"Охота на короля" - читать интересную книгу автора (Юрин Денис)

Глава 5 Вне рамок введенной программы

Клинок есть клинок, резать плоть – его предназначение, его жизнь, суть и судьба, от которой никуда не уйти. Клинок, перестающий расчленять живую материю, мгновенно падает в пропасть презрения и, что еще хуже, снисхождения. Лучшие отказываются от него и передают в руки худших, питающих надежды возвыситься за счет добротного оружия, не раз уже пропевшего великую песнь смерти. Служба новичкам – лишь отсрочка, потом наступает забвение: сточная канава с губительной влагой или музей, где очкастые ученые, никогда не державшие в руках ничего тяжелее пинцета да вилки, сдувают пылинки с «редкого экземпляра» и приписывают угодившему на роль экспоната мечу чужие истории: бои, в которых он никогда не участвовал, и смерти знаменитых людей, в которых он не повинен.

Клинку без смерти плохо, как, впрочем, любому инструменту, не используемому по назначению, однако солдату, лишенному возможности раздобыть достойное оружие, еще хуже. Его не презирают, а убивают, и случается это лишь потому, что бездушная железка в руках врага заточена острее или выкована из стали лучшего качества.

Для Марвета, седеющего в сорок пять лет сотника ополчения маленького лиотонского городка Лютен, это была не абстрактная аксиома, беспрекословно воспринимаемая на веру, но не прочувствованная на собственной шкуре, а жестокая теорема, многократно доказанная в боях. Он начал проливать кровь в двадцать три года, очень поздно по меркам Шатуры, где каждый юнец, едва у него появился пушок на щеках, хватался за дубину и искал ей достойное применение.

Двадцать лет тяжкой службы пролетели, как один день, а затем вдруг растянулись на вечность; вечность воспоминаний и раздумий, из которых ставший сотником ветеран не уставал извлекать все новые и новые уроки. Последующие два года относительно мирной жизни изменили характер бойца, сделали его более мягким и покладистым, но доведенные до стадии рефлексов привычки так и остались, никуда не ушли. Каждую ночь, сразу после обхода постов и перед тем, как лечь спать, Марвет занимался заточкой оружия, допуская вполне вероятную возможность, что утром может уже не успеть привести в порядок плохонькую, быстро затупляющуюся и податливую ржавчине сталь. Умелые руки сами справлялись с привычной работой, а голова тем временем отдыхала от суетных дрязг, ища спасения в недрах богатой памяти.

Искусства выживания на войне как такового нет, есть только шанс, складывающийся из множества составляющих. Одни из них заранее предопределены и не зависят от самого человека: положение в обществе, физические данные, развитость смекалки и степень подлости; другие возникают спонтанно и не поддаются определению. Марвет не был философом и был далек от истязания собственной головы абстрактными терминами, порой скрывающими за собой лишь слова, и ничего кроме пустых слов. Он не получил образования и научился с грехом пополам складывать буквы в слова лишь к тридцати, когда уже был сержантом. Однако стоило двадцатитрехлетнему новобранцу лишь месяц-другой протянуть армейскую лямку, как на него вдруг снизошло озарение, что он в принципе живой труп, что долго ему не прожить, в особенности если начнется настоящая война.

Как выходец из семьи бедствующих крестьян, Марвет не мог рассчитывать попасть в элитные войска, лучше других вооруженные, получающие лучшую подготовку и до последнего момента в сражении удерживаемые в резерве. Для лучника он был слишком близорук, а для тяжелого пехотинца недостаточно ловок. Это только со стороны кажется, что закованным с головы до пят в непробиваемый панцирь брони и вооруженным двуручным мечом может стать любой, у кого высокий рост и недюжинная сила. На самом деле он еще должен бегать, как лань, и обладать реакцией змеи, только тогда несущий на себе несколько десятков килограммов железа латник будет подвижен в бою. В общем, из всех родов войск Марвету были доступны лишь два, и как не трудно догадаться, не лучшие. Его приняли бы в свои ряды либо пикейщики, первыми принимающие удар вражеской конницы и гибнущие под копытами разогнавшихся лошадей, как мухи на липкой ленте, либо легкая пехота, подвижная, но легко уязвимая из-за простенького вооружения и ненадежной, почти отсутствующей брони. После недолгих колебаний Марвет сделал свой выбор, записался в отряд мечников, но на этом трудности новобранца не закончились, а только начались.

Командир его отряда уделял слишком много внимания женщинам и игре в кости. Жалкие казенные крохи шли на что угодно, только не на обновление поломанной и потрепанной в боях амуниции. Марвет всегда с ужасом вспоминал свою первую кольчугу, местами проржавевшую, а кое-где и без целых рядов неимоверно крупных и колючих звеньев. Не лучшие чувства из глубины души пожилого богатыря извлекали и воспоминания о растрескавшемся деревянном щите, разлетевшемся, как тогда и предполагал юный воин, при первом же ударе острого боевого топора. Образ первого меча вставал перед глазами сотника лишь в жутких кошмарах, вызванных неумеренным потреблением накануне спиртного. Этот огромный тесак с едва заостренными краями и мечом-то было не назвать: слишком длинный, неимоверно тяжелый, плохо сбалансированный и не поддающийся ни заточке, ни отчистке от въевшихся и быстро расползающихся по неровной поверхности пятен ржавчины. К счастью, Марвет промучился с ним недолго, до первого боя, а там сменил его на вполне сносную, трофейную булаву.

За двадцать лет службы Марвет сменил много отрядов, доспехов и товарищей по оружию. Одни погибали, их место занимали другие бойцы, но лишь для того, чтобы, как и их предшественники, когда-нибудь стать кормом для падальщиков. Сотник никогда не хотел быть лучшим в ратной науке или выслужиться до офицера, поскольку знал, что стремящиеся к совершенству лишь приближают свою кончину. Война – не то время, чтобы выделяться из толпы: сильнейших, самых ловких, хитрых да опытных командиры всегда посылают на самые трудные и опасные задания, надеясь, что солдатские храбрость и таланты с лихвой компенсируют их недальновидность, прямолинейность, ограниченность мышления и вопиющую некомпетентность. Сближаться с командирами и лизать их благородные зады боец, капрал, а затем и сержант Марвет тоже опасался. Вставшие на скользкую стезю подхалимства хоть временно и получали привилегии, но в конце концов расплачивались за них дорогой ценой – своей головой, ведь иного имущества у солдата не имеется. Троих из пяти подхалимов, наиболее явных и поэтому запомнившихся ветерану, прикончили свои же товарищи, притом не дожидаясь сражения. Одного сбросили с крепостной стены во время ночного дежурства, другого утопили в помоях, а третьего, самого вредного и пакостного, «нечаянно» подтолкнули под колеса кареты. Участь же тех двоих, что избежали солдатского самосуда, была, пожалуй, более печальной. Сержанта Герба вместе с боготворимым им командиром обвинили в измене во время армейских волнений. Их головы целый год украшали ворота лиотонской столицы. Имя капрала Фурсо не было запятнано позором, но от этого его судьба не стала легче. Беднягу затравили собаками на охоте, и лишь потому, что барон Гурдеваль, на чьих землях тогда находился отряд, заметил, что их любвеобильный командир слишком откровенно поедал глазами его младшую дочурку. Смерть оруженосца стала недвусмысленным намеком, кровавым предупреждением, что офицеру стоит умерить свою ненасытную похоть.

