"Я Береза, как слышите меня" - читать интересную книгу автора (Тимофеева-Егорова Анна Александровна)

Из шахты в небо

Однажды в шахтном буфете я прочла объявление о приеме в планерную и летную группы аэроклуба Метростроя. А перед этим IX съезд комсомола выдвинули призыв: "Комсомолец — на самолет!". Выездная редакция "Комсомольской правды" была у нас на Метрострое, агитировала. Она появилась у нас в марте 1934 года в тяжелые дни шахты 21-21бис. Вагон "Комсомолки" со своим неизменным прицепом был установлен в одном из тупиков Казанского вокзала. Руководил выездной редакцией известный тогда фельетонист Семен Нариньяни. 190 дней проработала "Комсомольская правда" на строительстве станции метро "Красные ворота". За это время было пропущено 115 номеров газеты, 18 газет-молний, всевозможные плакаты. Завершилась работа выездной редакции выпуском специального объемистого номера, сброшюрованного как журнал и покрытого "мраморной бумагой". Этот номер предназначался "Первому пассажиру Московского метро" так значилось на нарядной обложке. В тоже время наша многотиражка "Ударник Метростроя" — сообщала, что неподалеку от станции Малые Вяземы метростроевский аэроклуб получил площадку под аэродром, четыре самолета У-2 и три планера. Будущие планеристы, летчики, парашютисты приглашались для корчевания пней, строительства полевого аэродрома, ангаров для самолетов и планеров. Что ж, корчевать так корчевать! По правде сказать, втайне я давно мечтала о полетах, как мечтают о далеких странах, манящих, но недосягаемых. И вот, прочтя объявление о приеме, набралась смелости и сделала первый шаг — отправилась по указанному адресу, на улицу Куйбышева, 3.

Нашла. А заходить боюсь. Уже прочитала все плакаты, стенгазету, объявления, развешенные по коридору, а к заветной двери с надписью "Приемная комиссия" подойти все не решаюсь.

— Вы кого ждете, девушка? — спрашивает меня военный в форме летчика.

Я не видела его лица: уставилась на нарукавный знак, вышитый золотом, эмблему ВВС. Вот такую эмблему мне в далеком далеке подарят летчики, узники Костринского лагеря. Они сплели сумочку из соломы, на которой спали, вышили на ней эмблему ВВС (пропеллер самолета) с моими инициалами — А.Е. (Анна Егорова) и тайно передали мне... А тогда, заикаясь я начала говорить, что очень хочу поступить в летную школу аэроклуба и вот даже заявление принесла.

— Заявления мало, — сказал он. — Нужны рекомендации с шахты, от комсомольской организации, медицинское заключение, свидетельство об образовании и метрика. Когда все документы соберете, приходите с ними на мандатную комиссию. Комиссия решит — принять вас или нет.

Поблагодарив летчика, окрыленная тем, что начало сделано, я выскочила на улицу и, не чувствуя под собой ног, помчалась в сторону Красных ворот, на шахту.

В комитете комсомола мое поступление в аэроклуб одобрили, а вот в бригаде...

— И куда тебя несет нелегкая, — мрачно прокомментировал Вася Григорьев. Лучше бы тебе, Егорова, в институт пойти учится, а летать пусть — пусть парни летают.

— Да куда ей, дохлой такой, лезть в летчики! От удара током еще не оправилась, — высказалась Тося Островская.

Эх, Тося, Тося, а еще задушевная подружка... Спали, можно сказать, вместе — в общежитии рядом койки стояли, работали в одной бригаде, на рабфаке учились вместе. Даже платья и кофточки у нас были "взаимозаменяемые", вернее, одна вещь на двоих: сегодня она в юбке с кофтой, а я в платье, завтра — наоборот. Тося мечтала стать врачом, а я еще не решила, кем быть, и на этой почве у нас случались споры. Забегая вперед, скажу — Антонина Сергеевна Островская выучилась-таки на врача и всю войну была на фронте хирургом. А тогда она очень хотела, чтобы и я шла с ней вместе в медицинский институт.

