"Вопрос — ответ" - читать интересную книгу автора (Сваруп Викас)

СТО МИЛЛИОНОВ РУПИЙ: УШЩСВУЧ ППФГУ, ИЛИ ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

Еда, Это все, что я способен увидеть, услышать, унюхать, и все, о чем я могу думать на многолюдном и шумном вокзале, где простоял в своей рубашке из чистого хлопка и американских джинсах последние два часа. Если долго не кушать, голод попросту съеживается и умирает. Но если очень долго не кушать — например, как я, со вчерашнего полудня, — мозг начинает выкидывать забавные штуки. Глаза утверждают, будто бы люди вокруг только и делают, что едят и пьют. Нюх обостряется, как у собаки, причем ноздри выслеживают исключительно ароматы чужой пищи. Свежеприготовленные джалеби,[93] пури, качори[94]… Голова кружится! Даже при мысли о чем-нибудь незамысловатом, чего я никогда не любил, хотя бы о сваренном вкрутую яйце, рот переполняется слюной. Шарю в кармане: осталась только счастливая монетка. Правда, лишившись в течение ночи целого состояния, трудно верить в удачу. Облизываю пересохшие губы. Как же убить голод? Избавиться, что ли, от наручных часов за тарелку лепешек с бобами? И тут мой взгляд падает на рекламный щит возле привокзальной столовой. Надпись очень простая: «До М — один километр». Теперь я знаю, где раздобыть еду. Причем бесплатно.

Покинув станцию, пускаюсь на поиски большого красного М. Раз или два поворачиваю не туда, расспрашиваю владельцев местных палаток и наконец обнаруживаю нужную букву в самом сердце роскошной рыночной площади. Нарядные официанты «Макдоналдса» подозрительно косятся на меня, однако выставить не решаются. Нельзя прогонять посетителя в американских джинсах, каким бы помятым тот ни выглядел. Занимаю позицию возле деревянного мусорного ведра с откидной крышкой. Когда никто не смотрит, проворно запускаю руку вовнутрь и достаю как можно больше симпатичных коричневых пакетиков. Потом старательно умываюсь в туалете и выхожу на улицу.

Что же, первая попытка удалась. Присев на скамейку, с радостью набрасываюсь на полуобглоданные кости цыпленка, надкушенный бургер с овощами, жареную картошку и полбаночки «Севен-ап». Любой малолетний бродяжка должен уметь питаться отбросами, без этого быстро протянешь ноги. Знавал я нескольких парней, которые только и потребляли, что вкусные объедки, оставленные в кондиционируемых вагонах «Раджхани экспресс». Были еще и другие — те обожали пиццу «Пепперони», умудряясь найти за вечер семь или восемь отличных кусков, брошенных в мусорный бак возле «Пиццы-хат». Однако и первые, и вторые сходились на том, что легче всего прокормиться на свадьбе. Салим был настоящим докой по этой части. Все просто. Главное — опрятно одеться и надеть приличные туфли. Мешаешься с толпой гостей; родственники невесты полагают, что ты близкий друг жениха, другая сторона думает с точностью наоборот, а ты уплетаешь угощение за обе щеки. Выпиваешь десять или пятнадцать бутылочек газировки, объедаешься закусками, наслаждаешься широчайшим выбором десертов. Если повезет, можно стянуть несколько нержавеющих приборов. Салим натаскал себе почти целый столовый набор. К сожалению, мой друг оставил эту полезную привычку после одной неприятной сцены в Нариман-Пойнт, когда на свадьбе завязалась крупная потасовка. В драке парню щедро влетело и с той, и с другой стороны.

Утолив голод, я отправляюсь изучать окрестности. Прогуливаюсь по многолюдным переулкам, полным рикшей, коров и пешеходов. Любуюсь затейливыми, в старинном стиле, решетками хавели.[95] Упиваюсь волнами ароматов, проистекающих из дверей придорожных лавок, в которых торгуют кебабом, и дхаб[96] для строгих вегетарианцев. Морщу нос, почуяв запахи, исходящие из открытых сточных канав и дубилен. Читаю гигантские плакаты, расклеенные на каждом клочке свободного места: они призывают смотреть новые фильмы, а также голосовать за старых политиков. На моих глазах дряхлые, сморщенные ремесленники в допотопных лачугах корпят над мрамором, выводя причудливые узоры, а молодые продавцы торгуют мобильными телефонами в отлично кондиционируемых демонстрационных залах. Оказывается, богачи в Агре словно две капли воды похожи на своих делийских и мумбайских собратьев, проживающих в домах из мрамора и плексигласа с охраной и сигнализацией. Да и трущобы здесь такие же. Знакомые груды ржавых листов железа безуспешно прикидываются домами; голые ребятишки с распухшими животами плещутся в грязи вместе со свиньями, в то время как усталые матери моют посуду в канавах.

Извилистая пыльная дорога неожиданно выводит к реке. Вода в ней грязная, желтовато-зеленого цвета. Пересохшие берега ясно указывают на то, что дождливый сезон пока не наступил. На беспокойных волнах крутятся щепки и прочий мусор. Окажись я где-нибудь еще, наверняка проследил бы взглядом за тем, куда они поплывут, наклонился бы прочитать отметку об уровне воды и вытянул бы шею, высматривая труп какого-нибудь бродяги, качающийся среди водорослей и пластиковых бутылок. Но только не здесь и не сегодня. Мои глаза приковывает к себе противоположный берег. А там, вырастая из квадратного основания, вздымается блистающий белоснежный купол с плавно изогнутыми, слегка заостренными арками. С четырех сторон к нему примыкают прямые, точно стрелы, минареты. Облитое лучами солнца строение сияет на фоне бирюзового неба подобно луне из слоновой кости, подобно безупречному, но хрупкому алмазу, — нездешняя, неземная картина подлинного изящества. От этой красоты сжимается сердце, перехватывает дыхание и всякие слова замирают в горле.

Спустя целую вечность я обращаюсь к первому попавшемуся прохожему:

— Простите, не могли бы вы сказать, что там за белое здание на том берегу?

Мужчина средних лет глядит на меня как на полного психа.

— Ара, если ты не знаешь, тогда зачем вообще приехал в Агру? Это же Тадж-Махал!

Тадж-Махал. Восьмое чудо света. Я слышал о нем, а вот на картинках видеть не довелось. Облака, проплывая по небу, отбрасывают на гладкий мрамор летучие тени, и я готов бесконечно смотреть, как он играючи меняет свой цвет от нежно-сливочного до бледной охры и алебастра. Недавняя утрата полусотни тысяч рупий, заботы о ночлеге и пище, страх перед полицией — все вдруг теряет значение перед лицом чистейшего совершенства. Решено: если мне и нужно сегодня что-нибудь сделать, так это полюбоваться на Тадж-Махал. Как можно ближе.

Тридцать минут быстрой ходьбы вдоль набережной — и вот передо мной огромные ворота из красного песчаника. Надпись на крупном белом щите гласит: «Стоимость посещения Тадж-Махала: для индийцев — двадцать рупий, для иностранцев — двадцать долларов. Понедельник выходной. По пятницам — бесплатно». Кошусь на циферблат «Касио»: пятница, двенадцатое июня. Похоже, нынче мой день.

Пройдя через металлодетектор, миную внешний двор из того же красного песчаника с арочными воротами — и Тадж-Махал предстает мне во всей красоте и великолепии, ослепительно искрясь в послеполуденной дымке. Осматриваю декоративный сад, фонтаны, широкие дорожки, зеркальный пруд, на глади которого качается прозрачное отражение купола… И только теперь замечаю вокруг себя несметные толпы туристов — молодых и старых, богатых и бедных, местных жителей и иноземцев. Повсюду щелкают яркие вспышки фотоаппаратов, гудят неумолчные голоса, и полисмены со строгими лицами пытаются поддерживать порядок.

Примерно через полчаса бесцельного брожения по Тадж-Махалу я натыкаюсь на группу богатых западных туристов с биноклями и видеокамерами, внимательно слушающих пожилого гида, и как бы случайно подхожу ближе. Указывая на мраморный купол, экскурсовод говорит хрипловатым голосом:

— После того как мы обсудили архитектурные особенности внешнего двора, в котором только что побывали, позвольте немного рассказать вам об истории Тадж-Махала.

Однажды в тысяча шестьсот седьмом году принц Хуррам из царственной династии Моголов прогуливался по делийскому рынку, когда вдруг заметил в маленькой палатке юную девушку, продававшую шелк и бусы. Завороженный ее красотой, молодой человек влюбился с первого взгляда. Однако прошло пять лет, прежде чем они смогли пожениться, Свадьбу сыграли в одна тысяча шестьсот двенадцатом году, когда невесте исполнилось девятнадцать, а жениху — двадцать лет. На самом деле красавицу звали Арждуманд Баку Бегум, но будущий император дал ей новое имя — Мумтаз-Махал. Мумтаз Бегум приходилась племянницей Ноорджахан, жене Джахангира, которая, в свою очередь, доводилась племянницей персидской шахине Билгис Бегум. За восемнадцать лет брака супруги произвели на свет четырнадцать детей. Мумтаз неразлучно сопровождала мужа во всех его странствиях и боевых походах, была верной подругой и мудрой советницей, побуждала оказывать милосердие слабым и нуждающимся. Семнадцатого июня тысяча шестьсот тридцатого года она скончалась от родовых мук в Бурханпуре, всего лишь через три года после того, как принц Кхуррам взошел на престол империи Великих Моголов под именем Шах-Джахана. Уже на смертном одре Мумтаз убедила супруга дать ей четыре клятвы. Во-первых, он должен был воздвигнуть памятник, достойный ее красоты; во-вторых, никогда не жениться; в-третьих, оказывать их детям ласку и доброту; и в-четвертых, каждый год навещать ее гробницу. Кончина дорогой жены безнадежно разбила императору сердце. Говорят, его волосы побелели за одну ночь. Великая любовь заставила Шах-Джахана заняться возведением самой прекрасной гробницы в мире. Строительство началось в тысяча шестьсот тридцать первом году и длилось в течение следующих двадцати двух лет. В работе принимали участие более двадцати тысяч мастеровых и самых искусных художников из Персии, Оттоманской империи, даже из далекой Европы, и вот перед вами удивительный плод их труда. Пленительный Тадж-Махал, который Рабиндранат Тагор назвал однажды «слезой на лице вечности».

Девушка в мини-брючках поднимает руку;

— Простите, а кто такой Тагор?

— О, это знаменитый индийский поэт, получивший Нобелевскую премию. Можно сказать, наш собственный Уильям Уордсуорт.

— Уильям-кто? — переспрашивает туристка.

— Не обращайте внимания. Как я уже говорил, архитектурный комплекс Тадж-Махала состоит из пяти основных элементов. И это: Darvaza (главные ворота), Bageecha (декоративный сад), Masjid, или мечеть, Naqqar Khana (гостиница для путешественников) и наконец — Rauza, то есть главный мавзолей. Усыпальница располагается внутри Тадж-Махала, через минуту мы ее увидим. Я также покажу вам девяносто девять имен Аллаха, начертанных на поминальном камне Мумтаз, и писчий прибор — отличительный знак мужчины-правителя — на камне Шах-Джахана. Согласно обычаю моголов, это всего лишь кенотафии, другими словами, копии настоящих гробов, которые лежат под землей на тех же местах, в сыром и ничем не украшенном склепе. Площадь мавзолея — пятьдесят семь квадратных метров. Высота центрального внутреннего купола — двадцать четыре целых и четыре десятых метра, диаметр составляет семнадцать целых и семь десятых метра, зато наружная оболочка вокруг него достигает высоты в шестьдесят один метр, а с четырех сторон вздымаются сорокаметровые минареты. Вы поразитесь, насколько замысловатым и утонченным было искусство той эпохи, если даже на трех квадратных сантиметрах мозаичного элемента можно насчитать более полусотни самоцветов. Прошу вас также заметить, что все до единого суры Корана вокруг арок написаны одинаковым шрифтом, невзирая на размеры букв.

И помните: перед вами памятник бессмертной любви, способный раскрыть свои тайны лишь тем, кто умеет ценить прекрасное. Квадратное основание Таджа символизирует четыре различных взгляда на прелестную женщину. Главные ворота напоминают вуаль, которую затаив дыхание, нежно и медленно поднимает с лица невесты юноша в первую брачную ночь. Подобно драгоценному украшению, Тадж-Махал переливается огнями даже глубокой ночью, когда бесчисленные самоцветы на беломраморном куполе соперничают со звездами. Утром он розоватый, к вечеру — как молоко, а в полнолуние — золотой. Утверждают, что в этих переменах отражаются разнообразные настроения самой женщины. А теперь я поведу вас в мавзолей. Пожалуйста, снимите обувь и оставьте у порога.

Туристы разуваются и проходят вовнутрь. Я же задумчиво стою снаружи, пытаясь разгадать, какого цвета были капризы Неелимы Кумари.

Кто-то трогает за плечо. С испугом оборачиваюсь: на меня глазеет очкастый иностранец, увешанный всяческими штуками, от портативной видеокамеры до проигрывателя мини-дисков, а также его жена и двое детишек.

— Простите, вы говорить по-английски? — произносит мужчина.

— Да.

— Пожалуйста, не могли вы рассказать немного про Тадж-Махал? Мы туристы. Из Япония. Мы первый время в этот город. Сегодня только прибыть.

