямо ощущал упругость и нежность этого стройного тела. Он крепко сжал кулаки.

И ему предстояло весь вечер сидеть, касаясь ее прекрасной обнаженной руки, смотреть на сильную шею, гордо поднятую над сильными плечами, на грудь под зеленым шелком, на изгибы рук и ног под облегающим платьем. Каким-то уголком души он опять ее возненавидел — зачем обрекает его на муку этой близости. Но и любил ее, когда, вскинув голову, она смотрела прямо перед собой, чуть надув губы, задумчивая, неподвижная, будто покорилась судьбе, которая сильнее ее. Ничего она не могла с собой поделать; она оказалась во власти чего-то, что важнее ее самой. Вечностью веяло от нее, будто от задумчивого сфинкса, и Пол ощутил властное желание ее поцеловать. Он уронил программку и низко нагнулся, чтобы, поднимая, украдкой поцеловать Кларину ладонь и запястье. Как мучительна ее красота. Она сидела не шевелясь. Лишь когда погас свет, чуть склонилась, подалась к нему, и он тихонько гладил ее кисть, руку. Слабый запах духов исходил от нее. Опять и опять накатывали раскаленные волны крови, каждая на миг глушила его сознание.

Спектакль шел своим чередом. Пол видел его будто из дальней дали, будто драма развертывалась неведомо где, но, кажется, где-то в глубинах его существа. Он стал Клариными полными руками, ее шеей, ее вздымающейся грудью. Кажется, это и есть он. Где-то там все еще играют актеры, и он сливается с драмой. Сам по себе он не существует. Серые, а то черные глаза Клары, ее грудь, что льнет к нему, ее рука, что он сжимает в своих руках, — только это и есть на свете. И он мал, беспомощен, а она, облеченная силой, возвышается над ним.

Лишь антракты, когда загорался свет, причиняли ему четко выраженную боль. И хотелось куда-нибудь сбежать, пока снова не станет темно. Сбитый с толку, он плутал в поисках выпивки. Потом огни гасли, и он опять оказывался во власти странной безумной реальности, в которой слились Клара и драма на сцене.

Спектакль продолжался. Пол был одержим желанием поцеловать крохотную голубую венку, что примостилась в изгибе Клариного локтя. Он чувствовал эту жилку. Кажется, пока он не прижался к ней губами, жизнь его приостановилась. Поцеловать ее, непременно! Но кругом люди! И все-таки он быстро наклонился и коснулся ее губами. Усы пощекотали нежную плоть. Клара вздрогнула, отдернула руку.

Но вот спектакль кончился, зажгли свет, публика аплодировала, Пол очнулся, глянул на часы. Его поезд уже ушел.

— Придется мне идти домой пешком! — сказал он.

Клара посмотрела на него.

— Уже так поздно? — спросила она.

Пол кивнул. Потом подал ей пальто.

— Люблю тебя! Ты так хороша в этом платье, — пробормотал он, пригнувшись к ее плечу, среди шумной толчеи.

Она все молчала. Они вышли из театра. Пол увидел идущих мимо людей, извозчиков, что поджидали седоков. Ему показалось, он встретился с горящими ненавистью карими глазами. Но не узнал их. Они с Кларой повернули, бессознательно направляясь к вокзалу.

Поезд уже ушел. Придется идти пешком десять миль.

— Не страшно, — сказал Пол. — Мне будет только приятно…

— А может, переночуешь у нас? — краснея, предложила Клара. — Я могу лечь с мамой.

Пол посмотрел на нее. Глаза их встретились.

— А что скажет твоя мама? — спросил он.

— Она не будет против.

— Ты уверена?

— Конечно!

— Значит, я пойду к тебе?

— Если хочешь.

— Хорошо.

И они повернули в другую сторону. На первой же остановке сели в трамвай. Свежий ветер дул им в лицо. Улицы были темны. Трамвай поспешал, покачивался. Пол сидел, крепко зажав в руке Кларину руку.

— А твоя мама уже легла? — спросил он.

— Возможно. Надеюсь, что нет.

