"Фантастическая одиссея" - читать интересную книгу автора (Снегов Сергей)

5

Снова пошли блуждания в неизведанных районах космоса, снова мы вторгались в неизведанные звездные системы, наносили светила на стереокарты Галактики, изучали планеты, если находили их. И хоть планет встречалось гораздо больше, чем нам доказывали на лекциях по астронавигации, только одна из тысячи звезд могла похвалиться планетной свитой и только на одной из тысячи планет мы находили какую-либо форму жизни. «Удивительно безжизненный мир наша Галактика, в ней засилье мертвого вещества!» — уныло выразился Петр, когда писал с Еленой очередной доклад об очередном осмотре очередной планетной системы. После редактирования, проделанного опытной в таких делах Еленой, сентенция эта зазвучала несколько по-иному: «В обследованном по плану космического поиска звездном районе НВ-Х377 материя обнаружена лишь в грубо физической организации, нигде не развившейся до биологических или иных жизнеподобных структур».

За три последующих года мы дважды пополняли на Латоне запасы активного вещества и пользовались кратковременным отдыхом. Марек опять предлагал нам отпуск на Землю, мы дружно восставали. Отпуск у поисковика годовой или двухгодичный, пришлось бы отдать «Икар» в чужие руки — даже мысль об этом была неприятна. Заправившись на Латоне, мы снова уходили в поиск.

Не могу сказать, чтобы эти три года были безрезультатны. Нет, кое-что обнаружили, даже важное: парочку «черных дыр» — рухнувших в бездну вакуума бывших звезд — в опасной близости от проектируемой новой галактической трассы, одинокую внезвездную планетку в две земных Луны из чистого железа; еще такой же одинокий шатун, но углеродный, прошпигованный алмазами, как добрая колбаса салом; да, тот самый «дворец алмазов», оба те шатуна, оборудовав на них плазменные двигатели, сейчас потихоньку, в три четверти световой скорости, придвигают к Латоне, лет через пятьдесят начнут их разработку. Было еще одно открытие, скорей, по-моему, забавное, чем важное, — встреча на одной планетке с протеями, так их назвал Иван. Он говорил, что эти животные, меняющие свой характер от окраски туловища, напоминают ему древнего исторического деятеля Протея, ловко манипулировавшего своим внешним обликом. Интерес, вызванный на Земле нашим открытием, нас, честно говоря, удивил, сами мы не слишком ценили возню с этими не шибко умными причудами природы. И если мы с охотой фиксировали на стереопленках, как смирный желтый протей мигом превращается в грозного хищника-каннибала, когда побрызгают его черным раствором, а покрашенный в зеленое трусливо убегает от каждого собрата, даже от нас, хотя и видит, что нападение с нашей стороны ему не грозит, то делали это лишь потому, что очень уж смешны такие превращения зверьков. Впрочем, не компетентен, возможно, правы знатоки протеизма, увидевшие в этой игре природы не только биологическую, но и философскую глубину.

На восьмой год полета «Икара» в дальних звездных районах мы обнаружили в планетной системе Кремоны следы еще одной высокоразвитой цивилизации. Вы знаете не хуже меня, как редок разум во Вселенной. Любая встреча с существами высокого интеллекта — событие и открытие. Это к тому же было неожиданным: локирование планет Кремоны со звездолета «Медея», пролетавшего в прошлом неподалеку, показало их безжизненность. Мы и не подумали бы свернуть на нее, если бы Фому не встревожил странный астероид, выскочивший на экран.

— В нем что-то искусственное, Арн, — сказал Фома.

Я интереса в астероиде не нашел. Надо было оконтурить район опасности вокруг зловещей дыры Н-128, а звезд, вроде Кремоны, в Галактике больше ста миллиардов. Мои аргументы не подействовали на упрямого Михайловского. Фома стоит на своем, пока не стукнется лбом в ошибку. И хоть ошибается он ровно в девяти случаях из десяти, зато в десятом непостижимо постигает истину в дикой путанице противоречий. Случай с Кремоной оказался именно таким.

— Нет, что-то тут не ладно, Арн, — твердил он. — Разреши подвернуть поближе.

Я мог бы запретить изменение курса — и мы потеряли бы одно из интереснейших открытий и избежали бы гибели трети экипажа. Но мне не захотелось спорить с Фомой. Он не такой обидчивый, как Гюнтер, не так импульсивен, как Иван, но глубоко огорчается, встречая отпор, а не уговор. И хотя я часто объяснял ему, что уговоры в общении с ним не эффективны и отпор — единственная мера убеждения, он не меняется. Я сдался.

— Черт с тобой, Фома! — сказал я великодушно. — Трать на выходы в эйнштейново пространство тонны активного вещества, еще тонны потрать на уход из него, а выговоры от Марека поделим пополам. И честно предупреждаю — ту половину, которая больше, спихну на тебя.

Не прошло и часа, как я заговорил иначе. Это было, конечно, сооружение, а не астероид. Представьте себе длиннущую сигару с черными парусами перпендикулярно к оси — и все существенное в облике будет схвачено. На позывные сигара не отзывалась, ничто не показывало, что она хочет приблизиться или скрыться. Фома притянул ее захватывающим полем, заставил три раза повернуться. Носовая часть сохранилась хорошо, на корме зияло отверстие. Иван доказывал, что эдакие космические рыдваны были и у человечества лет триста назад, может быть, мы встретились с одним из них, затерявшемся в космосе. Фома помнил облик всех первых звездолетов, как вернувшихся на Землю, так и погибших в просторах Галактики: они были гораздо совершенней.

Елена объявила очередной неопровержимый логический вывод:

— Если это не древнее человеческое творение, то мы повстречались с новой разумной цивилизацией машинного типа. Это будет наше второе серьезное открытие после астронавтов-осьминогов.