Я собираюсь ответить, что сам здесь приезжий, однако не выдерживаю их любопытных, полных надежды взглядов и, подражая серьезному тону экскурсовода, принимаюсь выкладывать все, что запомнил:

— Значит, так, император Кхуррам возвел Тадж-Махал в тысяча пятьсот тридцать первом году для своей жены Ноорджжахан, известной под именем Мумтаз Бегум. Они познакомились, когда невеста торговала в саду подвесками, тут же влюбились друг в друга, но поженились лишь через девятнадцать лет. Потом она дралась вместе с ним на всех войнах и принесла за четырнадцать лет ровно девятнадцать детей…

— Девятнадцать? — смущенно перебивает иностранец. — За только четырнадцать лет? Вы уверены?

— Конечно, — сержусь я. — Бывают же у людей близнецы. Но все равно, во время последних родов Мумтаз умерла — в Султанпуре, шестнадцатого июня. А перед смертью взяла с короля четыре обещания. Первое — построить Тадж-Махал, второе — не бить никогда детей, третье — побелить волосы, а четвертое… забыл. Ну, не важно. Так вот, как вы видите, Тадж-Махал состоит из ворот, сада, гостиницы и гробницы.

Японец энергично кивает:

— Да-да, мы смотреть ворота и сад. А где же гостиница?

Напускаю на себя суровый вид.

— А я не сказал? Настоящая усыпальница спрятана под землей. Значит, все, что над землей, и есть гостиница. Теперь: внутри мавзолея вы найдете гробы императора и Мумтаз, Не упустите шанс посмотреть авторучку с девяносто девятью самоцветами. Да, и на стенах через каждые три сантиметра вы можете прочесть пятьдесят имен Бога. Все стихи на стенах означают одно и то же, хотя и написаны неодинаковым шрифтом. Разве не удивительно? И помните: высота купола — целых сто шестьдесят метров, а минаретов — семнадцать. Кстати, если смотреть на Тадж-Махал под разными углами, получатся разные вуали невесты перед свадьбой. Попробуйте сами. Чуть не забыл: наш великий поэт по фамилии Тагор удостоился Нобелевской премии за поэму, посвященную Тадж-Махалу. Она называлась: «Пощечина на щеке Уильяма Уордсуорта».

— Правда? Ну и ну! Вот интересно. Путеводитель об этом ни слова.

Иностранец поворачивается к жене и тараторит по-японски, будто строчит из пулемета. Затем переводит специально для меня:

— Я говорить моей супруге: хорошо, что мы не брать общественный гид. Это есть очень дорого. А вы нам так любезно все рассказывать.

Мужчина широко улыбается.

— Благодарю вас. Аригато.

Потом кивает и что-то сует мне в руку. Я киваю в ответ. Когда иностранцы уходят, разжимаю кулак. А там хрустящая, аккуратно сложенная банкнота в пятьдесят рупий. И это за пять минут работы!

Теперь я точно знаю две вещи. Мне очень хочется остаться в городе Тадж-Махала, это раз. И второе: быть экскурсоводом совсем даже неплохо.

На землю спускаются сумерки, когда я нахожу в себе силы покинуть беломраморный монумент, уже облитый красноватыми лучами заката. Пора искать ночлег. Попробую обратиться к своему приблизительному ровеснику — тому, что недвижно стоит посреди тротуара в светлой футболке, серых штанах и синих гавайских тапочках, наблюдая за уличной перебранкой.

— Извини, приятель. — Я трогаю его за плечо.

Мальчик оборачивается, и на меня глядят самые добрые глаза на всем белом свете. В этом выразительном карем взгляде чувствуется и дружелюбие, и любопытство, и теплота, и радушие.

— Извини, — повторяю я. — Не знаешь, где тут можно остановиться? Я приезжий.

Парень кивает:

— Йд Ч Нрди Есвсюкк Ыкшщс.

— Не понял? — изумляюсь я.

Никогда не слыхал такого чудного наречия.

— Уйу Нд Ырсц. Йд Ч Нрди Есвсюкк Ыкшщс, — снова произносит он, хлопнув себя ладонями по бокам.

— Боюсь, я не знаю этого языка. Прости, что побеспокоил. Я попрошу кого-нибудь еще.

— Ч сщгкйб, — настаивает мальчишка и, взяв меня за руку, тащит куда-то в сторону рынка.

Можно было бы вырваться, однако у него такие добрые глаза, что я сдаюсь и покорно иду следом. Ходит мой спутник тоже необычно: почти на цыпочках. Узкие запутанные улицы, кривые переулки — такое ощущение, что мы шагаем по лабиринту. Спустя пятнадцать минут передо мной возникает большой особняк. Медная табличка на огромной, обитой железом двери сообщает: «Дворец Свапны». Парнишка отворяет дверь, и мы заходим внутрь. Изогнутая подъездная дорожка ведет к дому через гигантскую лужайку с фонтаном и расписными качелями. Над зеленой травой прилежно трудятся два садовника. Шофер в опрятной униформе наводит глянец на старинный автомобиль «контесса», припаркованный у крыльца. Здешние обитатели явно знакомы с моим загадочным другом: никто не мешает ему вести меня к парадному входу, богато украшенному деревянной резьбой, и нажать на кнопку звонка. Дверь открывает молодая, темная, очень даже миловидная служанка.

— А, это ты, Шанкар, — говорит она моему спутнику. — Ну, чего ты ходишь и ходишь? Прекрасно ведь знаешь, мадам недовольна, когда тебя сюда заносит.

Мальчик показывает в мою сторону.

— Кыб Рбмрд Есырдщд.

Женщина оглядывает меня с головы до ног.

— Ага. Значит, Шанкар привел нам нового жильца? Не думаю, чтобы во флигеле оставались пустые комнаты. Ну ладно, пойду позову мадам.

С этими словами она исчезает в доме. Некоторое время спустя на пороге появляется женщина среднего возраста. На ней дорогое шелковое сари, а еще — тонна золотых украшений. Лицо покрыто слоем косметики. В отличие от Неелимы Кумари эта леди утратила блеск, которым, возможно, и обладала когда-то. Узкие поджатые губы придают ей весьма сердитое выражение, и я с первой секунды проникаюсь неприязнью.

Зато Шанкар приходит в ужасное волнение.

— Ч Щкфч Пифпи, Ыдысяод, — заявляет он, улыбаясь во весь рот.

Мадам даже не замечает его присутствия.

— Кто ты такой? — спрашивает она, пристально разглядывая мою одежду. — И почему пришел с ним?

Под ее холодным взглядом так и хочется съежиться. Надеюсь, туалет в «Макдоналдсе» помог мне принять хоть немного достойный вид.

— Меня зовут Раджу Шарма.

В самом деле, не называть же в этом городе свое настоящее имя. Только не после того, как я убил человека в поезде.

— О, так ты брамин? — Ее глаза становятся еще подозрительнее.

Можно было бы догадаться, темнокожий брамин — это что-то новенькое.

— Ну да. Я впервые в Агре. Вот хотел узнать, нельзя ли здесь остановиться.

— Для жильцов у нас есть отдельный флигель.

Занятно: она использует королевское «мы», говоря о собственной персоне.

— Свободных комнат сейчас нет, но если подождешь неделю, мы что-нибудь придумаем. Это будет стоить четыреста рупий за тридцать дней. Плата — вперед и полностью, в начале каждого месяца. Если тебя устраивают условия, Лайджванти покажет особняк. А уж первую неделю как-нибудь сам выкручивайся.

— Благодарю вас, мадам, — произношу я на чистом английском. — Я готов снять комнату и заплатить четыреста рупий на следующей неделе.

При звуках английской речи женщина еще раз внимательно смотрит на меня. Суровое лицо немного смягчается.

— Может, поживешь пока у Шанкара?.. Лайджванти, проводи новичка.

Собеседование окончено. Даже в дом заходить не пришлось.

Флигель оказывается прямо за особняком. Это североиндийская разновидность уже знакомого чоула. Огромный, мощенный булыжниками двор окружен соединенными между собой жилищами — кажется, их тут около тридцати. Комната Шанкара почти посередине восточного коридора. Мальчик отпирает дверь, и мы заходим. Скудная обстановка, тесная примыкающая кухонька… Совсем как было у нас в Гхаткопаре. Общие туалеты располагаются в самом конце западного коридора. Мыться можно только в центре двора, под струей из колонки, прямо на глазах у всех обитателей флигеля. Лайджванти показывает свою комнатку и ту, куда я вселюсь через неделю.

Она уже хочет уйти, когда я торопливо спрашиваю:

— Простите, но кто этот мальчик, Шанкар? Я встретил его несколько часов назад, рядом с Тадж-Махалом.

Служанка вздыхает.

— Сирота. Мы все к нему очень привязаны. Бедняжка повредился умом и не умеет разговаривать нормально, лепечет какую-то чепуху. Знай себе целыми днями бродит по городу без дела. Наша мадам по доброте сердечной выделяет ему бесплатную комнату и даже дает немного денег на еду. Иначе парня давно бы забрали в лечебницу для душевнобольных.

Не могу поверить. Как же так? Шанкар показался мне довольно смышленым ребенком, разве что с нарушением речи. Пожалуй, насчет хозяйки особняка я тоже ошибся. Женщина, способная помогать несчастному сироте, не может быть настолько злой, насколько выглядит со стороны.

— А ваша мадам? Расскажите про нее, — прошу я. Лайджванти с важным видом придворного историка перечисляет царственных предков своей работодательницы.

— По-настоящему она королева Свапна Деви, но мы говорим: «Мадам» или «Рани-сахиба». Отцом ее был король Раджа Шивнатх Сингх из династии Раторе. Дедом по материнской линии — король Дхарелы (это рядом с Агрой) Раджа Рави Пратап Сингх, первый владелец этого хавели. Когда ей исполнилось двадцать лет, Свапна Деви вышла замуж за сына короля Бхадоби, Кунвара Пратапа Сингха из династии Гаутам, и переехала в фамильный особняк в Бенаресе. К сожалению, молодой принц, ее супруг, скончался на втором году брака, а мадам так и не вышла больше замуж. Королева еще двадцать лет провела в Бенаресе. Между тем ее дед, Раджа Рави Пратап Сингх, тоже умер, и Свапна Деви унаследовала от него этот хавели. Так что последние десять лет хозяйка прожила здесь, в Агре.

— А дети? — интересуюсь я.

Служанка грустно качает головой.

— Нет, у мадам никогда не было наследников. Поэтому она так любит заниматься благотворительностью и устраивать вечеринки. Говорят, она самая богатая женщина в Агре. И уж точно с хорошими связями. Окружной судья и комиссар полиции обедают у нас каждую неделю, так что даже не мечтай обманывать хозяйку насчет ренты. Не заплатишь — мигом вылетишь на улицу. Заруби себе на носу.

Приходит вечер. Шанкар готовит ужин для двоих и уступает мне свою кровать. А сам ночует на жестком каменном полу. От этой невиданной доброты на глаза наворачиваются слезы. Ведь я познакомился с ним четыре часа назад! То обстоятельство, что мы оба сироты, связывает нас крепкими узами сострадания. Узами, которые ценнее дружбы. Важнее братства. И выше всяких слов.

Ночью в Агре идет дождь.

Итак, за неделю нужно было раздобыть четыреста рупий. И я, не теряя времени, бросился копить познания, необходимые на избранном поприще. Заработанные пятьдесят рупий позволяли пройти на территорию мавзолея два с половиной раза. Вместе с десяткой, одолженной у Шанкара, получалось три. Теперь я без устали околачивался возле западных туристов, слушал англоговорящих экскурсоводов и старался твердо запомнить каждое слово и цифру. Особых сложностей тут не возникало — частично потому, что я пристрастился к Тадж-Махалу, словно карманник к набитому автобусу. Или это был голос крови? Мумтаз могла бы вполне оказаться давней прабабушкой моей матери. А неизвестный отец — потомком великой могольской династии. Как бы там ни было, к четвертому дню я набрал достаточно сведений, чтобы пополнить обширные ряды подпольных гидов по Агре. Бродил у главных ворот из красного песчаника и предлагал свои услуги заморским туристам, которые липли к Тадж-Махалу, несмотря на удушающую жару июня. Первыми клиентами стали британские студентки — загорелые, почти не одетые, с веснушками на щеках и дорожными чеками в карманах. Девушки ловили каждое мое слово, не задавали мудреных вопросов, без конца щелкали фотоаппаратами, а потом оставили на чай бумажку в десять фунтов. Уже в обменнике — даже после того, как бессовестный владелец бюро забрал себе целых три процента комиссионного сбора — выяснилось, что я превратился в счастливого обладателя семи с половиной сотен рупий. Почти двухмесячная плата за жилье!

Через неделю я перебрался в отдельную комнату. Однако за эти семь дней успел немало узнать о Шанкаре. Например, убедился, что мальчик не попусту лопочет языком, а говорит осмысленно, то есть понимает каждое свое слово, только нам объяснить не может. И что больше всего моему соседу нравится чечевица с чапатти, а вот капусту и баклажаны он просто на дух не переносит. Да, и еще — мальчика не занимали никакие игрушки. Зато он чудесно умел рисовать. Шанкар мог изобразить по памяти кого угодно, причем с удивительной точностью. А по ночам он, как и я, видел сны о матери. Раза два меня будили его крики: «Мама! Мамочка!» Как ни крути, получалось одно: в глубинах рассудка моего товарища таилась способность произносить нечто большее, чем набор непонятных звуков.