Единственные прохожие, они быстро шли по молчаливой темной улочке. Клара юркнула в дом. Пол замешкался.

— Входи, — сказала она.

Пол мигом оказался на крыльце, и вот он уже в комнате. В двери напротив появилась мать, большая, недружелюбная.

— Кого это ты привела? — спросила она.

— Это мистер Морел, он опоздал на поезд. Я подумала, мы можем приютить его на ночь, не то ему придется отшагать десять миль.

Миссис Рэдфорд хмыкнула.

— Твое дело! Раз ты его пригласила, будет гостем, я-то не против. Хозяйка здесь ты!

— Если я вам не по душе, я могу и уйти, — сказал Пол.

— Не, не, еще чего! Заходите, располагайтесь! Вот только по вкусу ли вам будет, что я ей на ужин сготовила.

Ужин состоял из тарелочки жареной картошки и кусочка бекона. Стол был накрыт кое-как, на одного.

— Можете взять еще бекону, — продолжала миссис Рэдфорд. — А жареной картошки больше нету.

— Мне неловко вас беспокоить, — сказал Пол.

— Еще извиняться вздумал! Это не по мне! Вы ведь приглашали ее в театр, верно? — в вопросе слышалась насмешка.

— Ну и что? — неловко засмеялся Пол.

— Ну, так чего ж говорить про кусочек бекона! Снимайте пальто.

Большая, осанистая, она пыталась оценить, что же происходит. А тем временем хозяйничала у буфета. Клара взяла у Пола пальто. В комнате горела лампа, было очень тепло и уютно.

— Вот те на! — воскликнула миссис Рэдфорд. — И красавчики же вы оба, скажу я вам! Чегой-то вы так вырядились?

— По правде говоря, мы и сами не знаем, — сказал Пол, чувствуя себя мышью в лапах кошки.

— Нет места в нашем доме для этаких франтов, коли вы невесть чего об себе вообразили, — съязвила она. И это был злой выпад.

Оба они, и Пол в смокинге и Клара в зеленом платье с обнаженными плечами, порядком смутились. Оба чувствовали, что в этой кухонке им надо быть друг для друга защитой.

— Нет, вы только гляньте, как расцвела! — продолжала миссис Рэдфорд, показывая на Клару. — Чего она надумала, на кой это все?

Пол посмотрел на Клару. Она вспыхнула, даже шея пошла красными пятнами. Не сразу он сказал:

— И ведь вам приятно видеть ее такую?

Они сейчас были в ее власти. Сердце его все время громко стучало, нервы натянуты. Но он ей не поддастся.

— Это мне-то приятно! — крикнула старуха. — Чего ж приятного, коли она ведет себя дура дурой!

— Я видал, иные люди ставят себя в положение и поглупее, — сказал он. Теперь он защищал Клару.

— Вон что! Это когда ж? — ехидно отозвалась старуха.

— А когда они похожи на пугало, — отвечал Пол.

Большая, грозная, миссис Рэдфорд застыла на каминном коврике с вилкой в руке и ответила не сразу.

— Обои дураки, и те и эти, — наконец сказала она и отвернулась к жаровне.

— Нет, — упрямо возразил Пол. — Люди должны выглядеть как можно лучше.

— И по-вашему, вот это и значит выглядеть мило! — крикнула мать, презрительно ткнув вилкой в сторону Клары. — Это… это похоже, будто она толком и не одета!

— Да просто вам завидно, что сами не можете вот так щегольнуть, — засмеялся Пол.

— Я-то! Да я с кем хочешь могла б пойти в вечернем наряде, была бы охота! — последовал презрительный ответ.

— А чего ж не захотели? — задал он вполне уместный вопрос. — Или ходили?

Миссис Рэдфорд молчала. Перевернула на сковороде бекон. У Пола колотилось сердце, кажется, он всерьез ее обидел.

— Я-то! — наконец воскликнула миссис Рэдфорд. — Нет, не ходила я! И когда в услужении была, раз увижу, какая из служанок пошла из дому с голыми плечами, я уж знала, дешевка она, и на танцульку идет.

— А вы что, такая уж благонравная были, не до танцулек? — спросил Пол.

