"Вопрос — ответ" - читать интересную книгу автора (Сваруп Викас)

ДВЕ ТЫСЯЧИ РУПИЙ: БРЕМЯ СВЯЩЕННИКА

Если вы когда-нибудь приезжали в Дели на поезде, то, по всей видимости, знаете Пахаргандж. Это шумный и пыльный вокзал, на выходе из которого вы почти наверняка свернули налево, к площади Коннаут, минуя многолюдный рынок и недорогие гостиницы с дешевыми проститутками для туристов. А вот сверни вы направо, прошли бы мимо Женской больницы и молочного магазина, и прямо перед вами возникло бы красное здание с большим белым крестом — церковь Святой Марии. Восемнадцать лет назад я здесь появился на свет. Точнее говоря, был оставлен холодной рождественской ночью двадцать пятого декабря. Подброшен в огромную, выставленную монашками корзину для старой одежды. Перст подозрения всегда указывал на родильное отделение больницы. Похоже, что, едва разрешившись от бремени, мать — по причинам, известным лишь ей одной, — вынуждена была оставить меня.

Я часто рисую себе эту сцену. Высокая грациозная женщина в белоснежном сари с младенцем на руках покидает больницу после полуночи. Ревет и беснуется ветер. Ее длинные черные волосы развеваются, скрывая лицо. Под ногами шуршат сухие листья, струится вихрями пыль. Полыхает молния. Женщина тяжелой поступью движется к церкви, прижимая к своей груди малыша. Вот она у самых дверей. Но завывания бури заглушают стук железного молотка. Время на исходе. Обливаясь горькими слезами, женщина осыпает младенца поцелуями, а потом опускает его в корзину, пристроив поудобнее на старых тряпках. Долго смотрит на сына прощальным взором, наконец отводит глаза, бежит прочь от камеры и растворяется в ночи…

Сестры Святой Марии владели детским приютом, а также агентством по усыновлению. Так что меня наравне с прочими сиротами предлагали желающим стать приемными родителями. Всех остальных забрали, но я никому не понадобился. При виде меня будущие мать и отец, наверное, переглядывались и, еле заметно покачав головами, торопились к другой колыбели. Не знаю, почему так вышло. Может, я был слишком темен. Может, недостаточно красив. Или все время сучил ножками. Может, надо было ангельски улыбаться. Или меньше агукать. Так я провел в приюте два года. Странно, что сестры сами не догадались дать мне имя. Звали просто Малыш. Малыш, который никому не нужен.

В конце концов меня взяли к себе супруги Филомена и Доминик Томас. Родом из Нагеркойла в Тамиле, к тому времени они перебрались в Дели. Миссис Томас работала уборщицей в церкви Святого Иосифа, муж ее служил там же садовником. В сорок с лишним они по-прежнему оставались бездетной парой, и приходской священник, отец Тимоти Френсис, настоятельно советовал им подумать о приемном ребенке, дабы заполнить пустоту в семейной жизни. Он даже посоветовал, куда обратиться. Доминик наверняка и не обернулся бы на безымянного Малыша, но Филомена выбрала меня с первого взгляда. Я так чудесно подходил к ее темной коже! Супруги потратили два месяца на оформление бумаг, однако спустя три дня — меня не успели даже крестить — мистер Томас вдруг обнаружил, что пустота в жизни его жены уже заполнена. Не мною, а мусульманином по имени Мастан Шейкх, местным дамским портным, специализацией которого были короткие юбки. С ним-то и сбежала миссис Филомена Томас, попросту кинув прежнего мужа и свежеусыновленного мальчика. По слухам, любовники отправились в Бхопал. Трудно сказать, где они сейчас.

Узнав об этом, обманутый супруг впал в ярость и первым делом отнес мою колыбельку к священнику.

— Отче, в этом ребенке кроется корень всех моих бед. Не нужно было нам его навязывать. Сами теперь думайте, как с ним поступить, — заявил он и, прежде чем кюре ответил бы «Аминь», ушел из церкви.

