"Время одиночек" - читать интересную книгу автора (Каменистый Артем)

Глава 9

Боевое седло отличается от пастушьего примерно так же, как меховая шапка от стального шлема. Передняя лука вытянута в жесткий овальный щиток, задняя тоже поднята — поведи спиной назад, и в поясницу упрется, но надави сильнее, поддастся, пружинно отклонится. Удобно — помогает выдержать сильный лобовой удар по щиту или доспехам, но если удар окажется слишком уж сильным, не даст сломать хребет — позволит рухнуть наземь, а там уже как повезет. Под передней лукой в кожаном гнезде покоится лук. Тетива спущена, но натянуть ее можно в пару мгновений — не потребуется даже вытаскивать оружие. На задней луке щит — не привязан, так телепается. Ухватить его много времени не потребуется. По другую сторону, чуть наклоняясь, раскачивается боевая пика — нечего седоку ее в руках таскать.

Седоку, если честно, и без того несладко — много чего воину кочевников таскать приходится. Сапоги до колен — плотная кожа с бронзовыми набойками. Сверху до тех же колен опускается черненая кольчуга, вся расшитая конскими хвостами. Не для красоты хвосты висят: против рубящего удара защита достойная — волос перешибить не намного легче чем металл, а весит он несравнимо меньше. Против пик и стрел, конечно, хорошо не защитит — для этого приходится нагрудник латный таскать, а кто побогаче, тот и вовсе панцирь укороченный одевает. Шлем низкий с забралом опускающимся, или попроще — со стрелкой вдоль носа. Те же конские хвосты позади болтаются — нелегко накху голову с плеч снять. Короткий плащ тоже нелегкое дело — плотная светлая шерсть с войлочными полосками. Смешная защита, но поможет запутать вражеское оружие, да и стрелы неплохо вязнут, теряя силу. В бою всякое бывает, бывает и сзади стреляют и бьют, а там ни нагрудника, ни высокой луки нет. Хотя, если честно, защита сомнительная.

Колчан стрел, меч, короткая булава, кистень, нож — вот сколько железа приходится воину таскать. А если у воина спина все еще побаливает, совсем плохо. Особенно неприятно, что Тим даже не воин — не прошел посвящение. Немыслимое дело, чтобы такой "недовоин" ехал со всеми наравне в военной колонне. Да нет, даже не наравне — он ведет колону, едет впереди, рядом с Ришаком. С Ришаком понятно — никто в здравом уме не усомнится в его воинских достоинствах. А кто такой Тимур? Да никто.

Но, тем не менее, ни один из сорока воинов и глазом не моргнул, когда этот мальчишка занял свое место во главе отряда накхов.

Странные времена настали.

А уж какими глазами провожали Тимура девчонки становища… Это те, кто до этого и внимания не обращали на носатого угрюмого паренька. Не видели в нем особых достоинств. А теперь вдруг увидели.

Ну хоть вообще теперь не уезжай

Кунар, поначалу возмущенный резким утяжелением хозяина, новым седлом и разлукой с приглянувшейся кобылой, проникся моментом и перестал выказывать недовольство — ехал ровно, сохраняя достоинство. Лишь косился иногда на Тимура, взглядом выдавая свои мерзкие замыслы мести. "Ладно-ладно хозяин, припомню я тебе все: станешь шурпу варить, помочусь в котел".

Час за часом проходил, а никто и не думал нападать на отряд накхов. Даже собак не видать диких, и не только собак — все живое пряталось при приближении воинов. Лишь суслики бесстрашно стояли на курганчиках своих нор, нагло посвистывая вслед кочевникам.

Солнце, поднимаясь все выше, старалось запечь накхов прямо в доспехах. Вот тут Тимур стал понимать истинное предназначение светлого плаща — без него черненое железо раскалилось бы чуть ли не докрасна.

После полудня устроили долгий привал — напоили лошадей у степной речушки, дали им попастись на лугу, сами повалялись в теньке под прибрежными деревцами, попили холодного чаю из тыквенных фляг, пожевали лепешек и сырой потной конины, заблаговременно положенной под седла.

На отдыхе Тим заметил вдали, на одиноком кургане, фигурку всадника. Заметил не он один, но никто не выказал беспокойства. Пришлось и Тиму проглотить любопытство, и делать вид, что все идет как надо. Хотя, если подумать… Раз никто не волнуется, значит это свой. А раз он не приближается приветствовать воинов, значит его место там, вдали. Неужто отряд накхов не одинок, и его охраняют дальние дозоры? Выходит так.