Клара сидела, не поднимая головы. Глаза Пола потемнели и недобро блестели. Миссис Рэдфорд сняла с огня сковороду, стала выкладывать ему на тарелку кусочки бекона.

— Вон этот ишь как славно поджарился! — сказала она.

— Зачем же класть мне самый лучший! — сказал Пол.

— А она сама взяла, что хотела, — был ответ.

В презрительном тоне миссис Рэдфорд послышалась снисходительность, и Пол понял, она смягчилась.

— Все-таки возьми немножко, — предложил он Кларе.

Униженная, одинокая, она подняла на него серые глаза.

— Нет, спасибо! — сказала она.

— Ну почему ты не хочешь? — ласково настаивал он.

Кровь огнем полыхала в жилах. Миссис Рэдфорд опять села, большая, внушительная, отчужденная. Пол оставил Клару, все внимание направил на мать.

— Говорят, Саре Бернар пятьдесят, — сказал он.

— Пятьдесят! Шестьдесят ей! — услышал он в ответ.

— А ведь и подумать невозможно, — сказал он. — Я и сейчас готов был вопить от восторга.

— Интересно, как бы это я стала вопить из-за потаскухи шестидесяти лет! — сказала миссис Рэдфорд. — Пора ей вспомнить, что она бабушка, а не катамаран визгливый…

Пол засмеялся.

— Катамаран — лодка у малайцев, — сказал он.

— А у меня это то, что я говорю, — возразила она.

— Моя мать тоже иногда совсем не те слова говорит, и спорить с ней бесполезно, — сказал Пол.

— Она, глядишь, надает вам затрещин, — добродушно сказала миссис Рэдфорд.

— Она бы рада, и грозится, ну, я, бывает, и подставлю ей скамеечку.

— А вот с моей матерью, что хуже всего, — сказала Клара, — ей и скамеечка не требуется.

— Но до этой вот мадамы матери и длинной дубинкой не достать, — не осталась в долгу миссис Рэдфорд.

— А я думаю, мадаме дубинка не по вкусу, — со смехом возразил Пол. — Мне, например, не по вкусу.

— Вас обоих надо бы треснуть по башке, вам бы это пошло на пользу, — вдруг рассмеялась миссис Рэдфорд.

— Что это вам так не терпится задать мне жару? — спросил Пол. — Я ведь ничего у вас не украл.

— Да уж. Буду смотреть в оба, — засмеялась мамаша.

Вскоре ужин был окончен. Миссис Рэдфорд сидела в своем кресле. Пол закурил. Клара пошла наверх, вернулась с пижамой и повесила ее проветрить на каминную решетку.

— А я об ней позабыла, — сказала миссис Рэдфорд. — Откуда она взялась?

— Из моего комода.

— Хм! Ты ее для Бакстера покупала, а он не стал носить, да? — она засмеялась. — Сказал, на что, мол, ему в кровати штаны. — Она доверительно повернулась к Полу: — Терпеть не мог эти самые пижамы.

Молодой человек пускал колечки дыма.

— Так ведь кому что нравится, — засмеялся он.

Потолковали о достоинствах пижамы.

— Моей матери нравится, когда я в пижаме, — сказал Пол. — Она говорит, я будто Пьеро.

— Сдается мне, пижама вам к лицу, — сказала миссис Рэдфорд.

Немного спустя Пол взглянул на небольшой будильник, тикающий на каминной полке. Была половина первого.

— Забавно, — сказал он. — Но после театра не ляжешь сразу спать, надо несколько часов, чтоб успокоиться.

— Да уж, самое время успокоиться, — сказала мамаша, убирая со стола.

— А ты устала? — спросил Пол Клару.

— Ничуть, — ответила она, избегая его взгляда.

— Сыграем партию в крибидж? — предложил он.

— Я забыла, как в него играть.

— Что ж, я опять тебя научу. Можно нам перекинуться в карты, миссис Рэдфорд? — спросил он.

— Делайте чего хотите, — ответила та. — Только ведь поздно.

— Одна-две партии вгонят нас в сон, — ответил Пол.