Итак, двадцать лет службы, двадцать трудных боевых лет, за которые произошло многое, хоть бившее по середнячку Марвету, но не сумевшее свести его в могилу. Скажите, случайное стечение обстоятельств? Да нет, просто однажды двадцатитрехлетний солдат получил весьма дельный совет, раскрывший перед ним известный немногим секрет выживания. Дело было в какой-то корчме, между седьмым и восьмым стаканами. Седобородый и совершенно облысевший латник, не дослужившийся даже до лычек капрала, крупно обыграл Марвета в карты, но взамен открыл спасительную тайну.

«И на войне, и в мирные годы, в общем, всегда, стой в середине,– философствовал пьяный усач, забирая у не умевшего отличить игрока от шулера юнца тугой кошель. – Жизнь – это охота, где каждый гонится за дичью, топча по дороге кучу другого зверья. Маленький и беззащитный зайчишка лишь потому выживает в лесу, что умеет правильно ориентироваться и делает это не от случая к случаю, а постоянно. Он не трусишка, он мудрец, каждый миг отслеживающий изменение ситуации вокруг себя. Будь зайцем, дружок, не стыдись! Всегда размышляй, где тебе выгоднее находиться и кого держаться. Не следуй слепо за друзьями, друзей нет, есть только ты и враги!»

Марвет запомнил эти слова, не позабыл пьяное откровение случайного собутыльника и, осмыслив его, взял на щит. Именно этот вроде бы бред помогал ему впоследствии определять тонкую грань различия между геройством и безрассудством, преданностью командиру и изменой королю, трусостью и трезвым расчетом, а также многими другими, порой почти идентичными понятиями. Марвет был всегда начеку, всегда ориентировался и взвешивал шансы на успех, даже тогда, когда осмелился напасть на рыцаря «Небесного Ордена», пытавшегося проволочь по грязным лужам городского главу. Сотник вступился и, снискав уважение горожан, не пал от рук рыцарей, а если бы позволил нанести оскорбление городской верхушке, то уже не был бы сотником. Несмотря на прошлые заслуги и полчища нежити, рыскавшей за городскими воротами, его бы выставили за ворота, как только Орден покинул бы город.

Остро заточенный меч лег на дубовый стол. Работа над ним была закончена, но Марвет, зевая, решил перед сном отполировать еще и кинжал, как за дверью его опочивальни раздались сначала топот, а затем и грохот падения тяжелого предмета, скорее всего тела. Неуклюжий торопыга уронил на пол несколько кадок с соленостями и перевернул старый сундук. Последующая ругань не оставляла сомнений: за дверью воевал с мебелью Кирвил, десятник, дежуривший у городских ворот этой ночью. Что-то случилось, полировку кинжала пришлось отложить на потом, если оно вообще будет, это «потом». В смутные времена даже провидцы не уверены, доживут ли они до утра и доведут ли до конца отложенную ненадолго работу.

– А-а-а, чтоб тя!.. – грозно прорычал сотник и, вскочив с табурета, сильно стукнул кулаком по столу, отчего с него свалилось несколько грязных крынок, кувшин с вином и только что заточенный меч.

Нерасторопность и неуклюжесть десятника всегда злила Марвета, и если бы тесть Кирвила не состоял в дальнем родстве с городским управителем, то сотник уже давно бы избавился от командира, бывшего всеобщим посмешищем. Однако глупо горевать о том, что все равно нельзя изменить. Марвет терпеливо сносил каждую новую выходку увальня, но на этот раз Кирвил превзошел все ожидания. Возня за дверью продолжалась, на фоне громкого пыхтения и неблагозвучных ругательств слышались звуки падения все новых и новых предметов. В коридоре кипел ожесточенный бой нерадивого десятника с неудачно размещенным в проходе скарбом сотника, судя по характеру шумов и их громкости, побеждал скарб.

Марвет продолжал рычать, но оставался на месте. Помогать дурню не хотелось, но страх перед грядущей зимой без теплых вещей и добротной закуски, погибавших сейчас под грязными сапожищами неуклюжего мужлана, заставил в конце концов сотника одуматься и поспешить на помощь своему товарищу. Марвет утешал себя лишь тем, что он теперь служил не в армии, а всего лишь в ополчении, и что войны в ближайшие годы с присмиревшими соседями не предвидится. Командовать отрядом, в котором водятся такие вот неисправимые экземпляры, не пожелаешь и врагу.

Дверь в коридор распахнулась, и выпученным от злости глазам Марвета предстала удручающая картина. В разлившемся по полу море рассола, путаясь в мокрых тряпках и обломках корзин, беспомощно барахталось грузное тело в кольчуге. Пахучие водоросли квашеной капусты не только переплелись с густой шевелюрой лиходея, но и украшали его лицо – раскрасневшуюся, запыхавшуюся, толстощекую образину, по которой сотнику всегда хотелось крепко пройтись если не булавой, то хотя бы тяжелой ладонью.

– Командир, я… мы тут… в общем… это срочно! – промямлил не пьяный, но от этого не менее косноязычный десятник, тыча застрявшим в куске плетеной корзины пальцем в сторону входной двери.

Ограничившись лишь прошедшей вскользь по макушке балбеса оплеухой, серьезные воспитательные меры были бессмысленны, Марвет ухватил правой рукой Кирвила за шиворот и рывком поставил его на ноги.

– Теперь говори, четко и внятно, по какому поводу закуску сгубил? – довольно миролюбиво с учетом обстоятельств вопросил Марвет, стараясь держать себя в руках и не поддаться искушению применить грубую силу.

– Мы тут на посту… а он, то есть они тут… чуть ворота не сломали! – принялся вдруг орать Кирвил, то ли испугавшийся взгляда сотника, то ли вспомнивший, что он находился на службе, и всякие проезжие мерзавцы должны были относиться к нему с уважением.

– Кто «они»?! – нахмурив густые брови, спросил сотник. – Ты можешь нормально говорить, иль мне из тя каждое слово дубцом выколачивать?!

– Не-е-е, не надо дубцом! Зачем дубцом?! – довольно внятно забормотал Кирвил, а его испуганные, прищуренные глазенки, тонувшие в узкой прорези между толстыми щеками и бровями, быстро забегали по комнате, пытаясь обнаружить подходящий для предстоящей экзекуции инструмент.

