Симаки Кэнсаку КРАСНАЯ ЛЯГУШКА

Незадолго до того, как слечь окончательно, я отправился в храм Сюдзэндзи. Я был уже очень слаб, но все же не подозревал, что немощен до такой степени. Меня не оставляла надежда, что стоит немного отдохнуть, и бодрость вернется ко мне. Так как горячие источники бесполезны при моем состоянии — полном упадке сил, мне хотелось просто побыть одному в тишине. Однажды мне уже довелось провести ночь в Сюдзэндзи, и я не стремился туда больше. На сей раз я собирался поехать в другое место, но оттуда пришел отказ — меня не могли обеспечить ночлегом. И снова пришлось остановиться в гостинице при храме.

В первый же день я пожалел, что приехал. Мне отвели прямо-таки ужасную комнату. Находилась она в самом конце коридора третьего этажа, и это начисто лишало надежды, что сюда заглянет солнце. При закрытых сёдзи[1] я, правда, с большим трудом мог читать даже в самые светлые часы дня.

Осень была еще в разгаре, но горный воздух уже нес с собой холод. У меня наверное, к тому же поднялась температура, и каждый раз, как студеный ветер забирался за воротник, меня начинало знобить. А тут еще мерзкий запах уборной, доносимый ветром, стал совершенно нестерпим. Вонь раздражала бы всякого, я же все больше слабел и не мог переносить даже приятного запаха, не говоря уж о дурном. Вот почему я был вынужден, задвинув сёдзи, иногда сидеть в полумраке.

Иногда, раздвинув сёдзи, я с завистью оглядывал светлые, хорошо освещенные солнцем комнаты напротив; смотрел на людей, привольно развалившихся на широкой веранде. Вот уж никак не думал, что здесь так много гостей. Но ведь и я не как снег на голову свалился, а предварительно предупредил, что приеду. Тут же я позвал служанку и попросил другую комнату, но ничего не добился.

Я был самым нежелательным гостем для подобного рода гостиниц, так называемым постояльцем-одиночкой. Сколько бы ни было хороших комнат, их держали для тех, кто приезжал сюда провести время с женщинами. Я вспомнил, как этой весной по делам радиокомитета объезжал сельские районы Фукусима и один из местных жителей повез меня на горячие источники. Стоило мне снять обувь и подняться наверх, как в гостинице поняли, что я один, сразу заявили, что комнат нет, и указали мне на дверь. Теперь, когда процветают выскочки военного времени, никого не интересуют люди, желающие почитать в тишине или просто отдохнуть. А между тем в журнале профсоюза работников курортов, который можно купить и у нас, написано: «Мы, работники курортов, идя в ногу со временем, сознаем свою ответственность за здоровье народа…».

Я могу не обратить внимания на пустяк, но такой же пустяк может вывести меня из равновесия, — это мой недостаток. Однако обычно мне удавалось подавить гнев. В то время я особенно старался, но никогда не мог совладать с собой, и мой гнев часто выплескивался наружу. Наверное, из-за болезни я потерял способность терпеть. Стоило подумать, с каким трудом я выкроил время и приехал сюда, полный радужных надежд, как мне становился невыносим даже вид книги, привезенной с собой. Во мне поднималось злобное чувство, переходившее все границы. Совсем пропал аппетит. Когда наступало время обеда, молча входила равнодушная, неприветливая женщина и, ни слова не говоря, протягивала меню. А я, тоже молча, даже не взглянув на него, указывал какое-нибудь название.

У меня не было душевных сил поискать новую гостиницу. Не было и решимости бросить все, быстро собраться и уехать. Естественно, что я все чаще и чаще стал уходить из гостиницы, возвращаясь только к обеду или ужину. Я отправлялся к холмику, где, как говорили, была могила Аринори,[2] в парк, в сливовый сад и коротал там время, греясь на солнце.