В последний раз мистера Томаса видели покупающим билет до Бхопала. С увесистым дробовиком в руках. Так отец Тимоти взял на себя новую ответственность. Он дал мне пищу, кров и еще дал мне имя: Джозеф Майкл Томас. Обряда крещения не было. Никто не зажег свечей, не опустил меня в купель, не окропил святой водой. И все-таки я сделался Джозефом Майклом Томасом. На целых шесть дней.

А на седьмой святого отца посетили двое. Жирный мужчина в курта-паджама[18] и худой бородач, облаченный в шервани.[19]

— Мы из Комитета Всех Вероучений. Меня зовут Ягдиш Шарма, — отрекомендовался толстый. — Это мистер Инаят Хиндаятуллах. К сожалению, третий член правления, мистер Харвиндер Сингх, представитель религии сикхов, задержался в Гурудваре. Перейдем сразу к делу. Нам сообщили, что вы приютили у себя сироту.

— Да, приемные родители уехали, оставив бедного мальчика на мое попечение, — отвечал кюре, ломая голову над причинами столь неожиданного визита.

— И как вы назвали ребенка?

— Джозеф Майкл Томас.

— Разве это не христианское имя?

— Да, но…

— Откуда вы знаете, что истинные родители мальчика были вашей веры?

— Я и не знаю.

— Тогда зачем называть его будто христианина?

— Ну, не ходить же малышу без имени. А что не так?

— Все не так. Неужели вам, отец Тимоти, неизвестно, насколько сильны в наших краях предубеждения против смены религии? Разгневанные толпы сжигают церкви, в которых, как им кажется, происходит массовое обращение в христианство.

— Но это же не обращение.

— Послушайте, отче, мы-то уверены в чистоте ваших побуждений. Однако слух о том, что здесь окрещен мальчик-индуист…

— Да откуда вы знаете, что индуист?

— Отщепенцев, замысливших разнести завтра же вашу церковь, это не очень интересует. Вот почему мы явились помочь. Охладить страсти.

— И что вы предлагаете?

— Переименовать ребенка.

— Что-что?

— Видите ли… Если назвать его в честь одного из наших любимых богов, это может сработать, — предложил мистер Шарма. — Рама, к примеру, звучит неплохо.

Бородач вежливо кашлянул.

— Простите, не подменяем ли мы большее зло меньшим? Хочу сказать, где доказательства, что несчастный малыш родился индуистом? С таким же успехом он может оказаться мусульманской веры. Не лучше ли дать ему имя Мохаммед?

Последующие тридцать минут мистер Шарма и мистер Хиндаятуллах твердили каждый свое. Наконец кюре поднялся.

— Слушайте, если все дело в этом и если всякий сброд оставит мою церковь в покое, то я согласен. Как насчет того, чтобы принять оба ваши предложения? Пусть он будет Рама Мохаммед Томас. Это всех устроит.

Хорошо еще, мистер Сингх в тот день не явился.

Отец Тимоти был высоким белым мужчиной среднего возраста. На церковной земле ему принадлежал просторный дом, окруженный раскидистым фруктовым садом. На целых шесть лет кюре стал мне отцом и матерью, наставником, воспитателем и священником — все в одном. Вспоминая годы, проведенные с ним, я могу утверждать, что видел нечто похожее на счастье.

Отец Тимоти родился в северной Англии, в месте под названием Йорк, но потом на очень долгое время переехал в Индию. Именно благодаря ему я уже в нежном возрасте читал и говорил на безупречном английском. Он разучивал со мной детские стишки, особенно из «Матушки Гусыни». Помню, как, жутко фальшивя, распевал «Ты мигай, звезда ночная»[20] и «Ты скажи, барашек наш»,[21] доставляя, наверное, святому отцу приятное развлечение от всех его праведных трудов.

Я чувствовал себя частью одной большой семьи. Кроме самого кюре в доме постоянно находились верный слуга Джозеф и горничная миссис Гонсалес, которая жила поблизости. Да и под окнами вечно болталась куча соседских ребят — дети паяльщиков, сапожников, дворников и рабочих прачечной обожали играть на церковном дворе в крикет и футбол. Отец Тимоти поведал мне о жизни Иисуса Христа, об Адаме и Еве, а уличная родня посвятила в азы своих религий. Так я узнал о Махабхарате и Коране, о хадже Пророка из Мекки в Медину и сожжении Ланки. Вифлеем и Айодхья, Апостол Петр и Хаджи естественным образом воспитывали мою душу и разум.