Не увидев в покоях рассерженного сотника ни толстой палки, ни обычной метлы, Кирвил заметно успокоился и даже перестал брызгать слюной на начищенную до блеска кольчугу командира. Воспитание «дубцом» проводилось не часто, но зато заслужившие эту особую милость, запоминали урок надолго. Кирвилу еще пока не довелось узнать, что такое настоящая боль в боках, но судя по выражению лица Марвета и по тому, как бешено вращались глаза в его прищуренных глазницах, сотник был недалек, чтобы позабыть о крепких родственных узах повинного в порче имущества с первым лицом городка. Командир определенно был морально готов устроить десятнику взбучку, но случайные обстоятельства не дали ему такой возможности. Рукой Марвет не бил, поскольку мог не рассчитать силы удара, а меч уважал и никогда не использовал выкованное собственноручно оружие для порки чужих задов.

– Чо встал, как пень?! Чо замолк?! – огрызнулся напоследок Марвет, осознавший, что совершил ошибку. – Не боись, помню я, помню, с кем ты в родстве! Женушке своей спасибочки скажи, что она за дурня такого пойти согласилась!

«Если не можешь сделать, то впустую не грози, – гласило одно из немногих правил, переданное сотнику ополчения по наследству его предшественником. – Когда за твоей спиной огрызаются, это плохо, а когда смеются, жди беды. В армии у тебя все было не так, там был офицер, а здесь ты один. Городские чинуши в твои дела носа не сунут, но и поддержки от них не жди!»

– К воротам путники пожаловали, попросили пустить, а как мы их куда подальше послали, так они супостатить начали, решетки ломать, – неожиданно складно и внятно стал излагать смысл происшествия Кирвил. – Мы им по-хорошему говорим, дескать, не положено в город всякую ш… всяких людей, одним словом, ночью пускать, а они все одно, безобразить. Едва уговорили подождать, пока я тебя к ним кликну.

– Ты что, правил не знаешь?! Какой «кликну»?! – вновь перешел на крик Марвет, но на этот раз уже не бросал гневных взглядов. – Гони взашей голодранцев, а упрямиться будут, так оружие вам не для красоты выдано!

– Да, в том-то и дело, что не голодранцы они, а господа благородные… о трех каретах приехали, – принялся оправдываться Кирвил, внимательно следя за игрой мышц на лице командира. В случае малейшего намека на опасность розовощекий толстяк был готов шмыгнуть обратно за дверь. – А еще… еще самый важный из них говорит, что тя лично знает, и что, дескать, они к те и приехали. Должок, говорят, с тя хотят взять. Вот дело в чем, понимаешь?

Теперь лицо Марвета стало озадаченным и очень-очень мрачным. Друзей среди дворян у бывшего солдата не было, офицеры его и за человека-то не считали, а денег он никому вроде бы не задолжал. Сотник пытался вспомнить, не накуролесил ли где его отряд в последние годы: не подпалили ли чье поместье и не повесили ли случайно какого-нибудь барчука, чья родня жаждет теперь возврата долга крови. Вроде бы ничего такого не было, мародерствовала в поместьях лишь гвардия, а на долю простой пехоты выпадали глухие леса да пустые дороги, на которых в военное время и не разгуляешься, и не поживишься, но зато и кровников не наживешь.

– Ну, так как нам стало бы быть-то? – прервал раздумья сотника Кирвил. – Взашей гнать или обождать?

– Обождать, – ответил Марвет и все еще погруженный в свои мысли стал опоясываться ремнем. – Скажи им, чтоб другой способ греться нашли. Нечего кулачищами ворота оббивать. Выйду я щас, вот только меч нацеплю и выйду.

Чему-то радующийся Кирвил поспешил удалиться. Самое удивительное, что по пути из казармы к воротам он ничего не уронил и ни разу не свалился в лужу, что случалось с ним довольно редко. Десятник, как ребенок, радовался жизни, поскольку не получил вполне заслуженных тумаков, а вот сотнику было не до забав. Марвет просчитывал варианты, пытался угадать причину неожиданного визита незнакомцев, а внутренний голос находил сотню причин обождать до утра и не идти к воротам. Ветеран чувствовал опасность, но не мог, просто не мог просчитать, в чем она состоит, и кому он настолько задолжал в жизни, что благородные господа, невзирая на позднюю ночь и непогоду, отправились в путь.

Марвет, естественно, знал, что Кирвил не только сказочно неуклюж, но и откровенный дурак, однако наивно предполагал, что у каждой глупости, пусть даже врожденной, есть разумный предел. Увиденное сотником за воротами через маленькое смотровое окошечко опровергло эту неопровержимую истину или по крайней мере далеко отодвинуло границы невозможного. Похоже, когда-то четверо крепко сложенных парней, топтавшихся возле трех довольно сносных карет, действительно были дворянами, вполне вероятно, что оставались ими и сейчас, но уж точно только на бумаге. Теперь же их ремеслом были разбой и опасный труд наемных убийц. Достаточно было Марвету лишь бросить беглый взгляд на трясущиеся от холода фигуры, как в памяти всплыли воспоминания из давней военной поры.

Его отряд попал в окружение, но прорвал блокаду вражеских войск и вышел в тыл, как оказалось, уже давно неприятельский. Три долгих недели недобитым остаткам когда-то довольно боеспособного и дисциплинированного подразделения пришлось скитаться по пустынным дорогам и чащам, с трудом собирая отсыревший хворост для костра, мародерствуя от голода и скрываясь по оврагам да буреломам от случайно встречаемых конных разъездов. Трудные были дни, голодные и совсем не веселые. В каждой деревне их ждал «радушный» прием таких же оголодавших жителей, использующих вилы не только для ворошения сена. Когда не удавалось пограбить, приходилось торговать, с болью в сердцах меняя остатки вооружения на крохотные ломти черствого хлеба.

Парни за воротами походили на него в те далекие дни, такие же оборванные, продрогшие и усталые. По счастливой случайности им удалось угнать три кареты, и голод погнал их к ближайшему городу, чтобы за гроши и с риском для жизни сбыть краденый товар. Пустой желудок, дождь и холод притупили страх быть пойманными. Хоть путники были и при вполне хорошем оружии, но их протертые до дыр плащи и рваные шляпы, надвинутые на самые брови, не оставляли сомнений, что одежонка была с чужого плеча, изрядно поношенной и давно не снимаемой. Лиц чужаков Марвет не увидел, поскольку лбы закрывали шляпы, а поистрепавшиеся шарфы были туго намотаны до самых глаз; злых глаз, смотревших на мир с отрешенной жестокостью и безразличием.

