"Вопрос — ответ" - читать интересную книгу автора (Сваруп Викас)

ПЯТЬСОТ ТЫСЯЧ РУПИЙ: СОЛДАТСКАЯ ИСТОРИЯ

Сирена воздушной тревоги завывает по вечерам в половине девятого — по ней уже можно сверять часы. В чоуле неизменно поднимается жуткая суета. Местные старательно следуют инструкциям, которые возвещались через громкоговоритель в течение целой недели, предваряя начало войны. Отключить свет, перекрыть газ, отсоединить все приборы, закрыть за собой дом, аккуратно выстроиться в очередь и проследовать в бункер.

Убежище расположено прямо под зданием школы — просторный квадратный зал с приглушенным освещением. Под ногами пылится линялый красный ковер, из обстановки — лишь несколько расшатанных стульев и старый железный стол, на котором пристроился четырнадцатидюймовый телевизор. Внутри довольно жарко, душно и тесно; впрочем, это для нашей защиты, поэтому грех жаловаться. Хотя ходят слухи, что убежище в Пали-Хилл оснастили телевизором, кондиционером и подушками фирмы «Данлопилло».[76]

Сгрудившись перед экраном, местные жители включают канал новостей. Оглядываюсь по сторонам: надо же, почти весь чоул в сборе. Гокхейлы, Нене, Бапаты, мистер Уагле, мистер Кулкарни, миссис Дамле, мистер Ширке, миссис Барве… Не подошел только мистер Рамакришна. Управляющий, должно быть, приводит в порядок свои квитанции, меняет перегоревшие лампочки, чинит перила и протекающие краны.

Первым делом передают рекламу. Спонсоры этой войны — зубная паста «Мать-Индия» и чай «Джолли». Затем начинается речь премьер-министра. «Наши войска наступают, и полный разгром противника — дело считанных дней. Будем сражаться до победного конца! — звенящим голосом провозглашает глава правительства. Раз и навсегда остановим терроризм. И голод. И нищету». Премьер призывает зрителей щедро жертвовать в Солдатский благотворительный фонд.

На сцену выходит юная актриса и повторяет все, что мы уже слышали, только в более звездной манере. Женщины разевают рты от изумления. «Какая молоденькая! — переговариваются они. — И какая красивая! Интересно, из чего пошито ее сари: шелк это или шифон? А кожа-то, кожа! Чистая, гладкая, словно атлас. Да уж, этой прелестнице ни к чему кремы от морщинок».

Мужчины между тем кипят от злости. «Довольно бед принесли нам эти мерзавцы! — сердятся они. — Сколько можно терпеть? Пора бы уже сровнять Пакистан с землей».

Мистер Уагле — наш эксперт по военным вопросам. Будучи университетским преподавателем, он самый образованный человек во всем чоуле. «У пакистанцев есть ракеты и атомные бомбы, — поясняет мистер Уагле. — Вот почему нам приходится прятаться в бункере: для защиты от радиации. Только на самом деле никого это не спасет. От взрыва, — говорит он, — вода превратится в воздух. Воздух станет огнем. Солнце померкнет. На небе вырастет гигантское облако в виде гриба. И все мы умрем», — зловеще заключает лектор.

Однако нелегко вообразить смерть, когда вам от роду двенадцать лет, как мне и Путулу, а то и десять, как Дханешу и Салиму, и к тому же на вашем веку это первая война. Восторг и любопытство разжигают наши сердца, и мы плотнее садимся перед экраном, завороженные кадрами боевых действий.

Чихать нам на таинственную и непонятную радиацию. На свете есть вопросы гораздо интереснее. Например.

Сколько шума наделает атомный взрыв?

А мы успеем разглядеть реактивные самолеты над крышами домов?

Это что же, будет, как в Дивали?

И наконец: хорошо бы ракета упала рядом с нашим чоулом!

Третий вечер войны. Жизнь в убежище движется по накатанной колее. Женщины наловчились заниматься хозяйством прямо здесь, чтобы не терять времени. Садятся тесной группой, режут к ужину картошку и помидоры, вяжут кофточки, перебирают чечевицу, отбирают из подпорченных пучков шпината и кориандра еще свежие листья и делятся последними сплетнями. «Вы слышали? Миссис Госвами купила новый двадцатипятидюймовый телевизор. Бог знает, откуда у них такие деньжищи! Похоже, мистер и миссис Бапат опять ночью подрались. Шуму-то было, на весь чоул! Видели последний выпуск „Старбест“? Представляете, говорят, Армаан Али голубой».

Мужчины внимательно смотрят новости, а потом обсуждают военные слухи. Правда ли, что правительство намерено ввести чрезвычайное положение? Где-то передавали, что Патханкот разбомблен до основания. Погибло много мирных жителей. Мехта узнал из надежных источников, чуть ли не из самого министерства: бензин будут выдавать по карточкам. Лук и помидоры уже вроде бы исчезают с рынка. И лучше запасаться молоком.

У нас, у детей, свои заботы. Мы носимся по бункеру, кричим, визжим и падаем, сталкиваясь друг с дружкой, к немалому огорчению женщин. Играем в «Шпионов», пока не надоест. Затем Путул изобретает новую забаву. Название у нее что надо: «Война и мир». Правила очень простые: делимся на две команды, одну из которых возглавляет индийский генерал, а другую пакистанский, и салим противников. Каждый осаленный считается военнопленным и может быть выпущен только в обмен за «своего». Если это генерал — то в обмен за двоих. Кто наберет больше пленных, те и победили. Тут возникает одна загвоздка. Никто не хочет быть пакистанским генералом. После долгих споров ребята обращаются к Салиму: он ведь мусульманин, какая ему разница? Мой друг сначала отнекивается, но его подкупают за две упаковки жвачки. Тогда я вступаю в его команду, и мы устраиваем индийцам полный разгром.

