Ахметов Спартак и Янтер Александр Малек и "Эрика"

После долгих колебаний я решил оформить случившееся в виде фантастического рассказа. Я считал и продолжаю считать эти стихотворные осколки гениальными, в худшем случае — отличными. Я не могу допустить, чтобы они затерялись и забылись. И я должен узнать автора. Кроме того, у меня лежат обрывки идеи о гравитационной фокусировке и нейтринном телескопе. Возможно, они представляют большую ценность.

Вступление получилось несвязным, это понятно — я немного волнуюсь. Но в дальнейшем постараюсь излагать все последовательно и понятно, по крайней мере, настолько, насколько это доступно мне самому.

Все началось с того, что Малек научился складывать буквы в слова. Однако сам он книги не читал. Его, видимо, пугал их объем, или он полагал, что чтение книг вслух — привилегия мамы или папы, то есть моя. Читал же он исключительно вывески на магазинах, рекламные и прочие надписи из этого жанра, которыми изобилуют все городские улицы. У каждой вывески он надолго застревал и звонко по слогам выкрикивал их содержание. Отдельные, самые приглянувшиеся надписи, он читал также и задом наперед. Неудивительно, что большинство афоризмов я выучил наизусть, а слова "Накопил — машину купил" настолько глубоко въелись в мой мозг, что, по-видимому, перешли в генную память. По крайней мере, во сне я это событие переживал многократно.

Как раз в это время мы досрочно закончили неплохую исследовательскую работу, успешно защитили отчет, и нас с женой премировали месячными окладами. Сумма оказалась достаточно внушительной, чтобы о ней поговорить и разбросать ее на разные покупки. После долгих споров я неожиданно для самого себя вдруг выкрикнул вторую половину крылатого афоризма:

— И машину купил!

Эта идея нас примирила, и скоро на тумбочке появилась великолепная пишущая машинка «Эрика» в пластмассовом корпусе. Она считалась портативной, но имела нормальной высоты шрифт, широкую каретку и столь мелодично звенела в конце строк, что Малек тут же забыл о своем велосипеде и решительно потребовал позволения ударить по клавишам.

Через некоторое время я наловчился довольно резво молотить двумя пальцами. Жена купила несколько учебников с комплектом грампластинок и принялась обучаться печатанию по десятипальцевой слепой системе. Малек же после многократных собеседований и консультаций на повышенных тонах начал добиваться допуска к «Эрике» методами саботажа и прямого шантажа. Днем он оставался дома один, так как в детский сад ходить отказался. Он рисовал, строил из кубиков замки и играл с Корсаром, аспидно-черным домашним котом. Теперь он стал угрожать, что если мы не разрешим печатать на машинке, то он найдет спички и попытается самостоятельно зажечь все свечи. Пришлось преподать ему азы печатания и оставлять «Эрику» расчехленной. Кроме того, я надеялся, что в лице «Эрики» мы получим мощный воспитательный рычаг, с помощью которого изменим кое-что в характере сына.

Действительно, Малек стал неузнаваем. Он превратился в усидчивого, выдержанного мальчика, беспрекословно выполнял все наши просьбы и целыми днями сидел за машинкой, бессистемно тыча пальцем в клавиши и наслаждаясь малиновым звоном в конце строк. Чтобы звон раздавался чаще, я поставил ограничители полей поближе, и на бумаге получались длинные узкие колонки букв в самом диком сочетании вперемежку со знаками препинания и цифрами.

Вечером Малек показывал результаты дневного функционирования, и я долго и восхищенно цокал языком и говорил, что более ровных колонок и столь красивых букв никогда в жизни не видел. На третий или четвертый день я случайно пробежал глазами по коротким строчкам и вдруг ощутил в бессмысленном нагромождении букв какой-то смысл. Не поверив своим глазам, я впился в бумагу и прочел буквально следующее:

Я посмотрел на сына (он стоял с довольным видом — рот до ушей — и ожидал очередного поощрения), потом на две стихотворные строки, потом опять на сына.

— Малек, кроме тебя на машинке никто не печатал?

— Конечно, никто. Корсар же не умеет же печатать!

— А как получились эти строчки?

— Какие строчки?

— Вот эти, — ткнул я пальцем.