Странники не сидели по каретам, спасаясь от холода и проливного дождя, одно только это уже казалось подозрительным. Они стояли вместе, плотно прижавшись друг к другу и о чем-то шептались, точнее, говорил только один, остальные внимательно слушали и едва заметно кивали. «Указания, подлец, выдает, на случай если мы их схватить попытаемся, – подумал Марвет, пытавшийся придумать, как задержать бродяг, но при этом не рисковать и не открывать перед ними ворота. Никто не знал, сколько еще таких же голодранцев притаилось возле стены и в городском рве: возможно, никого, а может, и пара десятков. – Ребята, видать, тертые, оружие у них хоть куда, да и сами не первый день глотки купцам режут. От таких жди беды. Нет, пускай эту шваль стражники из города ловят или герцогские прихвостни, мне все равно кто, но только не я, не открою ворота!»

Предводитель бродяг каким-то странным образом почувствовал обращенный на него взгляд. Он поднял голову и, жестом приказав товарищам разойтись, стал неотрывно смотреть на узкую щель смотрового окошка, потом пошел, пошел вперед быстро и уверенно, четко поставленным шагом солдата. Марвет испугался, испугался неизвестно чего, испугался по-детски искренне, как боится розог школяр, застигнутый за списыванием. Рука сотника сама потянулась к рукоятке и задвинула ржавую, раздражающе скрипящую при движении в пазах задвижку. Ноги сами развернули тело хозяина и хотели унести его как можно дальше от этого места, но было поздно: за спиной раздался стук, а всего через миг вслед за ним из-за ворот прозвучал мелодичный мужской голос:

– Открывай, Марвет, не будь дураком! Не отдашь долг сейчас, хуже будет!

Находившиеся рядом солдаты удивленно смотрели на своего бесстрашного командира, чем-то явно напуганного в этот миг. Они не понимали, чего, или точнее кого, страшился их сотник, человек, способный в одиночку пойти на свирепого вутера, не говоря уже о простых кабанах, чьи черепа сотник ловко дробил всего одним метким ударом тяжелой булавы. Марвет и сам не мог понять своего ужасно глупого поступка, трусливого бегства на глазах терявших к нему уважение подчиненных. Однако злобный червяк, засевший у него в голове, продолжал гнать воина от ворот. Некоторые называют этого подлого бесенка предчувствием, другим более импонирует слово «интуиция», но сути дела это не меняет. Марвет не мог объяснить свой поступок, но чувствовал, что делал все правильно.

За спиной удалившегося уже на двадцать шагов от ворот раздался подлый смешок, затем другой. Чувства человека в подобных ситуациях заметно обостряются. Марвет услышал обрывки разговора и шепот в рядах солдат, очень нехороший шепот. Поняв, что если просто уйдет, то сделает еще хуже, прежде всего себе, сотник резко развернулся на каблуках и, буквально промчавшись обратно к воротам мимо группки притихших с перепугу ополченцев, без слов и объяснений роздал словоохотливым ротозеям с дюжину увесистых оплеух. Кровь застучала в висках ветерана, желание быстрее разобраться с непрошеными посетителями и забыть эту историю, как кошмарный сон, придало сил впервые за многие годы струсившему солдату.

– Ну, чо ты орешь, чо хавку дурную разинул?! – выпалил на одном дыхании Марвет, чуть не сорвав с пазов заевшую задвижку. – Откуда ты меня знаешь, паскудник?! Чо еще за долг такой и чо тебе ворота-то сделали?!

– Ух ты, – вдруг рассмеялся предводитель бродяг. – Целых пять вопросов за раз, а нас-то тут всего четверо. Может, один вопросик по доброте душевной скинешь? Тогда по вопросу на брата придется. Нельзя ставить невыполнимых задач. Одна глотка за раз всего один ответ дать способна.

Чужак насмехался, внутри сотника закипал вулкан гнева, затушить который не смогла бы ни врожденная осторожность, ни трезвый расчет и уж тем более ни эфемерная интуиция. Путник почувствовал, что творилось в голове воеводы, и, как настоящий мудрец, не доводящий конфликт до грубого, физического разрешения, нанес удар на опережение: не дав грозно сверкавшему глазами оппоненту времени на ответ, снял с головы шляпу и размотал шарф.

Что-то вырвалось изо рта сотника, что-то тихое и жалобное: то ли всхлип, то ли сдавленный вздох. Марвет мгновенно узнал волевое лицо путника, его смотрящие сквозь собеседника глаза и уродливый косой шрам, идущий через весь лоб. Он действительно знал чужеземца с загорелой кожей, притом видел его совсем недавно, когда их маленький городишко посетил экспедиционный отряд «Небесной Братии». Это был тот самый рыцарь в перистом шлеме, командир поисковой группы, ищущей в Лютене переодетого колдуна со странным именем Вебалс.

– Вижу, узнал, – хмыкнул Жанор Мерун, тут же вновь надев на голову шляпу и натянув ее до бровей. – Давай открывай, мы уже изрядно намерзлись. Не будешь глупить, и все обойдется. Ты меня знаешь, я слово держу.

– Пошто…

– Заткнись и делай, что говорят, а то осерчаю, – перебил сотника Жанор, без злобы и ни на йоту не повышая мелодичного голоса. – Прогонишь сейчас, я завтра свой отряд приведу. Камня на камне от вашего городишки не оставим.

Марвет кивнул, правда, Наставник Ордена этого не заметил, и тут же отдал приказ столпившимся позади него ополченцам открыть городские ворота. Через миг заскрипели ржавые засовы, и створки медленно поползли в стороны. Не дожидаясь, пока ворота откроются полностью, переодетые рыцари повскакали на козлы и погнали в город лошадей. Стоять перед воротами остался лишь сам Мерун, сначала он кивнул головой, а затем и настойчиво замахал рукой, подзывая подойти недогадливого сотника. На вялых, подкашивающихся ногах огорошенный таким поворотом событий Марвет побрел в сторону рыцаря.

– Нам нужен большой дом с тихим двориком, естественно, без жильцов и любопытных соседей. Даю тебе четверть часа, чтобы такой найти. Потом сам займусь, но ты уж не обессудь, если ненароком кому важному в вашем захолустье хвост отдавлю. Все, иди, когда размещаться закончим, найди меня, получишь новые указания!

Бывают люди, не ценящие гостеприимства и ведущие себя везде как у себя дома. А зачем им осложнять жизнь формальностями, если на их стороне власть и сила?

Маленький городок Лютен еще спал, хотя вскоре некоторые из его обитателей уже должны были просыпаться. Стражники утренней смены, заступающие на посты во время туманных и промозглых сумерек, когда до восхода солнца остается еще пара часов. Заботливые женушки, задумавшие побаловать мужей и детей (различий кумушки порой совсем не замечают) свежеиспеченным караваем душистой сдобы. Чистильщики улиц, бессовестное племя лоботрясов и пропойц, обиженные на весь мир и поэтому мечтающие потопить его в сточных водах и заполонить отходами. Впрочем, городские уборщики не любили вставать ни свет ни заря и добросовестно относились к своим обязанностям лишь по выходным, когда городская верхушка тоже поднималась со вторыми петухами, чтобы с третьими, как и рядовые обыватели, досыпать уже в церкви.