Всласть наигравшись и устав как собаки, присаживаемся в уголке и начинаем обсуждать войну.

— А что, мне нравится, — говорю я. — Сражения — это здорово. А главное, хозяйка, Неелима Кумари, отпустила слуг на целую неделю из-за комендантского часа.

— Да уж, — соглашается Путул. — И школу закрыли на столько же.

— Вот бы взрослые каждый месяц устраивали войнушку, — поддакивает Дханеш.

— Ну-ка хватит пороть чепуху! — грохочет за нашими спинами.

Подскочив от испуга, мы оборачиваемся. Позади стоит пожилой мужчина на костылях. Высокий и стройный, с тонкой щетинкой усов на строгом обветренном лице, в зеленой армейской униформе со множеством карманов и большим ремнем. Незнакомец сердито смотрит на нас и укоризненно грозит пальцем:

— Не смейте опошлять войну. Это очень серьезное дело. На войне умирают.

Мы лишь теперь замечаем, что у него нет ноги.

Знакомимся. Как выясняется, мужчину зовут Бальвант Сингх, и он лэнс-нейк[77] в отставке. Недавно переехал в наш чоул, живет один, ногу потерял в битве.

Призвав нас к порядку, Бальвант Сингх ковыляет вперед и, не церемонясь, усаживается на стул перед самым экраном.

По телевизору идет прямой репортаж военных событий. Сначала все в зеленоватой дымке. Потом нам показывают заряженную ракетную установку. Боец нажимает на кнопку, полыхает яркая вспышка, ракета уносится в небо. Спустя полминуты вдали загорается желто-зеленый огонь и слышится эхо взрыва.

— Цель уничтожена совершенно, — поясняет армейский офицер, находящийся рядом с установкой.

И ухмыляется. Зубы у него неестественно зеленые. Десять секунд, и новая ракета заряжена. Журналист оборачивается и произносит в камеру:

— Это был наш прямой эксклюзивный репортаж о военных действиях пятой дивизии в секторе Раджастан.[78] Я Сунил Виас, «Стар ньюс», оставайтесь с нами.

Зрителям так и не сообщают, что за цель поражена ракетой, сколько людей при этом погибло, а сколько выжило. Зато на сцену выходит известный певец и с чувством исполняет патриотическую песню.

Лэнс-нейк в отставке встает со стула.

— Разве это война? — презрительно бросает он. — Детские игрушки! Вам скармливают мыльную оперу.

Мистеру Уагле не до шуток.

— А что же такое, по-вашему, подлинная война? — интересуется он.

Бальвант глядит на собеседника с насмешкой: что, мол, взять со штатского?

— Да уж не те сказочки, которые вам показывают. Сражения — это кровь и кишки. Это трупы, это руки, отсеченные вражескими штыками, и ноги, оторванные шрапнелью.

— В какой же войне вы участвовали? — спрашивает лектор.

— В последней из настоящих, — с гордостью отвечает Бальвант Сингх.

— Раз уж вы знаете, что это такое, может, поделитесь с нами? — вступает в разговор миссис Дамле.

— Да-да, пожалуйста, — подхватываем мы. Отставной лэнс-нейк опускается на место.

— Значит, вы хотите знать, что испытывает человек во время истинной битвы? Хорошо, я расскажу одну историю. О тех четырнадцати овеянных славой днях, когда мы одержали самую знаменитую победу над Пакистаном.

Все тут же собираются вокруг него, глядя на старика широко распахнутыми глазами, точно внучата на любимого дедушку.

Как только Бальвант начинает говорить, его усталый взор подергивается мечтательной, рассеянной дымкой, как у бывалого человека, припоминающего далекое прошлое.

— Шел тысяча девятьсот семьдесят первый — самый судьбоносный год в истории нашей нации…

Слушатели благоговейно затихают. Мистер Уагле отключает звук телевизора. Никто не возмущается. Кому интересны второсортные репортажи по сравнению с рассказом живого солдата, полученным из первых рук?

— Последняя настоящая битва разразилась третьего декабря тысяча девятьсот семьдесят первого года. Знаете, почему я запомнил дату с такой точностью? Именно в этот день, когда объявили войну, мне пришло письмо из Патханкота от любимой жены, которая сообщала, что принесла на свет мальчика, нашего первенца. «И пусть мы сейчас не вместе, — писала супруга, — но мысль о том, что ты сражаешься за родину, наполняет сердце гордостью и отрадой. Горячо молюсь, чтобы небеса сберегли твою жизнь. Возвращайся с победой, я и сын будем ждать тебя».

Не поверите: читаю — и плачу от счастья. Нелегко в такие минуты оказаться в разлуке с семьей, однако я был безумно рад уйти на битву, получив благословение жены, а появление сынишки утроило мои силы.

— Как вы его назвали? — полюбопытствовала миссис Дамле.

— Ну, этот вопрос мы решили уже давно. Думали, если родится девочка, дать ей имя Дурга, а если мальчик — пусть будет Шер. Вот он и стал Шер Сингхом.

— Расскажите про начало войны, — попросил мистер Ширке.

— В ночь на третье декабря, в новолуние, трусливый враг под покровом тьмы нанес упреждающие удары с воздуха на целый ряд наших аэродромов, расположенных в западном секторе. Яростной атаке подверглись Авантипур, Сринагар, Патханкот, Уттарлаи, Джодхпур, Амбала, Агра. И сразу же грянуло массивное наступление на стратегический сектор Чамб на севере.

— Где именно вы служили в то время? — вмешался мистер Уагле.