И все-таки жизнь рядом с ним повлияла на мою психику. Помню, однажды мне приснилась высокая молодая дама в белоснежном сари с маленьким ребенком на руках. Ветер сердито выл и закрывал ее лицо прядями иссиня-черных волос. Младенец нежно смотрел ей в глаза и лепетал: «Мама… Мама…» Женщина открыла рот, собираясь ответить, но с ее губ сорвалось лишь: «Ч Щкфч Пифпи, Шзрсо». Сын завизжал и рванулся прочь. Проснувшись, я первым делом проверил, могу ли нормально разговаривать.

Так прошел целый год в Агре. Чего я только не выяснил о Тадж-Махале! Изучил подробности личной жизни Мумтаз — хотя бы то, что четырнадцатого ребенка, при родах которого скончалась императрица, звали Гаухарар. Затвердил назубок бюджет строительства Таджа: государственная казна поставила четыреста шестьдесят шесть килограммов и пятьсот пятьдесят граммов чистого золота, что потянуло по тем временам на шесть лакхов, а полная стоимость сооружения составила сорок один миллион восемьсот сорок восемь тысяч восемьсот двадцать шесть рупий, семь анн[97] и шесть паев.[98] Исследовал разные мнения по поводу того, кто же на самом деле возвел чудо света, и ложные притязания итальянского ювелира Джеронимо Веронео. Услышал миф о втором Тадж-Махале и таинственные слухи о третьей могиле, спрятанной в подземных чертогах. Мог подолгу рассуждать об искусстве pietra dura,[99] использованном в растительных узорах на стенах усыпальницы, и об особенностях сада, устроенного в персидском стиле. Мой беглый английский мгновенно дал возможность хорошего старта. Иностранцы валили ко мне толпами; довольно скоро слава о гиде Раджу разнеслась повсюду. Впрочем, это не значило, что я действительно в чем-то стал разбираться. Ни в коем разе. У меня была информация, но не знания. Экскурсовод Раджу почти не отличался от попугая, который прилежно повторяет чужие речи, не понимая ни слова.

Со временем я научился говорить японским туристам: «Коничива», русским — «Дазведанья», «Мучос грациас» — щедрым испанским толстосумам и «Хауди!» американским лохам. К огромному сожалению, мне так и не встретилось ни единого австралийца, которого можно было бы хлопнуть по спине и сказать: «Здорово, братан! Ща, вооще, такое услышишь про эту понтовую усыпальницу — мама не горюй!»

А главное: в карман потекли денежки. Не то чтобы настоящее богатство, однако хватало заплатить за квартиру, время от времени угоститься в «Макдоналдсе» или отведать пиццы и даже отложить кое-что на черный день. Хотя, пожалуй, для того, кто большую часть своих лет провел под открытым небом, затянутым тучами, «черный день» — понятие растяжимое. И потом я столько уже невзгод натерпелся и так часто вздрагивал, заметив на дороге джип с красной мигалкой: не меня ли хотят забрать за убийство Шантарама, безвестного налетчика или даже Неелимы, — что не видел смысла строить далеко идущие планы. Деньги, как и сама жизнь, представлялись мне скоропортящимся продуктом. Легко достались — легко расстались. Стоит ли удивляться, что скоро я прославился среди соседей как «добрая душа».

Во флигеле обитал весьма разношерстный народ: бедные студенты из дальних деревень, государственные служащие, которые втихаря сдавали внаем свои официальные апартаменты по баснословным ценам, машинисты, прачки, садовники, повара, уборщицы, водопроводчики, плотники и даже один поэт с непременной растительностью на подбородке. Со многими я успел подружиться. Оказалось, история императора Шах-Джахана и Мумтаз-Махал не единственная в этом сонном городке.

Лайджванти слыла среди нас главной поставщицей новостей. Стоило ей приложиться ухом к земле, как эта женщина уже располагала сведениями обо всем, что творилось по соседству. Служанка знала наперечет всех домашних изменщиков и тиранов, пьяниц и сквалыг, взяточников и злостных неплательщиков ренты. Невзирая на явную преданность хозяйке, Лайджванти была иногда не прочь разболтать кое-какие дворцовые секреты. От нее-то я впервые услышал о бурном прошлом Свапны Деви. По слухам, у королевы был страстный роман со старшим братом покойного мужа Кунваром Махендрой Сингхом, но потом она якобы с ним разругалась и отравила опостылевшего любовника. Еще говорили, будто бы в Бенарес от их незаконной связи на свет появилась дочь. А что с ней сталось и как ее звали, никто не интересовался.

Однажды вечером ко мне заходит Шакил, один из бедных студентов, проживающих во флигеле.

— Раджу бхай, можно тебя попросить об одной услуге? — мнется он.

— Да, а в чем дело? — отзываюсь я, уже догадываясь, что будет дальше.

— Понимаешь, в деревне отца случилось наводнение. В общем, на этот раз он не выслал денег, как обычно. А заплатить за учебу нужно до понедельника, иначе меня отчислят. Не мог бы ты дать мне взаймы сто пятьдесят рупий? Обещаю все вернуть через месяц, когда из деревни придет очередной перевод.

— Конечно, Шакил! О чем речь. Великий поэт Наджми уже взял у меня полсотни, еще сто рупий — Гопал… Хотелось отложить на новую рубашку, но так и быть. Твоя нужда важнее моей. Бери все, что осталось.

Лайджванти приглашает меня и Шанкара к себе на ужин. Она не замужем и живет во флигеле одна. Первое, что при входе сразу бросается в глаза, — необычайный порядок. Это самая чистая комната, какую мне доводилось видеть. Каменный пол натерт до блеска. Кругом ни пылинки. Постельное покрывало лежит без единой складочки. Украшения на полке расставлены с геометрической точностью. И даже кухонька вылизана до такой степени, что можно поверить, будто в печке образуется не черная, а белая сажа.

Шанкар и я садимся на стулья. Служанка в розовом сари опускается на кровать и с волнением принимается рассказывать нам о своей сестре Лакшми, которой недавно стукнуло девятнадцать и которая осталась в деревне, приблизительно в тридцати километрах от Агры. Точнее говоря, о том, как подыскать ей подходящего жениха.

— А ты-то сама? — удивляюсь я. — Разве старшая дочь в семье не должна выходить замуж первой?

— Так-то оно так, — отвечает Лайджванти, — но наши родители умерли пять лет назад, и я была ей не просто сестрой, а заменяла и мать, и отца. Нельзя же думать только о себе. Вот выдам Лакшми за хорошего человека, тогда и возьмусь искать своего принца.

— И как ты собираешься устраивать судьбу младшей сестры?

— Все уже придумано. Два месяца назад я разместила объявление в газете. И видно, богиня Дурга[100] благословила мою затею: взгляните, сколько пришло ответов!

Она достает целую стопку писем и конвертов, отбирает из них шесть фотографий и показывает нам.

— Скажите, кто из этих молодых людей больше всех подошел бы моей Лакшми?

Шанкар и я очень серьезно подходим к вопросу. Почти у каждого претендента мы находим какой-нибудь недостаток. Первый уже староват. Второй неприятно улыбается. Третий некрасив. Четвертый со шрамом. Снимок пятого вообще так и просится на плакат «Его разыскивает полиция». Остается одно-единственное фото. На нем изображен очень даже приятный молодой мужчина с густыми усами и модной стрижкой.

— Вот этот, кажется, лучше всех, — говорю я.

Шанкар энергично кивает:

— Ырк Рвдгущшч Ьщсщ Тдвкрэ.

Лайджванти в восторге от нашего выбора.

— Мне он тоже приглянулся. Мало того, что самый красивый, еще и самый обеспеченный, и родом из уважаемой семьи. Представьте себе: высокопоставленный начальник!

— Правда? И чем он занимается?

— Помощник окружного чиновника. Вот с кем Лакшми заживет по-королевски. Что скажете, пора мне начинать переговоры с его семьей? И просить благословения богини Дурги на их будущее?

— Конечно, и не откладывая!

Нас ожидает великолепный ужин: пури, качори, картофель и чечевица. Стальные тарелки так начищены, что в них можно смотреться точно в зеркало. Даже есть неудобно: страшно поцарапать гладкую поверхность вилкой. Наконец я отваживаюсь задать вопрос:

— Лайджванти, когда ты успеваешь наводить всю эту чистоту? У тебя, наверно, своя горничная?

— Ой, не шути, — отмахивается польщенная хозяйка комнаты. — Горничная! У простой-то служанки? Ну нет, я сама поддерживаю порядок. Это у меня с детства. Терпеть не могу неопрятность. Прямо руки чешутся, если замечу на полу пятнышко, или крошку еды на столе, или морщинку на покрывале. Мама всегда говорила: «Наша Лайджванти даже листик на дереве поправит, чтобы ровно висел». Вот почему Рани-сахиба так ценит мои заботы, Своими ушами слышала, как она сказала на днях жене комиссара: дескать, Лайджванти — самая идеальная горничная на свете, и она со мной ни за что не расстанется!

Лицо служанки озаряет гордая улыбка.

— Пожалуй, ты действительно убираешься лучше всех, — задумчиво говорю я. — Только никогда не входи в мою комнату, а то тебе станет плохо.

Шанкар согласен, что наша Лайджванти лучше всех.

— Ч Пифпи Пдцймгдрщу, — подтверждает он, довольно растянув рот до ушей.

Сегодня мои последние слушатели — группа богатых студентов из Дели. Шумные, молодые, в импортных очках от солнца и модельных джинсах, они отпускают дурацкие замечания по поводу Тадж-Махала, беспрестанно поддразнивают друг друга и перебрасываются пошлыми шуточками. Зато под конец экскурсии не только платят положенную сумму, но и дают солидные чаевые. А потом зовут присоединиться к их вечернему загулу, прокатиться на мини-фургоне с водителем. «Соглашайся, Раджу, мы тебе покажем, что такое веселая жизнь!» — упрашивают они. Конечно, я из вежливости отнекиваюсь. Парни настаивают. После щедрого бакшиша[101] неудобно отказываться. Была не была! И я запрыгиваю в машину.

Первым делом едем в отель «Палас». Первый раз в жизни моя нога переступает порог пятизвездочной гостиницы. Кондиционеры навевают приятную прохладу. Присаживаюсь в ресторане, оглядываюсь вокруг. Мягко мерцают свечи в канделябрах, льется негромкая инструментальная музыка. Официанты в ливреях обслуживают хорошо одетых посетителей, излучающих влияние и благополучие. Мужчины переговариваются доверительно приглушенными голосами, дамы напоминают изящных кукол. От запаха еды во рту сбегается голодная слюна. Один из парней протягивает меню:

— Не стесняйся, Раджу. Бери все, что захочется.

Взглянув на цены, можно сразу подавиться. Тарелка «курицы в масле»[102] — шесть сотен! В придорожной палатке неподалеку от флигеля такая же порция стоит пятьдесят пять рупий. И тут я понимаю: здесь платят не столько за пищу, сколько за обстановку. Мои товарищи заказывают чуть ли не все меню и пару бутылок шотландского виски.

От этой невообразимой роскоши мне вдруг становится не по себе. В Мумбаи, когда мы с Салимом без приглашения пробирались на свадьбы, чтобы набить себе животы, никогда не завидовали богачам. Однако при виде того, как молодые люди сорят деньгами, точно бумагой, меня охватывает совершенно незнакомое прежде чувство ущемленности. Вспоминаю собственную непутевую жизнь, и явный контраст действует хуже любой пощечины. Чему же удивляться: недавний голод съеживается и умирает, и горы соблазнительной еды на столе не помогают его воскресить. Я чувствую, что изменился. Интересно, каково это — не иметь даже прихотей, потому что любая из них мгновенно покупается за большие деньги, не успев разгореться в сердце? Понравилась бы мне такая жизнь, начисто лишенная хотения? А может быть, подобная нищета желаний страшнее подлинной нищеты?.. Вопросы назойливо вертятся в голове — и не встречают ясных ответов.

Вдоволь наевшись и напившись виски, студенты снова тащат меня к фургончику.

— А теперь куда? — любопытствую я.

— Увидишь! — хохочут они.

Водитель расторопно лавирует по узким улочкам и переполненным базарам, направляясь к окраинам Агры. Наконец он высаживает нас возле Национальной магистрали, у странного поселка с названием «Базай Мохалла». Щит на въезде гласит: «Вы посещаете зону красных фонарей на собственный страх и риск. Не забывайте пользоваться презервативами. Предотвращая СПИД, вы спасаете жизни». Насчет фонарей не все понятно. Насколько я вижу, окна домов горят обычным желтоватым светом. Вдоль дороги припаркована по меньшей мере дюжина грузовиков. По улицам шныряют босые дети, но их матерей что-то не видно. Вечерний воздух пронизывают слабые отзвуки мелодий и колокольчиков, которые привязывают к лодыжкам танцовщиц. В дали, облитой лунным сиянием, мерцают беломраморный купол и минареты Тадж-Махала. Величественное зрелище окутывает неким золотистым налетом даже эти пропыленные и грязные лачуги в один-два этажа.

Выпрыгнув из фургона, студенты направляются в сторону домов и тащат меня за собой. Оказывается, поселение кишит народом. У дверей высятся мужчины жутковатой внешности в курта-паджама, лениво пережевывая листья бетеля. На ступенях сидят девушки разных возрастов, одетые в белье, блузы и увесистые украшения, с ярко размалеванными лицами. Некоторые зазывно смотрят на нас и делают неприличные жесты. Теперь до меня доходит, что такое зона красных фонарей. Это район, где работают проститутки. Вообще-то я слышал о Фолклендской дороге в Мумбаи, а также о «Джи Би-роуд» в столице, но никогда не наведывался в такие места.

Предварительно убедившись, что я не сбежал, парни заходят в крупный двухэтажный дом, чуть менее обшарпанный, чем остальные. Мы оказываемся посреди фойе, откуда ведут к прилегающим комнаткам узкие коридоры.