Однажды, возвращаясь после долгой прогулки вдоль реки, я очень устал и, подыскивая местечко для отдыха, увидел у обочины дороги, протянувшейся прямо над рекой, небольшой, но удивительно ровный камень. Я присел на него и вытер пот со лба. Вокруг не было ни души, ясный осенний день клонился к вечеру. Поддавшись усталости, вызванной малокровием и продолжительной прогулкой, я бездумно глядел на воду.

Почти на середине реки виднелся островок — кусочек обнаженной земли. Он был невелик, и течение, обогнув его, тут же вновь единым потокам устремлялось вдаль. У берега, где я сидел, было глубоко. Из воды выступали большие камни, о которые яростно билась вода, закручиваясь в водовороты и вздымая белую пену. Дно не просматривалось. А у противоположного скалистого берега, где было мелко, река текла быстро и совершенно бесшумно.

Все еще полный задумчивости, я вдруг увидел на маленьком островке какое-то живое существо. В первый момент мне показалось, что это просто комочек земли, но комочек медленно двигался, и я стал наблюдать за ним. Оказалось, что это красная лягушка. Даже для этой породы она была крупна, почти с жабу. Я решил было, что она грелась на осеннем солнце. Однако ее спина, ярко отливавшая красно-коричневым, была влажной от воды. Лягушка медленно-медленно продвигалась к воде. Вот она уже на краю островка. Остановилась. Только я подумал, что она собралась передохнуть, как она с плеском бултыхнулась в мелкую, но быструю воду. Я говорю «бултыхнулась», но на самом деле, это был отличный прыжок. Не успел я и глазом моргнуть, как ее задние лапы, длинные и мускулистые, с быстротой молнии оттолкнулись не то от земли, не то от воздуха, вытянулись в одну линию, как струна, и вот она уже в водовороте течения. Еще мгновение назад тяжелая и медлительная, лягушка совершенно преобразилась.

Я словно сбросил с себя оцепенение. Будто какая-то свежая струя впервые за все эти безрадостные дни коснулась меня, погруженного в свое недомогание и усталость.

Красная лягушка плыла изо всех сил. Она хотела добраться до противоположного берега. Повторяю, река в том месте была неширокой, но быстрой. Борясь с течением, лягушка плыла, погрузив голову в воду. Когда она подплыла к тому месту, где течение особенно буйствовало, ее сразу же стало относить в сторону. Мне почудилось, что, увлекаемая течением, она скорчилась и заметалась, — и я тут же потерял ее из виду.

Утонула, — испугался я и стал вглядываться пристальнее. И вдруг она появилась в совершенно неожиданном месте, по-прежнему покачиваясь на волнах, а затем уцепилась за самый край островка — там, где островок уходил под воду, — с таким видом, будто только к этому и стремилась. Взобравшись на него, лягушка притихла. Мне казалось, что ее большой живот вот-вот разорвется от резкого, прерывистого дыхания. Но немного погодя она вновь начала медленно двигаться вперед. Затем снова присела там же, где я впервые заметил ее.

Она долго всматривалась в одну точку. Впрочем, мне показалось, что это продолжалось долго, а на самом деле не прошло и пяти минут, как лягушка снова задвигалась и, как прежде, бросилась наперерез течению. И все повторилось сначала — она изо всех сил плыла, то появляясь, то скрываясь под водой, затем зацепилась за край островка, вскарабкалась на него и оказалась на том же месте, что и раньше. А потом — я следил за всем этим так внимательно, словно передо мной разыгрывалось редчайшее зрелище, — лягушка снова стала подбираться к воде.

Я вспомнил, что, когда впервые заметил лягушку, ее красновато-коричневая спинка блестела от воды. Но ведь я не знал, сколько раз до этого она уже проделала все то же, что и при мне.

