БОРОТЬСЯ И ПОБЕЖДАТЬ

Позор! — Это слово, сказанное в глаза, бьет сильнее ременного бича, кинжалом вонзается в сердце, жжет совесть, как раскаленное железо.

Человек, покрывший себя позором, совершил не ошибку, не обычный проступок, а гораздо большее, худшее.

И вот именно этим словом закончил выступление на совете дружины директор школы Герасим Сергеевич Воронов.

Опустив голову, стоял Никита у стола, покрытого кумачом. И как ни крепился пионер, крупные слезы одна за другой скатывались по его щекам, оставляя светлые бороздки. Но не от жалости к себе плакал он. Не боялся он и наказания. Нет! Совсем другое мучило Никиту, горячим комком подступало к горлу, выжимало слезы. Разве должен человек отвечать за проступок, которого не совершал?

А произошло вот что.

При утверждении плана пионерской работы на совете отряда Аленка Хворова предложила провести в ближайшее воскресенье экскурсию в колхозную теплицу, выстроенную в прошлом году при помощи шефов — рабочих металлургического завода.

— Посмотрим, как среди зимы огурцы, редиску и лук выращивают, — сказала она. — Там, ребята, паровое отопление: трубы такие ребристые. Рассказывают, что в теплице и зимой, будто летом, хоть загорай!

Никита, который вообще не любил откладывать дела в долгий ящик, в тот же день вместе с Костей отправился к председателю колхоза за разрешением и, конечно, получил его. Но, прежде чем вести отряд в теплицу, он решил побывать в ней, осмотреть устройство, поговорить с экскурсоводом. В пятницу, сразу после уроков, Никита пришел в теплицу. Лето, самое настоящее лето с июльским ароматом царило здесь, под высокой застекленной крышей, сквозь которую проглядывало солнце. Огурцы нежились на мягкой влажной земле. Помидоры дразнили взгляд румяными плодами: так бы и впился зубами в сочную сладковатую мякоть. «Есть на что посмотреть нашим юннатам», — решил Никита и в хорошем настроении зашагал домой, мурлыча под нос:

А в субботу вечером к Никите прибежал Костя Клюев сильно взволнованный и сообщил, что Илья Васильевич зашел в школу и просит его, Никиту, немедленно быть в кабинете директора.

— Наверно, о кружке беседовать будет, — говорил Костя, еле поспевая за быстро идущим по дороге товарищем. — Там, Никитка, и Герасим Сергеевич. Расскажи им, Никитка, что чертежи кто-то украл. Расскажи, они помогут разыскать этого… как его — неизвестного!

Кроме Ильи Васильевича и директора в кабинете находился заведующий тепличным хозяйством колхоза Ферапонт Ипатьевич Сурин, костлявый, жилистый старик с окладистой бородой и удивительно черными мохнатыми бровями. Он сидел на диване у окна, зажав в коленях самодельную дубовую трость с металлическим блестящим наконечником. Никита поздоровался. Илья Васильевич приветливо улыбнулся. Директор кивнул головой и жестом показал на стул. По всему было видно, что Герасим Сергеевич расстроен. Всегда добродушное лицо его на этот раз было суровым. Глаза смотрели строго.

— Вот что, Якишев, — сказал директор. Он поднялся из-за стола и зашагал из угла в угол. — Ты должен рассказать правду, где был вчера, что делал. Происшествие серьезное.

Никита почувствовал смутное беспокойство: «Что случилось? Почему Герасим Сергеевич задает такие вопросы?»

— Мы ждем.

— Был в теплице вчера после занятий, — ответил Никита. — Договорился с Ферапонтом Ипатьевичем в воскресенье наш отряд привести на экскурсию… Из теплицы пошел домой. Колол дрова дома, учил уроки… Катался вечером на лыжах с Клюевым.

— Все!