Хаяси не преминул возразить, что мы познакомились лишь с затерянной в космосе гробницей астронавтов-осьминогов, а о том, существует ли еще их общество и где существует, — понятия не имеем. Алексей, по парусам, видимо, использующим «солнечный ветер» — лучистую энергию светила, — отнес корабль к типу планетолетов, а не звездолетов. Я включил Алексея четвертым в разведочную группу Гюнтера. Планетолет «Гермес» понесся к чужому кораблю, продолжавшему неторопливо плестись вокруг далекой Кремоны уже по новой орбите — Фома захватывающим полем слегка изменил ее.

О корабле кремонцев столько говорили потом на Земле, что мне нечего добавить к известному всем описанию. Но для Кнута Марека сообщение об открытии технически развитой цивилизации отнюдь не у черта на галактических куличках, а не так уж далеко от главной базы космического флота человечества прозвучало, как взрыв у самых ног: он перед тем в годичном докладе Большому Совету утверждал, что его регион Галактики не является обиталищем разумным существ. К чести Марека, он не упорствует в заблуждениях. В ротонограмме на тысячу слов он требовал, просил, умолял — зная, что мы можем и воспротивиться, ссылаясь на программу поиска, — забыть обо всех ранее намеченных программах и идти на Кремону, откуда, по его мнению, стартовал обнаруженный нами планетолет. Признаться, колебания у меня были сильные. Во всех нас, кроме Марека, мигом отказавшегося от прежних заблуждений, крепко засела уверенность, что и сама Кремона — Звезда скучная, и планетная ее система — собрание мертвых шариков. То, что обнаружили чужой корабль на планетной окраине Кремоны, отнюдь не свидетельствовало о его кремонском происхождении, скорей наоборот. И на корабле, явно созданном живыми существами, мы не нашли следов какой-либо жизни — ни трупов, ни праха. Гюнтер решил было, что судно вели автоматы, но даже обломков механизмов не было. Половинка длинной сигары с оторванной кормой и солнечными парусами, а внутри пустота. На Земле потом, я знаю, нашли тысячу и один убедительный признак обитания на судне кремонцев, но мы не располагали ни временем для долгих исследований, ни земной аппаратурой. Я послал депешу Мареку, что представители разумной цивилизации не обнаружены и что вряд ли планетолет стартовал с внутренних планет Кремоны. Он повторил просьбу забыть о всех прочих заданиях и идти на Кремону. Пришлось идти.

— Разубеди Марека, Анна, — сказал я после того, как две дальние планеты оказались грудой пыли, окаменевшей в космическом холоде. — Ты астрофизик, к твоим аргументам прислушаются охотней, чем к моим. Все равно будешь подтверждать наблюдения «Медеи». Не вижу причин брать под сомнение работу предшественников. Если бы я хоть минуту верил, что эта сигара с парусами не примчалась издалека!

— Вариант появления издалека даже более вероятен, — сказал Фома, он незадолго перед тем провел расчеты.

Анна никогда не колебалась, высказывая свое мнение, но страсть не любила быть арбитром в спорах. Соглашаться с другими она могла, но совестилась опровергать того, с кем не соглашалась: природная деликатность запрещала наносить обиды. В такие минуты она удивительно менялась. Вы помните ее портреты — темноволосая, длинноносая, нескладная дурнушка рядом со светлокудрой красавицей Еленой Витковской. Но глаза ее, и без того большие, так расширялись в минуты смущения, в них появлялось такое сияние, она казалась такой очаровательно беспомощной… В общем, то, что наши предки называли «вечно женственным». Еленой нельзя было не увлечься, на Земле ее одолевали поклонники, но все недолговечные скороспелки. Анной не увлекались, в нее глубоко влюблялись. Она знала, что я не желаю идти на Кремону, а Кнут Марек настаивает на этом — и стеснялась стать судьей между нами. Вместо нее ответил Мишель:

— Устанавливаю два факта, Арн. Чужой планетолет замечен на окраинах Кремонских планет — первый факт. Он может прибыть сюда отовсюду, в том числе и от одной из них. Это не факт, а предположение. Планеты Кремоны, как объект изучения, всего ближе — второй факт Елена, какой отсюда логический вывод?

— Тот самый, какого ты ждешь. — Елена рассмеялась и взмахнула желтыми локонами. Фома и Алексей, самые галантные из наших мужчин, называли их золотыми, Иван в один из дней ее рождения написал стих, где строчка «солнце и пепел твоих волос» рифмовалась с сентенцией: «я счастлив: быть другом твоим довелось». — Надо обследовать планеты Кремоны.

Таким образом, поддержки у экипажа я не встретил. Мы двинулись к третьей планете, но и она оказалась таким же комком перемерзшей пыли. Никто не сомневался, что и следующая не принесет нового. Однако следующая была неожиданна. Анализаторы издалека установили, что излучение от нее соответствует каменно-пылевому объекту при температуре около ста градусов ниже нуля — именно этого я и ждал, — но картина поверхности странна: какие-то тени, силуэты, мазки, а не обычные четкие линии и краски. Впервые я видел обоих астроинженеров сконфуженными. Я сердито потребовал от них приличных изображений. Фома вел «Икара» на малой скорости. Планета, солидный шарик, на три четверти массы Земли, приближалась. Вдруг все изменилось. На экране вспыхнула картина, не имевшая никакой схожести с той, что недавно фиксировали анализаторы: не груда серой пыли, от одного морозного вида которой знобило, а очаровательная планетка, до того похожая на Землю, что хотелось закричать от восторга. Я и закричал, но на Алексея с Гюнтером:

— Что за вздор фиксировали ваши приборы недавно?