— Ну и дуреха! — засмеялся я. Лягушка хотела перебраться на тот берег. Но для этого совсем не обязательно было выбирать такой путь. Ведь не везде же было быстрое течение, чуть выше виднелась тихая заводь. Там можно было передохнуть и набраться сил для новой схватки. Сам вид заводи со свисающими над ней ветвями ивы должен был бы привлечь лягушку. Почему же она не хотела плыть туда?

Пока я размышлял над этим, лягушка в который уж раз вернулась ни с чем. Мне все это начало надоедать, и я, подобрав с дороги несколько камней, стал кидать их, целясь в островок. У меня и в мыслях не было попасть в лягушку, я просто хотел спугнуть ее, заставить оглядеться вокруг. Камни падали и рядом с лягушкой, и в быструю реку, и в заводь. Плеск падающих камней словно звал — посмотри же сюда!

Лягушка подняла голову, будто изумленная, приостановилась, но не перестала двигаться как задумала. Снова прыгнула и поплыла.

А я опять опустился на камень.

Между тем начало смеркаться; в горах, в лесу тени стали бледно-синими. Мне следовало вернуться, пока не подкралась вечерняя прохлада. Но я не смог уйти.

Мне вдруг подумалось, что лягушка все понимает, что ею движет воля и упорство. Ведь быть не может, чтобы это маленькое животное, такое жизнелюбивое, не знало, что через заводь переправиться легче, чем через быстрину. У лягушки явно была какая-то цель — ведь она вновь и вновь бросалась навстречу опасности. Она вступила в единоборство со стихией, ей неподвластной, и пыталась одолеть ее. Уже спустя некоторое время мне пришло в голову, что, быть может, на дне маленькой заводи таилось что-то опасное для лягушки, и поэтому она избрала другой путь. Быть может, под сенью большой ивы скрывалась змея, которая могла схватить ее… Однако в тот момент мной владели другие мысли, более гармонировавшие с тогдашним настроением.

А лягушка снова принялась за свое. Вначале я с интересом считал: «шестой раз, седьмой», но теперь перестал. Когда солнечные лучи над рекой померкли, лягушкой словно овладело отчаяние, ее передышки перед новым прыжком становились все короче и короче. Один раз мне показалось, что она чуть было не выбралась на противоположный берег, но ее тут же снесло снова. Видимо, ее упорство было сломлено. Чувствовалось, что теперь ее, обессиленную, легко унесет течение, что силы покидают ее.

Подул холодный ветер, и я поднялся. Мне надоело. Вот дождевая лягушка — та хорошая прыгунья, чего не скажешь о красной… Я отряхнулся и напоследок еще раз взглянул на реку.

И тут я невольно вытаращил глаза. За эти несколько секунд красная лягушка совсем исчезла из виду. Я ждал, что она опять подплывет и попытается выбраться на островок, но она не появлялась. У меня не было и мысли, что она все же добралась до противоположного берега. С чувством, похожим на сожаление, я несколько раз оглядел реку и пошел вниз по течению.

Однако не сделал я и пяти шагов, как в совершенно неожиданном месте еще раз встретился с нею. Она плыла совсем рядом с берегом, прямо напротив меня. Здесь было глубоко, и пенящийся поток неистовствовал среди камней, образуя бурные водовороты. К одному из таких камней и тянуло лягушку. Я сразу понял, как она оказалась здесь. Обессиленная, она уже не смогла выкарабкаться на островок, как раньше, и ее понесло вниз по реке. Обогнув островок, течение сливалось в единый поток и со страшной силой, будто подгоняемое кем-то, ударялось о берег. Положение лягушки было безвыходным. Она стала игрушкой вздымающихся волн. К счастью, пока ее только несло течением, но я видел, что развязка близка. Сразу за камнями, мимо которых она плыла, виднелся водоворот, и ее неумолимо тянуло туда.

