"Мистификация" - читать интересную книгу автора (Тэй Джозефина)

ГЛАВА 22

Итак, Брет завоевал Лачет и расположение всех его обитателей — всех, кроме Саймона.

В воскресенье он пошел со всеми в церковь и героически вынес полуторачасовой обстрел любопытными взглядами. Кроме нонконформистов и трех детей, заболевших корью, в церковь явилось все население Клера. Беатриса даже показала Брету нескольких прихожан, которые по воскресеньям обычно собирались для молений в кирпичном сарае на другом конце деревни, но которые на этот раз решили смириться с ненавистным ритуалом и порядками английской церкви, чтобы самолично разглядеть восставшего из мертвых Патрика Эшби. Что касается ортодоксальных англичан, то и среди них в церкви были такие, которые не переступали ее порога с крестин своего последнего ребенка. Явилась даже Лана Адамс, которая, по общему мнению, не была ни в церкви, ни в молельне со времени своих собственных крестин, состоявшихся в кирпичном сарае лет двадцать тому назад.

Брет сидел на скамье между Беатрисой и Элеонорой, а Саймон — по другую руку от Беатрисы. Сандра и Джейн сидели за Элеонорой. Сандра упивалась всеобщим вниманием и с увлеченным видом пела гимны. Джейн взирала на прихожан с холодным неодобрением. Брет перечитывал надписи над урнами предков Эшби и слушал, как викарий тихим голосом потчевал жителей Клера очередной порцией абстрактных рассуждений. То, что он говорил, нельзя было назвать проповедью в обычном смысле слова. Скорее, он размышлял вслух. Если закрыть глаза, покажется, что сидишь в кресле перед камином и слушаешь его рассуждения. Брет вспомнил проповедников, служивших воскресные службы в приюте: одни громко взывали к Всевышнему, другие как бы беседовали с ним один на один, третьи разыгрывали целое представление, то повышая, то понижая голос, как декламаторы-любители, четвертые были с Богом вроде бы на ты и за руку, а пятые ломались и эстетствовали. Джордж Пек выигрывал по сравнению со всеми ними. Казалось, что он совсем не думает о себе, что в церковной карьере его меньше всего привлекает обязанность выступать перед паствой с амвона.

После службы Брет был приглашен в дом викария на обед. Но сначала ему пришлось выслушать поздравления жителей Клера. Беатриса вышла из церкви вместе с ним, чтобы помочь ему вынести это нелегкое испытание, но ее отвлекла миссис Глум, и Брет оказался брошенным на произвол судьбы. При виде устремившихся к нему незнакомых людей его охватила паника. Впереди наступала женщина с румяным лицом и в шляпе, украшенной букетиком искусственных розочек. Кто это? Как ему себя с ней вести? Он же понятия не имеет, кто она такая и кто такие все эти люди, явно ожидающие своей очереди поздравить его.

— Это — Сара Гудвин, которая приходила к нам помогать при большой стирке, помнишь? — услышал он голос Элеоноры. Со светской непринужденностью она провела его от одной группы прихожан к другой, вполголоса представляя каждого: «Гарри Уоттс. Чинил наши велосипеды»; «Мисс Марчант. Учительница нашей школы»; «Миссис Степли. Акушерка»; «Томми Фит. Работал у нас в саду»; «Миссис Стэк. Совет сельских ремесел».

Элеонора благополучно проводила Брета до калитки, которая вела в сад викария, открыла ее, легонько подтолкнула его в спину и сказала:

— Ну вот и все. Добрались до «укромки».

— До чего?

— Неужели забыл? Когда мы играли в прятки, место, где никто не мог тебя найти, называлось «укромка».

«Рано или поздно, — думал Брет Фаррар, идя по дорожке к дому викария, — ты споткнешься на чем-нибудь таком, от чего не отговоришься забывчивостью».

За обедом Брет и викарий больше помалкивали и слушали Нэнси, но Брет чувствовал себя легко и непринужденно. После обеда он пошел с викарием прогуляться в саду. Тот расспрашивал его, как он жил эти восемь лет вдали от Лачета и внимательно слушал ответы. Одним из многочисленных достоинств Джорджа Пека было умение слушать собеседника.