— И спать потом лег…

— Так, так… У нас нет оснований не верить тебе, Якишев, но… Да ты сам послушай, что говорит Ферапонт Ипатьевич. — Директор закурил, несколько раз подряд затянулся густым сизым дымом и, от волнения стряхнув пепел с папиросы прямо в цветок, опять заходил по кабинету. Уголки губ у него нервно дергались.

— История, надо сказать, некрасивая, — не торопясь начал Ферапонт Ипатьевич. Говорил он медленно, словно взвешивая каждое слово. — Ко всему еще и путаная. Трудно в ней разобраться. Сегодня днем прибегает ко мне домой дед Ксенофонт. Он у нас третий день за сторожа в теплице остается: Сидор-то Пахомович приболел малость. Мы деда с птицефермы пока и взяли. Поднял Ксенофонт переполох, весь дом на ноги поставил. Смотрю, на старике лица нет. Руки трясутся, борода ходуном ходит. «Ограбили, кричит, всю колхозную теплицу дочиста! Сажайте, кричит, меня, старого козла, в тюрьму за толстые стены каменные!» — «Что, спрашиваю, случилось?» Выложил мне всю историю, как на духу. Дремота его, видишь ли, одолевать стала, подбросил он дровишек в топку, подключил автомат к регулятору температуры, чтобы воздух в теплице нормальным был, и завалился на лавку. Сколько проспал — не помнит. Только когда проснулся, глянул, дверь в теплицу отворена. Дед туда. А навстречу человек, паренек вроде. Сбил старика с ног и был таков… Теплицу, конечно, не начисто ограбили, но штук двадцать огуречных плетешков с корнями вырвали, умертвили растения. Дед говорит, что в теплицу вроде бы сын Матвея Якишева залез. Тот, что справки наводить приходил, ты, значит… Он на месте погрома вещественность обнаружил…

Герасим Сергеевич подошел к столу, взял тетрадь, лежавшую на нем, и показал Никите.

— Твоя?

— Моя! — воскликнул пораженный Никита. — По математике!..

— Видишь, что получается?

Илья Васильевич внимательно слушал разговор директора с учеником, не вмешивался в него и лишь иногда бросал на Никиту, отвечающего невпопад, проникновенные взгляды, словно хотел удостовериться в истинности каких-то пока еще не высказанных предположений.

И как иногда случается с человеком в трудный момент, Никита стал думать совсем о другом. «Так вот на кого похож Илья Васильевич! На Горького. Ведь в книжке «Песня о Соколе» портрет молодого Горького есть! Как я раньше не сообразил?»

Директор говорил, а перед Никитой возникали картины бурного моря, скалистых берегов. Вот — Уж, вот — Сокол… И как будто бы голос Ильи Васильевича произносит призывные, гордые слова: «Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О, смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут…»

— История… — вздохнул Ферапонт Ипатьевич.

— Признаю тетрадь, — очнувшись от нахлынувших на него чувств, ответил Никита. — А лазить в теплицу — не лазил! Перепутал, значит, обознался дед Ксенофонт…

— И все же не чья-нибудь, а твоя тетрадь найдена в теплице на грядке. Кстати, ты на коньках катаешься?

— Катаюсь.

— Покажи-ка подошву. Ты, оказывается, в валенках! Странно… У тебя специальные ботинки для коньков есть?

— Нет, я на валенки прикручиваю их.

— Странно… — Герасим Сергеевич протянул пионеру злополучную тетрадь. — Здесь видишь, след злоумышленника отпечатался.

Никита схватил тетрадь и впился глазами в едва заметный на синей обложке оттиск подошвы. Это был след ботинка с подковкой на носке и пластинкой для крепления коньков на каблуке.

— Он!.. — приглушенно воскликнул Никита, озираясь почему-то вокруг. — Это он!..

— Кто? — в один голос спросили присутствующие.

— Не знаю фамилии, в лицо не видел… Только он все время за нами следит…

Такой неопределенный ответ никого не удовлетворил. Да и можно ли считать за искренность то, что сказал Никита. Скорее это был заранее обдуманный ход, рассчитанный на то, чтобы запутать следы, отвести от себя подозрение.