Эх, с дедом бы поговорить, да все не получается. Надо ловить удобный момент. Хотя поймай его, не факт что дед будет отвечать — дед у Тима страшный человек, и рассказывает только то, что сам хочет рассказать. Любопытство внука ему безразлично, если не более. Внук сам должен до всего доходить, а не получать готовые ответы.

К вечеру отряд добрался до маленького кочевья накхов. Здесь воинов ждали — без церемоний накормили горячей шурпой, разместили в юртах, отогнали лошадей на ночной выпас. Вооруженные мужчины становья усиленно караулили окрестности, дав путникам возможность хорошо отоспаться. И все это без суеты, рутинно, буднично — военная машина степняков работала без заминок. Тим, размышляя над тем, что видел и слышал в пещере и до нее, начал понимать, что весь степной народ это, по сути, огромное войско. Даже женщинам и детям есть место — кормить мужчин, заботиться о скоте, лечить раненых. При вражеской атаке женщины и дети могли ответить из луков — так что уязвимых тылов у кочевников нет. Воинам оставалось лишь заниматься своим делом — перемалывать основные силы противника.

Для Тима все это было естественно — другого он не видел. Но даже ему становилось понятно — вся эта военная машина работает на жалкую часть своей мощности. Собрался отряд воинов, поехал бить оламеков. Убили шесть оламеков, потеряли четверых. Угнали сорок лошадей и пятнадцать коров. Радости на месяц, а рассказов о своей доблести на два месяца. Через два месяца приходит отряд оламеков. Убивает трех воинов, охраняющих стадо. Теряет двух воинов от пастушка на хитром коне. Угоняет пятьдесят лошадей.

И так веками. Вроде бы как бы война, но в то же время смех. На праздниках Тиму доводилось видеть десятки тысяч воинов накхов. Собери десятую долю этой силы и пройдись по кочевьям оламеков — не останется оламеков, если не успеют те такое же войско собрать. А ведь не успеют — не готовы они к такому массированному нападению. Это тебе не тридцать воинов явились двадцать коров украсть, это совсем другое.

Если у накхов десятки тысяч таких хорошо вооруженных и обученных долгими тренировками и боевыми походами воинов, то сколько будет у всех вместе? Тим не знал, но предполагал, что гораздо больше. Южный материк немал, и степи его одно хорошее пастбище.

Жуткое по силе войско, запертое в ловушке жалкого южного материка.

По степи накхи двигались три дня, и каждый день был подобен первому. Духота доспехов, привалы у ручьев и речек, далекие дозоры в степи, ночевки в кочевьях накхов и шедов, причем последние приняли их так же, как и родные — ни малейшей разницы. А ведь с шедами отношения у накхов были непростыми…

Видимо и впрямь в степи наступили новые времена.

На четвертый день стало веселее.

О намечающемся веселье накхов предупредил дозорный. Его заметили издали — он мчался к отряду, не жалея коня. Накануне по этой земле прошло большое кочевье, выбив траву. Дождя с тех пор не было, и за всадником тянулась пыльная полоса.

Когда он приблизился, Тим не особо удивился, узнав в нем оламека — эти степные волки были признанными лазутчиками, способными эффективно действовать в одиночку. Видимо, решили помочь накхам невзирая на слова Ришака.

Оламек, растягивая татуированные губы в нервной ухмылке, поприветствовал отряд:

— Накхи, я Аэр из рода Эссов. Впереди, у брода, вас ждет большая засада.

— Кто эти несчастные? — равнодушно уточнил Ришак.

— Я не знаю их. Это люди с побережья. Их около сотни, я видел у них арбалеты и луки. И видел повозки и тела на мелководье. Они убили и ограбили купцов, возвращавшихся из Ултая. Должно быть они совсем безумны, раз творят подобное — после такого им грозит смерть даже в вонючих городах побережья. Купцы такое не прощают.

— Мне плевать на купцов, — Ришак в подтверждении своих слов сплюнул тяжелым пыльным сгустком. — Бродов два, но до второго двигаться сутки и, думаю, там тоже ждет засада. Это те же шакалы ее приготовили, что на становище нападали. Загоним их в реку и убьем всех.

Оламек кивнул и уточнил:

— Нас четверо, остальные ждут дальше, у последнего ручья перед бродом. Нам можно будет сразиться в ваших рядах?

— Помощи нам не надо, — степенно заявил Ришак, — Но и отказывать достойным воинам в праве на битву я не стану.

— Хорошо, — кивнул оламек. — Мы без брони, налегке, поможем луками. Я тогда мчусь вперед, к своим людям.