В понедельник Брет поехал в Лондон в ателье Гора, Бауена и Уолтерса, где его усадили в кресло и сначала показывали рулоны тканей издалека, а потом подносили их поближе, чтобы он мог пощупать и разглядеть ее рисунок и оценить качество. Уолтер снял с него мерку, а Гор и Бауен заверили его, что через одну-две недели у него будет гардероб, которого не постыдится самый взыскательный английский джентльмен. Брет с изумлением узнал, что рубашки Эшби шьют на заказ. Он был рад, что смог явиться в ателье в приличном костюме, который ему сшил портной мистера Сэндела. Но он никак не ожидал, что ему выразят сочувствие по поводу дорогой американской рубашки, которую он надел под этот костюм. Однако, в чужой монастырь…

Брет заказал и рубашки.

Он пообедал с мистером Сэнделом, а потом они вместе съездили в банк, где их принял управляющий. Брет снял со своего счета изрядную сумму денег и послал пачку банкнотов заказным письмом Алексу Лодингу. Так они договорились: никаких переводов, наличные в конверте. И никаких телефонных разговоров. Ничего, кроме анонимных пачек денег в конверте.

Этот первый платеж своему соучастнику оставил во рту Брета неприятный вкус. И это не был только вкус клея на конверте, который он лизнул, прежде чем его запечатать. Он зашел в пивную и выпил кружку пива, но неприятное чувство не проходило. Тогда он сел на автобус двадцать четвертого маршрута и поехал в Пимлико взглянуть на свою прежнюю квартиру. И ему сразу стало легче.

Брет уехал поездом, отходившим в 16.10, и на станции Гессгейт его встретила Элеонора на «блохе». Как это было не похоже на тот первый день! Он уже не страшился встречи с Элеонорой, и она не представляла собой неведомой опасности.

— Думаю, ну зачем ему дожидаться автобуса, когда я могу его встретить, — сказала Элеонора, когда он сел в машину рядом с ней и они тронулись в путь. — Теперь тебе долго не надо будет никуда уезжать.

— Это верно. Только вот на примерку и к зубному врачу.

— Ну, это на один день: утром туда, вечером обратно. Может быть, еще надо будет поехать встречать дядю Чарльза. А до тех пор можно жить потихоньку и никуда не спешить.

И Брет стал потихоньку жить в Лачете.

По утрам он проезживал лошадей или тренировал их на препятствиях. Ездил на верховые прогулки с Элеонорой и ее учениками из Клер-парка и так благотворно повлиял на Тони Тоселли, что тот в один прекрасный день явился на урок в новеньком с иголочки костюме для верховой езды, который отец наконец купил ему, не устояв перед пространными и пылкими телеграммами, подобных которым еще никто не отправлял с почты Клера. Брет гонял на корде жеребчика-однолетку и наблюдал, как Элеонора приучает молодого чистокровного скакуна элегантно ступать и красиво держать голову. Почти весь день Брет проводил рядом с Элеонорой, а по вечерам они обсуждали, чем займутся завтра с утра. Беатриса радовалась их дружбе, но она жалела, что они мало общались с Саймоном, который все чаще отлучался из дома от завтрака до ужина. Утром он тренировал Тимбера или Скапу, а потом под тем или иным предлогом уезжал в Вестовер и там обедал в ресторане. Иногда, когда он заявлялся к ужину, Беатрисе казалось, что он не совсем трезв. Но дома он пил мало — разве что вместо обычно одной выпьет две рюмки. И она решила, что ей мерещится. Саймон был то мрачен, то чрезмерно весел, но в этом не было ничего нового, он всегда отличался непостоянством настроения. Беатриса считала, что он сбегает из дома от трудной для него ситуации, и надеялась, что с течением времени он поладит с Бретом так же хорошо, как и Элеонора.

— Тебе надо выступить в каком-нибудь виде соревнований в Бьюресе, — как-то сказала Брету Элеонора. — А то будет выглядеть очень странно.

— Я могу выступить на пони — как предлагала Сандра.

— Ну, это просто забава. Никто не принимает этот забег всерьез. Тебе надо выступить в скачках с препятствиями на какой-нибудь нашей лошади. К тому времени будет готов твой собственный костюм для верховой езды. Ну так как?

— А на какой лошади мне выступать?

— Ну, после Тимбера самая резвая лошадь у нас — Шеврон.

— Но Шеврон же принадлежит Саймону!

— Ничего подобного. Его купила Беатриса на заводские деньги. А ты вообще когда-нибудь выступал на скачках?

— Да, много раз. Но это были небольшие местные скачки. И призы там были пустяковые.