— Вместе с тринадцатой пехотной дивизией мы угодили в самое пекло, в Чамб. Тридцать пятый батальон сикхов, к которому я относился, как раз послали туда в составе бригады. Однако не мешает объяснить, почему же противник выбрал объектом для нападения простую, казалось бы, деревушку на западном берегу реки Мунавар-Тави. Дело в том, что через нее проходят жизненно важные пути к районам Акхнор и Джауриан. Иными словами, захват Чамба грозил бедой всему государству.

Так вот, примерно в восемь часов пятьдесят минут вечера пакистанцы нанесли троекратный удар по нашему сектору, за каких-то несколько часов уничтожив три пограничных патруля. Чуть ли не все блиндажи в той зоне изрядно пострадали.

Когда разразилось наступление, лично я командовал аванпостом. Противник обрушился на мою заставу с изрядно превосходящими силами. Не забывайте, за рекой Мунавар-Тави у нас оказалось только три батальона, против которых выступила двадцать третья пехотная дивизия Пакистана, группа из ста пятидесяти танков и девять или десять артиллерийских полков — то есть больше, чем по всему Восточному фронту.

Под моим началом тогда служили трое — Сукхвиндер Сингх из Патиалы, Раджешвар из Хошиарпура и Карнаил Сингх из Лудхианы. Последний был нашим любимцем. Высокий, сильный, он говорил рокочущим басом и так заразительно улыбался! Война его не страшила. Карнаил смеялся в лицо лютой смерти. И лишь одного наш храбрый боец страшился всем сердцем.

— Чего же? — интересуется мистер Кулкарни.

— Погребения. Видите ли, ходили слухи, что треклятые пакистанцы не возвращают нашей стороне тела, но сами умышленно хоронят их по мусульманскому обычаю, даже индусов. Набожного и благочестивого Карнаила пугала мысль о том, чтобы пасть в бою и оказаться зарытым в землю на глубину шести футов вместо того, чтобы сгореть на костре. «Обещайте, сэр, — говорил он мне за неделю до начала войны, — что в случае моей смерти позаботитесь о кремации. Ведь иначе душа не найдет покоя и будет скитаться в безднах преисподней целых тридцать шесть тысяч лет!» Конечно, я пытался успокоить его: дескать, рано тебе думать о подобных вещах, но парень стоял на своем, как скала. И так приставал, что я не выдержал и согласился. «Хорошо, — говорю, — будь по-твоему. Если погибнешь, я сделаю все, чтобы твое тело сожгли по всем правилам».

Итак, в ночь на третье декабря мы находились в убежище — Карнаил, Сукхвиндер, Раджешвар и я, когда вдруг начался обстрел…

— В убежище? — перебивает Путул. — А там стоял телевизор?

Солдат смеется:

— Сынок, там было вовсе не так роскошно, как здесь. Ни телевизора, ни ковра. Маленький тесный бункер, в котором едва помещались мы четверо. Зато нас одолевали москиты, а иногда наведывались и змеи. Ну да ладно… — Голос Бальванта становится снова серьезным. — Не знаю, хорошо ли вы знакомы с той местностью. Чамб лежит на равнине, которая, однако, известна своими серыми камнями, да еще саркандой — слоновьей травой, настолько густой и высокой, что в зарослях можно танк укрыть. И вот под покровом ночного мрака из этой травы внезапно явился враг. Не успели мы понять, что случилось, как слева и справа загрохотали минометы. А я, представьте, по-прежнему не видел ни зги. В убежище угодила граната, но мы ухитрились выбраться до взрыва. Разумеется, на каждом шагу нас ждал неистовый шквал пулеметного огня. Тихо, друг за другом, мы продвигались в полной темноте, стараясь вычислить источник яростной стрельбы. Шли долго и почти уже достигли вражеского бункера, откуда велась пальба, когда за моей спиной разорвалась мина. Опомнившись, я увидел: Раджешвар и Сукхвиндер уже мертвы, а Карнаил истекает кровью, раненный шрапнелью в живот. Мне одному повезло отделаться лишь неглубокими царапинами. Конечно, я доложил командиру о понесенных потерях. И сообщил, что нахожусь возле вражеской пулеметной позиции, которая так и поливает гибельным огнем и может нанести огромный урон всему батальону. Офицер обещал послать на помощь второе подразделение. «Главное — как-нибудь нейтрализуйте позицию», — сказал он.

«Прикрой меня, — попросил я уцелевшего товарища. — Придется остановить противника любой ценой».

Но храбрый Карнаил встал у меня на дороге.

«Это самоубийство, сэр!» — запротестовал он.

«Знаю, — возразил я. — И все же кому-то нужно пойти».

«Тогда позвольте мне, сэр», — вызвался боец.

Никогда не забуду его проникновенных слов.

«Бальвант Сингх, — промолвил бесстрашный товарищ, — у вас есть жена. Небеса благословили вас первенцем. А я один как перст. Позади никого. Впереди никого. Возможно, я и так уже умираю от раны. Так разрешите в последний час послужить любимой отчизне. Только помните о своем обещании, сэр».

Не дав опомниться, он выхватил у меня винтовку и устремился вперед. С криком «Победу Матери-Индии!» герой ворвался во вражеский бункер, насмерть заколол штыком троих пакистанцев и прекратил огонь. Но тут пулеметная очередь прошила грудь Карнаила, и на моих глазах он рухнул на землю, сжимая в руках винтовку.

В убежище повисает почтительная тишина. Все мы пытаемся вообразить жестокую сцену той далекой битвы. Кажется, стены еще дрожат от пулеметных очередей и грохота минометов. А Бальвант, откашлявшись, продолжает:

— Наверное, два часа я был не в силах двинуться с места. Командир велел возвращаться, но обещание, данное Карнаилу, все еще звенело в моих ушах. Теперь его тело находилось на вражеской территории. Много ли вокруг пакистанских солдат? Этого я не знал. Зато понимал, что остался совсем один, без товарищей.