Навстречу выходит молодой мужчина с поцарапанным лицом и бегающими глазками.

— Добро пожаловать, джентльмены, вы попали точно по адресу. Здесь у нас самые юные и красивые девушки в Агре. — сообщает он.

Студенты отводят его в сторонку, чтобы обсудить расценки. Пачка банкнотов переходит из рук в руки.

— Мы за тебя заплатили, так что иди наслаждайся за наш счет, — говорят мои товарищи, прежде чем разойтись по комнатам.

Я нерешительно стою в одиночестве. Вскоре появляется старая женщина, беспрерывно жующая паан, берет меня за руку и ведет вверх по лестнице. Перед зеленой деревянной дверью спутница останавливается, велит мне войти, а сама устало бредет вниз.

Может, лучше вернуться к фургону? Даже не знаю, как поступить. С одной стороны, хочется убежать, и немедленно. С другой стороны, меня так и тянет, буквально разжигает заглянуть вовнутрь. Во всех болливудских картинах шлюха — это славная девушка с золотым сердцем, которую принуждают заниматься позорным ремеслом против ее воли. В конце фильма проститутка обычно сводит счеты с жизнью, приняв какой-нибудь яд. Возможно, судьба не зря привела меня в подобное место. Что, если героиня ждет меня прямо за дверью? И только я могу стать ее избавителем? И даже изменить концовку, не дав ей выпить отраву?

Толкаю зеленую створку и захожу.

Комната очень маленькая. Посередине стоит кровать. Впрочем, обстановка меня уже не интересует. Ведь я во все глаза смотрю на смуглую и прекрасную девушку, что сидит на постели в ослепительно-розовом сари. Пленительные очи подведены сурьмой, роскошные губы густо накрашены, в длинные черные волосы вплетены благоухающие белоснежные цветы. Шею и руки красавицы сплошь покрывают блестящие драгоценности.

— Ну, здравствуй, — произносит она. — Подойди, присядь со мной рядом.

Каждое слово звучит, как нежная нота пианино. Шаги даются с трудом.

— Не бойся, я не кусаюсь. — Девушка улыбается, уловив мое смущение.

Сажусь. Простыня, кстати, довольно грязная, вся в непонятных разводах и пятнах.

— Ты новенький, — говорит она. — Как зовут?

— Рама Мохаммед То… ой, прости. Раджу Шарма, — вовремя поправляюсь я.

— Ты, кажется, забыл свое имя?

— Да нет, ничего подобного. А тебя как зовут?

— Нита.

— А дальше?

— Что дальше?

— Если есть имя, должна же быть и фамилия, так?

Красотка хихикает.

— Здесь тебе не брачное агентство, сахиб. Нам это не нужно. Шлюхи — как домашние животные, нам хватает и кличек. Нита, Рита, Аша, Чампа, Меена, Леена… Выбирай, что хочешь, — изрекает она будничным тоном, без намека на сожаление или обиду.

— О, так ты проститутка?

Девушка, вновь смеется.

— Чудак человек, в борделе других не бывает. Ты же не ожидал найти здесь мать или сестер!

— Сколько тебе лет?

— Вот это вопрос посерьезнее. Семнадцать. И не говори, что хотел кого-нибудь помоложе.

— Мне тоже семнадцать. Скажи, долго ты на этой работе?

— Какая разница? Тебе нужно знать лишь одно: девственница я или нет. Так вот, я не девственница. Иначе обошлась бы тебе в четыре раза дороже. Однако попробуй и ты убедишься: так даже лучше. Поверь, я никого не разочаровываю.

— А ты не боишься подхватить какую-нибудь болезнь? У вас даже при въезде предупреждают о СПИДе.

Прелестница разражается пустым, неискренним смехом.

— Послушай, это ведь не увлечение, а профессия. Главное, чтобы зарплаты хватало на еду для меня и родных. Если бы не моя работа, семья уже протянула бы ноги. Конечно, проститутки знают о СПИДе. Но мы идем на этот риск. Лучше заразиться завтра, чем умереть от голода сегодня, разве нет? Ну так что, болтать будем или дело делать? Потом не обижайся, когда время истечет и Шьям пришлет очередного клиента. На меня тут большой спрос.

— Кто такой Шьям?

— Сутенер. Ты заплатил ему деньги, Ладно, я раздеваюсь.

— Нет. Погоди. Можно еще кое-что спросить?

— Ара, ты трахаться пришел или зубы заговаривать? Знаешь, на кого ты похож? На того белого журналиста, который явился сюда с диктофоном и камерой. Я, дескать, не для этого пришел, а репортаж сочинять!.. Ничего, как только я распахнула чоли,[103] парень быстренько забыл о своих интервью. На диктофон записались лишь охи да вздохи. Вот так-то. Проверим, окажешься ли ты покрепче…

Тут она быстрым движением срывает блузку, под которой даже нет лифчика. Бойкие груди выступают вперед, словно два коричневых купола Тадж-Махала. Они безупречно гладкие и круглые, а выпуклые соски напоминают пару изящных башенок. У меня пересыхает во рту. Дыхание учащается. Сердце колотится о ребра, готовое выскочить наружу. Ее ладонь скользит по моему животу, опускается ниже, нащупывает нечто твердое.

— Все вы одинаковые, — усмехается девушка. — Как увидите женские сиськи — вся мораль к черту. Давай же.

Она притягивает меня к себе — и в себя. Вот он, миг чистейшего, исступленного восторга! Тело содрогается, будто бы от электричества, которое приносит не боль, а возбуждение, и я трепещу от наслаждения.

Позже, когда мы лежим бок о бок под скрипучим потолочным вентилятором (на замаранной простыне появилось теперь и мое пятно), я нюхаю ароматные цветы в ее смоляных волосах и неуклюже целую красавицу.

— Почему же не сказал, что это твой первый раз? — говорит она. — Я вела бы себя понежнее. Ну ладно, тебе пора.

Девушка резко встает и начинает собирать свои вещи.

Нежданная грубость причиняет мне боль. Пять минут назад я был ее любовником — и вдруг стал обычным клиентом, чье время истекло. И в самом деле, что-то ушло безвозвратно. Чары рассеялись, пелена желания спала с глаз. Теперь я вижу комнату в истинном свете. Допотопный кассетник, подключенный к розетке при помощи безобразного черного провода. Заплесневелые стены, с которых облетает краска. Драная, полинявшая красная занавеска на окне. Пятна и разводы на простыне, рваный матрас. Тело слегка чешется — должно быть, из-за клещей, наводнивших постель. Ноздри чуют запах разложения и гнили. Все вокруг несвежее, грязное. Внезапно я ощущаю себя таким же запачканным. Поднимаюсь и торопливо собираю одежду.

— Как насчет чаевых? — бросает девушка, надевая блузку.

Вынимаю из бумажника пятьдесят рупий. Красавица благодарно кивает и прячет деньги.

— Ну что, понравилось? Еще придешь?

Молча хлопаю дверью.

Уже потом, возвращаясь на мини-фургоне в город, я размышляю над ее прощальными словами. Понравилось ли мне? Да. Приду ли еще? Непременно. Сердце терзает незнакомая прежде тоска, и голова кружится. Может, это любовь? Не знаю. Первый раз в жизни я занялся сексом. И угодил на крючок.

В Агре вспыхивает эпидемия водобоязни. Дети умирают от укусов бешеных дворняг. Служба здравоохранения призывает местных жителей проявлять бдительность.

— Будь осторожен, когда гуляешь по улице, — говорю я Шанкару. — К собакам близко не подходи. Хорошо?

Мальчик послушно кивает.

Сегодня очередь Бихари. Сапожник — единственный, кто еще не занимал у меня денег.

— Раджу, мой сынок Нанхей очень болен. Доктор Аггарвал из частной клиники требует срочно купить лекарства, а это ужасно дорого. Я тут наскреб четыре сотни, все равно не хватает. Не одолжишь немного? Умоляю.

И я даю Бихари двести рупий, прекрасно зная, что никогда не получу их назад.

Сапожник так и не успевает набрать нужную сумму. Два дня спустя шестилетний Нанхей умирает в больнице.

Вечером Бихари возвращается во флигель, неся на руках безжизненное тельце, завернутое в белый саван. Мужчина пьян и шатается из стороны в сторону. Опустив мертвого ребенка на камни у водокачки, он зовет нас выйти из комнат, после чего разражается речью, полной неистовых проклятий. Вроде бы никого лично не обвиняет — и в то же время кроет всех сразу. Богатеев, которые жиреют в роскошных дворцах, нимало не заботясь о тех, кто им служит. Зажравшихся врачей, которые обдирают больных. Правительство — за то, что его благие обещания имеют силу только на бумаге. Всех нас — за то, что молча стоим и смотрим. Ропщет на Бога, создавшего жестокий мир, и на сам этот мир. Костерит и Тадж-Махал, и Шах-Джахана. Даже простая лампочка, однажды ударившая мальчика током, и водонапорная колонка не избегают отцовского гнева.

— Мерзкая, тупая железяка! Когда нужно, из тебя не выжмешь и пары капель, а как, только дело коснулось моего сына, ты позволяешь ему резвиться под холодной водой два часа кряду и заболеть пневмонией! Чтоб тебя с корнем выдрали, чтоб тебе гнить в аду! — кричит он, пиная колонку.

Около получаса мужчина беснуется и причитает, потом валится на землю и долго рыдает, обнимая мертвого сына. Пока не пересохнут источники слез, пока не сядет голос.

Вернувшись к себе, я лежу на кровати, размышляя о том, как сурова жизнь. Перед глазами шалит и плещется маленький Нанхей. Хочется плакать, но не получается. Я слишком часто видел трупы. Натягиваю свеженькую белую простыню на голову и засыпаю. Во сне я вижу Тадж-Махал необычного коричневого оттенка. С двумя куполами изысканной формы.

Через неделю я снова иду к Ните. На этот раз приходится платить сутенеру по полной программе. Триста рупий. Мы с девушкой занимаемся любовью на грязной постели. Речи красавицы звучат ненамного чище.

— Нравится тебе работать проституткой? — интересуюсь я после близости.

— А что такого? Подумаешь. Нормальная работа, не хуже прочих.

— Да, но тебе она по душе?

— Конечно. Люблю спать с незнакомцами вроде тебя. На зарплату можно содержать семью. И каждую пятницу ходить в кино. Чего еще желать обычной девчонке?

Смотрю в ее газельи глаза и понимаю: лжет. Играет словно актриса. Только вот наград, как Неелиме Кумари, за эту роль не полагается.

Чем большей тайной кажется Нита, тем отчаяннее мне хочется разгадать ее. Девушка пробуждает в моем сердце голод, подобного которому я никогда не испытывал. Пусть я вошел в это красивое тело, теперь я мечтаю овладеть ее душой. И мы начинаем встречаться по понедельникам, когда Тадж-Махал закрыт. Через четыре или пять свиданий мне все-таки удается пробить непроницаемую стену ее защиты.

Нита рассказывает о своих родственниках. Отец и мать живы, есть еще брат и сестра, которая счастливо вьшла замуж. В ее общине принято сдавать одну из дочерей из каждой семьи в публичный дом. Таких называют «бедни». Они должны кормить родных, в то время как мужчины дуют спиртное и режутся в карты.

— Рождение девочки у нас отмечают как праздник. Мальчишки — лишняя обуза. Бедни из моего села, торгующих телом за деньги, можно встретить во всех борделях, гостиницах, на стоянках грузовиков и в придорожных ресторанах.

— Но почему выбор пал на тебя? Родители могли бы отдать твою сестру.

Нита неискренне смеется.

— Потому что миловидное личико — это горе. Мама сама решала, кому из нас выйти замуж, а кому отправиться в проститутки. Будь я пострашнее, не работала бы сейчас бедни. Отучилась бы в школе, завела бы семью, рожала бы детей. А вместо этого торчу в доме терпимости. Вот она, плата за красоту. Так что не называй меня красивой.

— И давно ты этим занимаешься?

— С тех пор, как созрела. Стоит окончиться церемонии натхни утерна, когда вынимают кольцо из носа, и ритуалу сар дхаквана, когда покрывают голову, и все считают тебя женщиной. В общем, на двенадцатый день рождения мою девственность продали с молотка и запихнули меня в этот бордель.

— Но ведь если ты пожелаешь, то сможешь оставить свое ремесло и выйти замуж, правда?

Девушка разводит руками:

— Кому нужна проститутка? Наше дело — вкалывать, пока не рассыплемся или, скорее, не умрем от какой-нибудь заразы.

— А я уверен, что кто-нибудь обязательно женится на тебе. Ты еще найдешь своего принца… — У меня в глазах блестят слезы.

В тот вечер Нита отказывается от чаевых.

Позже я вспоминаю наш разговор и удивляюсь: зачем нужно было врать? Мне вовсе не хочется, чтобы она повстречала другого принца. Сам не заметил, как влюбился по уши.

До сих пор мои понятия о любви полностью основывались на болливудских фильмах: взгляды героя и героини встречаются — и готово. Происходит необъяснимая химическая реакция, сердца страстно бьются, голосовые связки сами собой начинают чесаться, и в следующем кадре парочка уже распевает нежную песню посреди швейцарской деревушки, ну, или американских торговых пассажей. Увидев юную попутчицу в голубом салвар камеез, я думал, будто испытал такую слепящую вспышку. Однако настоящая любовь настигла меня только этой зимой, на окраине Агры.