— Кажется, Беатриса собирается записать Шеврона на забег полукровок, но это не значит, что ему нельзя будет под конец дня выступать в скачках с препятствиями. Он — комок нервов, но прыгает прекрасно и резвость у него отличная.

За ужином они сообщили свой план Беатрисе, и она с ними согласилась.

— Какой у тебя жокейский вес, Брет?

— Шестьдесят два килограмма.

Беатриса задумчива поглядывала на орудующего ножом и вилкой Брета. Слишком уж он худ. Правда, Эшби вообще не склонны к полноте, но у Брета какая-то нездоровая худоба. А по вечерам у него особенно утомленный вид. Как разделаемся с совершеннолетием, надо будет показать его хирургам — может быть, можно что-нибудь сделать с ногой. Наверно, это из-за нее он кажется не прости худым, а изможденным. Хромота его, конечно, беспокоит — и физически, и морально. Надо посоветоваться с Питером Спенсом: он наверняка знает хорошего хирурга.

Беатриса с радостью обнаружила, что у Брета есть то, чего явно не хватало Саймону — широкий интерес к животному по имени «лошадь». Саймон неплохо разбирался в разведении, но только постольку, поскольку это касалось его личных интересов, теоретически же его знания исчерпывались информацией, почерпнутой из журнала «Бега и скачки». Брет же читал книги по коневодству с таким увлечением, словно это были детективные романы. Как-то вечером, зайдя в библиотеку, чтобы выключить свет, который кто-то, видимо, оставил гореть, Беатриса нашла там Брета с племенной книгой в руках. Он сказал ей, что пытается проследить родословную Хани.

— Это не та книга, — сказала Беатриса и нашла ему нужную.

Занятая своими делами, она вскоре забыла про Брета и родословную Хани. Но через два часа она заметила, что в библиотеке все еще горит свет, и пошла посмотреть, чем занят Брет. Он обложился книгами и был так поглощен своими изысканиями, что даже не услышал, как вошла Беатриса.

— До чего же это интересно, — сказал он, разглядывая фотографию жеребца Бенд-ора. Другие тома тоже были раскрыты на фотографиях лошадей, которые ему особенно нравились, и стол в библиотеке был похож на развал букиниста, старающегося привлечь внимание покупателей.

— Тут нет моей любимой фотографии, — сказала Беатриса, окинув взглядом разложенные на столе племенные книги, и сняла с полки еще один том. Обнаружив полнейшее невежество Брета в истории английской чистокровной верховой лошади, она рассказала ему, как выводилась эта порода и показала фотографии исходного материала: арабских, текинских и берберийских верховых лошадей. В полночь на полу библиотеки оказалось больше книг, чем на полках, а Брет с Беатрисой были страшно довольны друг другом.

После этого, если Брет исчезал из вида, его находили в библиотеке, где он или прослеживал по племенным книгам родословную какой-нибудь лошади или просто разглядывал фотографии знаменитых скакунов.

Брет любил разговаривать с Греггом и прислушивался к каждому его слову. Вскоре Грегг начал оказывать ему такое уважение, которого никогда не удостаивался Саймон. В его отношении к Брету не было и следа настороженности, которую главный конюх мог бы проявлять по отношению к новичку в коннозаводческом деле, который к тому же был его хозяином. Грегг видел, что Брет искренне увлечен лошадьми, понимает, что многого о них не знает, и готов учиться. Беатриса улыбалась, когда, проходя мимо сбруйной, слышала монотонный голос Грегга и редкие односложные замечания Брета.

— Черта два, говорю, я дам вам ее застрелить: через месяц эта лошадь будет здоровехонька. Еще не хватало пустить на корм вашим проклятым собакам такую прекрасную кобылу — слишком жирно им будет. И что вы думаете?

— Что?

Беатриса благодарила судьбу за то, что не только вернула ей племянника, но и за то, что она вернула его именно в таком виде. Перебирая в уме возможные обличья взрослого Патрика, она не переставала удивляться, что он получился как по заказу — именно таким, каким бы ей хотелось его видеть. Конечно, он чересчур молчалив и скрытен. Но в его обществе, даже не зная его как следует, чувствуешь себя спокойно. И уж конечно, легче иметь дело с его бесстрастностью, чем со взрывчатой переменчивостью Саймона.

