"Случайный вальс: Рассказы. Зарисовки" - читать интересную книгу автора (Богданов Евгений Федорович)

СЛУЧАЙНЫЙ ВАЛЬС

Инженер одного из северных леспромхозов Иван Дмитриевич Тягунов ехал в служебную командировку в Свердловск.

Когда поезд втянулся в узкое неглубокое ущелье Каменного Пояса, Иван Дмитриевич стал всё чаще посматривать в окно вагона. Здесь, на Урале, зимой сорок третьего года он, молоденький лейтенант, командир пехотного взвода, служил в запасной бригаде, которая тоже готовилась к отправке на запад. Вспоминались ему небольшая станция Тёплая Гора, где был расквартирован их батальон, ежедневные учения, марш-броски на лыжах по лесам, рытьё окопов, стрельбы по мишеням, строевая подготовка. Ему, теперь уже пожилому мужчине, казалось почти невероятным, что тогда он с бойцами пробегал десятки километров на лыжах, лежал на снегу, выслеживая «противника», выполнял трудные упражнения на гимнастических снарядах. Учёба была напряженной, но потом все пригодилось на фронте.

«Да, Тёплая Гора, — подумал Тягунов. — Но в тот год зимой было очень холодно, стояли тридцатиградусные морозы, уральские метели навевали огромные сугробы снега».

В вагоне было шумновато. Пассажиры рассказывали друг другу разные истории, читали книжки, стучали костяшками домино, пили чай. По радиотрансляции шла музыкальная передача. Всё уже привыкли к тому, что радио работало почти целый день. Но вот Иван Дмитриевич прислушался к знакомой мелодии:

Ночь коротка, спят облака, И лежит у меня на ладони Незнакомая ваша рука…

«Случайный вальс», — вспомнил он. — На фронте его ещё называли «Офицерским вальсом». Под него мы танцевали в клубе на станции Тёплая Гора с Таней… Как давно это было! Жива ли она?».

Он посмотрел в окно, увидел пробегавшие мимо деревья, пустынные поля. Лес ранней весной был холоден и уныл, в нём ещё оставалось довольно много снега. Белые стволы берез выделялись среди тяжеловатой темной зелени ельников.

Лес остался позади, и на поляне показалось станционное здание, а возле него — дежурный с сигнальным флажком. Поезд на маленькой станции не остановился.

Опять потянулись леса, мелкие сосенки взбегали по склону заснеженной сопки.

«Не сделать ли мне на Тёплой Горе остановку? — подумал Иван Дмитриевич. — Поглядеть бы, каков теперь там посёлок. Наверное, очень изменился внешне. Но, возможно, наши казармы еще сохранились… И попытаться бы разыскать Таню. Я помню домик, где она жила. Да, сделаю остановку, поброжу по поселку и уеду следующим поездом», — решил он.


Наступил вечер, в вагоне загорелось электричество. Соседка, молодая женщина, занимавшая нижнюю полку, укладывалась спать с дочуркой лет четырех-пяти. На другой нижней полке спал старик, прикрывшись развёрнутой газетой.

Иван Дмитриевич взобрался на верхнюю полку и попытался уснуть, но не мог. Из головы у него не выходила Таня, его первая девушка… «Она, конечно, вышла замуж, у нее уже выросли дети, — думал он. — Чем теперь она занимается? Работает? Узнает ли его?»

Лишь около полуночи он забылся сном, тревожным и чутким, как на фронте.

Утром проводница, проходя по вагону, объявила:

— Койва! Кому выходить в Койве? Приготовьтесь.

Иван Дмитриевич проснулся и поглядел в окно с полки. В скуповатом сером рассвете проплывали поля и перелески. На взлобках снег уже сошел, но в низинах лежал грязный, ноздреватый и неприглядный.

«Значит, сейчас Койва, — подумал Тягунов. — Тёплая Гора должна быть уже близко».

Девочка на нижней полке разметалась во сне, одеяло с нее сползло. От толчка вагона проснулась мать и, спохватившись, укрыла малышку потеплее. Тягунов спустился с полки, сказал женщине «доброе утро», и пошел к служебному купе.