Около трех часов ночи пальба совершенно утихла, и наступило мертвое безмолвие. Где-то рядом порыв ночного ветра зашелестел в кронах деревьев. Шаг за шагом я продвигался к проклятому блиндажу, до которого было не больше двухсот футов. И вдруг впереди раздались приглушенные шаги. Сердце громко забилось; я заставил себя прислушаться и поднял винтовку, от всей души надеясь, что стрелять не придется. Ведь яркая вспышка сразу выдаст противнику мое расположение. Стараясь даже не дышать, я внезапно почувствовал, как по спине крадется что-то скользкое, тонкое. Неужели змея? Ужасно хотелось ее стряхнуть, однако страх нечаянно спугнуть врага заставил меня прикрыть глаза и молиться, чтобы тварь не укусила. Прошла целая вечность, прежде чем гадина скользнула вниз по ноге и я мог с облегчением вздохнуть. По спине бежали ручьи соленого пота, плечи ломило. Винтовка оттягивала руки, будто отлитая из свинца. Шаги возобновились и начали приближаться. Силясь разглядеть очертания противника, я всматривался в темноту, но ничего не видел. Смерть бродила поблизости, выискивая жертву. Или я убью первым, или убьют меня. Хрустнула ветка, и ухо почти уловило чье-то слабое дыхание. Что делать? Может, все-таки выстрелить? Или враг по неосторожности выдаст себя? Неожиданно во мраке чиркнула спичка, и в десяти футах передо мной появился мужской затылок. Я тут же вскочил из травы и бросился на пакистанца с обнаженным штыком. Солдат хотел помочиться, но, услышав шаги, обернулся, выронил оружие и умоляюще сложил руки: «Пожалуйста, прошу вас, не убивайте!»

Я спросил: «Сколько вас осталось в этом районе?» «Не знаю. Я отбился от своих и вот пытаюсь вернуться. Пожалуйста, умоляю, пощадите меня», — чуть не плакал мужчина. «С какой стати ты претендуешь на жалость? В конце концов, мы враги». «Да, но я, как и вы, человек, — продолжал он. — Наша кровь, она ведь одного цвета. В Мирпуре меня ждет жена. Всего десять дней назад у нее родилась дочь. Пожалуйста, не дайте мне умереть, не увидев ее личика!»

Как было не смягчиться, услышав такое?

«Знаешь, я тоже женат и тоже не успел подержать на руках первенца, — сказал я противнику. Потом прибавил: — А как бы ты поступил на моем месте?»

Мужчина долго молчал, наконец, запинаясь, выдавил: «Убил бы». «Вот видишь. Мы оба солдаты. Нужно уважать свою профессию. Обещаю одно: мы похороним тебя как полагается». С этими словами я не моргнув и глазом пронзил штыком его сердце.

— Уф!.. Бр-р-р!.. — Миссис Дамле с отвращением передергивается.

Мистеру Ширке тоже не по себе. Он запоздало пытается закрыть ладонями уши Путула, упрекая рассказчика:

— Сдались вам эти подробности! Убийства, кровь… Боюсь, как бы сына не стали мучить кошмары.

— Ха! — фыркает Бальвант. — Война не для слабаков. Юношам пора понять, что дело это очень серьезное. На войне умирают.

— А что было потом? — говорит мистер Уагле.

— Да ничего особенного. Беспрепятственно добравшись до бункера, я отыскал среди вражеских трупов тело товарища, поднял его на плечи и зашагал обратно к своим. Наутро бойца кремировали. — В глазах отставного лэнса блестят скупые слезы. — Узнав о беспримерном героизме павшего солдата, наш командир подал рапорт о том, чтобы Карнаилу Сингху посмертно присвоили МВЧ.

— Что это — МВЧ? — спрашивает Дханеш.

— Маха Вир Чакра, одна из высших воинских почестей в нашей стране, — поясняет Бальвант.

— Да? И какая же самая высшая?

— ПВЧ, или Парам Вир Чакра. Ее почти всегда дают посмертно.

— А вас чем наградили? — не отстает пытливый мальчишка.

Мужчина в армейской форме болезненно морщится.

— За ту операцию — ничем. Но это еще не конец истории. Я не рассказал вам о знаменитой битве у моста Мандиала.

Мистер Уагле смотрит на часы.

— Господи, уже за полночь. Думаю, хватит на сегодня волнений. Комендантский час давно закончился. Пора по домам.

И мы неохотно расходимся.

На следующий день все снова собираются в бункере. Среди нас есть и новенький — Аджай, сын мистера Бапата. Парень только вчера вернулся от бабушки. Вообще-то он еще тот воображала: вечно бахвалится своими игрушками, скейтами, компьютером и целой кучей подружек. Аджай нас просто бесит, но мы помалкиваем. Не ссориться же с пятнадцатилетним громилой, который выглядит на все семнадцать. Сегодня он приносит с собой небольшой блокнот. Говорит, это специальная «книжка для автографов».

— Вот здесь расписался сам Амитабх Баччан, — с гордостью сообщает Аджай, показывая нам, ребятам, какие-то каракули. — Здесь — Равина, тут — знаменитый бэтсмен Сачин Малванкар…

— А это что? — Дханеш тычет пальцем в самую неразборчивую темную закорючку.

Хозяин блокнота задумывается и с глупым видом брякает:

— Ну, это моя мама ручку расписывала.

Путул тоже кое-что принес — не книжку для редких автографов, а самую обычную учебную тетрадку. Отец ему строго-настрого велел заниматься, несмотря на то что школа закрыта. Теперь бедняга должен каждый день писать сочинения. Тема сегодняшнего задания «Моя корова», хотя никакой коровы у нашего приятеля отродясь не водилось. По телевизору показывают пресс-конференцию важной военной шишки.