Ответ астроинженеров заставил меня задуматься. Анализаторы верно показывали то, что перед ними являлось. Сама планета путала свои изображения. С расстояния в сто тысяч километров она рисовалась серым безжизненным комком, а на отдалении в тысячу — восхитительной страной. Мы восьмой год носились в Галактике на «Икаре», каждый еще до «Икара» накопил от трех до десяти лет космического стажа на других кораблях, в Академии нам читали о всех прошлых интересных космических рейсах — ни с чем похожим мы не встречались и ни о чем похожем не слыхали. Я приказал отдалиться от Кремо-ны-4, фиксируя изменение картины. Мы отходили — и яркие краски тускнели, пропадала зелень, леса, моря, горы, облака, усиливалась серятина, типичная для мертвой пыли, и с какого-то момента уже не было планеты, разительно похожей на Землю, была несущаяся вокруг далекой желтой звезды груда каменного мусора. Мы дали сильное увеличение — не то, что гору или море, обычный дом зафиксировался бы на пленке, — но картина осталась прежней: навеки промороженный, мертвый шарик. Мы возвращались, все менялось, снова под нами проплывал зеленый, теплый, великолепно убранный мир.

Иван считал, что планета закамуфлирована особым экраном.

— А что особенного? Не захотели жители, чтобы за ними подглядывали, вот и прикрылись искажающей сферой.

Все это выглядело правдоподобно, но надо было предварительно доказать, что планета населена, и определить физическую природу камуфлирующего экрана. Мы проделывали один виток за другим, наблюдали планету при кремонском дне и в глухую кремонскую ночь. Иван просил о высадке, Гюнтер требовал послать его группу в разведку, я колебался. Я побаивался. На планете росли травы и деревья, в атмосфере летали птицы, в водах резвились водяные твари, и крупные и мелкие, но земле сновали животные, но разумных существ и признака не было. Но тогда кто окружил планету искусственным экраном? Что он искусственный, сомнений не было. Не попрятались ли обитатели? Как они встретят нас, когда высадимся? С зеленой веткой мира в руках (лапах?) или залпом лазерных аппаратов из укрытий? Какова их техническая мощь? Каков уровень интеллекта? «Икар», конечно, надежный корабль, но мы пошли в дальний поиск, чтобы умножать друзей человечества, а не ввязываться в сражения. Я так и сформулировал потом в отчете свою позицию: «Не хотели спровоцировать конфликт». И день за днем, ночь за ночью — верным спутником планеты, до того не имевшей их, — мы облетали и облетали Кремону-4.

В салоне ко мне обратилась Елена:

— Арн, рано или поздно ты пошлешь разведчиков на планету. Мое мнение, лучше скорей, но советов давать не буду. Прошу включить и меня в группу Гюнтера. Почему? Анализаторы показывают, что жизнь здесь идентична земной, но гораздо пышней. Нигде в космосе мы еще не встречали копии нашей зеленой старушки. Я биолог, Арн. Я не прощу себе, если останусь любоваться местными чудесами только с экрана, а Петр будет ходить среди них.

В разведочной группе, кроме ее постоянных членов — Гюнтера Менотти, Петра Кренстона, Мишеля Хаяси, — на этот раз было еще двое — Елена и я. Мы высадились на лугу у прекрасного озера, неподалеку зеленел лес, дальше поднималась седлообразная гора. Кремона, чуть поменьше и пожелтей Солнца, светила ярко и тепло, шло местное лето. Все было до неправдоподобия похоже на земное. Немного оставалось до того времени, когда мы обнаружили и различия, и они стали грозно накапливаться, но в тот момент мы ощутили только, что ходить здесь легче, чем на Земле, и вволю попрыгали на лужайке. Только человек, годы не ступавший по настоящей почве, может понять, какое это наслаждение — пуститься в пляс, отбросив громоздкие гравитаторы. Петр с Мишелем, обнявшись, глазели на озеро. Гюнтер протянул обе руки Елене, она со смехом ухватилась за них и закружилась вокруг поворачивающегося на месте Менотти. Помню, меня этот пустяковый эпизод удивил, Гюнтер, тайно влюбленный в Анну, не позволял себе на корабле хоть в чем-либо относиться к обеим женщинам иначе, чем к другим товарищам. Танцы и у нас бывали, но малообщительный Гюнтер участия в них не принимал.

— Елена, хватит беситься, посмотри на фиолетовых рыб! — крикнул Петр, и Елена побежала к нему.

Гюнтер рухнул в траву. Он выглядел немыслимо блаженным.

— Арн, мне хочется полежать под нежным светом Кремоны, красться со стереоискателем я буду поздней, дай понежиться вдосталь! — Столь выспренно Гюнтер раньше не умел говорить, я отнес нежданно высокий стиль к действию пейзажа. Гюнтер томно бубнил: — И вообще, знаешь где мы? Мы в раю. Где-то здесь господь сочинял Адама с Евой. Мы искали рай на Земле и на планетных островках космоса, но не нашли, а это было вот тут. Бог, обоснованно гневаясь на первую человеческую пару, потом выселил Адама с Евой на Землю, вероятно, перенес туда на космической ракете. В общем, мы на прародине. Вековая мечта человечества!.. Вечный мир и блаженство!.. Не удивлюсь, если где-нибудь повстречается лев, обнявшийся с ягненком.

— Насчет льва и ягненка не уверен, а тигры двигаются к нам.