— Очень просто. Я нажимал на клавиши, железные палочки стучали по черной ленте, а она мазала на белую бумагу буковки. Вот и все.

— Действительно, просто. А откуда ты знал, на какие буквы надо нажимать? Ты их прочитал в книжке?

— Да нет… Я просто нажимал и нажимал. Пока не послышится звонок.

— А как же получился стишок?

— Какой стишок?

Я еще раз показал пальцем, и он по слогам прочитал приведенные две строки и пожал плечами.

— Никаких стишков я не печатал. Я нажимал и все. А что такое «вспорото»?

Я не ответил. Я бежал глазами по пестрому от букв листу, и на нем вздрагивали и проступали сквозь тарабарщину новые и новые осмысленные строки. У меня пересохло во рту, в голове была полнейшая сумятица, но глаза не обманывали, они ловили свет, отраженный от букв, преломляли его в хрусталике, отпечатывали на сетчатке; дальше сигналы бежали по нервным волокнам и в мозгу вспыхивали громадными неоновыми буквами слова:

Ну, хватит. Свое тогдашнее состояние мне все равно не передать. Я не Хемингуэй. Поэтому отбросим всю эмоциональную часть и перейдем к сухим фактам. А факты утверждают, что пятилетний ребенок сел и за три дня написал отрывки из неоконченного стихотворения.

Какой ни на есть, а я все-таки ученый. Даже кандидат наук, что зафиксировано в соответствующих документах. Я могу и должен разобраться в случившемся.

Я похвалил Малька, я сказал, что он молодец, и отправил смотреть телевизор. Сам же собрал все напечатанные листки, выпил поллитровую банку ледяной воды (она у меня всегда стоит в холодильнике) и сел за анализ. Я работал до часу ночи и достиг следующих результатов.

На шести листах сей талантливый младенец за четыре дня (начал он в понедельник, а сегодня уже пятница, половина второго ночи) написал фрагменты научно-исследовательской статьи и отрывки из блестящего стихотворения. Если отбросить все промежуточные бессмысленные сочетания букв, а слова разделить пробелами, расставить знаки препинания и кое-где исправить опечатки, то первый кусок выглядит так:

"…существуют области пространства, где возможна более высокая концентрация нейтрино… тяготеющая масса фокусирует параллельный нейтринный пучок… отклонение нейтрино в поле тяготения позволяет создать нейтринный телескоп… поток, сфокусированный звездой, даст скачок концентрации нейтрино всех энергий… выход нейтрино может быть крайне мал из звезд плотностью порядка… обратную перекачку нейтринной энергии в массу — энергию покоя…"

Я не физик. О нейтрино и энергии покоя знаю только из популярных книжек и научно-фантастических романов. Поэтому смысл приведенных обрывков для меня темен. А вот второй фрагмент меня потряс. Судите сами: 

Я не поэт. Но в отличие от физики считаю, что в поэзии разбираюсь хорошо. Люблю Маяковского и Бунина, гениального испанца Лорку. Читал и других поэтов. Но ничего подобного я раньше не видел и не слышал. Стихи, несмотря на отсутствие смысловых связок, производили впечатление ритмом и какой-то обреченностью. Речь, скорее всего, шла о восстании Спартака, о римлянах и о рабах, распятых вдоль Аппиевой дороги…

Я провел смутную ночь и на следующий день на обед прибежал пораньше. Мне не терпелось посмотреть, что новое сотворил Малек. Действительность была ужасна. Сын сидел за машинкой, положив слева от себя сказку Андерсена "Стойкий оловянный солдатик", и тщательно, букву за буквой, переносил ее содержание на чистый лист бумаги.

Все мои уговоры перейти на прежний метод работы никакого действия не возымели. Малек категорически отказался от бессмысленного тыкания пальцем в клавиши. Он уже вырос из этих штанишек.

Представьте себе мое отчаяние, когда я вспомнил, что позавчера выбросил не то два, не то три листа из работ Малька. А в них, может быть, крылась разгадка тайны нейтрино или были еще более сильные строки из поэмы о Спартаке.