— Кажется, скоро Должна быть Тёплая Гора, — обратился он к проводнице. — Я не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — ответила та, расставляя на никелированном подносе чайные стаканы и опуская в них ложечки. Они тихо позвякивали о стекло. Лицо проводницы, еще не сменившейся с ночного дежурства, было чуть примятым, глаза полусонно щурились. — Проедем Койву, потом Вижай, Лаки, а там и Тёплая Гора.

— Хотелось бы сделать остановку на этой станции. Билет у меня до Свердловска.

— Так сделайте, — ответила проводница. — Отметьте билет у дежурного по станции.

Тягунов умылся и приготовился выходить. Вещей у него было немного — дорожный портфель да авоська с пустым термосом. Он любил ездить налегке, независимо от того, близкой или дальней была дорога.

Поезд затормозил, лязгнули буфера. К вагону тихо подкрался асфальтированный перрон, за ним — здание вокзала. Проводница с желтым флажком под мышкой спустилась на платформу. Тягунов было заколебался, сомневаясь в своевременности решения, но его стали поторапливать пассажиры, стоявшие позади, и он сошел.

Отметил на вокзале билет, посмотрел расписание. Очередной поезд шел завтра утром. В запасе почти сутки. Тягунов успокоился и направился в посёлок мимо водонапорной башни. Она была старая. Венчавшая ее крыша из оцинкованного железа, с которой уже сошел снег, выглядела, как новенькая шапка на старике. Эту башню он помнил.

Вдаль уходила улица. Он осмотрелся и убедился в том, что ничего больше не помнит и не узнаёт, кроме этой оставшейся у него за спиной башни. Новые современные дома, возле них — скверики с молодыми деревьями. Там, где прежде был пустырь, вырос микрорайон. Деревья словно бы настороженно выжидали, когда можно будет из почек, лопнувших под напором света и тепла, выпустить крошечные зеленые листочки — ушки. Пахло ранней весной, талым снегом, мокрой древесной корой, дымком из труб сохранившихся старых домов.

Иван Дмитриевич помнил, что воинские казармы — приземистые, деревянные — находились на окраине посёлка под горой, и пошел туда. Увидел спуск с горы с предусмотрительно вычищенными от снега ступенькам и остановился озадаченный: казарм внизу не оказалось Вместо них возвышалось четырехэтажное здание с широкими окнами.

Навстречу ему поднималась по ступенькам молодая женщина, прижав к груди цветочник с шишковаты кактусом. Поднявшись, она остановилась перевести дух.

Тягунов поздоровался и спросил:

— А где казармы? Тут раньше были казармы.

Женщина обернулась, посмотрела на четырехэтажный дом и неуверенно ответила:

— Казармы тут были давно.

— В войну, — подсказал он.

— Да, в войну. А потом их снесли, и там, где они стояли, построили вот эту школу, — женщина указала на четырехэтажный дом.

«Жаль, — вздохнул Иван Дмитриевич. — Снесли, значит, казармы… С годами все меняется…»

Как бы ему хотелось зайти в старые казармы с нарами в два яруса, застланными серыми солдатскими одеялами, винтовками в пирамидах, увидеть подтянутых и веселых молодых бойцов, дежурного с повязкою на рукаве в коридоре у стола с телефоном.

«Ничего не поделаешь!» — Иван Дмитриевич простился с женщиной и вернулся на центральную улицу. Оставалась еще одна робкая надежда на встречу с молодостью, надежда, ради которой он, собственно, и сделал тут остановку.

В конце посёлка, если идти от станции по левой стороне улицы, стоял небольшой дом с мезонином, обнесенный глухим забором, с воротами и калиткой под узенькой двускатной, типично уральской крышей. Он помнил домик, хотя был в нем только дважды.

Тягунов долго искал его среди старых, похожих друг, на друга окраинных построек. У всех были мезонины узенькие кровли над воротами.