Все сомнения, несогласия со мной остановил наш бригадир.

— Она жилистая, выдюжит. Пусть поступает! — заключил он и дал мне рекомендацию.

Теперь предстояло пройти медицинскую комиссию, да не одну, а две. Сомнений было много. Пугали какими-то лабиринтами, ямами, якобы придуманными врачами для тех, кто хотел летать. Но, к моему удовольствию, никаких лабиринтов и ям на комиссии не было. В обыкновенных кабинетах сидели обыкновенные врачи, которые прослушали, простукали нас, повертели на специальном кресле, испытывая вестибулярный аппарат, и, если не находили никаких отклонений, писали: "Годен".

Правда, на вторую комиссию из двадцати человек пришли только двенадцать. Для меня все обошлось благополучно. Все врачи написали одно, самое чудесное из всего русского языка слово — "здорова".

Оставалась еще мандатная комиссия.

Люди, кто в военной (летной) форме, кто в сугубо штатских пиджаках, убеленные сединами и совсем молодые вот уже который час сидели за большим дубовым столом и решали, кто достоин чести подняться в небо. Справки, характеристики, рекомендации...

Груда их на столе. Читай, разбирайся, мандатная комиссия. Но что документы — сухота одна. Нужно посмотреть на кандидата, подумать, определить, на что он годен, задать вопросы, не предусмотренные справками.

И вот, отработав в шахте ночную смену, я помылась в душе, переоделась, позавтракала в шахтной столовой и направилась на мандатную комиссию. Располагалась она в бывшей церкви в Яковлевском переулке, что у Курского вокзала. Теперь здесь были классы и кабинеты аэроклуба.

Меня долго не вызывали, и я — после ночной-то смены — заснула, сидя в углу на деревянном диване. Но стоило услышать свою фамилию — вскочила и, не оправившись ото сна, влетела в кабинет. Надо было предстать перед высокой комиссией по-военному, доложить по всем правилам, а я только и сказала:

— Это я, Аня Егорова, с двадцать первой шахты...

Все сидящие за большим столом дружно засмеялись.

Вопросов же ко мне было бесконечно много: спрашивали о родителях, о братьях, о сестрах, и о работе, и о географии.

— Определите долготу и широту города Москвы, — помню, предложил кто-то из дотошной комиссии.

Я подошла к карте, висевшей на стене, долго водила пальцем вверх по меридиану и вправо по параллели, наконец объявила. Все снова засмеялись. Но почему? Оказывается, перепутала долготу с широтой.

— Она же смущается, — вмешался представитель комсомола. Ударница она.

— Ну, если ударница... — шутливо протянул летчик, тогда скажи, девушка, в какую группу ты, собственно, желаешь поступить?

Я поняла, что "мычать" больше просто невозможно, нужно взять себя в руки и заговорить нормально, толково, иначе все рухнет, выгонят и только. Второй раз не позовут. Я вздохнула поглубже и сказала:

— Пилотом хочу быть!

— Э-э, какая шустрая, оказывается, а комсомол уверял, что она смущается. Сразу не куда-нибудь, в летную требует...

Кто-то из-за стола буркнул:

— Рановато, по возрасту не подходит, годок подождать надо.

Что за притча: из-за возраста меня в золотошвейки не принимали, из-за возраста из шахты на-гора выпроваживали и вот опять, когда я, сделав подлог, прибавила себе два года, опять по возрасту не подхожу?

— Пойдешь пока на планер...

— А что это такое?

— Не знаешь? Странно... Летательный аппарат. Ну как тебе попроще объяснить: самолет без мотора...

— Так, значит, я напрасно о моторе мечтала? — вырвалось у меня, я подошла к столу вплотную и заговорила быстро-быстро, обращаясь по существу лишь к летчику:

— Планер планером, а мне на самолет надо... Ведь я же очень, поймите, очень летать хочу...