Гюнтер мигом вскочил. Из леса выходило животное, и вправду, похожее на здоровенного, в полтонны, тигра — рыжее, с массивной мордой. Рядом с ним смешно подпрыгивал зверек, серый, остроухий, с длинными задними ногами. Гюнтер предостерегающе крикнул товарищам, чем-то любовавшимся у озера, те обернулись. Елена ахнула, Кренстон и Хаяси выхватили плазменные пистолеты и быстро пошли к нам на подмогу. Я посоветовал Гюнтеру — он направил на страшилище оружие — не нервничать, только запахнуть раскрытый скафандр. Тигр подошел, уставился на меня — я стоял впереди — желтыми искристыми глазами, зевнул, вывалил язык и раза два ударил хвостом по земле — и все это так добродушно, будто приветствовал и зевком, и высунутым языком, и дружелюбными ударами хвоста, только что не говорил: «Здравствуйте, ребята, как поживаете?». Маленький зверушка, нрава, похоже, не такого компанейского, покосился на нас, толкнул тигра носом в лапу, тот повернулся к спутнику, подумал и двинулся к лесу, величественно перебирая лапами, — рядом подпрыгивал по-заячьи востроухий малыш.

— Рай, Елена, сущий рай! — ликовал Гюнтер, показывая пистолетом на скрывающихся в чаще зверей. — Тигр гуляет с зайцем, мыслимо ли это?

— Если рай, то до грехопадения, — педантично дополнила Елена. — Сорванное Евой яблоко отразилось к худшему не только на человеческой судьбе, но и на нравах животных.

— Не цирк ли? Там тоже обнимаются тигры с зайцами, — скептически заметил Хаяси.

— Звери похожи на земных, растения и рыбы тоже, — сказал Петр. — Приготовимся же к встрече с человекообразными.

Мы прошли через лес, вышли к новому озеру, сели в авиетки, поднялись в них на гору, облетели долинки, опустились на море, покачались на волнах. И вечером нас восхитили розовые волны, точно такие, что мы видели с вами сегодня. Все было до восхищения земное. И если скоро мы обнаружили неизвестные растения и диковинных, на наш взгляд, зверей, рыб, насекомых, и если над нами изредка проносились птицы причудливых очертаний, каких и художники-фантасты не придумывали, то это не уничтожало «впечатления земности», как выразилась потом Елена. Но людей не было — ни примитивных, ни равных нам по разуму, ни выше нас по интеллекту. Если мы и вправду попали в некую разновидность рая, то — Елена права — в дочеловеческую его эпоху: Адама с Евой тут еще не создали.

Высадка передавалась на «Икар», там следили нашими глазами за всем, что мы видели, а заодно и за нами. Еще не встречалась столь удобная для людей планета — было всеобщее мнение. Иван ликовал: найдена превосходная площадка для заселения, и он, выйдя на пенсию, устроит здесь человеческую колонию, если до того ее не освоят другие новоселы. Анну восхитило, что хищность не в характере местного зверья, — удивительное свойство, о нем тысячи лет мечтают земные животноводы, но все не умеют подружить льва с ягненком. Фома разделял общие восторги, но кое-что его и беспокоило. Камуфлирующее излучение планеты оказалось коварным, мы пробивали его раз десять, то удаляясь, то приближаясь, и каждый раз оно влияло на навигационные приборы. В результате — неустойчивость показаний. Выходить снова в далекий рейс с такими приборами ему бы не хотелось. Он просил месяц задержаться на Кремоне-4 для ремонта и регулировок.

— Но, пробив при отлете камуфлирующий слой, ты снова внесешь неточность в анализаторы.

— Один раз не существенно.

— Даю месяц, Фома. А пока будем изучать Кремо-ну-4, сбегаем на «Гермесе» и на внутренние планеты.

Вам хорошо известно, что мы задержались на Кремоне-4 не на месяц, а на целых шесть: мастерские у нас были отличные, но исправление всего, что нуждалось в ремонте, потребовало слишком много усилий. На планете поочередно побывали все. «Икар», превращенный в ее спутника, недвижно висел над Кремоной-4, на нее сперва высаживались группами на планетолете, потом индивидуально на авиетках. Если вначале и возникала мысль об опасностях, особенно у меня — командиру корабля «опасения положены по штату», утверждает Иван — то вскоре и я перестал беспокоиться. Планета казалась неправдоподобно, невероятно, немыслимо мирной. Посмотрите вот эти снимки: Иван верхом на тигре, зверь прямо-таки радостно ухмыляется, сам Иван куда серьезней, он лишь торжествует; здесь Менотти обнял змею, да, там и змеи — и покрупней наших; а вот и Анна верхом на кондоре, ну, не на кондоре, а на кондороподобной птице, даже Анна, не очень-то боевая, рискнула покататься на крылатом коне, посмотрите, как она счастливо взмахивает волосами. Таких картин блаженного бытия множество, каждая встреча с обитателями планеты убеждала, что иного здесь не бывает.

Парадоксально, что самый восторженный пророк местного райского блаженства первый нашел опровергающее доказательство. Иван, как-то примчавшись на «Икар», в смятении доложил, что лицезрел страшное зрелище: тигр прогуливался с теленком, то, конечно, был не теленок, а некая теленкообразность, как и сам тигр не тигр, а нечто тигрообразное. И вот тигр остановился, лениво повернул голову, придушил своего спутника и, не торопясь, благодушно сжевал его. Иван вывалил на стол в салоне стереоленту, он, хоть и растерялся, успел заснять происшествие. Мы молча рассматривали кадр за кадром, тигр жрал свою жертву и вправду без злобы, истово, с вежливой пристойностью, будто и мысли не имел причинить зло, а у теленка на рожище, пока она целиком не исчезла в пасти тигра, и следа не было ужаса, боли, страха, обреченности, в общем, всего, что, по нашему мнению, он должен был испытать. Напротив, он безмятежно улыбался своей телячьей улыбкой, он как бы говорил: «Ах, как мне приятно, что тебе приятно закусывать мною!»