В общем, формально утро уже наступило, но город еще почивал, хотя в одном из домов, до этой ночи заброшенном и частично разобранном хозяйственными соседями, уже горел свет. В старом сарае, наспех переделанном в конюшню, ютилась и жалобно ржала дюжина непоеных жеребцов, во дворе было тесно от карет и сонных людей, лениво заносивших в заселяемый дом огромные тюки, корзины с провизией и обитые железом сундуки. Работа, конечно же, не кипела, но все-таки шла. Среди общей суеты бездельничало лишь пятеро лоботрясов. Трое из них сидели на крыльце и внимательно следили, чтобы разбуженные посреди ночи мужики не вздумали сунуть любопытные носы в господские сундуки или, что еще хуже, прикарманить парочку приглянувшихся вещиц. Двое других, как и вооруженные до зубов надсмотрщики, тоже были заняты важным делом: засели в самой большой из комнат второго этажа и в перерывах между распитием согревающего кровь, но противного на вкус вина, вели разговор на повышенных тонах.

– Забылся, с кем говоришь, лапотник?! – в излюбленной манере, не повышая голоса, но сурово и строго, привел неоспоримый аргумент Мерун, уставший от жалких пререканий и тщетных потуг сотника выставить его таинственную компанию из города.

Для усиления эффекта и чтобы еще раз подчеркнуть неоспоримость своих слов и беспрекословность приказов, Мерун выплеснул остатки вина из бокала на пол, притом так близко от ног сотника, что половина из них оказались на штанах и сапогах поджавшего губы Марвета.

– Отчего ж, помню, как же такое забыть? – усилием воли поборов желание сгрести в охапку и выкинуть важную персону из окна, произнес сотник. – Да вот только сомнения меня гложут, уж больно странно все. Являетесь среди ночи, без формы и фанфар, как разбойник лесной одетый. Командуете, приказываете, но почему-то городскому управителю показываться не желаете… А может, господин хороший, вы чего натворили и теперь в бегах? Может, я не властям содействую, а преступника покрываю?

– За одни только подобные речи тебя стоило бы посадить на кол, – флегматично заметил Мерун, наливая в бокал новую порцию вина, которой он, по-видимому, решил оросить рубаху и бороду собеседника, – но порой я бываю необычайно мягок и терпелив. Заметь, поэтому, и только поэтому, я пропускаю твой бред мимо ушей. У меня неограниченные полномочия, как от Великого Патриарха, так и от твоего вшивого короля, я могу выжечь твой город дотла, превратить его в груду камня и пепла. Недавно я мог приказать разрубить тебя на куски и скормить собакам, притом на глазах у всего провинциального сброда: и управителя, и твоих недотеп-ополченцев. Я не сделал этого, так будь благодарен и пятки мои лижи, а не перечь! Кто ты такой и кто таков твой жалкий управитель, чтобы осмеливаться показываться мне на глаза, если я этого не желаю? Прекрати тратить мое время, у меня много дел, о которых тебе, кстати, и знать-то не положено. Я пробуду здесь столько, сколько пожелаю, и буду заниматься тем, чем захочу! Кто нос на двор сунет, вздерну, впрочем, для самого управителя вашего городка я все-таки сделаю исключение: пожелает, дурень, зайти, вздернуть не вздерну, но собственноручно перед воротами, на глазах у всей черни выпорю! Все, пшел вон, утомил!

Марвет стерпел и послушно удалился, в который раз сожалея, что не послушался свой интуиции и все-таки открыл проклятые ворота. Прождали бы рыцари до утра, все было бы совершенно не так, тяжкий груз принятия решения и ответственности легли бы не на его плечи, а повисли бы пудовыми гирями на шее городского главы. Теперь же он был в незавидном положении, должен был молчать, спасая верхушку Лютена от их же глупости. Амбициозные купчины, дорвавшиеся до власти в провинциальном городке, явно полезли бы на рожон. В их захудалый городок слишком долго не заглядывали важные господа, и даже дворянчики средней руки объезжали его стороной. Управитель и вся его раболепная свора чувствовали себя полновластными хозяевами, они непременно стали бы докучать путешествующему инкогнито рыцарю Ордена и поплатились бы за дерзость головами, не забыв за компанию втянуть в неприятности и его. Бесцельно бродя по улочкам в ранний утренний час, Марвет напряженно размышлял, пытаясь «сориентироваться» в сложной ситуации и принять единственно верное решение: идти с докладом к городскому управителю или затаиться, надеясь, что проклятый храмовник пробудет в Лютене не так уж и долго, и за это время ничего не случится. Ломая голову над сложной задачей, сотник бродил по лужам более часа, но в конце концов принял решение и отправился спать в казарму. Уж лучше прогневать светские власти и лишиться поста, чем потерять голову и бессмертную душу. Если верить базарным слухам, а сотник им верил, рыцари Ордена были способны на всякое, гневить их не хотелось ни при каких обстоятельствах.

– Сомнения его, видишь ли, гложут, – тихо проворчал Мерун, как только за сотником закрылась дверь и со скрипучей лестницы донеслись его тяжелые шаги. – Мне тоже бы было не по себе, коль в тихий огород такой бодливый козлик, как я, пожаловал. Но что с того? Его душевные терзания меня не интересуют, лишь бы олуху-управителю не проболтался, тот ведь сдуру набедокурит. Пойдет слух, не оберешься вопросов, да и конспирация вся насмарку, а враг опять ускользнет…

Наконец-то расправившись с остатками кислого вина в кувшине, Жанор встал с единственного табурета в пустой комнате и принялся мерить ее шагами, то ли согреваясь, то ли просчитывая шансы на успех нового мероприятия. На этот раз он решил действовать тихо, без шумных кавалькад, облав и массовых ристалищ на городских улицах. Провал операции в Дукабесе многому научил Наставника, показал, что враг хитрее и гораздо более непредсказуем, чем он ожидал. Вебалс имел союзников среди населения, притом неизвестно в каких кругах. Даже пройдоха Самвил пытался воспрепятствовать Ордену, хотя, возможно, герцог действовал по иным убеждениям, но уж точно не стал бы так рисковать лишь из личной неприязни к нему, слуге Небес и лучшему охотнику за нежитью во всем Ордене. В сложной и неимоверно запутанной игре чувствовалось присутствие еще парочки действующих лиц, но кто они, Мерун не представлял. Подручные Вебалса, но колдун одиночка, он даже не создает оборотней, как Кергарн или Малс, другие представители рода Озетов, рода древнейших богов, представляющих самую большую угрозу для всего живого на этой планете. Собственно, из-за них роботы-наблюдатели и объявили на РЦК 678 строжайший карантин, против воли своих недальновидных и беспечных создателей с Небес. Роботы не взбунтовались, а, наоборот, пытались защитить своих создателей, не допуская их на поверхность планеты, в очаг страшнейшей эпидемии, которую человечество только может представить себе.