Даже, хорошо зная Никиту, Герасим Сергеевич поверил в его виновность. Он поугрюмел, нахмурился и отрывисто проговорил:

— С каких это пор в деревне появились таинственные личности, преследующие вас? Надо говорить правду. Иди. Это происшествие обсудим завтра после уроков на совете дружины…

Никита вышел из кабинета. Медленно спустился по лестнице вниз, оделся, простился с тетей Дуней, дежурившей у дверей, и зашагал домой. Кости нигде не было.

Темнота уже окутала деревню. На высоком столбе у конного двора сияла раскачивающаяся на ветру электрическая лампочка. Свет небольшим кругом падал на дорогу, по которой с шумом и гамом катались на санках ребята. Чтобы избежать с ними встречи, Никита свернул в переулок, вышел на окраину и задами пробрался домой. Всю ночь он не мог сомкнуть глаз. «Как доказать свою невиновность? Как убедить Герасима Сергеевича? Что теперь подумают о нем Илья Васильевич, товарищи?»

Утром направился в школу пораньше, решив еще раз объясниться с Герасимом Сергеевичем. В дверях класса его встретил Ленька.

— Комбайнеру… — начал он с обычной усмешкой, но, взглянув председателю совета отряда в лицо, попятился, замолк.

Мрачным, даже страшным показался Леньке бледный, осунувшийся за ночь Никита.

— Никитка! — приветствовал появление друга Костя, выскочил из-за парты и бросился ему навстречу. — Пока ты вчера разговаривал с Герасимом Сергеевичем, я второй чертеж успел закончить! О чем вы говорили? Никитка, ты что? Ты куда, Никитка?..

Не отвечая на вопросы, Никита круто повернулся и, хлопнув дверями, выбежал из класса, боясь, что ребята заметят на его глазах слезы, которые вдруг хлынули неудержимым потоком.

— Что с Никитой?

— Почему Якишев ушел?

— Кто знает, что случилось?

Отряд волновался. Странное поведение председателя совета возбудило у всех любопытство и тревогу.

В этот день уроки в шестом классе «Б» проходили в напряженной тишине. Ребята не переговаривались и даже не переглядывались.

В большую перемену Аленка принесла новость: к Герасиму Сергеевичу пришел отец Никиты. Зачем, она не знала. Так бы и ломали голову понапрасну, но за несколько минут до начала занятий в шестой «Б» заглянул внук деда Ксенофонта и громко сказал:

— Ваш Якишев залез вчера в теплицу. Огурцов наворовал. Из школы его погонят за это. Вот!

И скрылся! Сообщение всех ошеломило. Никто не верил в его достоверность.

— А Никиту видели в теплице? — спросил Костя.

— Дед его чуть было не поймал… Да и тетрадку свою Якишев обронил, на грядке оставил… Точно он!

— Не верится что-то…

— Как хочешь.

— Ребята! — крикнул Костя. — Не мог Никитка пойти на такое дело! Не мог!

Аленка призвала пионеров немедленно послать к директору школы делегацию.

— Никита никогда чужого не возьмет, — заявила она. — Никогда! Все мы про это знаем и должны сказать Герасиму Сергеевичу.

— Не Якишев это сделал!

— Идем к Герасиму Сергеевичу!

Вместе со всеми негодовал на «возмутительную клевету» и Ленька, во всеуслышание говорил, что он, Ленька тоже уважает Якишева за честность, «по крайней мере, уважал раньше».

Демка диву давался: откуда у вожака появилось столько прыти. И главное, печется-то он о Якишеве.

— Рано идти к Герасиму Сергеевичу, — разглагольствовал между тем Ленька. — Надо сперва разузнать все. А то явимся в кабинет в молчанки играть! Разведку я на себя беру!