Тим, глядя в спину удаляющемуся оламеку, боролся с зудом в руках — очень хотелось натянуть лук, и выпустить вслед тонкий срез. Рана выйдет знатная — кровью изойдет вмиг. Трудно привыкнуть к тому, что с враждой покончено.

А если точнее — получается и не было вражды.

Несмотря на предупреждение, отряд накхов продолжал путь в том же темпе и тем же порядком. Как будто ничего не произошло. Даже луки никто не натягивал. Лишь соединившись с группой оламеков, Ришак скомандовал:

— К бою! Пики оголить, луки натянуть! Но держаться по-походному, в строй не разворачиваться. Пусть эти шакалы до последнего будут думать, что застали нас врасплох.

Склонившись к Тиму, дед уже тихо добавил:

— Держись за мной, не теряй мою спину из виду. Голых и легких бей в живот и грудь, латных по ногам. Если выйдет сшибка, просто держись прямо за мной, и пиками тебя не достанут. Не выдержишь ты пику — легок ты еще, не заматерел. Вышибут тебя, как соплю из носа, или крюком поймают и снимут.

Тим прекрасно знал тактику боя степняков друг против друга, но что предпринимать против пехоты с побережья представлял слабо. Без копья наемники и бандиты из города не выходили, и атаковать занятую ими позицию в лоб было страшновато. Потерь не избежать.

Впереди показалась зеленая полоса — вдоль степной реки протянулись густые заросли деревьев и кустарников. Напротив брода ее неплохо проредили проезжающие, на топливо для костров, но все равно укрытий для пеших хватало.

Ришак вел отряд дальше. Очевидно, он от оламеков узнал, что на опушке пойменного леска врагов нет. А может у него глаза сквозь кусты видят. Или свои соображения на этот счет. Лично Тиму под каждой веткой мерещился взведенный арбалет.

Проезжающие караваны и отряды оставили в зарослях широченный провал — сорок телег бок обок ехать могут. В конце светлела река, за ней желтела полоска высокого противоположного берега. Если постараться, до воды уже можно добить из лука.

И тут Ришак коротко взревел:

— Аннокс!!!

Спина деда исчезла — Ришак развернулся назад, перед Тимом осталось чистая степная дорога и густые заросли по левую ее сторону, под самым берегом.

— Анннннокс!!! — выдохнул Тим, отпустив тетиву.

Стрела ушла в заросли, но этого он уже не видел — спешил назад, за дедом.

Колона кочевников в один миг превратилась в сдвоенную карусель. Пришпорив коней, воины мчались друг за другом, приближаясь к броду, заворачивали вправо, разряжали луки, далее мчались назад, доставали новые стрелы, вновь неслись на врага, и опять назад, повторяя этот круг снова и снова.

В зарослях заорали. В криках был страх, боль и ярость — в кочевников полетели стрелы и болты. Ришак видимо и впрямь умел насквозь видеть — враги вообще не добивали до накхов, или добивали редкими болтами, но они не причиняли вреда на излете. А вот луки степняков доставали до них прекрасно. Да и попасть по мчащемуся всаднику не так просто. Кроме того стрелкам пришлось показываться из укрытия, и уже вторую стрелу Тим выпустил прицельно, а не попросту в густую зелень.

Крики "аннокс", хлопанье луков, короткие взвизги улетающих стрел, топот копыт, барабанные удары наконечников по доспехам, вопли раненых, нервное ржание коней — первая часть боя для Тима была набором звуков. Зрение нужно лишь в тот миг, когда перед тобой исчезает спина деда, и надо выбирать — в кого выпустить стрелу? В рослого арбалетчика, который в кольчуге, с головой перевязанной зеленым платком? Или в далекого худосочного лучника, который разинув от усердия рот, чуть ли не переламывает свой лук, пытаясь добить до накхов. Кого приговорить к смерти или увечью? Тонкую граненую стрелку они даже не увидят, лишь свистнет рассекаемый воздух в прорезях наконечника, сталь сокрушит драные кольчуги и поддоспешники, порвет мясо, раздробит кости. Выбор сделан — арбалетчик опаснее. Тетива спущена. Все — теперь глаза отдыхают, Кунар сам, без понуканий не теряет деда. Теперь наощупь вытащить новую стрелу, наложить на тетиву. И слушать. Слушать бой. Нельзя прослушать приказ.

Людей с побережья было почти в три раза больше. Но Тим не успел даже колчан ополовинить — враг сломался. Бросил позиции, рванул врассыпную подальше от страшных луков степняков. Накхи приучали своих детей к луку с пятилетнего возраста — зря бродяги решили потягаться с такими воинами в стрельбе.

— Руби шакалов!!! — заорал Ришак. — Хрррраа!!!