Однако не стоит заключать из этого, будто бы я рос особенно набожным. Как и всех детей, меня занимали три главных дела: еда, игры и сон. После обеда мы с моими ровесниками ловили бабочек и распугивали пташек в саду кюре. Улучив минуту, пока старина Джозеф прилежно вытирал в кабинете пыль, я несся к манговым деревьям и старался набить карманы спелыми плодами под самым носом у садовника. И если попадался, получал хорошую головомойку на хинди. В дождливый сезон я без удержу плясал по грязным лужам, а иногда ловил в них маленьких рыбок, после чего неизменно чихал и кашлял, чем ужасно расстраивал отца Тимоти. И часто, досыта наигравшись в футбол, возвращался домой в синяках и ушибах, от которых ревел потом ночь напролет.

Приходской священник вел очень активную жизнь. Гулял по утрам, увлекался гольфом, теннисом и волейболом, жадно читал и трижды в год брал короткий отпуск для того, чтобы навестить в Англии престарелую мать. Да, еще он был искусным скрипачом. Почти каждый вечер отец Тимоти выходил в залитый лунным сиянием сад и принимался играть самую задушевную музыку, какую только можно вообразить. И если ночью в дождливый сезон по стеклам бежали прозрачные струи, я знал: это плачет небо, наслушавшись трогательных мелодий.

Мне очень нравилось ходить в церковь. Нравилось ее старинное, тысяча восемьсот семьдесят восьмого года постройки здание с витражами на окнах и внушительной деревянной кровлей, и затейливый резной алтарь, и большое распятие с буквами INRI, и статуя Девы с Младенцем на троне в окружении множества святых. Тиковые скамьи заполнялись только по воскресеньям. Отец Томас читал с кафедры долгую проповедь, а я, как обычно, дремал, просыпаясь лишь тогда, когда всем раздавали вино и облатки. А хоровое пение под органную музыку! А рождественская ель и пасхальные яйца! Жаль, что праздники выпадали так редко. Зато венчания проводились круглый год. Я с замирающим сердцем ждал, пока священник произнесет: «А теперь поцелуйте невесту». И первым бросал конфетти.

Мои отношения с хозяином дома никто не облекал в точные слова. Я и сам не понимал, кем ему прихожусь: сыном или слугой, нахлебником или домашним любимцем, поэтому в первые годы тешил себя блаженной иллюзией, будто живу с настоящим папой. Однако со временем в душу стали закрадываться подозрения. Во-первых, все прихожане церкви называли кюре отцом, а разве не удивительно иметь сразу столько детей, многие из которых гораздо старше меня? Во-вторых, у нас был разный цвет кожи, и это сильно сбивало с толку. Однажды я взял и спросил его. Кюре поведал правду, хотя и в самых ласковых, осторожных выражениях. Оказалось, что я подкидыш, оставленный в корзине для старой одежды у ворот приюта Святой Марии. Мир детских грез рухнул. В тот день я впервые узнал разницу между биологическим папой и святым отцом. А ночью впервые плакал не от физической боли.

Стоило мне проникнуться мыслью, что в доме я живу не на правах сына, но благодаря великодушию чужого человека, как сердце загорелось желанием отплатить за доброту хотя бы частично. При любой возможности я кидался на помощь. Забрасывал одежду в стиральную машинку. Подолгу сидел и смотрел, как вращается барабан, изумляясь, какое волшебство так чисто удаляет грязь. Однажды запустил туда же пыльные книжки. Старательно мыл посуду. Перебил фарфоровые чашки. Резал на кухне овощи. И чуть не оттяпал себе палец.

Отец Тимоти познакомил меня со многими прихожанами. Например, с миссис Бенедикт, которая бывала на мессе каждый день в любую погоду, пока не подхватила воспаление легких. Еще помню венчание Джессики и то, как она рыдала, когда у ее отца случился сердечный приступ. Меня даже взяли на ужин к австралийскому военному атташе в Дели полковнику Вогу, который, как мне казалось, разговаривал с отцом Тимоти на совершенно незнакомом языке. В другой раз мы были на рыбалке с мистером Лоренсом; бедняга ничего не поймал, зато купил в магазине крупную форель, чтобы предъявить жене.