— Воздушные вражеские атаки на наши аэродромы в Амбале, Горакхпуре и Гвайлсре успешно подавлены. Индийские войска уже заняли Багхлу и Рахимьяр-Хан. Передовые посты пакистанцев, расположенные в Бхавалпуре и Навабшахе, полностью уничтожены, а выступ Шакаргарх целиком перешел в наши руки. В секторе Чамба наши солдаты отбили атаку противника, прорывавшегося к мосту Мандиала.

Мы слушаем — и визжим от восторга. Все хлопают в ладоши, пожимают друг другу руки.

Бальвант Сингх сидит, как и прежде, перед самым экраном.

— Значит, опять Мандиала… — говорит бывалый солдат, покачав головой. — Видно, пакам не суждено учиться на собственных ошибках.

Похоже, он ожидает вопроса о той самой битве, однако никто не клюет на наживку.

А в телестудии разворачивается дискуссия. Несколько экспертов обсуждают ход войны. Бородатый мужчина в очках произносит:

— Пакистан, как известно, владеет примерно четырьмя десятками ядерных боеголовок. Достаточно сказать, что атомная бомба на пятьдесят килотонн, сброшенная над городом с плотностью населения в двадцать пять тысяч жителей на квадратный километр, способна уничтожить четверть миллиона человек. А если применить эти цифры к Мумбаи, где…

— Вода станет воздухом, — хмурится мистер Уагле. — Воздух превратится в пламя. На небе вырастет облако-гриб. И все мы погибнем.

Мистер Кулкарни встает и решительно выключает звук.

— Зачем нагонять на себя тоску? Давайте лучше послушаем героическую историю нашего соотечественника. Бальвант-джи, вчера вы упоминали сражение у моста Мандиала. Пожалуйста, расскажите о нем.

Мужчина в армейской форме приободряется, словно только и ждал вопроса. Первым делом он потягивается и расправляет свои рукава. Потом чешет обрубок ноги, разворачивается на стуле так, чтобы смотреть нам в глаза, и начинает:

— На берегу Мунавар-Тави есть очень высокий эскарп, называется он Мандиала-Норт. Сюда-то враг и направил удары третьего и четвертого декабря, а так как индийских войск именно там почти что не было, пакистанцы без особых усилий смели наши посты и двинули танки с пехотой дальше, на мандиальскую переправу, где рядом с Девятнадцатым десантным отрядом стоял наш славный Тридцать пятый батальон сикхов.

К тому времени стало ясно, что главная цель противника — захватить мост через реку, после чего нам пришлось бы оставить Чамб и западный берег Тави. К полудню четвертого декабря мы принялись укреплять позиции. Для начала подтянули эскадрон Двадцать седьмого бронетанкового полка, затем командование выслало на помощь из Акхнора Тридцать седьмой отряд. Предполагалось, что вместе мы нанесем контрудар и отвоюем Мандиала-Норт. Но тут нежданно грянула беда. Не успели мы воссоединиться, как вражеским артиллерийским снарядом убило командира Тридцать седьмого отряда. Оставшись без главного, бойцы смешались и сумели достичь Тави лишь поздно ночью. В итоге их направили на восточный берег. Таким образом, к наступлению темноты мандиальскую переправу охраняли только Девятнадцатый десантный отряд и Тридцать пятый батальон сикхов при поддержке Тридцать первого бронетанкового разведывательного формирования, которое удерживало Мандиала-Саут.

Около трех часов ночи на пятое декабря два пакистанских батальона — Шестой и Тринадцатый — ринулись в яростное наступление через Тави. Они явились к нам с американскими танками «Паттон» и китайскими «Т-пятьдесят девять» под гул рокочущей канонады. Истребители противника с оглушительным ревом атаковали наши силы на бреющем полете, осыпая землю смертельным дождем из тысячефунтовых бомб. Повсюду пылали танки, гремели снаряды, а вражеские броневики надвигались на нас подобно гигантским стальным насекомым, раздвигая заросли высокой слоновьей травы. Всего лишь за пятьдесят минут ураганный огонь основательно повредил наши позиции. Тринадцатый батальон сразился с Двадцать девятым подразделением и одержал победу. Пакистанцы продолжали наступать и захватили плацдарм номер триста три, убив нашего командира. Оборона этого объекта была доверена Тридцать пятому батальону сикхов, однако, к несчастью, некоторые из моих товарищей не следовали зову долга. Дрогнув перед артиллерийским шквалом неприятеля, они попросту бежали. А враг, овладев плацдармом, начал подтягивать резервы, дабы тронуться дальше и, главное, усилить позицию перед мандиальским мостом. С первыми лучами рассвета противник осадил и взял мост. Нам оставалось уповать лишь на чудо… Никто не даст мне воды?

Бальвант Сингх — прирожденный рассказчик. Он умело подчеркивает голосом важные слова, знает, где именно сделать паузу, и просит пить как раз тогда, когда все мы, разинув рты, ждем продолжения.

Кто-то спешит принести ему пенопластовую чашку с водой. Слушатели в нетерпении вытягивают шеи. Сделав один глоток, лэнс продолжает:

— И тут к нам из Акхнора лично приехал командующий Триста шестьдесят восьмым соединением. По прибытии он обнаружил картину полной разрухи и крайнего смятения. Солдаты покинули поле битвы, спасая собственные шкуры. Земля превратилась в изрытый воронками пустырь; среди бесчисленных обломков и мертвых тел горели наши танки. Повсюду гремели выстрелы. Волны Тави побагровели от крови бойцов. Это была сущая преисподняя. Не то, что показывают по телевизору: нажимаешь кнопочку, запускаешь ракету, и можно спокойно пить чай.