И вновь оказалось, что жизнь экранная и жизнь реальная — разные вещи. Любовь не обрушивается на вас в одно мгновение. Она исподволь заползает в сердце и опрокидывает все ваше существование вверх дном. Она расцвечивает яркими красками каждую минуту обычного дня и наполняет собою ночные грезы. И вот вы уже летаете по воздуху, а все вокруг сияет и переливается бриллиантовой россыпью. Да, но та же любовь приносит сладкие терзания, становится ласковым палачом. Отныне вся моя жизнь состояла из торопливых пылких свиданий с Нитой и тоски без нее. Красавица преследовала меня в самых неподходящих местах и в самые неподходящие минуты. Я видел ее прелестное лицо, читая лекцию какому-нибудь осунувшемуся восьмидесятилетнему туристу. Слышал аромат ее волос, опускаясь на сиденье унитаза. Покрывался гусиной кожей у овощного прилавка с картошкой и томатами, стоило вспомнить жаркую минуту нашей близости. В глубине души я твердо знал: она моя принцесса. И самым жгучим желанием стало жениться на этой девушке. Только согласится ли она? Вот что тревожило меня сильнее всего на свете.

К нашему флигелю подъезжает джип с красной мигалкой. Из него выбираются инспектор и два констебля. Смотрю — и сердце уходит в пятки. Внизу живота все леденеет. Преступления, совершенные в прошлом, наконец настигли меня. Как несправедлива жизнь! Каждый раз, когда я надеюсь оказаться на седьмом небе, судьба выдергивает коврик из-под ног. Нашел настоящую любовь — отправляйся в тюрьму и сиди там, в одиночной камере, точно император Шах-Джахан, тоскуя по собственной Мумтаз-Махал, которую зовут Нита.

Инспектор берет из машины громкоговоритель, собираясь что-то объявить. Я ожидаю слов: «Рама Мохаммед Томас, выходите на улицу с поднятыми руками!» А вместо этого звучит:

— Просим всех обитателей флигеля выйти на улицу. Ограблен городской банк, и у нас есть сведения, что вор находится здесь. Я должен обыскать жилые помещения.

Прямо гора с плеч упала. От счастья мне хочется броситься на инспектора и обнять его.

Констебли поочередно обходят комнаты, проводят повальный обыск. Наведываются и ко мне. Интересуются именем, возрастом, родом занятий, не рыскают ли в округе подозрительные личности. Я, разумеется, не сообщаю о своей нелегальной работе экскурсоводом. Говорю, что учусь в университете и лишь недавно сюда переехал. Это их удовлетворяет. Констебли заглядывают под кровать, суют нос на кухню, открывают горшки с кастрюлями, перетряхивают матрас и отправляются дальше. Начальник следует за ними.

Наступает черед Шанкара.

— Ну, как тебя зовут? — рявкает инспектор.

— Ыкрч Нсгбщ Юдродв, — немного смутившись, отвечает мальчик.

— Чего? А ну, повтори!

— Юдродв.

— Грязный ублюдок, шутить надо мной удумал? — злится начальник, занося дубинку для удара.

Я тороплюсь вмешаться:

— Инспектор, Шанкар очень болен. У него проблемы с речью.

— Мог бы сразу предупредить… — цедит главный и обращается к своим констеблям: — Пошли дальше. От этого лунатика все равно ничего не добьешься.

За три часа полицейские успевают обыскать тридцать комнат. В конце концов им удается раскопать тайник с деньгами. Где бы вы думали? В жилище Найджми, поэта-бородача. И ведь еще прикидывался, будто пишет песни для Болливуда! Мы в изумлении. Оказывается, в свободное время он подрабатывал грабителем банков. Как же обманчива бывает внешность! А впрочем, не мне возмущаться. Разузнай соседи про мое пестрое прошлое, тоже пришли бы в ужас!

Лайджванти заходит в гости, приносит рассыпчатые свежие ладу[104] из храма Дурги. Служанка очень взволнована.

— Ара, по какому случаю эти сладости? Тебе повысили зарплату? — любопытствую я.

— О, это самый счастливый день моей жизни. С милостивого благословения богини Дурги, помощник окружного чиновника наконец согласился взять Лакшми в жены. Теперь сестра будет жить, словно королева. Я закачу ей такую свадьбу, каких еще никто не видел..

— А что с приданым? Разве родня жениха не потребовала денег?

— Нет, ровным счетом ничего. Это очень порядочная семья. Наличные их не интересуют. Разве что несколько пустячков для хозяйства.

— Например?

— Сущие пустяки. Мотороллер «Баджадж», миксер «Сумит», пять костюмов «Раймонд»[105] и немножко золотых украшений. Я и так намеревалась подарить это все Лакшми.

У меня встают дыбом волосы.

— Лайджванти, это же стоит бешеных денег — не меньше лакха! Где ты раздобудешь средства?

— Вообще-то я давно копила на свадьбу сестры. Отложила за это время пятьдесят тысяч рупий. Остальное попрошу взаймы у Рани-сахиба.

— Ты уверена, что мадам согласится?

— Конечно. Я же лучшая горничная в мире.

— Ну, тогда желаю удачи.

Мы с Нитой по-прежнему встречаемся, но обстановка в борделе угнетает меня. И еще гадко платить этому сутенеру Шьяму с бегающими глазками. Поэтому девушка предлагает видеться где-нибудь еще. По пятницам она ходит в кино; теперь мы бываем там вместе. Красавица любит поп-корн; я покупаю самый большой пакет, и мы садимся на заднем ряду темного замызганного «Акаш токиз». Нита угощается воздушной кукурузой и беззвучно хихикает, когда моя рука забирается под муслиновое платье пощупать мягкие груди. Под конец я выхожу из кинотеатра весь красный, будто вареный рак, даже не зная, какую картину смотрел — семейную драму, комедию или триллер. Потому что не мог оторвать глаз от спутницы. Надеюсь, наша история медленно, но верно вырастет в эпический роман.

Шанкар приходит ко мне в слезах.

— Что случилось? — пугаюсь я. Мальчик показывает на ободранное колено.

— Как же ты поранился, дружище? Споткнулся, что ли? Сосед отрицательно качает головой:

— Ыкрч Бобшупд Шсфдод.

Ну почему Шанкар не может говорить разумно?

— Извини, я ничего не понимаю. Давай-ка сходим на улицу, и ты представишь, как было дело.

Мальчик выводит меня во двор и тычет пальцем в ту сторону, где мощеный дворик на углу смыкается с главной дорогой. Там есть невысокий парапет, откуда любят прыгать ребятишки.

— Гуйуюэ Гср Щб Шсфдоб? Срд Бобшупд Ыкрч Шийд, — произносит Шанкар и трет коленку.

Ага, теперь ясно. Мальчик разыгрался, неудачно прыгнул с тротуара и поцарапался.

— Идем. Помнится, у Лайджванти была хорошая аптечка. Сейчас перевяжем, и все заживет.

Я так и не замечаю шелудивого бродячего пса с черными пятнами, который тяжело пыхтит под самым парапетом; а с белых, острых клыков собаки на мостовую капает слюна.

Наступил новый год — и, как всегда, принес новые мечты и надежды. Нам с Нитой исполнилось по восемнадцать. В этом возрасте закон уже позволяет вступать в брак. Я впервые начинаю задумываться о будущем: может, оно и впрямь у меня будет? Конечно, рядом с этой прекрасной девушкой. Пожалуй, не стоит больше раздавать свою выручку направо и налево. Самому пригодится.

Сегодня пятница, и к тому же ночью выйдет полная луна. Очень редкое сочетание. Я убеждаю Ниту не ходить в кино, а вместо этого веду ее в Тадж-Махал. Вечером мы присаживаемся на мраморный пьедестал и ждем, когда же из-за струй фонтанов и зубчатой стены темно-зеленых кипарисов покажется царственное светило. И вот по правую руку от нас легко серебрятся верхушки деревьев; луна осторожно пробирается сквозь путаницу листьев и низких построек, а потом величавым шагом восходит на небо. Завеса ночи сорвана, и Тадж-Махал предстает во всей красе. Мы с Нитой замираем от восторга. Что это — райское видение? Серебряный призрак, восставший из вод реки Джамны? Мы радостно хлопаем в ладоши, забыв о толпах других туристов, заплативших по пятьдесят рупий за привилегию наблюдать восьмое чудо света при полной луне.

Медленно перевожу взор с Тадж-Махала на свою спутницу — и неземная красота великолепной усыпальницы бледнеет по сравнению с безупречной прелестью нежного лица. Из глаз бегут слезы любви, копившейся в моем сердце долгих восемнадцать лет и вдруг прорвавшейся на свободу подобно бурной реке, что разрушила плотину.

Ради этой минуты только и стоило жить. Не сказать, чтобы я не успел к ней подготовиться. Прежде чем загреметь за решетку, бородатый Наджми подарил мне томик поэзии на урду, и в памяти осталось несколько романтических стихотворений. В припадке вдохновения грабитель банков даже сложил мне в помощь особый газаль[106] в честь Ниты.

Ну и конечно, в голове накопилось немало бессмертных диалогов из любовных историй, воспетых на кинопленке. Но, сидя рядом с девушкой в лунных лучах у подножия Тадж-Махала, я начисто забываю о книгах и фильмах. Просто смотрю ей в глаза и спрашиваю:

— Ты меня любишь?

А девушка отвечает коротеньким:

— Да.

И это единственное слово наполнено смыслом, который не в силах передать ни поэтические тома, ни все путеводители по Агре, вместе взятые. Сердце подпрыгивает от радости. Любовь расправляет могучие крылья, отрывается от земной суеты и воспаряет к небесам подобно воздушному змею. Внезапно Тадж-Махал уже не выглядит безликой гробницей, но превращается в жилую обитель. А полная луна у нас над головами оборачивается персональным спутником, и мы купаемся в его лучах, упиваясь эксклюзивным раем.

Шанкар вбегает ко мне в комнату.

— Тсюпу Шосвкк. Пдцймгдрщу Тпдякщ, — объявляет он, указывая на дверь Лайджванти.

Служанка рыдает на постели. Жемчужные капли оставляют на покрывале темные пятна, столь неуместные посреди спартанской чистоты, царящей в комнате.

— Что с тобой, Лайджванти? — спрашиваю я. — Почему ты плачешь?

— Все из-за этой сучки!.. Свапна Деви отказалась дать мне взаймы. Как же теперь устроить Лакшми достойную свадьбу? — произносит она, заливаясь горькими слезами.

— Надо подумать. Во флигеле ни у кого не найдется таких денег. Может, попросить ссуду в банке?

— Да кто меня там послушает, простую горничную? Нет, остается лишь одно.

— Что? Расторгнуть помолвку?

Ее глаза полыхают гневом.

— Никогда! Уж лучше последовать примеру Наджми. Пойти на грабеж.

Я подскакиваю словно ужаленный.

— С ума сошла? Даже не думай, Лайджванти. Ты же видела, как его увозили!

— Просто наш бородач — никчемный дурак. А мой план самый надежный. Так и быть, могу поделиться, ты ведь мне словно брат. Только никому ни слова, даже Шанкару. Видишь ли, я узнала, где Свапна прячет все свои драгоценности. В спальне, на левой стене, висит огромная картина в раме. А за холстом — углубление со встроенным сейфом. Ключи хранятся под левым углом матраса. Однажды я незаметно подсмотрела, как мадам отпирает железный ящик. Там полным-полно денег и дорогих украшений. Бумажки я брать не буду, это она быстро заметит. А вот пропажу ожерелья — вряд ли. У нее их целая куча, поди разберись. Ну, что скажешь?

— Лайджванти, Лайджванти, погоди. Если я тебе правда как брат — послушай моего совета. Выкинь свою затею из головы. Поверь, у меня уже были стычки с законом, и добром это не кончается. Вместо того чтобы гулять на свадьбе, ты станешь пилить оконные решетки в тесной камере.

— Какие же вы, мужчины, слюнтяи! — презрительно морщится горничная. — Плевала я на твой совет. Сделаю то, что должна, и все тут.

В отчаянии я прибегаю к испытанному средству.

— Хорошо, Лайджванти. Не веришь мне? Ладно. Тогда поверь вот этой волшебной монетке. Она никогда не подводит. Давай узнаем, что она скажет. Если выпадет орел, ты отказываешься от своего плана. Решка — поступай как знаешь. Годится?

— Годится.

Кидаю денежку. Орел. Горничная вздыхает:

— Похоже, сама судьба против меня. Что же делать? Поеду в деревню. Староста — мой знакомый; может, он ссудит нужные деньги? А ты забудь о нашей беседе.

Три дня спустя служанка запирает комнату на замок, берет неделю выходных и уезжает.

— Хватит уже тебе работать проституткой, — говорю я Ните.

Девушка устало кивает:

— Радха не дожила и до двадцати лет. Я так не хочу. Забери меня отсюда, Раджу.

— Обязательно. Потолковать об этом со Шьямом?

— Да, без его согласия не обойтись.

Вечером я отвожу сутенера в сторонку.

— Послушай, Шьям, я влюбился в Ниту и хочу на ней жениться. Она больше не будет работать в публичном доме.

Мужчина глядит на меня как на мелкое насекомое.

— Ага. Стало быть, это ты забиваешь ей голову всякой чепухой? Значит, так, щенок. Никто не имеет права отпустить девчонку из борделя, кроме меня. А я не собираюсь этого делать. Нита — гусыня, которая несет золотые яйца. Вот и пускай несет как можно дольше.

— Другими словами, ты никогда не позволишь ей выйти замуж?