Все, кого я встречал, не могли нахвалиться на святого отца. Говорили, это лучший кюре в епархии. Сам видел, как он утешал обездоленных, ухаживал за больными, одалживал нуждающимся и даже ел с прокаженными. Отец Тимоти находил улыбку для каждого, ответ на любую беду и библейский стих для всякого события — рождения, крещения, конфирмации, первого причастия, венчания или смерти.

Воскресенье. Церковь полна людей, собравшихся послушать мессу. Однако сегодня за алтарем отец Тимоти стоит не один. С ним еще человек, тоже в сутане и с белой лентой на шее. По словам кюре, он такой же служитель, хотя с виду походит скорее на боксера.

— …И для нас огромная радость — приветствовать отца Джона-младшего, присоединившегося к церкви Святого Иосифа в качестве моего помощника. Отец Джон, как видите, намного моложе меня и, хотя вступил в новую должность всего лишь три дня тому назад, обладает большим опытом. Уверен, он быстрее найдет общий язык с прихожанами, большинство из которых, надо полагать, зовут меня за глаза «трухлявым пеньком».

Конгрегация хихикает.

Вечером отец Джон приглашен к нам на ужин. Прислуживать должен старый Джозеф, однако я, желая впечатлить отца Тимоти, беру в кухне тяжелую супницу и нетвердо шагаю к обеденному столу. Чего и ожидать от неопытного семилетки? Разумеется, не успев поставить супницу, я проливаю бульон на гостя. Тот вскакивает словно ужаленный. И первое, что слетает у него с языка:

— Черт побери!

Кюре поднимает бровь, однако не говорит ни слова.

Тремя днями позже мой благодетель уезжает на родину в отпуск, оставив церковь и меня на попечение отца Джона. Встретив его, я вежливо говорю:

— Здравствуйте.

Священник презрительно щурится:

— Это ты, безмозглый подкидыш, облил меня супом на днях! Лучше веди себя тише воды, ниже травы, пока не вернулся отец Тимоти. Я буду очень внимательно следить за тобой.

Джозеф посылает меня отнести отцу Джону стакан молока. Тот сидит перед телевизором.

— Входи, Томас, — приглашает гость. — Хочешь посмотреть кино?

Я гляжу на экран. Картина английская. Кажется, речь идет о церкви: какой-то священник в черном беседует со священником в белом. Приятно узнать, что помощнику нравятся добрые, назидательные фильмы. Впрочем, от следующего эпизода по спине у меня бежит холодок. Девочка моих лет сидит на постели, но это не совсем нормальная девочка. У нее очень странное выражение лица, и глаза вращаются во все стороны. Служитель в черной сутане входит к ней с распятием в руке, и моя ровесница вдруг разражается самой грязной бранью, какую мне только доводилось слышать. Голос у нее хриплый, словно у пьяного мужчины. Затыкаю пальцами уши, как учил отец Тимоти. Но девочка уже не говорит. Она смеется будто сумасшедшая. Затем разевает рот и выплевывает в священника, словно из садового шланга, клейкую зеленую струю. К горлу подкатывает тошнота. Не выдержав, я убегаю из комнаты. Отец Джон визгливо хохочет вслед:

— Эй, безмозглый подкидыш! Это же просто кино!

Ночью мне снятся кошмары.

Три дня спустя мы с Джозефом идем по магазинам. Покупаем яйца, мясо, муку и овощи. Возвращаемся поздно вечером, и вдруг позади ревет мотоцикл. Я хочу обернуться. В этот миг лихой ездок настигает нас, бьет меня по голове и с визгом уезжает, подняв тучу пыли. Я успеваю разглядеть лишь спину довольно крупного мужчины в кожаной куртке и облегающих черных брюках и седока, одетого точно так же. Остается лишь гадать, кто этот водитель и что я ему сделал. Мне и в голову не приходит подозревать молодого помощника. В конце концов, я всего лишь безмозглый подкидыш.