— Ужас! — воскликнула бледная Анна. — Я буду теперь бояться встречи с этими бестиями. Но ведь и признака хищности нет у этого хищника, такая благопристойность на морде!

— Наши крокодилы идут дальше благопристойности, Анна, они от сочувствия к жертве плачут, когда поедают ее, — иронически отозвался Хаяси. Он один не возмутился жутковатым все-таки зрелищем.

Я отменил вольные выходы, теперь на планету высаживались снова группами, подстраховывая друг друга, — никому не улыбалось стать закуской радушных хищников. И снова мы убеждались, что хищников нет — крупные звери не нападали на мелких, не гнались за ними, мелкие не убегали, не прятались, не пробовали защищаться. Все совершалось пристойней — и страшней. Трагические происшествия быстро умножались: животные на Кремоне-4 поедали одно другое не реже, чем в дикой природе на Земле, но только здесь это не выглядело картиной страданий. Кренстон с Еленой доложили нам результаты изучения биологии местных животных:

— У хищников не найдено гена хищности, у мирных — гена страха. Этим и объясняется ублаготворенность, сопровождающая гибель.

— А не привить ли им недостающие гены? — предложил Гюнтер.

Петру идея Гюнтера понравилась, мне — нет. Астроразведчикам запрещено менять условия обитания живых существ на открываемых планетах. Допускаются исключения, здесь я их не видел. Но зрелище безмятежного уничтожения одних другими стало действовать мне на нервы. Иван добавил жара в тускло затлевший огонек раздражения. У него родилась очередная ослепительная идея — разумные гуманоиды и здесь обитали, вероятно, те самые, что сконструировали планетолет с солнечными парусами, но их постепенно пожрали хищники.

— Выйди, например, я без скафандра и оружия, — доказывал он с увлечением. — Обязательно пообедают мной! Хотите проверим? Не бойтесь, я-то смогу отбиться, да и вы не дадите меня в обиду. Просто эксперимент: будут ли меня жевать?

Я уверил его, что тигры с отвращением откажутся от такой закуски, как он, но шальная идея ныла во мне, какая-то недоказанная убедительность в ней была. К этому времени мы наконец обнаружили следы разумных созданий — подземные жилища, похожие на соты, кости десятков поколений кремонцев, так мы их стали называть, народа вполне гуманоидного, на Земле их признали бы одной из человеческих рас, вроде пигмеев — они не выше полутора метров, большегубые, большеглазые, лопоухие, длиннорукие, почти безносые, в общем, не Аполлоны Дельфийские, но и не обезьяны. А когда мы наткнулись в пещере на мозаику из цветных камушков, ту, что сейчас в музее космоса, и на нас глянули с картины огромные, умные, бесконечно грустные глаза… Впрочем, вы больше моего знаете о кремонцах, сколько о них новых данных! Для нас тогда самым, возможно, важным было, что мы нашли и мастерские, где они ладили свои космические тихоходы — обломки, детали, два почти готовых корабля. А самих кремонцев не было. Словно все вымерли или покинули планету. В этих условиях мысль, что их просто сожрали, невольно действовала. В общем, я распорядился:

— Можете экспериментировать, друзья. Вгоняйте гены хищности и страха в живую ткань, посмотрим, что это даст.

Все одобрили мое разрешение, один Хаяси с сомнением поджимал губы. Нет более консервативного народа, чем социологи: они оперируют большими массами, а не индивидами, а решения, затрагивающие целые общества, всегда крупней и ответственней частных — без долгих раздумий на них не идут. Петр радовался, Гюнтер тоже, он заскучал, оставив свои взглядомеры, правда, они с Алексеем добились какой-то удачи: «Нет возможности применить на практике наш успех», с сожалением говорил Алексей. Но я отвлекся, о взглядомерах потом. Елена, биолог, как и Петр, одобрила эксперименты с генами, но участвовать в них отказалась: она не экспериментатор, просто ученый биолог, даже биолог-социолог, биолог-психолог, а всего верней биолог-логик, не лабораторный работник, конечно. Петр же специализировался в свое время в экспериментальной генетике и, как записано в его паспорте астронавигатора, достиг в ней немалого мастерства.

Мы доставили на «Икар» двух тигров и с десяток мелких зверушек, составлявших, мы это уже знали, любимое блюдо благопристойных хищников. Тигры вели себя на корабле как милые домашние твари, мурлыкали, а не рычали, просили погладить их, умильно заглядывали в глаза, но, потеряв к ним доверие, мы остерегались панибратствовать. Петр усыпил всех, больших и малых, Гюнтер ассистировал. Вскоре они доложили, что можно знакомиться с результатами, и мы пошли всем экипажем в биологическую лабораторию.

В ней стояли две клетки, одна большая и прочная — с тиграми, другая маленькая, с тонкими прутьями — для зверушек. Картина поведения разительно отличалась от той, что мы видели все эти дни. Тигры бросались на прутья, свирепый рык сотрясал воздух, зверушки жались кучкой в дальний угол клетки. Иван подошел к большой клетке и отпрянул: тигр, еще недавно благожелательно допускавший себя седлать, проворно просунул сквозь решетку лапу, едва не прихватив Ивана когтями, и так заревел от разочарования, что заныло в ушах.

— Отличная работа! — воскликнул сияющий Иван, вчера он ликовал от добродушия хищников, сегодня восхищался их злобой. — Огромные успехи сделала инженерная генетика! Как по-вашему, други?