Клара принесла карты и, пока он их тасовал, сидела и вертела на пальце обручальное кольцо. Мамаша мыла в чулане посуду. Пол чувствовал: чем дальше, тем труднее в доме дышать.

— Пятнадцать два, пятнадцать четыре, пятнадцать шесть и восемь!..

Часы пробили час. Игра все продолжалась. Миссис Рэдфорд покончила с мелочами, которые надо переделать перед сном, заперла дверь, налила воды в чайник. А Пол все сдавал карты да подсчитывал. Кларины плечи и шея не давали ему покоя. Ему казалось, он видит, где начинается ложбинка между грудей. Не мог он сейчас уйти от Клары. А она следила за быстрыми движениями его рук и чувствовала — ноги и руки ее слабеют. Так она близко, он все равно что касается ее, но нет, не все равно. Он распалился. Как же он ненавидел эту мамашу. Она все сидит, клюет носом, но не сдается, упрямая. Пол глянул на нее, потом на Клару. Она встретила его взгляд — гневный, насмешливый, безжалостный, как сталь. Ответила ему взглядом, полным досады. Теперь он знал, она-то с ним заодно. И продолжал игру.

Наконец мамаша решительно встряхнулась и сказала:

— Не пора ли вам обоим ложиться?

Пол молча продолжал игру. Так она ему ненавистна, эта мамаша, убить ее готов.

— Еще минутку, — сказал он.

Старуха поднялась, упрямо проследовала в чулан, возвратилась со свечой для Пола, поставила ее на каминную полку. И опять уселась. Ненависть обожгла Пола, он бросил карты.

— Ладно, тогда мы кончим, — сказал он, но в голосе его был вызов.

Клара видела, он крепко сжал губы. И опять на нее посмотрел. Это было как сговор. Она склонилась над картами, покашляла, прочищая горло.

— Ну, слава Богу, кончили, — сказала миссис Рэдфорд. — Вот, возьмите. — И сунула Полу согретую пижаму. — И свечу прихватите. Ваша комната будет как раз над этой. Там их всего две, не больно запутаешься. Ну, спокойной ночи. Отдыхайте на здоровье.

— Да уж отдохну, я всегда хорошо сплю, — сказал он.

— А как же, в ваши годы так и полагается, — отозвалась она.

Пол пожелал Кларе спокойной ночи и пошел. Выскобленные добела деревянные ступени витой лестницы при каждом шаге скрипели и трещали. Он упрямо поднимался. Увидел две двери одна напротив другой. Он вошел в свою комнату, хлопнул дверью, но на задвижку не запер.

Комната оказалась маленькая, с широкой кроватью. На туалетном столике с зеркалом лежали несколько Клариных шпилек, щетка для волос. В углу закрытые материей висели ее платья, юбки. Даже пара чулок на спинке стула. Пол внимательно оглядел комнатку. На полке две книжки, которые он ей дал почитать. Он разделся, сложил свой костюм, сел на кровать и прислушался. Потом задул свечу, лег и уже через минуту провалился в сон. И вдруг щелк! сна как не бывало, и он корчится в муках. Будто, когда он почти уже уснул, что-то ожгло его, привело в бешенство. Он сел, скрестив ноги по-турецки, и, не шевелясь, вглядываясь во мрак, прислушался. Где-то на улице услышал кошку, потом тяжелые, твердые шаги матери, потом отчетливые слова Клары:

— Ты не расстегнешь мне платье?

Недолгая тишина. Наконец голос матери:

— Ну вот, готово. А ты наверх не идешь?

— Нет, еще нет, — спокойно ответила дочь.

— Ну чего ж, ладно! Если, по-твоему, еще не так поздно, сиди. Только смотри приходи, пока я не легла, а то разбудишь.

— Я недолго, — сказала Клара.