Если бы она сумела взобраться на камни! Это был единственный шанс спастись. Но камни поднимались из воды почти отвесно и были очень скользкими. Теперь ее задние лапы утратили силу. Они только беспомощно вытягивались и сгибались. Лишь изредка лягушке удавалось коснуться передними лапками маленькой выбоины на одном из камней, но тут же течение опрокидывало ее, и желтое с красноватыми пятнами брюшко мучительно содрогалось. Мне хотелось помочь ей, подцепить ее чем-нибудь вроде длинной палки, но ничего подходящего поблизости не было. Я только стоял и ждал, что будет. Вскоре красная лягушка предприняла последнюю попытку уцепиться за выбоину, но то было лишь жалкое подобие прыжка. Ее вновь опрокинуло, и она, больше не сопротивляясь, скорее даже покорно, исчезла в водовороте.

Я бросился бежать по берегу, надеясь, что, может быть лягушка снова покажется. Но на этот раз она уже не выплыла.

Я почувствовал, что вокруг наступила глубокая тишина, словно все в мире замерло. Сумерки быстро сгущались, и я пошел в гостиницу. По пути я стал припоминать все сначала. И судьба красной лягушки, которая этим осенним вечером боролась из последних сил и погибла, показав пример непостижимой для меня стойкости, представилась мне скорее трагической, чем забавной.

Что заставляло ее добиваться цели? Я не понимал, да и не мог понять этого. Я только подумал, что существует нечто более сильное, чем инстинкт. Чувствовалась какая-то особая выразительность и в том, как лягушка приседала перед прыжком, и в том, как она стремительно и отчаянно кидалась в быстрину, и в том, как взбиралась на островок. Мне казалось даже, что я наблюдал за мыслящим существом.

Эти ощущения были вызваны не тем, что лягушка действовала, якобы представляя себе цель, и тем более не последними ее минутами. Тогда она была уже сломлена, силы покинули ее. Она боролась, пока хватало сил, но в последние мгновения ее вид свидетельствовал о покорности судьбе. Даже тишина, наступившая в эти минуты, была особой.

Всего лишь лягушка! Ведь это не то что лошадь, собака или кошка, которые живут рядом с людьми. Мои чувства затронула именно лягушка, и это буквально потрясло меня.

Не исключено, что ученые, наблюдающие жизнь животных, дали бы всему неожиданно простое объяснение. Возможно, оно было бы примитивным: мол, таковы условия жизни красной лягушки. Может быть, этим-то как раз все и объяснялось! Может, они бы посмеялись над моими измышлениями о том, что попытка преодолеть непосильные трудности была у лягушки проявлением воли. Да ведь и я не уверен, что это было непременно так. Ладно, пусть ученые правы! Но почему это маленькое животное так глубоко меня взволновало и что это были за чувства, которые оно во мне всколыхнуло, — все это невозможно объяснить до конца никакими научными теориями.

Я глубоко ощутил непостижимость природы. Давно не волновали меня подобные чувства. Ведь даже такие, как я, не часто размышляют о небе, о тайнах вселенной. Может, это своеобразное бегство от действительности? Мне было знакомо чувство внезапного обновления, наступавшего в те редкие минуты, но сейчас я испытал другое. И все-таки было что-то общее между благочестивым, торжественным настроением, в которое я впадал, задумываясь над тайнами природы, и тем чувством доверия к ней, к ее недоступной разуму воле, которое охватило меня на этот раз.

Я вернулся в гостиницу совсем не с тем настроением, с каким уходил из нее днем. Даже грязная, темная, холодная комната и несимпатичные люди не вызывали прежнего раздражения. Хотя бы на некоторое время я смог забыть о неприятных людях, окружавших меня.

На следующий день я покинул эти места. Я так и не прочел ни одной из привезенных с собой книг, а вот воспоминание о красной лягушке надолго осталось в моей душе. Окончательно прикованный к постели, я встречаюсь с лягушкой в сновидениях. Я редко вижу сны в красках, но мне совершенно отчетливо видится желтое брюшко лягушки и коричневые пятна на нем в тот момент, когда ее поглотили волны.