Проходит неделя. Меня посылают отнести почту в комнату отца Джона. Тот как раз принимает ванну.

— Оставь на столе! — кричит он через дверь.

Собираясь уйти, вдруг замечаю: из-под матраса что-то торчит. Наклоняюсь ближе. Это журнал. Вытаскиваю. Оказывается, там целая стопка журналов — не толстых, но глянцевых. Какие чудные у них названия: «Парад голубых» и «Голубая сила». А ведь мужчины на обложках нормального цвета, разве что голые и волосатые. Поспешно сую находку обратно. И тут отец Джон выходит из ванной. Бедра обернуты полотенцем, зато вся грудь покрыта картинками и на руках извиваются черные рисованные змеи.

— Ты еще здесь? — сердится он. — А ну, выметайся!

Что это за рисунки на теле и зачем ему странные журналы под матрасом, мне, разумеется, невдомек. Я ведь просто безмозглый подкидыш.

Все чаще у нас по ночам появляются люди чудного вида и прямиком проходят в комнату молодого помощника.

Такое случалось и раньше — к отцу Тимоти приходили за помощью в самые неурочные часы. Правда, никто из страждущих не прикатывал на мотоцикле в черной кожанке и с тяжелой цепью вокруг шеи.

Однажды я решаю проследить за ночным посетителем. Отец Джон открывает ему на стук и торопливо запирает дверь спальни. Я наклоняюсь к замочной скважине. Знаю, это нехорошо, но меня разбирает любопытство. Священник и парень в кожаной куртке садятся на кровать. Отец Джон достает из выдвижного ящика пакет с какой-то белой пудрой. Потом высыпает ее тонкой линией на тыльную сторону левой ладони. То же самое он делает и с ладонью своего приятеля. Оба наклоняются и шумно тянут носами. Пудра исчезает у них в ноздрях. Служитель хохочет, как та девчонка из фильма.

— Клевый порошок, дружище! — восклицает гость. — Даже больно крутой для священника. И чего тебя в церковь занесло?

Отец Джон опять смеется:

— Одежка приглянулась. — Затем поднимается и протягивает посетителю руку: — Иди сюда.

Я в страхе уношу ноги.

Для чего мужчинам пудрить носы? Понятия не имею. Я же безмозглый подкидыш.

Наконец отец Тимоти возвращается из отпуска, чему я несказанно рад. По-моему, его осаждают жалобами на молодого помощника, потому что уже на следующий день в кабинете разражается крупная ссора. Отец Джон вылетает в коридор, хлопнув дверью.

Пасха окончена. Крашеные яйца давно съедены. Наша горничная ходит по дому и постоянно прыскает в ладошку.

— Что случилось, миссис Гонсалес? — интересуюсь я.

— Не слышал? — доверительно шепчет она. — Джозеф застукал отца Джона с мужчиной прямо в церкви. Смотри, никому ни слова, особенно отцу Тимоти, иначе такое начнется!

Не понимаю. Кюре и сам постоянно бывает в церкви с мужчинами. Например, когда слушает исповеди.

Сегодня я впервые ступил в исповедальню.

— Да, сын мой, с чем ты пришел? — произносит священник.

— Это я, отче.

Отец Тимоти подскакивает от удивления.

— Томас! Я, кажется, велел тебе не шутить такими вещами!

— Мне надо исповедаться, святой отец. Я согрешил.

— Правда? — Кюре мгновенно смягчается. — Ну и что ты сделал не так?

— Подглядывал в замочную скважину за вашим помощником. И еще смотрел его вещи без разрешения.

— Хорошо, сын мой. Не думаю, что мне стоит это выслушивать.

— Вам придется, святой отец.

И я выкладываю все: и про журналы под матрасом, и про ночных гостей в кожанках, и про белую пудру в носах.

Вечером в кабинете разгорается настоящий скандал. Я слушаю крики под дверью. Кюре заканчивает спор угрозой доложить о поведении отца Джона епископу.

— Я священник, — серьезно произносит он. — А это тяжкая ноша. Если она тебе не под силу, возвращайся в семинарию.