Увидев меня, командующий сразу спросил: «Что происходит, Бальвант Сингх? Куда подевались ваши люди?»

«Сожалею, сэр, — с тяжелым сердцем ответил я, — однако многие спаслись бегством, дезертировав с поля боя. Они не смогли устоять перед напором превосходящих сил Пакистана. Мы потеряли три танка и большую часть людей».

«Если все станут рассуждать подобным образом, — произнес офицер, — как же мы победим в этой войне? — Он вздохнул. — Думаю, положение безнадежно. Придется отступать».

«Сэр-джи, — немедленно возразил я, — девиз нашего батальона: „Мы будем биться до победы“. И я не сдамся без боя».

«Вот это по-нашему, Бальвант!» — Командующий похлопал меня по спине и приказал сплотить оставшихся солдат.

Он даже поставил вашего покорного слугу во главе целого взвода, командир которого также бесстыдно сбежал. Наш батальон получил задание немедленно наступать и отбить мост. Одновременно с нами к бою готовились рота Дельта отряда гуркхов[79] и уцелевшие танки Тридцать первого бронетанкового формирования.

Утром закипела пальба из орудий и пулеметов. Мандиальская переправа превратилась в бурлящий адский котел. Вокруг все горело, взрывалось и содрогалось. Снайперские пули свистели прямо над головами, орудия вели беспрерывный смертельный огонь, вражеские воздушные силы ревели в небе, со всех сторон грохотали бомбы, а мы поднялись из укрытия с винтовками наперевес и ринулись навстречу пакистанцам. Много их полегло, заколотых нашими штыками в кровавом ближнем бою. Воздух сотрясал боевой клич сикхов: «Jo Bole So Nihal, Sat Sri Akal!»[80] Эта храбрая вылазка настолько смутила противника, что удача начала поворачиваться в нашу сторону, и мы принялись оттеснять неприятеля.

Тогда враг надумал переправить через реку танки; до сих пор они оставались на другом берегу. Стоило броневикам пересечь Тави, и мы оказались бы в самом невыгодном положении. Важно было не дать им пройти по мосту. В действие вступили наши «Т-пятьдесят пять» из Двадцать седьмого бронетанкового полка и Тридцать первого разведывательного формирования. Поначалу индийские силы браво сопротивлялись натиску пакистанцев. Но вот проклятые «Паттоны» выкатили на мост, и двое из наших бойцов, покинув машины, бежали прочь.

Не знаю, что на меня накатило. Я просто кинулся к оставленному танку, откинул крышку люка и прыгнул внутрь. Кое-что я слышал об этой технике, хотя еще ни разу не ездил на ней. Потребовалась пара минут, чтобы разобраться с управлением, и вот мой «Т-пятьдесят пять» поехал. Разумеется, он тут же попал под нещадный обстрел пакистанцев, засевших в укрытиях. Неприятель рассчитывал, что шквальный огонь остановит меня, но я упорно ехал прямо на вражескую траншею, пока эти трусы не повыскакивали оттуда и не пустились в бегство. Правда, один из них попытался было залезть на мою броню. Тогда я попросту развернул тяжелую башню, и стомиллиметровый ствол смахнул вооруженного солдата с корпуса, как муху с молока. Тем временем наши прочие танки вели прицельный огонь по противнику. Через двадцать минут на поле боя остался последний «Паттон», и ваш покорный слуга решил не дать ему уйти. В самом начале погони мы сильно столкнулись. Мой танк загорелся, однако поддаваться страху было некогда. Убедившись, что пушка по-прежнему действует, я продолжал преследование и, приблизившись на пятьдесят ярдов, наконец выстрелил. Вражеская машина замерла, потом откатилась назад и неуверенно завертелась, точно пьяница перед баром. А через секунду «Паттон» исчез в ярких клубах пламени.

Добравшись до рации, я сообщил командующему: «Восемь танков противника уничтожено. Ситуация под контролем».

Мандиальский мост почти что был у нас в руках. Хотя, оставшись без боемашин, пакистанцы быстро утратили пыл, кое-какие очаги сопротивления уцелели. В районе переправы все еще вели стрельбу неприятельские минометы и пулеметы. А главное, над мостом по-прежнему реял вражеский флаг. Я понял, что должен сорвать его любой ценой. Голова немилосердно гудела после того столкновения, тело покрывали кровавые ссадины от летающих тут и там железных осколков, но Бальвант Сингх дюйм за дюймом приближался к бункеру пакистанцев. Повсюду в обожженных воронках и черной грязи были раскиданы трупы. Блиндаж окружала спутанная колючая проволока. Подобравшись к цели на десять футов, я быстро метнул гранату. Взрывной волной из укрепления выбросило три окровавленных мертвых тела. Впрочем, один солдат остался в живых. Надо было стрелять немедленно! И тут винтовку заело. Противник заметил мое замешательство, торжествующе усмехнулся и нажал на курок. Левую ногу обожгло градом пуль. Я как подкошенный рухнул на землю. А враг прицелился прямо в сердце. Мысленно возношу молитвы, готовясь принять неминуемую гибель, однако в следующий миг вместо оглушительного грохота звучит сухой щелчок. У пакистанца закончились патроны. «Narai Takbir — Allah О Akbar!»[81] — закричал он и бросился на меня с обнаженным штыком. «Джай Хинд!»[82] — ответил я и ловко увернулся от нападения, после чего забил противника насмерть прикладом винтовки. Наконец-то путь свободен! Сорвав неприятельский флаг, я заменил его нашим родным триколором. Минута, когда он забился на ветру там, над мостом Мандиала, останется самым счастливым воспоминанием моей жизни. Хотя за несколько мгновений до нее я потерял ногу.