Мерун мало знал об Озетах, хоть и уничтожил уже двоих. Запретные рукописи из заброшенных храмов давали много информации, но все не о том, да и большей части ее просто нельзя было верить. Несмотря на все усилия по ловле представителей рода и анализу информации из древних книг, портрет врага вырисовывался лишь в общих чертах. Жанор до сих пор не знал, умеет ли Вебалс летать или создавать чудищ, как Кергарн? Зачем рыжеволосый чудак мечется по Лиотону и соседним королевствам, вместо того чтобы отсиживаться в надежно скрытом убежище, ведь именно такую тактику предпочитали остальные Озеты или колдуны, как их было принято называть, чтобы не пугать людское стадо грозным и многообещающим словосочетанием «Древние Боги». Чего он ищет, а может, и наоборот, пытается спрятать? Именно непоседливость Вебалса и была причиной, по которой Мерун охотился за ним, уж слишком непонятно, непредсказуемо и алогично было поведение весельчака с крысиной косичкой. Великий Патриарх считал, что пока такие сильные, но более прямолинейные противники, как Кергарн, творят полчища чудовищ, отвлекая на себя внимание Ордена, настоящей борьбой занимается именно Вебалс: пытается найти способ пробраться через карантин и переселиться вместе с собратьями в большие, но не защищенные от них миры.

У Меруна было мало информации, охотиться приходилось наугад, можно сказать, с завязанными глазами, но тот маневр, который Наставник придумал сейчас, должен был непременно сработать. По крайней мере не видя более эффективных путей борьбы, Жанор решил начать операцию и ради достижения цели был готов рискнуть кем и чем угодно. Не числился в списке допустимых жертв лишь сам Патриарх и помощник Меруна, Ликарас.

Верный рыцарь был тяжело ранен в сражении с вампирами в Дукабесе, но, несмотря на этот прискорбный факт, Жанор возил временно выбывшего из строя бойца за собой. Все члены «Небесной Братии», даже сам Патриарх, искренне верили, что Мерун «латает» боевого товарища в далеком Храме Судьбы, где имеется хорошее оборудование и достаточно запчастей для починки механических существ, но Наставник, бывший до начала всей этой кутерьмы с нежитью и Озетами главным робототехником, на глаз оценил характер повреждений и методы починки товарища. Ему не нужны были стационарные условия и запчасти, Ликарасу для полного выздоровления требовались лишь время и покой. К тому же сообщать о своем плане Мерун не хотел, поскольку Патриарх и остальные из Верховного Совета Ордена могли счесть его довольно рискованным и запретить охотнику преследовать дичь. Как бывший механик Мерун прекрасно знал, как были устроены машины-координаторы, чья основная функция заключалась в углубленном анализе ситуаций и принятии наиболее ответственных решений. Все они в силу установленных программ были жуткими перестраховщиками, считающими любую операцию с уровнем риска более одиннадцати с половиной процентов опасной, а значит, недопустимой. Мерун не разделял их воззрений, наверное, потому, что ему посчастливилось не иметь точно такой же сужающей сознание программы в голове. Он принадлежал к поколению первых наблюдателей на Шатуре, и планка допустимого риска колебалась в пределах от двадцати пяти до тридцати процентов. К счастью, об этом никто не знал, ведь именно он был главным робототехником, и именно он обновлял программное обеспечение.

В ход плавно протекавших размышлений закралась инородная мысль. Мерун вдруг вспомнил, что до сих пор не снял промокшей одежды и поставил тем самым под угрозу свою маскировку. Даже износившийся за двадцать лет пребывания на Шатуре кожный покров и то среагировал своевременно на показания температурных датчиков и покрылся сыпью мелких мурашек, а вот мозг не смог донести до сознания ощущения сырости и холода. Концентрация усилий на сложном анализе данных полностью отключила элементарную вспомогательную функцию. Мозгу не хватило энергии, а морально и технически устаревшие каналы связи работали с каждым годом все хуже и хуже и просто не успевали вовремя проводить сигналы. К Жанору незаметно подкрадывалась старость, противная старушонка с клюкой, которую некоторые люди боятся настолько, что специально ищут спасения в объятиях ее лучшей подружки – смерти. Жанор тоже боялся, но был механиком и поэтому довольно точно знал, когда наступит момент «непрохождения сигнала» от энергетического источника к подкоркам искусственного мозга. Волокна должны были износиться года через два, к счастью, сам корпус вместе с микросхемами и маскирующие их ткани кожного покрова могли протянуть гораздо дольше. Стать немощным калекой Наставнику не грозило, но уберечь себя от неотвратимого он тоже не мог. Несмотря на глубокие познания в области робототехники и богатый практический опыт, возможности обновить свое тело не было. С введением карантина поставки запчастей на РЦК 678 прекратились. Какой-то запас для более поздних моделей еще имелся, а вот от материалов, подходящих для его микросхем, уже давно остались лишь воспоминания. Фактически он сам подписал себе смертный приговор, прервав контакты с внешними мирами, но главная программа, программа защиты «Небес», беспрекословно доминировала над всеми иными алгоритмами и функциями. В отличие от живых созданий, существа подобные ему буквально жили работой, а не работали, чтобы жить.

Хоть с большим запозданием, но Мерун все-таки решил избавиться от промокшей одежды, начал с рубашки, но добраться до штанов так и не успел. За дверью снова послышался топот, жалобные стоны прогибающихся под тяжестью ног половиц и противный скрип расшатанных перил. Конечно, визитер был одним из своих, но своим не настолько близким, чтобы предстать перед ним без одежды. Далеко не все из членов «Небесного Братства» в равной степени имели отношение к «небесам», по крайней мере с собой в этот раз Мерун взял только людей, не ведающих, в чем на самом деле заключалась цель кровопролитной борьбы.

– Чего тебе? – не грубо, но и без особого восторга в голосе приветствовал Наставник просунувшуюся в щель приоткрывшейся двери голову.

Благородному рыцарю Ансу Корли хоть и было от роду двадцать пять лет, но на его висках уже проступила седина. В Ордене думали, что во многом раннему поседению способствовала трудная работа. Быть Палачом, да к тому же искусным мучителем чудищ, дается не каждому. Иногда приходится видеть такое, от чего волосы не просто становятся белыми, а встают дыбом и уже больше никогда не возвращаются в исходное положение, сколько ни чеши их лучшим аракийским гребешком. Однако на самом деле неблагодарный род занятий был совершенно ни при чем, виски паренька поседели, когда горел родовой замок Корли, а на стены карабкались наемники разбойничающего соседа. В ту ночь погибли все, кого Анс знал и любил, а было ему тогда всего лишь пять с половиной лет.