Навстречу ему шли люди, и среди них молодые парни и девушки — рослые, стройные, опрятно одетые. Новое поколение. Среди них были, вероятно, и дети фронтовиков, уцелевших в боях. Совсем рядом прошла девушка в пальто с меховым воротником. Она мельком глянула на Тягунова и сдержанно улыбнулась. Наверное, ей показалось странным старое полупальто Иван Дмитриевича — короткое, с широким хлястиком, да еще портфель с авоськой. Он посмотрел ей вслед и подумал, что она чем-то напоминает ему Таню.


Тане было тогда семнадцать лет. Ему запомнились ее неторопливая и легкая походка, карие глаза, улыбчивые, веселые, и губы — влажные, теплые…

Где же все-таки этот дом?

А вот, кажется, и он. Только вместо глухого забора палисадник, огороженный штакетником. И кованое железное кольцо у калитки показалось тоже знакомым. Он повернул его, звякнула щеколда, и калитка отворилась.

Во дворе его охватили непривычная настороженная тишина и ощущение безлюдья, запустения. Тропинка к крыльцу была еле заметной, редкие следы на талом снегу вели к поленнице, сложенной у стены сарая в глубине двора. Иван Дмитриевич пошел по тропке к крыльцу с точёными столбиками, подпиравшими крышу. Конечно, на этом крыльце он стоял с Таней…

После тревог спит городок. Я услышал мелодию вальса И сюда заглянул на часок…

Знакомая мелодия вновь зазвучала у него в ушах, и теплой волной нахлынули воспоминания.

…В клубе на танцах играл гарнизонный духовой оркестр. В музыкантской команде были пожилые, призванные из запаса люди. Их тогда называли «сорокотами», мужчинами в возрасте около сорока лет и старше… Танцующих было мало. Зал заполнялся медленно.

К Тягунову неожиданно подошла девушка с темно-карими живыми глазами и нерешительно пригласила его на вальс. Пригласила, видимо, потому, что молодые солдаты и офицеры, пришедшие сюда, скромно стояли у стены — или не освоились с непривычной для них обстановкой, или не умели танцевать и робели. Он и в самом деле танцевал неважно, не успел еще научиться и немножко робел. Девушка взяла его за руку, уверенно повела, и ему стало легко и приятно от волнующей близости ее. Она старалась не смотреть на него во время танца, прятала глаза под полуопущенными пушистыми ресницами.

Когда танцы кончились, Тягунов, уже освоясь и поборов застенчивость, попросил разрешения ее проводить.

Они шли пустынной, почти не освещенной улицей. Трещал февральский мороз, под сапогами звучно скрипел снег. В небе плыли рваные облака, то открывал, то закрывая луну.

Иван Дмитриевич рассказал девушке, что его призвали в армию после десятилетки и направили на курсы комсостава. А родом он из села Липин Бор, что на берегу Белого озера в Вологодской области.

Таня тоже рассказала о себе. Живет она вдвоем с матерью, медсестрой в госпитале, отец у нее умер. Есть еще дядя, но он на фронте, под Сталинградом.

Дома Таня напоила его горячим настоем шиповника вместо чая. Остаток вечера они сидели в теплой комнате возле печки-голландки и говорили полушепотом, хотя в доме больше никого не было — мать ушла на дежурство.

Так они познакомились. А вскоре он пришел к ней и сказал, что их отправляют на фронт и бригада вот-вот начнет грузиться в эшелон.

Они обменялись адресами и договорились непременно встретиться после войны.


На фронте их часть с ходу пошла в наступление, его ранило, и он попал в госпиталь. Оттуда послал письмо Тане, но ответа не получил. А потом Иван Дмитриевич снова вернулся на передовую, но уже в другую часть. Номер полевой почты изменился…

Война кончилась, Тягунов продолжал служить в Германии, и когда через несколько лет вышел в запас и приехал на родину, там ему встретилась другая девушка. Вскоре он женился. Так уж получилось, что он не смог побывать на Тёплой Горе и не встретился с Таней.


«Что же я стою тут? Надо войти в дом», — Иван Дмитриевич нерешительно поднялся на крыльцо. Он не заметил, что в окно за ним следили чьи-то внимательные, настороженные глаза.

Он постучал в дверь и вошел. Перед ним стояла женщина в накинутом на плечи полушалке.