Ленька исчез. Появился он через несколько минут, кисло поморщился и объявил:

— Все! Незачем ходить. Дело ясное. В теплице нашли Никитину тетрадку по математике. Когда он огурцы в сумку набивал, тетрадка на грядку выпала. Вот лихач, не побоялся теплицу очистить!.. А тихоню из себя строил, справедливого изображал. Умеют люди!

— Что? — гневно выкрикнул Костя. — Замолчи! — Он подскочил к Леньке, привстал на цыпочки, размахнулся и влепил Колычеву одну за другой четыре звонких пощечины. — Вот за Никитку и за меня! Полный расчет.

Шестиклассники онемели. Потом Гоша Свиридов сказал:

— Правильно, Костя! Пусть чужому горю не радуется!

Ленька опешил. Демка и Толя заспешили к нему на помощь, намереваясь расправиться с Костей, но Гоша с товарищами и — вот отчаянная! — Аленка Хворова встали на защиту старосты.

— Начинайте, — угрожающе произнес Гоша, приближаясь к Леньке.

— Всех бить будем! Всех! — срывающимся голосом крикнул Ленька и выскочил в коридор. Никто не пытался его удержать.

— Надо сходить к Никите домой, — предложил Костя. — Он расскажет, в чем дело, как.

— Я — за! — поддержал Гоша.

Сразу же после уроков Костя, Аленка и Гоша пришли к Якишеву. Стараясь не производить шума, чтобы застать товарища врасплох, они разделись и, осторожно ступая по мягким половицам, проникли в светелку.

Никита сидел за столом, подперев руками взлохмаченную голову, и не мог представить себе, о чем он должен говорить на совете дружины. Мысли были заняты этим, казалось, неразрешимым вопросом.

— Никитка, — окликнул Костя с порога. — Это мы!

— Мы по делу, — сказала Аленка. — Узнать хотим, почему на уроках не был.

— Про теплицу рассказывай, — напрямик заявил Гоша. — А то болтают разное, до правды не доберешься.

— Рассказывать не буду! — отрезал Никита.

— Как это? — Аленка удивленно вскинула брови. — Тебя обзывают вором, а отряд молчать должен? Нет! Ты председатель совета!

Никита отнекивался, но в конце концов вынужден был уступить и рассказал все без утайки.

— На обложке тетради, — заключил он, — отпечатался след. Видели мы его, Костик, в палисаднике, помнишь, когда в МТС к Илье Васильевичу собирались? И на подоконнике в пионерской комнате.

— Подковка и пластинка? — встрепенулся Костя. — Неужели? А Герасиму Сергеевичу про след говорили?

— Говорить-то нечего… Не знаю фамилии человека, не видел его в лицо… Один глаз только… Разбирать будут меня сегодня в шесть тридцать на совете дружины. Там расскажу.

— На совет дружины вместе пойдем, — заявила Аленка. — Выступать будем! Никитка, твой отец у директора был.

— Был?

— Не знаешь? Я его видела в большую перемену. Ты сказал ему про теплицу?

— Конечно! Я ему все рассказываю, что про меня…

…И вот Никита стоит перед советом дружины, как подсудимый. Стоит, сгорая от обиды и слушает гневные слова Герасима Сергеевича.

— Не верится, — закончил тот выступление, — что лучший активист, отличник учебы способен на такие выходки. Но факты говорят обратное. Надо разобраться.

— Можно, я скажу? — поднялся Костя. — Хоть я и не член совета дружины, но прошу, очень прошу дать слово! Можно?

— Мы слушаем.

— Герасим Сергеевич! Да ведь нам кто-то давно вредит! Слово даю, вредит! Следит кто-то за нами! Никита правду говорил. Он, тот самый, который следит, к нему в окно глазом одним заглядывал… Стекло оттаял и подсматривал! Он за нами в МТС на лыжах тайком ходил, в окно к Илье Васильевичу смотрел, чертежи стащил из пионерской комнаты через форточку и теперь в теплицу залез, навредил и, чтобы на него не думали, Никитину тетрадь подбросил! Это и проверять нечего: я Никиту с детства знаю… Чего вы смеетесь? — обиделся он, когда собравшиеся разразились дружным смехом. — Правильно говорю! Раньше я по чужим огородам лазил, а Никита — нет! Он, думаете, боялся? Никита — не трус, не любит он это дело! Не Якишев лазил в теплицу!