Бальвант Сингх умолкает, и мы замечаем, что он плачет.

Наверное, с минуту никто не двигается с места. Затем Путул подходит к рассказчику и протягивает свою тетрадь. Лэнс утирает слезы.

— Что такое, ара?[83] Я не стану решать за тебя задачки.

— Нет, не надо, — мотает головой мальчишка.

— Тогда зачем это?

— Вы мой герой, и я хочу ваш автограф.

Все хлопают в ладоши.

А Дханеш повторяет вчерашний вопрос:

— Чем же вас наградили за ту битву?

Мужчина в армейской форме выглядит так, словно его затронули за больное место.

— Ничем, — отвечает он с горечью. — Из нашего батальона только двоим дали МВЧ, двоих удостоили Вир Чакра, трое моих товарищей получили медали, да еще в Джауриан открыли мемориал в нашу честь. Ну а меня, Бальманта Сингха, не внесли даже в список достойных награды. Никто и нигде не признал моей доблести. — Он тяжело вздыхает. — Однако не стоит грустить. Когда я вижу, как пылает костер у памятника Неизвестному солдату возле Амар Джьоти,[84] моя душа находит успокоение и радость. Знаю, ведь он горит и для людей, подобных мне. — Бывший военный впадает в лирическое настроение и на память читает строчки на урду: — «Внезапно мы явились в этот мир, и так же, вдруг, уйдем отсюда. Давайте же, пока мы здесь, творить великие дела. Пусть даже их не вспомнит этот род — потомки позабыть уже не смогут».

Убежище снова погружается в тишину. Неожиданно миссис Дамле начинает петь: «Sare jahan se achcha Hindustan hamara…»[85] Очень скоро все присоединяются к ее патриотическому порыву. Не знаю, что находит на нас, подростков. Не сговариваясь, мы устраиваем стихийный парад — выстраиваемся в шеренгу и маршируем перед Бальвантом Сингхом, салютуя храброму солдату крепко сжатыми правыми кулаками.

Это была наша война. Это был наш герой.

От избытка нахлынувших чувств мужчина опять плачет.

— Джай Хинд! — восклицает он и, хромая, покидает бункер.

А мы остаемся слушать разрывы снарядов и шорох слоновьей травы, вдыхать полной грудью запахи пороха и близкой смерти.

Мистер Уагле проходит на кафедру, чтобы сделать важное объявление:

— Дорогие друзья! Имею честь сообщить вам, что завтра нас посетит команда работников Солдатского благотворительного фонда, сокращенно — СБФ. Глубокоуважаемый премьер-министр, как вам известно, призывает индийский народ щедро жертвовать в пользу бесстрашных воинов, которые не щадят жизни ряди нашей свободы, чести и достоинства. Надеюсь, у каждого из вас найдется, чем поддержать СБФ.

— А как насчет нового соседа? — выкрикивает мистер Ширке. — Он тоже солдат и нуждается в нашей помощи!

— Точно! Точно! — шумят остальные.

— Вы правы. Но думаю, лучшее, что можно для него сделать, — это добиться, чтобы подвиг Бальванта Сингха, совершенный в тысяча девятьсот семьдесят первом году, оценили по достоинству. Завтра же отдадим работникам фонда меморандум, и все до единого под ним подпишемся.

Нас охватывает восторг. Похоже, и мы сумеем внести посильную лепту в дело героических освободителей.

На следующий день приходят трое. Высокий, коротышка и толстяк. Все — бывшие офицеры. Первый служил на флоте, второй — в армии, третий — в воздушных силах. Коротышка произносит перед нами длинную речь. Он говорит, что солдаты занимаются великим делом. Страна у нас великая. Премьер-министр — великий. Сами мы — тоже великие. Значит, и пожертвования должны быть не менее великими. Тут по кругу пускают корзину, и все опускают в нее деньги. Кто-то кладет лишь пять рупий, а кто-то сотню. Одна из женщин снимает золотой браслет. У Салима за душой ни гроша, и он жертвует свою жвачку, обе новеньких упаковки. Бальванта Сингха сегодня с нами нет: он передал, что неожиданно заболел гриппом.

И начинается допрос с пристрастием.

— А сами-то вы сражались? — пытает мистер Кулкарни армейца, отставного полковника.

— Да, конечно, принимал участие в двух великих войнах: в шестьдесят пятом и в семьдесят первом.

— Где именно вы служили в семьдесят первом?

— В секторе Чамба, который видел немало великих сражений.

— В каком полку, позвольте спросить?

— Великий полк сикхов. Я пехотинец.

— Должно быть, и награды имеете?

— Ну вообще-то мне дали Вир Чакра. Это была великая честь.

— Да, но за что вас удостоили этой великой чести?

— За великую битву при мандиальском мосту, в которой наш батальон совершил по-настоящему великую работу.

— Что же получается? Сами, стало быть, с медалями, а человека, без подвига которого важная переправа так и осталась бы в руках врага, незаслуженно забыли?

— Простите, я не совсем понял. О ком это вы?

— Мы говорим о вашем солдате, который проявил себя героем в семьдесят первом году, в том самом сражении в секторе Чамба. Он даже лишился ноги. Ему должны были вручить Парам Вир Чакра, а он получил только слезы. Послушайте, мы люди гражданские и, наверное, чего-то не понимаем в ваших военных законах и правилах. Однако видим, что здесь допущена вопиющая несправедливость. Нельзя ли разузнать, что можно для него сделать? Отметить достойного человека никогда не поздно.

— И где теперь ваш великий герой?

— Он живет здесь, в нашем чоуле.

— Правда? Великолепно. Я хотел бы оказать ему свое почтение.

Мы сопровождаем армейца, показываем нужную дверь, а сами бродим поблизости. Всем ужасно хочется подслушать, что там происходит.