— Позволю, но при одном условии. Жених должен будет возместить моему заведению все убытки.

— Сколько это?

— Ну, скажем… четыре лакха. Достанешь ты мне такие деньги? — Сутенер хохочет и прогоняет меня.

Вернувшись во флигель, я пересчитываю сбережения. Всего четыреста восемьдесят рупий. Не хватает каких-то трехсот девяноста девяти тысяч пятисот двадцати.

От злости мне хочется удавить мерзавца собственными руками.

— Шьям никогда не разрешит нам пожениться, делюсь я с Нитой на следующий день. — Единственный выход — бежать отсюда куда глаза глядят.

— Только не это! — пугается девушка. — Его громилы достанут нас хоть из-под земли. Чампа в прошлом году пыталась уехать с мужчиной. Когда их нашли, ему переломали ноги, а девушку морили голодом целых десять дней.

— Тогда мне придется убить Шьяма, — произношу я с мрачным блеском во взгляде.

— Не надо! — пылко восклицает Нита. — Обещай, что никогда этого не сделаешь.

— Почему? — изумляюсь я.

— Потому что он мой родной брат.

У флигеля останавливается джип с красной мигалкой. Во дворик высыпают констебли. Нам опять велят выйти из флигеля.

— Слушайте, бездельники! — объявляет новый инспектор. — Случилось нечто серьезное. Из дома Свапны Деви похищено алмазное ожерелье. У меня есть веские причины подозревать одного из вас, ублюдков. Так что либо вор чистосердечно во всем сознается, либо я сам его найду и выдеру как следует.

Страшная догадка мелькает у меня в голове. Лайджванти! Потом я вижу запертую дверь и с облегчением перевожу дух. Хорошо, что служанка не стала красть ожерелье. Думала, никто не заметит, а вот поди ж ты! Полиция примчалась во мгновение ока.

И снова нас допрашивают одного за другим. И опять повторяется сцена с Шанкаром.

— Имя? — бурчит инспектор.

— Юдродв, — отвечает мальчик.

— Что ты сказал?

— Ч Шодндп, Ыкрч Нсгбщ Юдродв.

— Издеваешься, недоносок?

Полицейский начинает заводиться, но я объясняю, в чем дело, и он отмахивается от моего соседа, как от мухи.

На этот раз констебли уезжают с пустыми руками. Без ожерелья и даже без подозреваемого.

Вечером в окрестностях Тадж-Махала умирает шелудивая собака с черными пятнами на шкуре, однако до этого никому нет дела.

Назавтра Лайджванти возвращается из деревни — и тут же попадает под арест. Потный констебль тащит ее из флигеля к джипу с красной мигалкой. Несчастная безутешно рыдает.

— Абдул, — в полной растерянности обращаюсь я к садовнику, — за что ее забирают? И почему Рани-сахиба не заступится? Ведь это же лучшая горничная на свете!

Мужчина усмехается:

— Мадам сама и сдала служанку полиции.

— Но почему?

— Потому что Лайджванти взяла из сейфа ожерелье с алмазами. Его нашли в ее доме, в деревне.

— Откуда Свапна Деви могла узнать? Горничной даже не было здесь, когда украшение пропало!

— Лайджванти оставила явные улики. Дело в том, что никуда она не уезжала. Заночевала в Агре и вечером незаметно прокралась в дом. Рани-сахиба как раз ушла на праздничный ужин, а перед этим, сидя на кровати, долго делала себе прическу, и несколько заколок и булавок остались разбросаны поверх атласного покрывала. Представь себе: ночью мадам возвращается и видит, что все они аккуратно сложены на туалетном столике. Свапну это сразу насторожило. А когда она проверила сейф и недосчиталась одного ожерелья, то мигом смекнула, кто именно побывал в комнате.

Я хлопаю себя по лбу. Выходит, наша Лайджванти осталась лучшей горничной до конца, даже решившись на преступление!

Пытаюсь уговорить хозяйку флигеля сменить гнев на милость. Но Свапна Деви неумолима:

— У меня здесь приличный дом, а не богадельня. Вечно вы, бедняки, пытаетесь жить не по средствам. Надо же, что надумала: пышную свадьбу ей захотелось! По одежке протягивай ножки, вот и не попадешь в беду.

В этот миг я действительно ее ненавижу. Хотя, возможно, она права. Лайджванти совершила роковую ошибку, попытавшись пересечь запретную черту, которая отделяет безбедное существование богатеев от нашей убогой жизни. Не стоит мечтать «на широкую ногу». Чем выше вознесут тебя грезы, тем больнее падать. Поэтому лично я ограничиваюсь очень скромными, легковыполнимыми желаниями. Например, хочу жениться на проститутке, заплатив ее сутенеру каких-то четыре лакха.

Не успеваю опомниться после ареста Лайджванти, как судьба наносит новый ужасный удар.

Шанкар заходит ко мне и падает на кровать. Вид у него усталый. Мальчик сетует на ломоту в руках и коленях.

— Ч Ндфспкп, — жалуется он.

Трогаю лоб: у соседа температура.

— Ты простыл, Шанкар. Иди к себе, отдохни, а я схожу за лекарством.

Мой друг печально встает и на цыпочках отправляется к себе. Какой-то он сегодня взвинченный, беспокойный.

Немного погодя мальчик принимает из моих рук обезболивающее, однако его состояние продолжает ухудшаться. На следующий день Шанкару становится совсем плохо. Он уже не может шевельнуть ладонью и кричит от боли, стоит зажечь свет. С огромным трудом измерив соседу температуру, остолбенело смотрю на градусник. Тридцать девять и четыре. Нужно звать врача, и немедленно!

Доктор из бесплатного диспансера наотрез отказывается идти со мной, так что приходится обращаться в частную клинику. За восемьдесят рупий терапевт навещает Шанкара и после осмотра спрашивает, не замечал ли я у друга в последнее время каких-нибудь ран или царапин. Вспоминаю злосчастное ободранное колено. Доктор качает головой и объявляет диагноз. Мальчик подхватил бешенство — скорее всего заразился от бродячей собаки. Необходимо было сразу же сделать ему инъекции человеческой диплоидной вакцины, а также иммунного глобулина. А теперь поздно. Состояние слишком серьезное. Вскоре сосед почувствует отвращение к воде. Начнет вести себя возбужденно, видеть галлюцинации. Потом будут судороги, буйные припадки. Голосовые связки парализует, и он окончательно перестанет говорить. Под конец Шанкара ждет кома и остановка дыхания. Иными словами, смерть. И все это в течение двух суток.

Врач выкладывает ужасные подробности в обычной бесстрастной манере. Я совершенно раздавлен горем. Даже при мысли о том, что мальчика не станет, на глаза наворачиваются крупные слезы.

— Доктор, неужели ничего нельзя сделать? — принимаюсь умолять я.

— Вообще-то, — мнется он, — месяц назад так оно и было. Сейчас американцы прислали какую-то новую, экспериментальную вакцину. Она продается только в аптеках «Гупта фармаси»…

— Я знаю одну такую.

— … Но вряд ли тебе это по карману.

У меня падает сердце.

— Что, очень дорого?

— Примерно четыре лакха.

Забавно. Излечение Шанкара стоит столько же, сколько требует Шьям за свободу Ниты. А у меня в кармане целых четыреста рупий. Трать куда хочешь!

Не знаю, где достать такие деньги. Но не бросать же мальчика одного, и я решаю забрать его к себе. Поднимаю приятеля на руки. Он почти мой ровесник — а легкий как перышко. Руки и ноги безжизненно свисают по сторонам. Будто не человека несу — тряпичную куклу. Положив Шанкара на кровать, устраиваюсь на каменном полу. Пора отплатить за доброту, которой он встретил меня два года тому назад — а кажется, что двадцать.

Ночью мой друг мечется. Мне тоже приходится нелегко. Стоит чуть-чуть задремать, как разум терзают кошмары о бешеных псах и беспомощных младенцах, не умеющих разговаривать по-человечески. Внезапно комнату оглашают крики:

— Мама! Мамочка!

Просыпаюсь. Шанкар мирно дремлет. Потирая усталые глаза, думаю: а не поменялись ли мы, случаем, еще и снами?

Назавтра мальчик остается в постели, продолжая чахнуть на глазах. Я знаю, он обречен, и все-таки по-прежнему притворяюсь перед собой, будто у него заурядный грипп. Сердце разбивается, как только представлю, что больше не увижу этого кроткого ласкового лица. Даже бессмысленные наборы звуков, слетевшие с его губ, обретают силу глубокомысленных высказываний, достойных навсегда запечатлеться в памяти.

Наступает вечер. Руки Шанкара то и дело сводит судорога. Он почти не пьет и съедает всего лишь одну чапатти с чечевицей, а ведь это его любимое блюдо. Лицо пылает жаром. Измеряю температуру. Оказывается, она подскочила до сорока с половиной градусов.

— Ч Рк Есяб Быувдщэ, Вдймб, — произносит мальчик и плачет.

Я утешаю друга как могу. Только вот нелегко делиться с кем-то силой, когда ты сам опустошен до предела.

Ночью мучительный сон то и дело прерывается, потом наваливается вновь. Меня терзают призраки прошлого. Около двух часов пополуночи Шанкар издает какой-то неясный, тяжелый стон. С трудом понимая, что происходит, я поднимаюсь и смотрю на спящего мальчика. Глаза его закрыты, но губы шевелятся. Напрягаю слух… И чуть не падаю в обморок. Готов поклясться, что друг произносит: «Пожалуйста, не бей меня, мамочка!»

— Шанкар! Шанкар! — тормошу я его. — Ты что-то сказал, дружище?

Однако несчастный уже не слышит. Он затерялся где-то в собственном мире и бредит, вращая глазами. Грудь мальчика содрогается, изо рта выступает черная слизь.

— Почему ты прогнала меня, мамочка? — лепечет Шанкар. — Прости, я должен был постучаться. Но я же не знал, что вы тут с дядей. Я люблю тебя, мамочка. Я все время тебя рисую. Посмотри в мою синюю тетрадку, там очень много портретов. Твоих портретов. Я люблю тебя, мамочка. Я очень тебя люблю. Не бей меня, пожалуйста. Обещаю, что я никому не скажу, мама, родная, мамочка…

Голос его звучит, как у шестилетнего ребенка. Мой друг вернулся в давно утерянное прошлое. В те дни, когда у него была мать. Когда его жизнь и речи были наполнены смыслом. Непонятно: почему он вдруг так чисто и внятно заговорил, если доктор, наоборот, обещал молчание? Впрочем, я не желаю знать ответа. Увидел чудо — не задавай вопросов.

Шанкар затихает и больше не произносит ни слова. Поутру он снова просыпается шестнадцатилетним подростком, способным лишь бессвязно бормотать. Но я не забыл о загадочной «синей тетрадке». Перерыв комнату друга, нахожу то, что искал, под его матрасом. На каждом листе тонким карандашом нарисована женщина. Очень красивые портреты, почти как живые. Но я каменею совсем не от восхищения перед искусством художника. Дело в том, кого изображают портреты. А это не кто иная, как Свапна Деви.

— Теперь мне известно, что ты все время скрывал от нас, — говорю я Шанкару, показывая синюю тетрадку. — Хозяйка флигеля и дворца — твоя мать.

Его зрачки расширяются от испуга. Мальчик пытается вырвать у меня заветные листы.

— Гквру Ыси Щкщвдйоб!

— Я знаю, что это правда, Шанкар. Полагаю, ты раскрыл ее грязный секрет, и за это был изгнан из родного дома. Тогда-то, наверно, и разучился говорить, как обычные дети. Должно быть, все эти годы Свапну мучил невероятный стыд, только поэтому она платила за твою комнату и подбрасывала денег на еду. Но сейчас я навещу твою мамочку и потребую купить вакцину.

— Ркщ, Ркщ, Ркщ, Тсмдпбцшщд, Рк Есйу О Ыскц Ыдысяок! — плачет он.

Однако я решительно отправляюсь во дворец. Настала пора побеседовать с мадам начистоту.

Поначалу Рани-сахиба отказывается принять меня: дескать, она встречается с жильцами исключительно по записи. Два часа я сижу на пороге, и наконец хозяйка флигеля сдается.

— Ну и зачем ты потревожил меня? — надменно спрашивает она.

Бросаю ей прямо в лицо:

— Я раскрыл вашу тайну, Свапна Деви. Оказывается, Шанкар — ваш сын.

Холодная королева на миг теряет маску. Я вижу, как она побледнела. Но в следующую секунду высокомерный взор уже готов заморозить меня презрением.

— Негодный мальчишка, да как ты смеешь заявляться с такими наглыми речами? Между мной и этим сиротой нет ничего общего. Стоило мне пригреть безродного, как ты записываешь его в наследники? Сейчас же убирайся, не то навсегда вылетишь на улицу.

— Я уйду. Но сначала дайте четыреста тысяч рупий. Шанкару нужно лечение. У него осложненная форма бешенства.

— С ума сошел? — визжит Рани-сахиба. — Даже не надейся получить от меня такие деньги!

— Но если не купить вакцину сегодня, он умрет от водобоязни через двадцать четыре часа.

— Делайте что хотите, мне все равно, — заносчиво бросает она. И добавляет самые жестокие слова, какие я только слышал: — Может, оно и к лучшему. Скорей бы отмучился. И не вздумай повторять перед кем-нибудь еще свои непристойные выдумки! — кричит она, захлопывая дверь.

Застываю на пороге. Меня душат слезы. Если моя мама отделалась от ребенка сразу после рождения, то бедного Шанкара вышвырнули из любимого дома в сознательном возрасте, а теперь родная мать не хочет и пальцем пошевелить ради его спасения.