По плану эксперимента, оперированных животных выпускали на волю, но полной свободы им не предоставляли: Гюнтер и Петр в авиетках следовали за тиграми и, давая им нападать на безмятежно прогуливающиеся жертвы, в последний момент должны были предотвращать тормозными полями расправу. Что до зверушек с внедренными генами страха, то они должны были продемонстрировать собратьям спасительность боязни. Но эксперимент пошел по-иному. Мы и отдаленно не догадывались, что за странное местечко эта райская планета Кремона-4.

Первыми выпустили мирных зверушек. Они боязливо потоптались, потом кучкой осторожно направились к лесу. Оттуда вышел великолепный тигрина с когортой своих потенциальных жертв, весело семенивших по его бокам. Наши зверьки на мгновение оцепенели, затем с визгом кинулись врассыпную. Лесные выходцы с удивлением смотрели на перепуганных земляков. Впервые мы разглядели на их мордах столь редкое здесь чувство — удивление. А с беглецами сотворилось нечто непредвиденное: их вдруг побросало вверх, завертело, било оземь, визг затихал, и через две-три минуты все движенья замерли. Гюнтер и Петр, посадив авиетки, подбежали к зверькам. Мы с Еленой и Хаяси тоже заторопились поближе. Перед нами лежали трупы, зверьки быстро холодели. Вышедшая из леса группа неторопливо повернула обратно.

— Ничего не понимаю, Арн! — выдавил трясущимися губами Петр. — Эксперимент был чистый.

— Я, кажется, догадываюсь! — медленно проговорил Гюнтер. — Ну и дьявольский характер у этой райской планетки! Но надо проверить. Разреши выводить тигров, Арн.

С тиграми расправа неведомых сил была еще быстрей и жесточе. Они бешено вынеслись из клетки, свирепо зарыкали, их в ту же секунду швырнуло оземь, железная судорога ломала гибкие красивые тела, душила, выворачивала спины. В минуту все было кончено. Я молча глядел на бездыханных красавцев. Ко мне подошел Гюнтер.

— Арн, — сказал он хрипло. В какие-то несколько минут он страшно переменился — лицо исказилось, глаза зло засверкали. — Рай не по мне, я человек грешный. Хочу, чтобы ты это знал!

— Я не уверена, что причина неудачи эксперимента в самой планете, — возразила Елена. — Надо поискать факторы поконкретней. И напомню, что еще недавно ты больше всех восхищался Кремоной.

Гюнтер обернулся к ней. Я не мог знать в ту минуту, что в коллективе нашем образовалась трещина и что она будет отныне расти. Но тон, каким Гюнтер заговорил с Еленой, рассердил меня. Он еще никогда с такой неприязнью не глядел ни на кого, тем более на нее: Гюнтер был характера нелегкого, однако человек воспитанный.

— Златокудрая, — сказал он с холодной любезностью, — строй, пожалуйста, свои логические цепи для собственного душевного утешения. А я не люблю, чтобы меня превращали в дурака. Ни для Кремоны, ни для тебя я не делаю исключения.

Я оборвал их спор, возможно, с излишней резкостью: у Елены от грубого отпора навернулись слезы, этого я не мог снести. Гюнтер раздраженно зашагал к авиетке. Я пробормотал, что странно действует на нас планета: райские условия, а нервы у некоторых расходятся. Хаяси взял меня под руку, когда мы возвращались на «Икар».

— Арн, держись, пожалуйста, — сказал он. — От тебя во многом зависит наше настроение, а оно ухудшается не у некоторых, а у всех. Давай обсудим на «Икаре» результаты эксперимента. Он не такой уж неудачный. Кое-какие факты установлены.

Обсуждение мало что дало. Правда, стало очевидным, что Кремона-4 — планета отнюдь не нормального планетного характера. И неразгаданная сфера вокруг нее, превращавшая для наблюдателя извне прекрасное местечко в мертвое тело, и внешнее благолепие, картина всеобщего радушия при отнюдь не благостных жизнеотправлениях, и даже то, что рейсовые механизмы здесь разладились и восстановление идет трудней, чем хотелось бы, — все это и раньше поражало. А сегодня добавилось, что нормальная реакция организма — ярость, помогающая нападать, чтобы пропитаться, страх, способствующий самосохранению, — на планете запретны. Анна поддержала Гюнтера, запальчиво обвинявшего саму Кремону-4 в расправе с экспериментальными животными. Разве нельзя допустить, что свирепость и страх, доказывала она, вовне выражают себя не ведомыми нам физическими полями и что поля эти несовместимы с опять-таки не известными нам физическими полями самой планеты? При таком допущении сегодняшнее событие становится ясным.

— То есть неизвестное объясняется при помощи неведомого, — презрительно бросила Елена. Стычка с Гюнтером сделала и ее раздражительной. И то, что Анна поддержала Гюнтера, не улучшило настроения Елены. — Не знаю, как тут с астрофизикой, а логика — уникальная!

Для меня было ясно одно: если Кремона-4 — арена игры неведомых физических сил, то надо силы эти открыть и изучить. И познакомиться с внутренними планетами, может, сферы и там камуфлируют их природу. Разбиваемся на две группы, предложил я. Астрофизик Анна Мейснер, биолог Елена Витковская, астроинженер Алексей Кастор, астроботаник и медик Иван Комнин, штурман Фома Михайловский продолжают на «Икаре» изучение Кремоны-4. Остальные четверо, разведочная группа астроинженера Гюнтера Менотти, вместе со мной, на «Гермесе» уходят на соседние планеты. Сегодня, оглядываясь, я вижу, что допустил просчет. Что-то нехорошее появилось среди экипажа, я почувствовал перемену, но игнорировал ее — общая работа заставит забыть о неудачах, думал я тогда, и ограничился тем, что поставил каждому деловое задание.