— Доказать еще надо! — заметил кто-то.

— За Якишева отряд ручается! — выкрикнула Аленка.

— Круговая порука? — заметил тот же голос.

— Ты, Соловьев, помалкивай! — вспыхнула Аленка. — Не виноват Якишев!

— Я — член совета дружины и могу говорить, — обиделся сухопарый Соловьев. — Бывают случаи, когда из чувства ложного товарищества…

— Ишь, начитался, — фыркнул Гоша. — Складно, да не ладно!

— Прошу не перебивать!

— О деле говори, а не доклады читай!

— Я молчу, — Соловьев поправил очки на носу, с подчеркнутым превосходством оглядел присутствующих и сел.

— За Якишева все ручаются, — сказал Илья Васильевич, обращаясь к директору. — Я тоже за него ручаюсь, не такой он человек, Никита!

Пионеры с уважением смотрели на Глухих.

— И главное, ребята, — продолжал Илья Васильевич, — Якишев сам рассказал обо всем отцу. Это тоже честности требует.

— Я так и говорил! — вырвалось у Кости.

Никита тихо сказал, оглядывая всех.

— Не лазил я… В теплице был — верно, а не лазил… Тетради не терял… Доказать не могу.

— Путаная история, — сказал директор.

— Если бы я знал, кто, сказал бы! Сам бы его…

— Не ссорился ли ты, Якишев, с кем-нибудь последнее время?

— Нет!

— Странно… Чертежи комбайна нашлись?

— Нет. Клюев новые нарисовал.

Дверь скрипнула, приотворилась, и в ней показались рыжие взъерошенные волосы Демки. «Интересуется, выгнали Никиту из отряда или нет, — с неприязнью подумал Костя. — Ленька подослал…» Демка, вопреки ожиданию, не скрылся в коридоре, а вошел в пионерскую комнату и, робея, спросил, обращаясь к Герасиму Сергеевичу:

— Можно мне сказать?

«Начнет сейчас небылицы плести, — опять подумал Костя. — Хитер этот Ленька».

— Не дружу я с Никитой, — проговорил Демка. — Из-за одного дела с ним разругался. Но могу под салютом сказать, что не он в теплицу лазил…

Костя вытаращил глаза. Аленка порозовела и облегченно вздохнула. Гоша, словно не веря своим ушам, привстал со скамьи.

— Не знаю, кто лазил, — закончил Демка, — но это не Якишев! — И, круто повернувшись, при общем молчании вышел.

Совет заседал часа полтора, но решения так и не принял. Постановили отложить вопрос до выяснения неизвестной личности, преследующей председателя совета отряда шестого «Б». В заключительном слове Герасим Сергеевич, посоветовавшись с Ильей Васильевичем и членами совета дружины, сказал:

— Чтобы возместить убытки сполна, мы завтра из школьной теплицы пересадим в колхозную тридцать растений огурцов. Это будет справедливо. Если вы, я говорю это пионерам шестого класса «Б», чувствуете, что вам кто-то умышленно мешает, тормозит работу, надо бороться! Нужно вывести этого неизвестного на чистую воду, а не ждать, когда он явится к вам с повинной. Да и вряд ли это случится. Сила на вашей стороне. А сильные отличаются тем, что борются и всегда побеждают.

Совет закончился. Вдоль деревни они шагали вчетвером: Аленка, Никита, Костя и Гоша.

Прощаясь, Костя вновь напомнил слова Герасима Сергеевича.

— Пусть это будет нашим девизом, — предложил он. — Обещаем в любом деле бороться и всегда побеждать!

— Давайте! — В один голос откликнулись ребята.