Ох, как несладко возвращаться с пустыми руками. Жестокие слова Свапны Деви отдаются в ушах ударами кузнечного молота. Значит, она желает своему сыну умереть под забором, как бродячему псу? Никогда еще собственная бедность не возмущала меня так сильно. Хотел бы я объяснить той шелудивой собачонке, укусившей Шанкара, что прежде чем разевать пасть, нужно было выяснить: а сможет ли пострадавший позволить себе противоядие?

На другой день я совершаю нечто, чего не делал последние десять лет, — молюсь. Отправляюсь в храм богини Дурги, чтобы пожертвовать цветы за исцеление мальчика. Заглядываю в церковь Святого Иоанна и зажигаю тонкую свечу за Шанкара. Иду в мечеть Кали, где склоняю голову перед Аллахом и прошу помиловать своего друга. Но даже молитвы оказываются бессильными. Весь день мальчик мучается болью буквально в каждой части тела. И дышит все натужнее.

Спускается ночь. Темная и безлунная, хотя по нашему дворику этого не скажешь. Дворец Свапны Деви заливают сотни, тысячи огней; он весь пылает, как огромная свечка. Королева дает сегодня званый ужин. Приехал комиссар полиции, окружной судья и целая уйма бизнесменов, общественных деятелей, журналистов, писателей. Из окон доносятся приглушенная музыка и смех. Там звучно чокаются бокалы, гудят разговоры, звенят монеты. А здесь, у меня, царит зловещая тишина, которую нарушают лишь прерывистые вздохи товарища. Каждые полчаса его тело корчится в судорогах. Шанкара терзают постоянные спазмы в горле, забитом густой тягучей слизью. Теперь его трясет даже при виде бокала с водой. Едва заметное колыхание воздуха приводит к таким же последствиям.

Из множества человеческих болезней гидрофобия, пожалуй, самая страшная. Источник жизни — вода — превращается в источник мучительной смерти. Даже больные раком часто не расстаются с надеждой. Заразившийся бешенством обречен и знает это. Каждый вздох приближает его к могиле.

Наблюдая за тем, как медленно угасает Шанкар, я не могу постичь всю глубину бессердечия матери, закатившей вечеринку в этот ужасный для единственного сына час. Хорошо, что я выбросил «кольт» в реку, иначе сегодня взвалил бы на свою совесть еще одно убийство.

А ночь продолжается, и мальчик все чаще бьется в припадках, кричит и пускает пену изо рта. Я понимаю: конец уже близок.

Шанкар умирает в двенадцать часов тридцать семь минут пополуночи. Но перед тем как испустить дух, он переживает еще одно просветление. Мальчик берет меня за руку и произносит:

— Раджу… — Потом цепко сжимает свои рисунки, зовет: — Мама! Мамочка! — и навсегда закрывает глаза.

Агра стала городом смерти. На моей постели — безжизненное тело, в руках — синяя тетрадка. Бездумно листаю страницы, полные карандашных портретов самой жестокосердной женщины. Назвать ее матерью — значит оскорбить всех матерей в мире.

Не знаю, как теперь себя вести. Я мог бы визжать и выть, подобно Бихари. Проклинать небесных богов и земные стихии. Разбить в щепки дверь, поломать мебель, пинать фонарный столб. А потом свалиться и зарыдать в голос. Вот только слезы никак не хотят приходить. Внутри медленно закипает ярость. Я выдираю листы из блокнота и рву их на мелкие кусочки. После чего вдруг поднимаюсь, беру Шанкара на руки и трогаюсь в путь.

Охранники в униформе преграждают мне дорогу, однако при виде мертвого тела теряются и торопливо распахивают ворота. Прохожу по изогнутой дорожке, вдоль которой выстроились дорогие иномарки прибывших. Богато украшенная парадная дверь гостеприимно распахнута. Я следую по мраморному вестибюлю прямо в столовую, где собираются подавать десерт. При моем появлении все разговоры тут же затихают.

Бережно опускаю Шанкара на праздничную скатерть, между сливочно-ванильным пирогом и чашей с расагулами.[107] Официанты замирают безмолвными статуями. Солидно одетые бизнесмены нервно кашляют и передергиваются. Дамы хватаются за свои ожерелья. Окружной судья и комиссар полиции тревожно косятся на меня. Хозяйка дома, восседающая во главе стола, облаченная в шелковое сари с тяжелыми складками, увешанная золотом, готова подавиться от возмущения. Она разевает рот, но оттуда не вылетает ни звука. Должно быть, парализовало голосовые связки.

Я смотрю на нее со всем презрением, на какое способен, и говорю:

— Миссис Свапна Деви, если вы — королева, а это — дворец, то примите наследного принца. Я пришел отдать вам тело вашего сына. Вот он, Кунвар Шанкар Сингх Паутам. Он умер полчаса назад во флигеле, где долгие годы скрывался по вашей воле от посторонних глаз. Вы не купили ему лекарства, забыв долг матери. Почтите хотя бы обязанности домовладелицы: заплатите за погребение безденежного жильца.

Окончив речь, я киваю гостям и в ледяной тишине шагаю прочь из душного дворца в прохладу ночи. Говорят, в тот вечер никто не притронулся к десерту.

Гибель друга потрясает меня до глубины души. Все, что я могу, — это спать, рыдать и снова забываться сном. К Тадж-Махалу больше не хожу. Не встречаюсь с Нитой. Не смотрю фильмов. Недели на две с лишним я нажимаю на своей жизни кнопку «Пауза» и скитаюсь по Агре, точно раненый зверь.

Студент Шакил находит меня как-то вечером у двери в комнату Шанкара; мой взгляд устремлен на висячий замок, и это взгляд пьянчуги на вожделенную бутылку вина. Сапожник Бихари обнаруживает у колонки, причем по моему лицу струится вода совсем не из-под крана. Садовник Абдул застает разгуливающим по двору на цыпочках, как это делал умерший мальчик. Город в разгар зимы становится хуже знойной безлюдной пустыни. Хочу нарушить все порядки, хочу превратиться в бессмысленный слог среди непрерывного потока бытия, хочу загнать себя в ступор…

Я слишком поздно прихожу в себя.

— Раджу, Раджу, Нита звонила! — сообщает запыхавшись Шакил. — Она в палате интенсивной терапии, в Сингхании. Звала тебя…

Сердце подпрыгивает к самому горлу. Я бегу все три мили до больницы, едва не сбиваю с ног врача, чудом не опрокидываю каталку и врываюсь в палату, словно инспектор, готовый остановить вооруженное ограбление. Набрасываюсь на изумленную медсестру:

— Где Нита?

— Я здесь, Раджу.

Как тихо и слабо прозвучали эти слова!.. Девушка лежит на каталке за тонкой занавеской. Заглядываю туда — и у меня подкашиваются ноги. Бледное лицо любимой покрыто страшными синяками, а губы странно перекошены, как если бы челюсть съехала набок. Два или три зуба окровавлены, левый глаз подбит.

— Кто… кто это сделал? — произношу я, не узнавая собственного голоса.

— Один человек из Мумбаи, — с трудом выговаривает она. — Шьям послал меня в гостиницу «Палас». Когда пришла, мужчина связал мне руки, а потом… Но лицо — это ерунда. Посмотри, что он сотворил с моим телом.

Нита поворачивается: на худенькой спине багровеют глубокие раны от конского бича. Потом любимая распахивает блузку. Не знаю, как я не упал в обморок. Гладкие смуглые груди, как безобразными оспинами, покрыты ожогами от сигарет. Я уже видел такое однажды.

В жилах вскипает кровь.

— Нита, я знаю этого человека. Скажи, ты не запомнила, как его зовут? Найду — прикончу.

— Он не представился. Высокий такой и…

Тут в палату, прижимая к себе пакет с лекарствами, заходит Шьям. Увидев меня, он словно с цепи срывается.

— Подонок! Да как ты посмел заявиться после того, что наделал?! — кричит сутенер, хватая меня за воротник.

— С ума сошел? — отбиваюсь я.

— Нет, это ты психопат! Морочил девчонку, подбивал ее бросить работу и не подчиняться клиентам… Да ты хоть знаешь, сколько тот тип заплатил? Целых пять тысяч рупий! А сестра, поверив тебе, начала строить из себя непонятно что. Вот и смотри, к чему это привело. В общем, так, парень. Хочешь видеться с Нитой, гони четыре лакха. Пока не наберешь, на глаза не попадайся. Если будешь отираться возле больницы — тебе конец. Ясно? А теперь вон отсюда!

Я бы мог убить Шьяма своими руками. Выдавить из его легких последний глоток воздуха, выцарапать ногтями бессовестные глаза… И только слово, данное девушке, заставляет подавить безумную вспышку ярости. Не в силах видеть лицо любимой, я покидаю палату. Знаю одно: я должен раздобыть четыре лакха. Но где?

И вот замысел готов. Осталось дождаться, когда Свапна Деви уедет куда-нибудь из дому. Два вечера спустя «кон-тесса» увозит Рани-сахиба куда-то в город на очередной прием, и я пробираюсь в королевские владения через дыру в стене ограды. Однажды Лайджванти подробно рассказывала о планировке особняка. Вспомнив ее объяснения, легко нахожу окошко хозяйской спальни, потом отворяю ставни при помощи ломика и забираюсь в роскошную комнату. Некогда глазеть по сторонам, любоваться массивной кроватью из каштана или тиковым туалетным столиком. Главное — картина в раме слева от окна. Яркий живописный холст, подписанный каким-то Хусейном, изображает скачущих лошадей. Торопливо снимаю полотно с крючка. Так и есть: внутри стены квадратное углубление, в которое встроен железный ящик. Ищу под левым углом матраса. Ключа нет на месте. Пугаюсь, но тут же шарю под правым. Да вот же он! Ключ идеально входит в замок; тяжелая дверь медленно, сама собой открывается. Ну, и что же там?.. Новый удар: сейф практически пуст. Ни тебе алмазных ожерелий, ни золотых подвесок. Четыре тонкие пачки денег, несколько документов и черно-белое фото младенца.

С первого взгляда ясно, что на снимке маленький Шанкар. Меня почему-то совсем не гложет совесть. Рассовываю пачки по карманам, затворяю тайник, возвращаю ключ и картину на место и быстренько делаю ноги.

Позже, заперевшись в комнате флигеля, сажусь на кровать и пересчитываю добычу. Получается триста девяносто девять тысяч восемьсот сорок четыре рупии. Так, а сколько у меня своих?.. Сто пятьдесят шесть. Вместе выходит ровно четыре лакха. Похоже, богиня Дурга сегодня расщедрилась.

Крепко сжимая в руке коричневатый конверт с деньгами, я пулей лечу в больницу. На входе в отделение с разбегу врезаюсь в небритого, растрепанного очкарика средних лет, от неожиданности спотыкаюсь — и драгоценные бумажки веером разлетаются по полу из пакета. При виде такого богатства мужчина, сверкнув глазами, принимается подбирать банкноты с увлеченностью маленького ребенка. На миг я застываю. Неужели все как тогда, в поезде?.. Однако незнакомец вдруг разгибается, протягивает пачку и умоляюще складывает руки.

— Вот ваши деньги, брат, — произносит мужчина тоном уличного попрошайки. — Пожалуйста, дайте мне их взаймы. Спасите моего сына. Ему всего шестнадцать. Я не перенесу его смерти.

Расторопно сую бумажки в конверт. Как же избавиться от очкарика?

— А что с вашим сыном?

— Его укусила бешеная собака. Теперь у мальчика водобоязнь. Доктор говорит, что к вечеру он погибнет, если не купить вакцину, которая продается только в «Гупта фармаси». Но это стоит целых четыре лакха. Откуда у простого учителя такая огромная сумма? А у вас она есть, я знаю. Умоляю, спасите сына и требуйте взамен чего угодно, берите меня в рабы до скончания дней! — Тут он заливается слезами, будто школьник.

— Эти деньги нужны на лечение очень близкого мне человека. Простите, ничем не могу вам помочь, — говорю я, шагая в сторону стеклянной двери.

Мужчина бросается следом, обнимает мои ноги.

— Прошу вас, брат, погодите минуту. Взгляните на фотографию. Это мой сынишка. Скажите, как мне жить, если он сегодня умрет? — И протягивает цветную фотографию миловидного подростка.

Выразительные черные глаза и теплая улыбка на губах. Я вспоминаю Шанкара и спешу отвернуться.

— Говорю же вам, извините. Оставьте меня в покое.

Вырываюсь и, не оглядываясь, быстро иду к постели Ниты. Шьям и его помощник из борделя сидят на стульях, точно заправская охрана, и жуют самосы, завернутые во влажную газету. Любимая, кажется, спит. Ее лицо скрывают бинты.

— Ну? — мычит сутенер, чавкая самосой. — Чего приперся, придурок?

— Я достал деньги. Ровно четыре лакха рупий. Смотри!

Машу перед ним купюрами.

Шьям удивленно присвистывает.

— Где украл?

— Не твое дело. Я пришел за Нитой. Она пойдет со мной.

— Никуда она не пойдет. По словам докторов, поправки ждать четыре месяца. И раз уж ты во всем виноват, вот и плати за лечение. Понадобится пластическая операция. Между прочим, это чертовски дорого. Двести тысяч, не меньше. Так что, если действительно хочешь забрать Ниту, приноси шесть лакхов, а то мои друзья о тебе позаботятся.