Беатриса написала длинное письмо дяде Чарльзу, которое он должен был получить в Марселе. В письме она подробно описала его нового внучатого племянника, ведь в телеграммах так мало можно было сказать, и конечно, Чарльз вряд ли оценит то, что Брет любит лошадей и умеет с ними обращаться. Сам он лошадей терпеть не мог, считая их безгранично тупыми, неуравновешенными и лишенными всякого соображения животными. Чарльз как-то заявил, что любой трехмесячный ребенок, не страдающий врожденными дефектами умственного развития, скорее сообразит, что к чему, чем самый умный чистокровный конь. Чарльз любил кошек и, если его удавалось заманить в конюшню, он тут же отыскивал кошку, брал ее на колени и сидел с ней где-нибудь в сторонке, пока не заканчивался осмотр лошадей. Он и сам был похож на кота: большой, мягкий, с пухлым круглым лицом. У него почти не было морщин, и он лишь слегка щурился, чтобы удержать монокль, который он поочередно вставлял то в один глаз, то в другой в зависимости от того, какая рука у него была свободна. И хотя Чарльз был высок ростом, он так мягко ступал на своих больших ногах, словно ничего не весил.

Чарльз любил родной дом в Англии и родных людей, но говорил, что сам он принадлежит к прошлому, более мужественному веку, когда лошадь была просто средством передвижения и могла переносить большие тяжести, и когда не нужны были жокеи с цыплячьими костями, чтобы никчемные чистокровки могли перепрыгивать через бессмысленные и никому не нужные препятствия.

Голодный кот все равно прыгнет выше и дальше любой лошади, и его к тому же не надо этому специально обучать.

Но внуков своего брата Чарльз обожал до последней цыплячьей косточки. И потому-то Беатриса так подробно писала ему, каким замечательным парнем оказался Патрик.

«Всего за две недели он превратился из незнакомца в своего человека — настолько своего, что мы его просто не замечаем. И дело вовсе не в том, что он сознательно держится в тени. Нет, он совсем не тушуется — он просто чувствует себя дома. Даже наши деревенские соседи уже перестали поглядывать на него с нездоровым интересом и ведут себя с ним так, точно он никогда никуда не уезжал. Он неразговорчив, но у него живой ум и порой он может отпустить прямо-таки уничтожающую реплику. Однако его собеседник не чувствует себя обиженным, потому что сарказм облечен в чрезвычайно мягкую форму. Речь у него правильная с небольшим американским акцентом, то есть он немного растягивает гласные. Но у него это совсем не похоже на то, что иногда делает Саймон. Брет растягивает гласные просто потому, что он привык так говорить, а не для того, чтобы выразить пренебрежение.

Брет покорил нас, но, главное, он покорил Джейн, которая считала, что его возвращение — несправедливость по отношению к Саймону. Несколько дней она избегала Брета, но потом капитулировала. Сандра же с самого начала приняла его с распростертыми объятиями, но Брет реагировал на это довольно прохладно. По-моему, ему не нравилось, что она с такой готовностью переметнулась к нему от Саймона, и сейчас Сандра умерила свои восторги.

Джордж Пек вроде бы вполне его одобряет, но, кажется, не может простить ему многолетнего молчания. Конечно, мне тоже нелегко это простить. Честно говоря, я нахожу это молчание необъяснимым. Видимо, надо попытаться понять, как велико было смятение, которое выгнало его из дома.

Саймон ведет себя безукоризненно. Он воспринял случившееся с поразительным мужеством и благородством. Но мне кажется, что в глубине души он очень несчастлив и не узнает в оттеснившем его на второе место Патрике брата, которого он так любил. Своим молчанием Патрик навредил больше всего Саймону. Остается думать, что он вообще не собирался к нам возвращаться. Я пыталась его расспрашивать, но мне не удалось вызвать его на откровенность. Он ребенком был склонен к замкнутости, а сейчас стал еще более сдержанным. Может быть, он будет более откровенным с тобой.

Мы тут готовимся к выставке в Бьюресе. Могу тебя порадовать — она состоится за три дня до прибытия твоего парохода. Мы надеемся не ударить в грязь лицом на соревнованиях. У нас есть три новые, очень приличные лошади. Посмотрим, как они себя покажут. Лачету реклама не повредит. Патрик отказался выступать на соревнованиях, предоставив пожинать лавры Саймону и Элеоноре — да, собственно, они им по праву и принадлежат. Этот жест, на мой взгляд наиболее полно выражает суть Патрика».