Я поборол отчаяние и начал рассуждать. Дикая мысль о том, что дошкольник сам написал о телескопах и гладиаторах отпадала сама собой. В межзвездные телепатические контакты я тоже не верю. Воздействие земного телепата на деятельность сына или проникновение Малька в сознание неведомых физиков и лириков тем более невозможны из-за антинаучности парапсихологии (смотри об этом статьи профессора Катайбородского). Можно, конечно, предположить, что нам попалась мыслящая машинка, так сказать, "Эрика сапиенс". В те моменты, когда Малек отлучался в туалет или просто бегал, совершая производственную гимнастику, машинка высказывала свои соображения по животрепещущим вопросам физики и лирики. Но и это было невозможно, так как «Эрика» к классу электронных машин не принадлежит. В ней даже нет завалящей неонки.

Была еще одна возможность, вытекающая из теории вероятности. Где-то я читал, что если обезьяну научить стучать на машинке, то она, имея в запасе неограниченные количества времени и бумаги, сможет, случайным образом колотя по клавишам, напечатать все шедевры мировой литературы прошлого, настоящего и будущего. Что-то подобное есть и у Свифта. Помнится, лапутяне демонстрировали Гулливеру некую машину, которая работала на принципе случайного выбора и сочетания слов. Но ведь Малек напечатал свои «шедевры» за четыре дня! Это же ни в какие вероятностные рамки не лезет!

Итак, загадка оказалась мне не по зубам. Я понимал, что обращаться куда-нибудь с вопросами — это добровольно сделать из себя посмешище. На это я пойти не мог. Но и сидеть сложа руки тоже не имел права. Существовала иррациональная ситуация, которая требовала рационального объяснения. Кроме того, имелись стихи, которые жгли меня своим ритмом.

Меня мучило щемящее чувство незаконченности. Как будто громадный оркестр исполнял мужественную музыку и вдруг резко оборвал игру на полуноте в самый пиковый момент. Я не мог примириться с существованием стихов в виде обрывков, я был уверен, что где-то есть, не могут не быть, логические связки фрагментов, и новые строфы, и мощный финал, и все это вместе спрессовало страх и гордость, ненависть и любовь, добро и зло в одно стройное мировоззрение, которому, может быть, у нас и название еще не придумано.

Эта мысль настолько терзала меня, что я попытался увязать обрывки строк в связное целое, перепечатал их в нескольких экземплярах и разослал в редакции различных журналов, выдав за свои. Я думал, что там сразу узнают автора и сообщат мне об этом, пожурив за плагиат. И тогда я прочитаю стихотворение целиком и чувство его незавершенности перестанет меня мучить.

Но пришедшие ответы только усугубили мои терзания. «Современник» написал, что публикует стихи исключительно о нашем современнике; «Молодость» с сожалением заявила, что не сможет использовать присланный материал; "Таежному следопыту" нужны были стихи эмоционально уравновешенные и афористичные. Из толстого "Нового быта" прислали рецензию на двух страницах, из которой явствовало, что стихи емкие, со многими мыслями автора нельзя не согласиться, но некоторая фрагментарность, незаконченность, что ли, вещи оставляет чувство неудовлетворенности и не дает возможности опубликовать ее. Требуется доделка.

Ну, и так далее. Имени автора стихотворения я так и не узнал. Может быть, он еще не родился.

Что же мне было делать? Вот я и написал фантастический рассказ в надежде, что, может быть, какому-либо знатоку поэзии попадутся на глаза эти строки (я имею в виду стихотворение), и я узнаю, наконец, их автора.

Вот и все.

Да, я забыл сказать, что идею о наличии разума у «Эрики» я проверил довольно грубым способом. Я решил расшевелить ее и заставить заговорить. Я вложил в машинку чистый лист бумаги и большими буквами напечатал: "ТЫ ДУРА". Машинка ничего не ответила. Но на следующее утро в конце второго слова я обнаружил букву «К». Может быть, это сделала обиженная «Эрика», не знаю. Скорее всего, это работа Малька.

Ну хорошо, я ни в чем не разобрался, и покончим с этим. Рассказ этот вполне фантастический, и в нем нет ни одного слова правды. С этим тоже все ясно. Но… что вы обо всем этом думаете? И не знаете ли вы автора стихотворения? Поверьте, это очень важно!