– Мы закончили, – видя, что Наставник не в духе, отрапортовал рыцарь и хотел тут же скрыться за дверью.

– Постой, – остановил его Жанор и жестом пригласил войти. – Как там дела у Ликараса?

– Пока без изменений, – пожал плечами юноша, – но жар немного спал. Думаю…

– А наша прекрасная спутница уже готова к разговору? – перебил Мерун, которому были совершенно не интересны домыслы и предположения знатока анатомии, к тому же не человеческой, а звериной.

– Она всегда готова, – с легкой усмешкой ответил Анс, – а вот помещение пока еще нет. Инструментарий уже установлен, но в подвале такая ужасная грязь… приходится мыть полы и прикрывать тканью стены.

– Зачем? – удивился Мерун, несведущий в тонкостях заплечного дела.

– Как бы красавица не подцепила заражения крови иль еще чего, – на этот раз юноша рассмеялся уже открыто и довольно громко. – Вы же меня предупредили, что строптивица еще понадобится.

– Иди, – отмахнулся Жанор. – Через четверть часа спущусь в подвал. Позаботься, чтобы все было готово к допросу!

Палач-весельчак с седыми висками не заставил повторять приказ дважды, молча развернулся и ушел, удалился бесшумно, как парящий над землей призрак.

На свете нет ничего мимолетней и хрупче, чем женская красота. Ее цветок распускается быстро и тут же начинает увядать, постепенно превращая объект желания сначала в пожухший, но все еще пахнущий бутон, а затем в непривлекательную, сутулую старушку с клюкой. Печальная метаморфоза происходит всего за тридцать – сорок лет, срок достаточно долгий, но только не с точки зрения стареющей дамы. Сколько бы увядающая красавица ни заботилась о себе при помощи омолаживающих примочек, масок и кремов, сколько бы ни тратила средств на крайне опасные пластические операции, повернуть время вспять еще не удавалось никому. Цветущая внешне девица так и остается внутри увядшей матроной, которая никак не может смириться с неопровержимой истиной – стареть нужно с достоинством, даже если очень-очень хочется быть молодой и разжигающей огонь желаний.

К примеру, Лукаба, та самая вампир-девица, плененная рыцарями Ордена в Дукабесе и прихваченная Меруном с собой в Лютен, в свое время упорно стремилась избежать морщинок на коже и омерзительных складок на бедрах. Устав от невежества и алчности именитых докторов и шарлатанов-целителей всех мастей, бывшая маркиза Террон пошла на отчаянный шаг: принялась разыскивать вампиров, чтобы обменять бессмертие своей души на вечную красоту лица и прочей плоти. Поиски увенчались успехом, и за двести пятьдесят семь лет кровососания тело тридцатилетней дворянки совершенно не претерпело изменений. Избалованная вниманием мужчин и роскошью аристократка праздновала победу над природой, первые сорок лет с триумфом наблюдая, как старились и увядали ее подруги. Осознание совершенной ошибки пришло потом, а именно, когда роскошный катафалк помпезно отвез последнюю из соперниц на кладбище. Конкурировать уже было не с кем, а жить неимоверно скучно, каждая ночь походила на другую. Частые переезды и смены декораций в спектакле жизни, конечно, приносили свои плоды, но так и не смогли изменить главного – ее реального возраста. Лукаба по-прежнему оставалась прекрасным цветком, внутри которого томилась пресытившаяся и неимоверно уставшая старушка, мечтавшая о покое и ужасно боявшаяся смерти.

Именно страх перед холодным и непостижимым разумом небытием заставил вампира сдаться в Дукабесе, когда в неравном бою с рыцарями погибли почти все ее сородичи. Жажда жизни сыграла с бывшей маркизой злую шутку. Запертый в железном сундуке, мучавшийся от духоты и дорожной тряски вампир искренне жалел, что бросил оружие и, подняв вверх красивые руки, не разделил участь своих товарищей. Несколько долгих дней, растянувшихся на целую вечность, Лукаба терпела неудобства и пыталась найти ответ всего на один вопрос: «Что с ней собирались делать не знавшие сострадания к ночным созданиям рыцари?» В воспаленную голову женщины приходили разные мысли, каждая последующая страшнее предыдущей. Вампир знал, что ее убьют, но старался придумать способ оттянуть неизбежное. И вот когда трясущаяся при езде карета наконец-то остановилась, а снаружи стальной темницы стали слышаться незнакомые голоса, Лукаба поняла, что ее привезли к конечной точки маршрута, а может, и всей жизни.

Как только последний замок со звоном упал на землю, а крышка сундука открылась, в волосы Лукабы тут же впились сильные пальцы в стальной перчатке. Холодный металл царапал кожу и причинял боль, но это были лишь «ласки», нежные предварительные игры, по сравнению с тем, что маркизу ждало впереди. Плотно обтянувший голову вампира мешок и парочка стальных цепей, впившихся в руки и ноги, были излишними мерами предосторожности. Лукаба не собиралась набрасываться на врагов: глупо щериться, когда для боя и побега нет физических сил. Сражение с рыцарями истощило неутомимую девицу, а последующие дни, проведенные в пыльном дорожном сундуке, окончательно подорвали ее здоровье. Когда сильные мужские руки грубо поволокли пленницу сначала по двору, а затем по какой-то лестнице вниз, Лукаба вспомнила, как забавно выглядели не до конца осушенные ее жертвы. С виду могучие и крепкие тела едва шевелили трясущимися конечностями, ползали под ногами, моля о пощаде и расходуя последнюю жидкость на плач. Примерно так же теперь выглядела она, уставшая, голодная, обескровленная, но только не желающая унижаться перед смертью. Разве можно уговорить тех, для кого ловля и безжалостное уничтожение таких, как она, были главным, а возможно, и единственным смыслом жизни? Оголтелые фанатики и прочие, психически неполноценные субъекты, реализующие на стезе благородной борьбы с порождениями Вулака свои потаенные комплексы и жажду насилия, были глухи к просьбам и мольбам, как, впрочем, и она, когда впивалась острыми клыками в горло очередной жертвы.

Еще не сняв цепей и грязного мешка, мучители уже принялись вершить свое грязное дело, именуемое небесным возмездием. Лукабу прижали спиной к деревянной стене, и свист молотка стал преддверием долгого пути телесных страданий. Острый стальной гвоздь прошил насквозь кисть левой руки и намертво прикрепил мягкую плоть к добротной доске. Маркиза поморщилась от боли, но стоически сдержала крик, желавший вырваться из мгновенно наполнившихся воздухом легких. Потом был второй удар, третий, четвертый… палачи не успокоились, пока не вогнали в тело вампира две-три дюжины толстых гвоздей и только затем сняли с конечностей цепи. Боль острая сменилась болью ноющей, из открытых ран девицы медленно сочились остатки крови, унося с собой жизнь. Однако мастера розог и раскаленных кусачек хорошо знали свое дело и не собирались вот так просто дарить жертве смерть в самом начале допроса. Чья-то рука отжала Лукабе нижнюю челюсть, и через пропахшую потом ткань мешка в рот мученицы полилась живительная влага: кровь недавно заколотой свиньи, омерзительная по вкусу и почти совсем свернувшаяся, но все-таки способная какое-то время поддержать жизнь в пригвожденном к стене теле. Ранки стали медленно зарастать, глупая плоть стягивалась вокруг стали гвоздей. В предстоящем допросе Лукабу радовало лишь то обстоятельство, что когда ее тело будут отдирать от стены, она уже наверняка будет мертва.