— В этом году полетаете на планерах, понравится в летную группу переведем.

— Следующий!

Закрыв за собой дверь, я бессильно опустилась на кем-то любезно подставленный стул. Со всех сторон сыпались вопросы: "Ну, как там?", "Куда тебя?", "Строго спрашивают?".

Всю зиму мы занимались теорией. Трудно было совмещать работу и учебу на рабфаке, в аэроклубе. Но мы ухитрялись с Тосей и в кино сходить, и на танцы изредка. Театр оперетты шефствовал над нашей шахтой, и нам часто давали билеты на спектакли. Нашим кумиром был артист Михаил Качалов, я даже была влюблена в него. Старалась попасть на спектакли с его участием и тогда садилась поближе к сцене, слушая его бархатный голос, как завороженная.

Ранней весной стали мы ездить в село Коломенское на практику, туда, где когда-то холоп Никитка, соорудив себе крылья, прыгнул с высокой колокольни. Там с крутого берега Москвы-реки и парили на планерах. Конечно, по нынешним временам все делалось тогда весьма примитивно. Планер УС-4 устанавливали на крутом берегу, закреплялся штырем, в кабину садился курсант, а остальные спускались на склон, брались за концы амортизаторов, прицепленных к планеру, и по команде инструктора: "Натя-ги-вай!" — растягивали их, чтобы "выстрелить" сидящего в кабине безмоторного аппарата как из рогатки.

Чтобы побыть в воздухе две-три минуты, а остальное время так вот натягивать амортизаторы планера, я ездила в Коломенское, отработав смену в шахте, все лето, каждый день.

К осени на шахте уже в наклонном стволе в ноздри ударил уютный запах теплой сырости, малярки и лака. Добрый запах отделочных работ, верный признак того, что дело близится к завершению, рождал в груди приятные чувства. Ощущение чего-то праздничного, волнительного сопровождало нас и тогда, когда мы шли по почти готовому перрону станции. Кто-то заботливый тщательно выгреб и вымел еще накануне лежащий здесь строительный мусор, убрал с глаз все ненужное, уложил на пол фанеру и рубероид. Вот когда рождалась традиционная чистота московского метро! Первыми ее ревнителями были сами строители. И мы шагали по бетонному перрону осторожно, будто по зеркальному паркету. А ведь стены станции еще стояли "раздетыми". Еще несли и несли тяжелые ящики с электрооборудованием. Еще архитекторы и инженеры прикидывали, что где доделать. В общем, еще требовалась уйма труда, чтобы сказать москвичам: "Добро пожаловать!" Вчерашние арматурщики сегодня займутся облицовкой. Привычное явление для тогдашнего метро. Люди хотели возводить станции от начала до конца, осваивали несколько смежных специальностей. Начальник смены подвел нашу бригаду к одной из стен, возле которой стояли ящики с облицовочной плиткой, носилки с цементным, сказал:

— Вот стоит, понимаете, красавица. Наряд требует. Оденете ее до обеда?

— Конечно оденем!

— Дам распоряжение, чтобы цемент вам шел без перебоя. Договорились?

Со стеной мы управились досрочно и нам всем выдали талоны на ударный обед в шахтерской столовой. Вторую половину смены мы устанавливали красные мраморные плиты и полировали пилоны.

В октябре 1934 года в метро прошел пробный поезд из двух красных вагонов. Какое же было тогда ликование! Мы кричали "ура", пели песни, обнимались, плясали, бежали вслед за вагонами.

Первая поездка в поезде Метрополитена оставляет неизгладимое впечатление. Что творилось под землей 6 февраля 1935 года, когда строители "промчались" через свои тринадцать станций! А 15 мая 1935 года Московский метрополитен был открыт для всеобщего пользования. За ударную работу на метро Московской комсомольской организации была вручена высшая правительственная награда орден Ленина. Большую группу строителей метро тоже отметили орденами и медалями. Замечательной школой мужества, становления характера и закалки стал для нас Метрострой.