И Пол услышал медленные шаги мамаши вверх по лестнице. В его дверь сквозь щели просочился свет свечи. Мамаша платьем задела за дверь, и у Пола екнуло сердце. Потом стало темно, щелкнула задвижка. Неспешно, неторопливо она готовилась ко сну. Прошло много времени, наконец в ее комнате все стихло. Пол был весь как натянутая струна, чуть дрожа сидел он на кровати. Дверь прикрыта неплотно. Когда Клара пойдет наверх, он ее перехватит. Он ждал. Мертвая тишина. Часы пробили два. Потом внизу звякнула кочерга о каминную решетку. Он уже не мог совладать с собой, сдержать дрожь. Если он сейчас же не пойдет, он просто умрет.

Он поднялся, вздрагивая, постоял. Потом шагнул к двери. Он старался ступать легко. Громко, как выстрел, скрипнула первая ступенька. Старуха шевельнулась в постели. На лестнице темно. У ее подножья в щель двери, что ведет в кухню, пробивается свет. Пол на миг остановился. Потом машинально двинулся дальше. Ступеньки скрипели под его шагами, и по спине забегали мурашки, а вдруг позади наверху сейчас отворится мамашина дверь. Он не сразу нашарил дверь у подножья лестницы. Задвижка щелкнула и открылась. Он вошел в кухню и с шумом захлопнул за собой дверь. Теперь мамаша уже не рискнет спускаться.

И вдруг он остановился как вкопанный. Клара стояла на коленях спиной к нему на груде снятого белья, лежащего на каминном коврике, и грелась перед огнем. Она не оглянулась, сидела подавшись вперед, красивая округлая спина обращена к нему, а лица не видно. Греется перед камином в свое удовольствие. Красный отблеск лежит на одном ее боку, теплая и темная тень — на другом. Руки лениво опущены.

Неистовая дрожь сотрясла Пола, он стиснул зубы и кулаки, стараясь овладеть собой. И пошел к ней. Положил руку ей на плечо, другой рукой взял ее за подбородок, хотел поглядеть в лицо. Она вздрогнула раз, другой, а головы не подняла.

— Прости! — пробормотал он, спохватясь, что руки у него ледяные.

Она пугливо вскинула на него глаза, точно зверек, которому грозит смерть.

— У меня руки такие холодные, — пробормотал Пол.

— Мне приятно, — прошептала она и закрыла глаза.

Она сказала, и он ощутил на губах ее дыхание. Руками она обхватила его колени. Свисающий шнурок его пижамы коснулся ее, и она вздрогнула. А Пол согрелся подле камина, и дрожь утихла.

Наконец, не в силах больше так стоять, он поднял ее, и она уткнулась головой ему в плечо. Он гладил ее медленно, ласково, с бесконечной нежностью. Она прильнула к нему, стараясь спрятаться в его объятиях. Он крепко ее прижал. Тогда, наконец, она посмотрела на него, молча, умоляюще, пытаясь понять, надо ли ей стыдиться.

Глаза его были темные, глубокие, очень спокойные. Словно и сама ее красота и то, что он завладел этой красотой, ранили его и печалили. С болью смотрел он на нее, и страшно ему стало. Он ощутил свое ничтожество перед нею. Она лихорадочно целовала его глаза, один, потом другой, льнула к нему. Она отдала себя ему. Он ее крепко сжимал. То была минута счастья почти мучительного.

Она стояла, позволяя восхищаться собой и трепетать от радости. Его обожание было целительно для ее уязвленной гордости, для нее самой, делало ее счастливой. Помогло ей распрямиться, вновь обрести гордость. Слишком долго ее гордость была оскорблена. Слишком долго никто не понимал ее истинную цену. И вот она вновь излучает радость и гордость. Настал час выздоровления, признания.

Пол посмотрел на нее, он весь сиял. Они засмеялись, глядя друг на друга, и он прижал ее к груди. Часы отмеряли секунды, проходили минуты, а эти двое все стояли, тесно прижавшись друг к другу, прильнув губами к губам, точно статуя, изваянная из одной глыбы.

И опять беспокойно, жадно по ее телу зашарили, заскользили его пальцы. И одна за другой вздымались горячие волны крови. Клара положила голову ему на плечо.

— Пойдем ко мне в комнату, — прошептал Пол.

Она посмотрела на него и покачала головой, безутешно дрогнули губы, в глазах — страсть. Пол смотрел на нее в упор.