Так началось наше путешествие на Кремону-5 и дальше, к звезде. Нет, я не буду описывать вам ту экспедицию, гораздо полней о ней можно узнать в наших отчетах. Но о чувствах, которые тогда нас одолевали, хочу поведать. Кремона-5 повторяла Кремону-4, но как бы на ранней стадии. Таинственная сфера уже тоже окружала ее — и под ней она тоже являлась иной, чем виделась издали. «Как бы под защитным колпаком, предохраняющим от любопытных взглядов и нежелательных посещений», твердил все злее Гюнтер, уверовавший, что и сфера эта, как и все остальное, вызывающее недоумение, искусственное изделие, а не стихийная игра природы. Благодатные условия жизни не только не уступали условиям на Кремоне-4, но и превосходили их — звезда светила здесь ярче, растительность была пышней, а вода походила на питательный бульон. «Суп густой консистенции», оценил Петр одно из морей. Но питаться было некому. Еду приготовили, подали на стол, но не пригласили поглощающих ртов. Микроорганизмы, небольшая табличка простейших — вот и все, что нашел Петр. Кремона-5 только начинала свой биологическую историю.

Зато усыпальницей для пришельцев она успела стать. Кремона-5 была мастерской и стартовой площадкой космических кораблей. Еще верней было бы назвать ее массовым кладбищем. Трудно передать чувство, с каким мы осматривали сотни звездопарусных судов, они встречались во множестве мест — где недостроенные, где разбитые, ни одного годного к вылету. «Те, что могли лететь, улетели: поврежденные возвращались обратно, если не погибали после вылета», такова была наша оценка. Первые найденные корабли возбудили ликование, мы радовались, что совершили важное открытие, нашли новую техническую цивилизацию, круг друзей человечества теперь расширится. Но радость гасла, превращалась в смятение, смятение становилось печалью — найденной высокой цивилизации больше не существовало, она была в далеком прошлом. Конечно, мы находили кремонцев — и немало, — но скелеты, а не тела.

Мы полетели дальше, на ближние четыре планеты Кремоны — четыре сожженных беспощадной звездой каменистых шара, лишенных даже намека на жизнь. И снова здесь мы находили остатки кораблей кремонцев, поплавленные, раздавленные, сами ли опустившиеся в пекло или затянутые им — неведомо.

На «Икаре» мы обсудили результаты поиска. Докладывали Гюнтер и Хаяси, одни факты, никаких заключений. Гюнтер намеренно держался сдержанным, а у Мишеля сдержанность в натуре. Я не поклонник тощей фактологии, не сторонник и длинных логических вывязываний, любимого занятия Елены. У меня сложилось определенное мнение, и я его высказал. На Кремоне-4 в прекрасных условиях жизни когда-то развилась цивилизация кремонцев. Им захотелось превратить благоденствие в блаженство — и они преуспели в этом. Для защиты от внешней опасности создали таинственную камуфляжную сферу, отменили страдания и муки. Правда, преодолеть естественный круговорот жизни было выше их сил, и на Кремоне-4 одни организмы служат пищей другим, зато процесс этот происходит без боли, отчаянья, страха, ярости. Выражаясь по-старому, кремонцам удалась революция чувств, они упразднили все отрицательные эмоции. И если лев пожирает ягненка, то делает это благодушно и в вольное от пищеприятия время тот же лев мирно покоится рядом с ягненком. А ягненок, теряя жизнь, не теряет ощущения блаженства. По завершении райского распорядка на родной земле, кремонцы вздумали освоить и другие планеты своего звездного мирка. Их погнал наружу бес экспансии. Начинается эпоха звездостроения. Но они не стали выдающимися космическими инженерами. Их корабли примитивны, на протяжении тысячелетий все снова воспроизводится одна и та же модель — огромные, парусовидные приемники лучистой энергии Кремоны, которые затем, вдали от генерирующей энергии звезды, могут стать источником двигательной силы. Иначе говоря, звездолет кремонцев должен подлететь поближе к звезде, нахвататься ее жара и лишь потом пуститься в межзвездное плавание. План не удался. Катастрофы стали правилом. To пережигали приемники, то перенапрягали накопители, и те взрывались, сказывались и недоработки отдельных узлов и деталей. Звездоплаватели погибали в космосе, падали на ближние планеты или носились вечными мертвецами в космосе, вроде того, что нам встретился. Можно, однако, думать, что часть кремонцев ушла, вероятно, когда-нибудь откроют их следы в других местах. Погибнуть весь народ не мог. Значит, эвакуировались, покинули свою благолепную обитель. Возможно, в конце концов изобрели и более удачные звездолеты, способные на далекие походы.

У нас на «Икаре» была традиция — дискуссии исчерпываются выяснением мнений. Никакой запальчивости, никакого навязывания своих взглядов. Расхождение оценок — да, препирательства — нет. Мы достаточно уважали друг друга, чтобы не доказывать, что оппонент чего-то не понял, не усвоил, не постиг, не проник — в общем, разбирается плохо. Но новый дух, возникший на Кремо-не-4, стал все явственней показывать себя. Мои отнюдь не излишне смелые аргументы вызвали раздражение. Елена еще сдерживалась, Анна опустила голову, чтобы я по глазам не понял, как глубоко она не согласна, Иван покраснел и нервничал, и если бы первым не взорвался Гюнтер, в дискуссию ринулся бы он.

— Нет! — закричал Гюнтер. Его сдержанности хватило только на короткий доклад. — Ты чудовищно далек от истины, Арн. Нельзя всех мерить по себе. Ты в аналогичной ситуации поступил бы так-то, стало быть, и кремонцы действовали так — вот твоя аргументация. Ты не понял главного. Кремонцы — самоубийцы! Их гнал не бес экспансии, но дьявол отчаяния. Они сознательно устремились к гибели.