Маркиза не видела, что происходило в подвале, но утонченный слух и чувствительное обоняние дали кое-какое представление о месте предстоящей трагедии. Палачей было трое, двое из них совсем молодые, не старше двадцати пяти лет. Мудрые Наставники Ордена почему-то не удосужились просветить юношей, чего действительно боятся вампиры. Парочка юнцов зачем-то накушалась чеснока, который, вопреки глупым базарным байкам, не мог причинить кровососу вреда, но осквернял девичье обоняние и спровоцировал приступ тошноты.

«Попробовали бы эти дурни так перед балом нажраться! Интересно, много благородных красавиц с ними плясать бы пошли?! – поражалась Лукаба человеческой глупости. – Хотя нет, с ними бы все равно пошли. Попробует какая девица от рыцаря Ордена личико отворотить, так они ее тут же в ведьмы запишут!»

Тем временем подготовка к беседе с пристрастием была полностью завершена: пленница надежно закреплена, пыточный инструментарий разложен и даже огонь разведен, но палачи медлили, чего-то ждали – вот только чего? Лукаба не могла понять смысла в происходящем, как, впрочем, и какую информацию хотели из нее выпытать рыцари. Она ведь не знала совершенно ничего, что им могло пригодиться в борьбе против населяющих леса вутеров. Полные благородства и снобизма вампиры редко общались с гадкими искусственными творениями «полоумных» колдунов. Разве что иногда скупали у них добычу после ночных налетов, но и то не напрямую, а через посредников, алчных купцов, у которых жажда наживы заглушала страх.

К амбре, витавшему под сводами подвала, прибавился еще один запах. Он насторожил Лукабу, поскольку отличался от всех остальных. Если от палачей просто несло чесноком, вином да потом, то вновь пришедший был вполне чистоплотной особью мужского пола в возрасте от сорока до сорока пяти лет. Он не имел дурной привычки испускать на даму пары перегара и мылся каждый день, но вот в исходивших от его кожи флюидах было что-то неестественное, что-то незнакомое и вряд ли живого происхождения.

«От страха что угодно покажется! – решила Лукаба, не поверив своему обонянию. – Проклятие, как режут эти гвозди! Они бы их отполировали, что ли, перед тем как в тело дамы вгонять! Олухи, одним словом, быстрей бы они начинали!»

Не произнесенное вслух желание пленницы было, однако, тут же исполнено. Один из палачей быстро подошел к ней, резкость его движений была явным признаком затаившегося в глубине души страха, и стянул с головы изрядно опостылевший мученице мешок. Маркиза вдруг поняла, что паника – болезнь заразная. Неопытные новички-храмовники, неизвестно по какому принципу выбранные на роль палачей, смертельно боялись обездвиженного вампира, а вот ее собственное сердце чуть не остановилось от ужаса, когда мутный взгляд упал на суровое лицо стоявшего перед ней мужчины.

«Наставник Мерун… вот не повезло, так не повезло! – подумала пленница, когда Жанор наконец-то оторвал от ее побелевшего лица свой холодный и бесстрастный взгляд. До этого момента все мысли красавицы, как, впрочем, и дыхание были парализованы. – С этим ублюдком шутки плохи. Если уж он со мной повозиться решил, значит, уж точно рыцарятам приспичило… Не буду темнить, скажу все что знаю… Нет, сразу нельзя, подумают, что вру, и еще пуще начнут пытать!»

Пока жертву трясло от страха, а неумехи подручные обжигали руки, пытаясь раскалить на огне кузнечные щипцы, двое остальных из числа присутствующих в подвале вели себя более чем спокойно. Седоголовый палач, мужчина не старше тридцати, но явно много повидавший на своем веку, мурлыкал под нос какую-то песенку и невозмутимо раскладывал на накрытом тряпкой бочонке десяток маленьких инструментов, предназначенных для «ювелирной» выделки вампирской шкуры. Сам же великий и грозный Наставник не вмешивался в работу своих людей и вообще всячески делал вид, что не имеет к происходящему никакого отношения. Он уселся на каменную ступень и молча созерцал грязевые разводы на потолке, то ли надеясь определить, из какой щели сочится вода, то ли пытаясь узреть в замысловатом пятне на потолке какое-то важное пророчество. Царившая вокруг суета ничуть не волновали идущего по пути Света воина, он был выше ее и жил исключительно во время действия, опуская утомительную рутину и мысленно отрешаясь от затянувшихся приготовлений.

– Мы готовы, можем начинать, – упорядочив набор хитрых инструментов, произнес Анс и замер в ожидании приказа начать экзекуцию.

Наставник Мерун как будто не расслышал рапорта, но через двадцать секунд все же окинул мимолетным взглядом фигуру пленницы, а затем повернул голову в сторону вытянувших по стойке «смирно» палачей.

– Погоди, Анс, не гони лошадей. Почему-то мне кажется, что наша «спутница» не против поговорить или я ошибся?

Вопрос был адресован Лукабе, по крайней мере пленнице так показалось, и она быстро закивала растрепанной головой. Рука Жанора тут же поднялась вверх, и легкий взмах расслабленной кисти указал подручным на дверь.

– Но как же?.. – выпучив от недоумения глаза, пытался возразить один из подмастерьев палача, но Анс грубо схватил своего ученика под мышки и, не говоря ни слова, потащил его к лестнице наверх.

Второй из стажирующихся палачей понял, что не стоит задавать лишних вопросов, и удалился сам; ушел очень быстро, видимо, боясь разозлить Наставника. Лукаба с Меруном остались одни, но от этого шансы на побег не возросли, а, наоборот, уменьшились. Маркиза чувствовала, что не следует злить с виду доброжелательного оппонента. Когда источники зловония покинули помещение, чесночное амбре тут же начало выветриваться, а неестественный запах искусственных веществ значительно усилился. Великий Охотник за нежитью был далеко не тем, за кого себя выдавал, и от осознания этого факта по спине Лукабы пробежала волна мурашек. Она впервые встретилась с существом, истинная сущность которого была непосильна ее пониманию. Что бы ни сказал, о чем ни попросил бы в этот ужасный миг ее жизни Мерун, она была согласна на все…