Утром в церковь наведался английский турист. Узнав, что молодой человек тоже родом из Йорка, отец Тимоти пригласил его к себе на несколько дней.

— Ян, познакомься. — говорит он, — это Томас, он живет с нами. Томас, это Ян. Ты столько расспрашивал меня о родном городе, вот наш гость все тебе и расскажет.

Мне нравится Ян. Ему пятнадцать или шестнадцать лет. У юноши нежная кожа, голубые глаза и золотые волосы. Приезжий показывает снимки Йорка.

— Вот это наш главный собор, — поясняет он.

Я вижу огромный храм, красивые сады, музеи, парки.

— А ты не встречал мать отца Тимоти? — допытываюсь я. — Она живет где-то там.

— Нет, но теперь обязательно встречусь, он дал мне адрес.

— А твоя мама тоже из Йорка?

— Да. Только она погибла десять лет назад. Попала под мотоцикл.

Ян достает из бумажника фотографию. На ней изображена златовласая женщина с нежной кожей и голубыми глазами.

— Так почему ты приехал в Индию? — не отстаю я.

— Хочу повидаться с папой.

— А чем он занимается?

Молодой человек медлит с ответом.

— Преподает в католической школе в Дехрадуне.

— Почему вы не живете вместе?

— Потому что я учусь в Йорке.

— Тогда почему твой папа не переедет к тебе?

— Есть обстоятельства. Но трижды в год мы все-таки видимся. На этот раз я сам решил нагрянуть в гости.

— Ты его любишь?

— Да, очень сильно.

— Хотел бы никогда с ним не расставаться?

— Конечно. А твои родители, чем они занимаются?

— У меня их нет. Я безмозглый подкидыш.

Три дня спустя отец Тимоти приглашает на ужин с Яном и отца Джона. Они едят, беседуют допоздна, кюре даже играет на скрипке. Где-то после полуночи молодой помощник уходит, а Ян продолжает болтать с отцом Тимоти. Сквозь открытые окна доносится их смех. Почему-то я никак не могу заснуть.

В саду сияет полная луна. Ветер, завывая, раскачивает ветви эвкалиптов и шелестит листвой. Мне хочется в туалет, приходится вставать и идти. Дорога лежит мимо комнаты отца Джона. Внизу под дверью — полоска света. Слышится шум, неясная возня. Подкрадываюсь на цыпочках. Заглядываю в замочную скважину. Внутри творится нечто пугающее. Ян сгорбился у стола, молодой помощник склонился сзади над ним. Мужчина совершенно голый, пижама валяется у него в ногах. Даже безмозглый подкидыш способен почуять неладное. Что же делать? Я мчусь к отцу Тимоти, хотя и знаю: тот уже крепко спит.

— Просыпайтесь, отче! Ваш помощник что-то нехорошее делает с Яном!

— С кем? С Яном?

Кюре мгновенно приходит в себя, и мы вместе бежим к отцу Джону. Отец Тимоти ураганом врывается в комнату. Видит все, что видел я. И тут же бледнеет как смерть. Он даже хватается за дверь, чтобы не упасть. Потом багровеет от гнева. Кажется, еще чуть-чуть — и на его губах выступит пена. Мне страшно. Никогда не представлял себе святого отца в такой ярости.

— Ян, ступай в свою комнату, — гремит голос кюре. — Томас, ты тоже.

Теперь я совершенно сбит с толку, однако делаю, как велят.

Наутро за окном раздаются два колокольных удара. Я пробуждаюсь и сразу чувствую: что-то не так. Со всех ног бегу к церкви, чтобы увидеть душераздирающую картину. Отец Тимоти, облаченный в сутану, лежит в багровой луже у алтаря, как раз под распятием Иисуса Христа. Похоже, перед смертью он молился, преклонив колени. В десяти шагах от него распростерлось тело отца Джона, забрызганное кровью. Голова раздроблена на куски, частички мозга присохли к сиденьям скамеек. Молодой помощник одет в кожаную жилетку, обнаженные руки покрыты чернильными змеями. Правая рука все еще сжимает дробовик.