Кличь подхватили десятки глоток. Тим, уставившись в спину деда, не глядя ухватился за пику, повел ладонь ниже, потянул кожаный узелок, вытащил оружие из седельного гнезда. Наклонил параллельно земле, развернул ладонь кверху, позволив древку лечь на предплечье. Теперь главное деда не наколоть — все же зря он приказал мчаться точно за ним.

Делать за дедом было нечего — тот поспевал с двух сторон, будто у него четыре руки. Ворвавшись в гущу разбегающихся врагов Ришак парочке подрезал ноги под коленями, но третьего, оборачивающегося с арбалетом, пришлось бить в грудь. Наконечник увяз в нагруднике, пику дед бросил, выхватил длинный, чуть изогнутый меч, заработал им будто косарь на жатве.

Спаслись немногие — не более десятка нападавших сумели укрыться в густых зарослях терновника. Конному туда не сунуться, а пешему лезть опасно — строй в этих дебрях не удержать, лук там тоже не натянуть, да и не умели степняки драться пешими.

Ришак развернул отряд назад. Накхи деловито добили раненых, собрали трофеи. В таком бою нелегко понять кто кого убил, и дед постановил делить скудную добычу поровну, с тройной долей себе, а десятникам и вожаку оламеков двойной.

Оставив за собой восемьдесят пять тел, накхи переправились через реку, продолжили путь. Расправа с засадой задержала их на час — не более.

Один из раненых разбойников резню пережил. Ему перевязали подсеченную ногу и повезли с собой. Степняки любопытны, и вечером пленника ждет серьезный разговор.

Крик оборвался, пленник захрипел — Гонир перехватил ему горло кривым ножом. Ришак, отвернувшись от умирающего, коротко бросил:

— Гонир — оставь нас.

Воин послушно растворился в ночи, Ришак и Тимур остались в одиночестве. Тим тоже отвернулся от агонизирующего тела — его мутило. Впервые довелось видеть пытки, и это зрелище не понравилось. Пленник и без истязаний рассказал все, что ему было известно — он наивно пытался сохранить себе жизнь. Но недоверчивый дед проверил его слова с помощью огня и железа.

Умирающий, наконец, затих, и только теперь Ришак заговорил:

— Тимур, ты слышал его слова. Им нужен ты.

— Да, я понял.

— Их наняли черные люди. Черные люди хотят схватить убийцу своего дракона.

— Откуда они могли узнать, что меня надо искать на пути к побережью?

— Ты глуп. После встречи у Грохочущих Скал мы несколько дней провели в становище, ждали, когда твоя спина позволит выдержать долгий путь. Слова, сказанные в пещере, не стали тайной — их знают многие. Кто-то предал. Или кого-то схватили, и он под пытками рассказал все. Это плохо. Я хотел въехать в вонючий город как князь накхов, и лично посадить тебя на корабль. Теперь это опасно. Город это крысоловка — наш отряд слишком слаб, чтобы проложить тебе безопасный путь.

— Мы вернемся назад и соберем большое войско?

— Глупец! Перед большим войском ворота не откроют. Нам не доверяют. И правильно делают…

Тимур, обидевшись на неоднократные упреки в глупости, все равно не сдавался:

— Дед Ришак, я не понимаю, зачем мне вообще ехать за море? Это пророчество… Вы же сами в него не верите. Я же видел.

— Да Тимур, мы в него не верим. Как можно верить в бред помешанных? Слова пророчества глупы, их можно читать по-разному, и что угодно можно выдать за пророчество. Тимур, мы не верим в него, потому что умны — будь мы глупцами, мы бы не смогли управлять народом. Ты думаешь легко владеть степью, сохраняя единство? От западного до восточного берегов этой земли надо скакать два месяца. Меж северным и южным не меньше. Кроме того путь преграждают горы, и перебираться за них нелегко. За горами другая степь, но там тоже наш народ. У него мало мест для пастбищ, и многие вынуждены были осесть. Мы здесь воюем конными, а у них конных мало, у них пешие ратники, и еще они делают боевые машины. Строят башни, и разрушают эти башни друг у друга. Они учатся брать города. Их сила в этом. Мы часто посылаем за море смешанные отряды — нас нанимают местные правители. Мы ценные воины, и нам много платят за их войны.

Мы получаем деньги, и получаем опытных воинов, знакомых с их способами войны.

Наши воины приходят назад спустя годы, приходят другими, приходят с новыми обычаями и привычками. Мы все разные… Ты представляешь как трудно всем нам, таким разным, быть единым войском? Если не представляешь, ты этого плевка не стоишь.

Дед сплюнул в вытоптанную траву.