— Да! — сказал он.

Опять она покачала головой.

— Почему нет? — спросил он.

Она смотрела на него горестно, все тем же полным страсти взглядом, и опять покачала головой. Глаза Пола стали жесткими, он отступился.

Потом, уже в постели, он удивлялся, почему она отказалась прийти к нему открыто, не таясь от матери. Ведь тогда все стало бы ясно и определенно. И она могла бы провести с ним ночь, не надо было бы, как сейчас, ложиться с матерью. Странно это, непонятно. И почти сразу он уснул.

Утром он проснулся, услышав чей-то голос. Открыл глаза и увидел — на него смотрит большая, величественная миссис Рэдфорд. В руке у нее чашка чаю.

— Вы чего ж, вздумали проспать до Судного дня? — сказала она.

Он сразу рассмеялся.

— Да ведь, наверно, еще и пяти нет, — сказал он.

— Ну, хочешь — не хочешь, полвосьмого уже, — сказала она. — Вот я вам чаю принесла.

Он потер лицо, откинул со лба встрепанные волосы и встряхнулся.

— Да что ж это как поздно! — проворчал он.

Досадно стало, что его разбудили. А миссис Рэдфорд это позабавило. Из фланелевой пижамы торчала его шея, округлая, белая, совсем девичья. Он сердито взлохматил волосы.

— Что толку скрести голову, — сказала она. — Часы назад не повернешь. Ну, долго еще мне тут стоять с чашкой в руках?

— Да ну ее, чашку! — буркнул Пол.

— Надо было пораньше лечь, — сказала мамаша.

Он глянул на нее, бесстыдно засмеялся.

— Я лег раньше вас, — сказал он.

— Скажет тоже! — воскликнула она.

— Это ж надо, чтоб мне подали чай в постель! — сказал он, помешивая в чашке. — Моя мать подумала б: конченый я человек.

— Неужто она вам никогда чайку в кровать не подаст? — спросила миссис Рэдфорд.

— Ей это и в мысль не придет, все равно что на голову стать.

— Своих я всегда баловала! Потому они у меня такие дурные, — сказала мамаша.

— Вы одну только Клару и могли избаловать, — сказал он. — А мистер Рэдфорд на небесах. Так что вы и есть хуже всех.

— Я не хуже всех, только уступчивая я, — сказала она, выходя из комнаты. — Только дурная я, вот чего!

За завтраком Клара была тиха, но поглядывала на Пола как-то по-хозяйски, и это его бесконечно радовало. Мамаше он явно пришелся по душе. Он заговорил о своей живописи.

— Ну какой вам толк изводиться да надрываться, крутиться и вертеться — и все из-за этих ваших картинок? — воскликнула миссис Рэдфорд. — Хотела бы я знать, что вам от них за радость? Жили бы лучше в свое удовольствие.

— А я ж в прошлом году получил за них больше тридцати гиней.

— Да неужто! Дело серьезное, а все одно, прорва времени на это идет, зря вы это.

— И мне еще должны четыре фунта. Один обещал мне заплатить пять фунтов, если напишу его, и его супругу, и их пса, и их дом. А я вместо пса написал кур, спорить он не стал, так я уж один фунт скостил. Противная работенка, и пса я невзлюбил. Но картинка вышла неплохая. Что мне делать с этими четырьмя фунтами, когда получу?

— Здрасте! Вам лучше знать, куда свои деньги девать, — сказала миссис Рэдфорд.

— А я хочу эти четыре фунта пустить на ветер. Съездим на денек-другой к морю?

— Кто?

— Вы, Клара и я.

— Чего, на ваши деньги! — не без возмущенья воскликнула старуха.

— А почему нет?

— Гляжу я, вы живо себе шею сломаете в скачке с препятствиями, — сказала она.

— Лишь бы удовольствие получить, а денег не жалко! Поедем?

— Нет, уж это вы промеж себя договаривайтесь.

— А вы не против? — спросил Пол, дивясь и радуясь.

— Против я, нет ли, делайте как хотите, — заявила миссис Рэдфорд.