— Извините, — сказал он, поздоровавшись, — я хотел у вас спросить…

— Спрашивайте, — спокойно ответила женщина, видя, что он замялся. Она была маленькая, сухонькая, с морщинистым лицом.

— Здесь живет Таня Воронцова? — спросил он.

— Она жила здесь, — ответила женщина строго и, как ему показалось, как-то скорбно. — А вы что, знали ее?

— Да. Только давно. Во время войны.

— Во время войны? — удивилась женщина. — Да вы проходите, пожалуйста. Кладите ваши вещи, разденьтесь. У меня тепло.

— Спасибо, — отозвался он, разделся и сел на стул. — Почему вы сказали, что она жила? Она что, куда-нибудь уехала? Или…

— Я — мать Тани. А вы, извините, кто?

— Мы тут жили в казармах перед отправкой на фронт, и я бывал у вас.

— Вот оно что! — мать покачала головой. — Уж не тот ли вы молоденький лейтенант… Простите, я не запомнила ваше имя.

— Иван, — подсказал он.

— Иван? Пожалуй, Ваня. Но вас теперь нипочем не узнать.

— Годы…

— Я помню: вы приходили тогда в новеньком белом полушубке и в сапогах и пританцовывали на крыльце. Я слышала из сеней.

— Было такое дело, — улыбнулся Иван Дмитриевич. — Мороз донимал. Но где же Таня?

— Боже мой, как быстро идет время! — сказала мать. — Я уж совсем старая стала. Пройдемте в комнату и там поговорим.

Как только они вошли в комнату, Иван Дмитриевич сразу увидел над комодом увеличенный портрет Тани в военной форме: пилотка, гимнастерка с погонами сержанта. Девушка сдержанно улыбалась с фотографии, глядя на него в упор большими усталыми глазами.

— Последнее фото Тани, — сказала мать. — Она прислала его с фронта, и я потом заказала в фотографии увеличенный портрет. После того, как пришла похоронная… — мать опустила голову и заплакала.

Иван Дмитриевич молча смотрел на портрет. Когда мать несколько успокоилась, он сказал:

— Значит, она тоже была на фронте…

— Да. Знаете, мне трудно об этом сейчас рассказывать, — снова заговорила мать, подошла к комоду и, достав из ящика письмо, подала его Тягунову. — Вот прочтите. Это писали ее подруги.

Иван Дмитриевич узнал из письма, что Таня служила хирургической сестрой в полевом госпитале. Врач оперировал раненого бойца, и тут налетели «юнкерсы». Хирург не мог прервать операцию, и Таня ему помогала. Когда «юнкерсы» отбомбились и ушли, то на месте операционной палатки осталась большая дымящаяся воронка. Ни врача, ни Тани, ни раненых…

Тягунов долго стоял с письмом в руках. Мать молча смотрела на него. Он вернул ей письмо.

— Вот так. — Вздохнула женщина. — Теперь вы все поняли?

— Да. Жаль. Очень жаль…

Он хотел было попрощаться и уйти, но мать предложила ему отдохнуть и выпить чаю. Он остался.

— Вы здесь случайно? Или приехали специально, чтобы повидать ее? — спросила мать.

— Хотелось повидать Таню, — ответил Иван Дмитриевич.

— Хорошо сделали, что зашли. Хотя ее давно нет в живых, поступили правильно, навестив меня.

— Вы живете одни? — спросил он. — Вам, наверное, трудно? Могу ли я чем-либо помочь?

— Спасибо. У меня есть брат, он живет поблизости. Заботится обо мне.

Тягунов всё же стал прощаться. Она спросила:

— Вы куда теперь, на поезд?

— Поезд идет в шесть утра. Пойду переночую в гостинице.

— Вы меня обижаете. Зачем вам гостиница? Переночуйте здесь, места хватит.

Иван Дмитриевич остался ночевать. Мать постелила ему на диване в комнате. Он долго не мог уснуть, пытался читать, но не удавалось сосредоточиться. Ему все казалось, что Таня смотрит на него с портрета и хочет что-то сказать.


1977–1984 гг.