— Если бы пророчества не было, его надо было придумать. В него верит народ, и веру эту вдолбили им жрецы-шаманы — вот что главное. Этот железный дракон вовремя прилетел — не появись он сейчас, пришлось бы его придумать тоже. Наш народ это взведенный лук. Сейчас он натянут полностью, стрела на тетиве. Но долго держать натянутый лук невозможно — руки начнут ходить ходуном. Надо или стрелять, или отпустишь тетиву поневоле. Нам нужна эта война, или через несколько лет мы начнем пожирать сами себя. Двадцать шесть лет природа благоволит народу — травы много, скот плодится и жиреет. Но через два-три года в эти земли придет засуха. В этом мы почти не сомневаемся, слишком многое об этом говорит. Да и не может благоденствие длиться вечно. И тогда конец: начнется не ритуальная война, начнется война за скот, за пастбища, за водопои. Братство будет бессильно — нельзя сохранить единство на земле, которая может прокормить сотню, но при этом живет на ней две сотни.

Будет резня. И многим придется изменить свою жизнь. Придется пахать землю, ловить рыбу… Мы потеряем себя как организованную силу. Нет Тимур, сейчас, или никогда. Зачем было взводить лук, если не собираешься стрелять?

Дед помолчал, задумчиво поворошил прутиком угли догорающего костра.

— Тимур, ты силен. И ты умен. Я верю, что из тебя получится вождь нашего народа. Но у тебя нет мудрости. Ты не видел ничего кроме степи, становища, кочевий… Лошади и коровы… Я видел мир, я знаю что это такое. Мне будет горько, если я тебя потеряю, но я готов рисковать. Да и степь для моего внука теперь опасна. Тебя выдали шаманы — я уверен. Им не нужно воплощение пророчества от братства — им нужно свое воплощение, ручное. Ты для них досадная помеха — чем дальше ты от них сейчас будешь держаться, тем лучше. Так что используй свой шанс взглянуть за горизонт. Познай мир за пределами степи, и ты его покоришь. Я верю в тебя, остается тебе поверить в себя. Сейчас мы заночевали в степи. Здесь, у побережья, нет хороших пастбищ, и нет нашего народа. Здесь никого нет. Никто нас здесь не выдаст врагам. Завтра мы будем у стен Тувиса. Ты пойдешь в город один, на плохой лошаденке, как обычный бродяга. Никто не должен знать, что ты внук Ришака.

Ты должен будешь найти корабль, который отвезет тебя на север. У Тувиса большой порт, и кораблей там хватает — ты быстро найдешь нужный. Там, на нашей земле, не спеши возвращаться. Узнай для себя все. И еще — если ты что-нибудь узнаешь про Мокедо, найди его и уговори вернуться. Он нужен нам. Из всех небесных людей он единственный, кто чего-то стоит. И стоит он многого.

Ришак провел Тима почти до ворот. Лишь увидев стены Тувиса, дед остановил коня.

— Все Тимур — дальше ты пойдешь один. Прощайся с Кунаром.

Легко сказать: "Прощайся". Кунар часть Тимура — не легче чем с рукой проститься. И все это под колючим взглядом деда. Нельзя даже чувства свои показать — за слабость сочтет. Эх — ну почему люди придумали такие сложности? Почему нельзя путешествовать по миру вместе с Кунаром?

Дед, будто читая мысли внука, заговорил отрывисто, чеканя слова:

— С конем трудно попасть на корабль. И украсть его в городе могут легко. Или болезней нахватается от местной грязи. Да и Кунар слишком хороший конь — алчность будет возбуждать. Не надо тебе привлекать внимание вороватых бродяг — для них подобный конь огромное богатство. Кунар не кошка — нельзя тебе с ним странствовать.

— Дед Ришак, я это понимаю. Прошу тебя — позаботься о Кунаре хорошо. Когда я вернусь, я хочу чтобы он меня встретил готовым к битвам.

— Тимур, никто не оседлает твоего коня, я сам буду изредка его выезжать, чтобы не отвыкал от седла. Лучшая трава и овес будут его кормом. Лучшие кобылы будут продолжать его породу. Не беспокойся о нем.

— Спасибо дед Ришак.

Тим на миг прижался к голове Кунара, отвернулся, влез на коренастую лошаденку, грубо пришпорил, направил к городским стенам.

Кунар, провожая друга недоуменным взглядом, жалобно проржал, но Тим не обернулся, лишь чуть ссутулился. Ришак, одобрительно кивнув, взял лошадь внука за уздечку:

— Пойдем Кунар, Тимура ты если и увидишь, то нескоро.