Мужчина рядом с ним достает из кармана откидной нож, крутит его между пальцами — ни дать ни взять парикмахер, готовый побрить клиента, — и злорадно улыбается, обнажая зубы с пятнами паана.

Теперь я понимаю: Нита уже никогда не будет моей. Шьям ни за что ее не отпустит. Если я наскребу шестьсот тысяч, он повысит цену до десяти лакхов. Разум немеет, вокруг разливается черная тьма. К горлу подкатывает сильная тошнота. Очнувшись, я замечаю на полу вымокшую газету. С первой страницы ухмыляется мужчина и держит в руках веер тысячных бумажек. Заголовок внизу гласит: «Добро пожаловать на самое колоссальное шоу в истории телевидения! На викторину „КХМ“ — „Кто хочет стать миллиардером?“. Звоните по указанным телефонам или пишите письма — и проверьте свою удачу! Удастся ли вам получить величайший джек-пот на свете?» Внизу напечатан адрес: «Прем-Студиоз, Кхар, Мумбаи». В этот миг я точно знаю, куда мне деваться.

Выхожу из палаты, пошатываясь, будто под слабым наркозом. Запах антисептика, пропитавший больницу, больше не раздражает. Очкарик по-прежнему в коридоре. Глядит на меня с надеждой, однако молчит. Возможно, уже смирился с гибелью сына. Пакет еще у меня в руках. Подзываю безутешного отца. Тот недоверчиво приближается, будто пес, ожидающий от хозяина лакомую кость.

— Вот, возьмите, — говорю я, протягивая конверт. — Здесь как раз четыре лакха. Идите, спасайте своего сына.

Мужчина берет подарок, валится к моим ногам и заливается слезами.

— Вы не человек, вы бог!

Уныло смеюсь:

— Будь я богом, никто не лежал бы в больницах. Нет, перед вами всего лишь бывший маленький экскурсовод с огромными мечтами.

Пытаюсь пройти. Очкарик снова преграждает путь и, достав потертый кожаный бумажник, дает мне карточку.

— Это моя визитка. Отныне я ваш должник, покорный раб…

Рассеянно бросаю в ответ:

— Вряд ли мне понадобятся ваши услуги. Мне вообще никто не нужен в Агре. Я еду в Мумбаи.

Засовываю карточку в карман. Мужчина смотрит мокрыми блестящими глазами, после чего со всех ног устремляется прочь, к ближайшей круглосуточной аптеке «Гупта фармаси», за вакциной.

Уже на пороге больницы я слышу протяжный визг сирены. Джип с красной мигалкой тормозит у дверей. Из машины выскакивают инспектор и два констебля. Потом еще двое — они сидели позади. Этих я узнал. Один — охранник из дворца Свапны Деви, второй — Абдул, садовник.

Первый тычет в меня пальцем:

— Инспектор, вот он — Раджу. Парень, который обчистил сейф нашей мадам.

Начальник наставляет подчиненных:

— В комнате пацана ничего не обнаружено. Значит, ворованное при нем. Обыскать недоноска.

Констебли шарят по моим карманам. Находят упаковку жвачки, несколько сухих горошин и счастливую рупию, от которой сейчас никакого проку.

— Сахиб, он чист. Нету никаких денег, — сообщает один из помощников.

— Правда, что ли? — ворчит инспектор. — Ну да все равно, заберем его на допрос. Надо узнать, где парень был этим вечером.

— Твсюб Твсъкруч? — отзываюсь я, искривив губы.

— Не понял? Что ты сказал? — недоумевает начальник.

— Ч Шодндп, Ящс Щз Твуйбвсо.

— Ерунда какая-то, — злится полицейский. — Решил посмеяться, негодник? Вот я тебя проучу!

Тут он замахивается дубинкой, но Абдул успевает вмешаться:

— Инспектор, не бейте его, пожалуйста. Раджу, как видно, помешался после смерти приятеля. Шанкар говорил точно так же.

— А, вон оно что… Зачем тогда записали его в подозреваемые? От этого лунатика ничего путного не добьешься. Уходим, — кивает инспектор подчиненным и вновь обращается ко мне: — Извини за беспокойство, парень. Можешь возвращаться домой.

— Штдшуфс, — отвечаю я. — Фспэюск Щтдшуфс.

Сидя на постели Смиты, я рыдаю, словно ребенок. Девушка ласково берет меня за руку. Ее глаза тоже на мокром месте.

— Бедный Шанкар. Судя по тому, что ты здесь рассказал, он был аутом — необычайно одаренным, хотя и умственно неполноценным мальчиком. И надо же, какая ужасная смерть его постигла! Томас, тебе действительно пришлось пройти через ад. По-моему, ты не заслужил столько боли.

— И все же мою преисподнюю не сравнить со страданиями Ниты. Только представь, чего она натерпелась, начиная с двенадцати лет!

Смита кивает:

— Могу вообразить. Кстати, твоя любимая по-прежнему в Агре?

— Наверное. Хотя сейчас уже трудно сказать. Я не получал от нее вестей четыре месяца. Даже не знаю, увидимся ли мы снова.

— Непременно увидитесь. А теперь давай посмотрим предпоследний вопрос.

В студии загорается знак «Тишина», однако зрителям наплевать. Они показывают на меня пальцами, оживленно переговариваются. Как же, ведь я тот самый придурок-официант, поставивший на карту десять миллионов.

Ведущий произносит в камеру:

— А мы переходим к заданию номер одиннадцать, цена которого — сто миллионов! Не поверите, я просто покрываюсь мурашками при мысли о столь огромной ставке! Мистер Томас, вы сильно волнуетесь?

— Нет.

— Поразительно. Рисковать десятью миллионами рупий — и даже глазом не моргнуть! Вот это выдержка! Помните, если вы ответите неправильно, потеряете все, что заработали. Назовете верный вариант — и сто миллионов у вас в кармане! Даже в лотерею никто еще не выигрывал подобной суммы. Что же, проверим, удастся ли сегодняшнему участнику войти в историю. Итак, наш одиннадцатый вопрос будет из области… — Прем Кумар выдерживает паузу для пущего эффекта, — английской литературы!

В зале загорается надпись: «Аплодисменты».

— Скажите, мистер Томас, читали вы какие-нибудь британские книги, пьесы, поэмы?

— Могу рассказать стишок про барашка, если вы об этом.

Зрители громко смеются.

— Признаюсь, я имел в виду нечто более сложное. Но вы наверняка слышали о Шекспире?

— Шекс… как там дальше?

— Ну как же, прославленный бард с берегов Эйвона, величайший драматург, писавший на английском языке. Ах, где мои золотые студенческие годы, когда я все свободное время играл в шекспировских пьесах! Помните Гамлета?

Но хватит обо мне. Ведь это мистеру Томасу предназначается наше следующее задание. Не забывайте, ответ на него составит астрономическую сумму — сто миллионов рупий! В какой из пьес Уильяма Шекспира встречается герой по имени Башка? Варианты: a) «Король Лир», b) «Венецианский купец», c) «Бесплодные усилия любви» и d) «Отелло».

Слышится музыкальная заставка. Я тупо смотрю на ведущего.

— Мистер Томас, если не секрет, вы хоть немного представляете, о чем мы здесь говорим?

— Нет.

— Нет? И как же вы намерены поступить? Дайте любой ответ. В конце концов, бросьте монетку. Кто знает: а вдруг удача снова не отвернется, и вы совершенно случайно получите сто миллионов? Ну, что мы выбираем?

В голове ни единой мысли. Все-таки меня загнали в тупик. Думаю полминуты, потом решаюсь.

— Беру «Спасательную Шлюпку».

Ведущий удивленно моргает: похоже, и сам позабыл, какие в этой игре правила. Наконец он приходит в себя.

— Шлюпку? Ну да, конечно, ведь ни одной из них вы еще не воспользовались. Итак, что вы предпочитаете: «Пятьдесят на Пятьдесят» или же «Звонок Другу»?

Я снова смущаюсь. К кому обратиться? Салим разинет рот не хуже меня. Владелец бара «У Джимми» столько же понимает в Шекспире, сколько пьянчуга в сторонах света. Думы обитателей Дхавари так же далеки от литературы, как помыслы полицейских от честности. Пожалуй, отец Тимоти что-нибудь подсказал бы, но его уже нет в живых. Может, и впрямь выбрать «Пятьдесят на Пятьдесят»? Рука привычно лезет в нагрудный карман рубашки за счастливой монеткой. К моему изумлению, пальцы нащупывают какую-то карточку. Вытаскиваю на свет: оказывается, это визитка. «Уптал Чаттерджее, учитель английской литературы, школа Святого Иоанна, Агра». На нижней строчке указан телефонный номер. Не могу сообразить: откуда она взялась? Я никогда не знал человека с таким… Внезапно перед глазами всплывает больница, образ непричесанного мужчины в очках, его шестнадцатилетнего сына, умирающего от бешенства, — и с губ слетает невольный радостный вопль.

— Простите, что вы сказали? — настораживается Прем Кумар.

Протягиваю карточку.

— Я выбираю «Звонок Другу». Можно позвонить вот этому джентльмену?

Ведущий вертит визитку в руках.

— Ага. Значит, у вас нашелся знакомый, способный ответить на этот вопрос… — обеспокоенно произносит он и смотрит на продюсера.

Тот разводит руками. На экране появляются слова «Спасательная Шлюпка» и начинается мультик: по морю плывет лодка, рядом тонет человек, ему бросают красно-белый круг.

Прем Кумар вынимает из-под стола беспроводной телефон, передает его мне.

— Пожалуйста. Спрашивайте кого хотите о чем хотите, только не забывайте: у вас ровно две минуты. И время пошло… — он глядит на часы, — прямо сейчас!

Итак, я набираю номер, указанный на карточке. На другом конце Агры звонит телефон. Звонит, и звонит, и звонит, но трубку никто не снимает. Проходит половина минуты. Напряжение, повисшее в студии, можно резать ножом. Зрители затаили дыхание. Для них я превратился в канатоходца, идущего под куполом цирка без всякой страховки. Одно неверное движение — и акробат разобьется. Еще девяносто секунд — и я потеряю сто миллионов рупий.

Когда надежда готова иссякнуть, кто-то вдруг подходит к телефону.

— Алло?

Осталось чуть больше минуты.

— Алло, — тороплюсь я. — Мистер Уптал Чаттреджее?

— Да-да.

— Мистер Чаттреджее, это Рама Мохаммед Томас.

— Рама Мохаммед… кто?

— Томас. Вы не помните имя, но я тот самый парень, который выручил вас в больнице Сингхания. У вас еще сын болел.

— Господи! — Тон собеседника совершенно меняется. — Я так разыскивал вас четыре месяца! Слава Богу, вы позвонили. Мой мальчик жив только благодаря вам! Не представляете, что…

— Мистер Чаттерджее, у меня нет времени. Я участвую в телевикторине и должен быстро получить ответ.

— Спрашивайте все, что угодно.

В запасе тридцать секунд, даже меньше. Все взгляды в студии устремлены на часы. Стрелки отсчитывают последние мгновения.

— Скажите скорее, в какой из пьес Шекспира есть герой по имени Башка. Варианты: a) «Король Лир», b) «Венецианский купец», c) «Бесплодные усилия любви» и d) «Отелло».

Часы на стене оглушительно тикают. Мой собеседник молчит.

— Мистер Чаттерджее, вы знаете ответ? Уже пятнадцать секунд.

— Не знаю.

Я ошарашен.

— Как это?

— Простите. Правда, не знаю. Вернее, сомневаюсь. Что-то не помню такого в «Отелло» и «Венецианском купце». Значит, либо это «Король Лир», либо «Бесплодные усилия любви».

— Но мне нужен только один вариант.

— Тогда выбирайте второе. Хотя, повторяю, я не уверен. Простите, что не сумел по…

Прем Кумар обрывает наш разговор.

— Очень жаль, мистер Томас, две минуты истекли. Я жду ответа.

Закадровая музыка уже не напрягает. Даже наоборот, подбадривает. Я погружаюсь в раздумья.

— Мистер Томас, давно вы знаете мистера Чаттерджее? — произносит ведущий.

— Мы с ним однажды встречались.

— Толковый ли это преподаватель?

— Понятия не имею.

— Так как же, примете его совет или доверитесь собственному чутью?

Я размышляю:

— Чутье подсказывает, что мистер Чаттерджее прав. Поэтому я выбираю c) «Бесплодные усилия любви».

— Подумайте хорошенько. Не забывайте, неправильный ответ не только не даст вам заработать целых сто миллионов рупий, но и отнимет уже полученные десять.

— И все-таки мое последнее слово — c).

— Вы совершенно, на сто процентов уверены?

— Да.

— Повторяю вопрос. Вы совершенно, совершенно, на сто процентов уверены?

— Да.

Гремят барабаны. Экран загорается.

— Боже, и это действительно c)! Вы совершенно, на сто процентов правы!

Прем Кумар поднимается с места.

— Поздравляю вас, Рама Мохаммед Томас. Вы первый участник нашей викторины, который выиграл сто миллионов рупий. Дамы и господа, запомните этот исторический момент! А теперь нам просто необходима рекламная пауза!

Зрители в исступлении. Все встают и дружно хлопают в ладоши целую минуту.

Красное лицо ведущего обливается потом.

— Ну и как вы себя чувствуете? — интересуется он.

— Твсшщс Ндыкядщкпэрс!

— Извините, что вы сказали? — удивляется Прем Кумар. — Боюсь, я не расслышал.

— Просто замечательно, вот что.

Поднимаю глаза: Шанкар улыбается прямо с небес. И кажется, богиня Дурга тоже не прочь подыграть мне сегодня.