— Самоубийцы? — переспросил я, порядком удивленный.

Он запальчиво повторил — да, самоубийцы. Безмерное благолепие довело их до тошноты. Они возненавидели свою благоустроенность, свое вечное довольство, свой чудовищно завершенный быт, где не оставалось чего-либо желать. Но они сохранили разум, а разум беспокоен, разум ищет, разум восстал против тупого благоденствия. Сам разум создавал его, это райское блаженство, и пока рая не было, было стремление достичь его. Но на вершине осталось безделье: полная удовлетворенность, отмена всего, что могло тревожить или вызывать желание. Пути вперед уже не было. Но и назад не стало!

— Ты хочешь сказать, что кремонцы не могли возвратиться в прежнее бытие?

— Да, Арн, именно это! Их трагедия в том, что благолепие на Кремоне осуществляется ныне автоматически. Они основательно поработали, чтобы достичь счастья, ставшего горем. Разве гибель экспериментальных животных произошла от злого умысла мыслящих жителей? Нет! Они погибли, ибо какие-то поля, генерируемые страхом и свирепостью, враждебны созданному здесь могучему полю святости. Планета существует самостоятельно, самодовлеюще, так бы это назвал ученый старой школы, она активно противодействует всему, что — не она. В ней могучий потенциал самосохранения. И кремонцы, попав в эту западню, изнемогли в борьбе с созданным ими чудовищем вечного довольства и вечной ясности. Древний поэт презрительно сказал: «Кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп». Они не были глупы и поняли, что судьба им — стать блаженными идиотами. Было от чего впасть в отчаяние! Вдумайся и в то, Арн, что даже покончить с собой на Кремоне-4 невозможно, при этом ведь надо испытать отрицательные эмоции, а все отрицательное ликвидировано. И говоря об отчаянии, о горе, я подразумеваю мысли, а не чувства. Преодолеть печальные суждения, интеллектуальную грусть не хватит всей мощи райских энергетических полей Кремоны-4. Кремонцы интеллектуально изнемогли, интеллектуально впали в отчаяние, интеллектуально, а не эмоционально возненавидели свою жизнь. Это предохранило их от идиотизма, но попело на гибель. Они всем народом пошли на самоуничтожение. Вот почему они не стремились к техническому совершенству своих кораблей, они, уверен, могли создать и такие, но зачем? И парусный космический рыдван способен стать катапультой, бросающей из вечного довольства в вечное небытие, а большего и не требовалось.

Очень бы я погрешил, если бы не упомянул, с каким мрачным вдохновением Гюнтер излагал свою теорию. Его лицо горело, глаза пылали, он уже практически применял знания, добытые при разработке взглядомера, только мы об этом не догадывались — и два хмурых света, бившие из его глаз, действовали прямо-таки жутко на всех. Один Хаяси выглядел спокойным, и я попросил Хаяси высказаться.

— Я согласен и не согласен с обоими, — сказал он мягко. — И хоть не люблю выходить из области фактов, сейчас позволю это себе, ибо Арн и Гюнтер сдобрили добытую информацию жгучим перцем своих фантазий, а это неубедительно. Мне не нравится теория экспансии Арна и теория самоубийства Гюнтера, все остальное правильно.

— Получается, Мишель: плюс отвергается, а минус не принимается. Что остается? Нуль! Вот и вся информация, — сострил Иван.

— Остается живой разум, восставший против препарирования эмоций! — невозмутимо отпарировал Хаяси. — По-моему, кремонцы — общество, впавшее в тоску. Они возжаждали перемен, но убедились, что на планете ничего не изменить, тут я присоединяюсь к Гюнтеру: Верно, что они лихорадочно рвались наружу. Но не погибнуть — обрести новое бытие! И не усовершенствовали свои корабли не потому, что не хотели, просто не сумели — возможно, не понимали, что они примитивны: зловещая благоустроенность Кремоны ослабила и самокритичность разума. Вероятней всего, большинство их погибло еще в границах своей звездной системы, но не удивлюсь, если какая-то часть вырвалась в иные звездные районы. Решение даст только опыт.

Гюнтер снова взорвался.

— Хорошо, опыт! Но разве опыт не говорит, что не только кремонцам, но и людям здесь грозит опасность? Пока не установлен механизм охраны планеты, мы сами можем стать ее жертвой! Адское местечко! Предки говорили, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Я добавлю: а внешность ада смахивает порой на внешность рая.

— Что ты хочешь, Гюнтер? — спросил я.

— Хочу побороться с планетой! Для начала поставить ей несколько каверзных вопросов и послушать ее ответы.

— Вряд ли удастся. Я послал ротонограмму на Латону с докладом об осмотре внутренних планет, и надеюсь, что Марек, удовлетворенный, разрешит нам вернуться на базу. Мы поисковики, а не штатные исследователи. Пусть другие экспедиции займутся Кремоной. Конечно, — добавил я, чтобы не выводить из себя Гюнтера, — я бы разрешил тебе поспрошать планету, если бы мы скоро не возвращались на базу.

Ночью дежурил Хаяси. Все шло нормально. Хаяси сказал после рапорта об отсутствии происшествий:

— Арн, не уверен, что анализ душевного состояния экипажа входит в обязанности дежурного, но хочу обратить твое внимание, что Гюнтер правдиво уловил тревожную новость: планета плохо действует на нас. Она незримо ломает нас в свою сторону, а наша психика сопротивляется. Предвижу взрывы. Все возбуждены, все чего-то ждут.

— Все ждут возвращения — и только его я предвижу, Мишель. Не сочти меня легковесным. Подавление живых чувств угнетает не одного Гюнтера. Но до разлада не дойдет, мы раньше вырвемся из дурманящих полей планеты.