Кажется, кто-то разом выдавил воздух из моих легких. Я кричу, и мой пронзительный визг разрывает мертвую тишину этого утра, точно выстрел. С эвкалипта в испуге поднимается стая ворон. Старина Джозеф, протиравший от пыли украшения в кабинете, замирает и прислушивается. Миссис Гонсалес поспешно выбирается из душа. Ян просыпается и тоже мчится к церкви.

Склонившись над отцом Тимоти, я рыдаю, как может рыдать восьмилетний ребенок, потерявший все, чем дорожил. Светловолосый, голубоглазый мальчуган подбегает ко мне, садится рядом и смотрит на безжизненное тело гостеприимного кюре. Потом начинает кричать вместе со мной. Мы держимся за руки и плачем не менее трех часов, даже когда видим полицейский джип с красной мигалкой, даже когда приезжает врач в белом халате, даже когда оба трупа, накрыв чистой тканью, увозят на карете «скорой помощи», даже когда миссис Гонсалес и Джозеф отводят нас домой и всеми силами утешают.

Позже, гораздо позже Ян спрашивает:

— Ты почему так долго плакал, Томас?

— Потому что сегодня по-настоящему осиротел, — отзываюсь я, по-прежнему не в силах поверить в случившееся. — Он был мне как отец. И все, кто приходил в церковь, называли его только так. А ты почему столько слез пролил? Из-за того, что вы делали с братом Джоном?

— Нет. Я, как и ты, лишился всего. Теперь мы оба сироты.

— Но твой папа жив! Он в Дехрадуне!

— Я соврал, — отвечает Ян и снова принимается всхлипывать. — Сегодня можно сказать правду. Тимоти Френсис был вам святым отцом, а мне — папой.

Смита выглядит опечаленной.

— Какая грустная история, — произносит она. — Теперь-то я понимаю, что имел в виду отец Тимоти, говоря о тяжелой ноше священника. Невероятно, как ему удавалось долгие годы вести двойную жизнь кюре, который втайне ото всех был мужем и отцом. Что же стало с Яном?

— Не знаю. Возвратился в Англию. Кажется, к своему дяде.

— А ты?

— Меня послали в детский дом.

— Ясно. Что ж, посмотрим второй вопрос.

И адвокат нажимает на пульте кнопку «ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ».

Рекламная пауза еще не окончена. Склонившись ко мне, ведущий шепчет:

— Лучше я сразу скажу тебе следующее задание. Как расшифровывается ФБР, знаешь? Ты ведь слышал об этой организации?

Мотаю головой:

— Нет.

Прем Кумар недовольно морщится:

— Я так и чувствовал. Ладно, мы позволим тебе заработать еще немного деньжат. Можем поменять вопрос. Быстро соображай, какие аббревиатуры тебе известны.

Размышляю пару секунд.

— Насчет ФБР я не в курсе, зато хорошо помню INRI.

— И что это?

— Так пишут на верхушке распятия.

— А-а! Погоди, дай мне свериться с банком данных.

Рекламная пауза истекает. Слышится вступительный проигрыш.

Ведущий поворачивается ко мне:

— Интересно, мистер Рама Мохаммед Томас, какой вы религии? Ваше имя охватывает все вероучения сразу. Если не секрет, куда вы ходите молиться?

— Разве для этого обязательно посещать мечеть или храм? Я верю тому, что сказал Кабир.[22] Хари на востоке, Аллах на западе. Загляни в свое сердце — найдешь и Раму, и Карима.

— Отлично сказано, мистер Томас. Похоже, вы у нас эксперт по религиям. В этом случае следующий вопрос вас ни капли не затруднит. Итак, вот оно, задание номер два, стоимостью в две тысячи рупий. Назовите в правильной последовательности буквы, которые пишутся на распятии. Варианты: a) IRNI, b) INRI, c) RINI и наконец, d) NIRI. Вам ясен вопрос, мистер Томас?

— Да.

— Хорошо. И ваш ответ?..

— Вариант b). INRI.

— Вы совершенно, на сто процентов уверены в этом?

— Уверен.

Слышится барабанная дробь. На табло загорается правильный ответ.

— И совершенно, на сто процентов правы! Только что вы получили две тысячи рупий.

— Аминь, — киваю я.