Из комнаты раздаются громкие голоса, вроде бы даже спор. Потом — непонятный грохот. Минут через десять полковник вылетает наружу, багровый от злости.

— Так вот кому, по-вашему, должны были дать ПВЧ? Да он самый великий мерзавец, какого я только встречал! Будь моя воля, свернул бы его свинскую шею собственными руками!

— Не смейте так выражаться о нашем герое! — возмущается миссис Дамле.

— Это он-то герой? Не смешите меня! Ваш Бальвант Сингх — предатель и дезертир. Стоило начаться волнениям, как он испарился из сектора Чамба, Больше скажу: это самый великий позор на честном имени нашего полка. Четырнадцать лет самого строгого режима, вот что ему светило. Жаль, истек срок давности, а то бы я прямо сейчас упек подлеца за решетку.

— Что вы говорите, полковник? — поражаемся мы. — Как же так? Он дотошно рассказывал нам о той битве… И про потерянную ногу…

— Бессовестная ложь. Хотите узнать его подлинную историю? Она действительно заслуживает жалости. — Армеец поправляет ремень гимнастерки. — Когда началась война, Бальвант Сингх находился не в лучшем состоянии духа. Накануне жена родила ему сына, и солдат буквально сходил с ума, желая повидать семью. Так велико было это стремление, что при первой же заварушке, как только ударили пакистанцы, ваш мнимый «герой» оставил свой пост и трусливо бежал. Вернувшись к себе в Патханкот, он укрылся в доме родных и думал, будто навсегда сможет позабыть войну, однако та не оставила его в покое. Два дня спустя пакистанские воздушные силы атаковали нашу наземную базу в Патханкоте. Самолеты в ангарах совершенно не пострадали, зато две бомбы, каждая весом по тысяче фунтов, угодили в частные владения неподалеку от аэродрома. Как выяснилось, там-то и прятался Бальвант. Жену и младенца убило сразу, сам же хозяин из-за шрапнели остался без ноги.

— Но… Откуда он взял такие подробности?

Полковник брезгливо морщится.

— Не знаю, чего вы тут наслушались, однако двадцать восемь лет — достаточный срок, чтобы начитаться чужих воспоминаний о великой битве. И вот негодяй решил покрасоваться перед простыми гражданами, упиться дешевой славой, потчуя вас россказнями о ложных подвигах. Сказать по правде, встреча с ним совершенно испортила мне настроение. Не самый приятный выдался день. Прощайте.

Покачав головой, армеец уходит прочь в обществе длинного и толстяка. Ну а мы возвращаемся в бункер. Нынешний день и впрямь не из приятных. Интересно, что теперь чувствует Бальвант Сингх? Вечером он так и не спускается к нам.

Наутро его находят в собственной комнате. Бутылка с молоком и свежая газета лежат на пороге нетронутыми. Костыли аккуратно поставлены у стены. Деревянная койка задвинута в угол. В кружке на столике плавают остатки листьев черного чая. Единственный стул валяется перевернутым посреди пола. Бальвант Сингх висит на потолочном вентиляторе. Мужчина все в той же оливкового цвета форме; у шеи болтается розовая тряпка, голова упала на грудь. Безвольное тело вяло покачивается из стороны в сторону. Вентилятор тихонько поскрипывает.

Мигая красными огнями, на место прибывает полицейский джип. Констебли роются в пожитках покойного, переговариваются, машут руками, грубо расспрашивают соседей. Фотограф то и дело щелкает вспышкой. «Скорая помощь» доставляет врача в белом халате. У комнаты Бальванта собирается приличная толпа.

Обитатели чоула наблюдают в молчании, как на каталке вывозят прикрытого свежей простыней самоубийцу. Дханеш, Путул, Салим и я робко выглядываем из-за спин взрослых. Смотрим на труп и тупо киваем головами. Осознание медленно обжигает нас изнутри, наполняя сердца испугом, сожалением и стыдом. Эта война для нас первая, но сегодня и мы все поняли. Сражения — дело серьезное. На них умирают.

Смита невесело хмурит брови. Похоже, солдатская история глубоко затронула ее чувства.

— Где ты была во время войны? — говорю я.

— Здесь, в Мумбаи, — отзывается девушка и тут же меняет тему: — Давай посмотрим следующий вопрос.

Ведущий разворачивается в кресле в мою сторону.

— Мистер Томас, вы правильно ответили на семь заданий и стали обладателем двух лакхов. Интересно, удастся ли вам одолеть наш восьмой вопрос, цена которому — целых пятьсот тысяч рупий. Готовы?

— Готов, — киваю я.

— Итак, задание номер восемь. Как называется высший знак отличия, вручаемый за доблесть, в рядах вооруженных сил Индии? Повторяю вопрос: как называется высший знак отличия, вручаемый за доблесть, в рядах вооруженных сил Индии? Варианты: a) Маха Вир Чакра, b) Парам Вир Чакра, c) Сурья Чакра и d) Ашока Чакра.

Звучит напряженная музыка. Слышно, как под столом громко тикает бомба.

В зале стоит легкий гул. На меня поглядывают с искренним сочувствием. Дескать, жаль земляка-официанта, неплохо играл…

— В, — произношу я, — Парам Вир Чакра.

Прем Кумар поднимает брови:

— Это догадка, или вам известен ответ?

— Мне известен ответ.

— Вы совершенно, на сто процентов уверены?

— Да.

Барабанная дробь достигает наивысшей точки крещендо. На экране загорается правильный вариант.

— Совершенно, на сто процентов верно! — восклицает ведущий.

Зрители от души ликуют. Раздаются подавленные хлопки, крики «Браво!».

Я улыбаюсь. А Прем Кумар — нет. Смита понимающе кивает.