"В любви, как на войне" - читать интересную книгу автора (Асламова Дарья)

КАК МЫ ПОПАЛИ В ЧЕЧНЮ

Однажды холодным февральским днем мы с моим приятелем Олегом, с которым подружились еще во времена бомбежки Белграда, ужинали в одном московском ресторанчике. Ели соленые огурчики, маринованные грибочки и чеснок, горячие картофелины в масле и с зеленью, слабосоленую селедку с луком, аккуратно нарезанную ломтиками и очищенную от костей. Все это мы запивали чистой водкой, а растопленное сливочное масло вымакивали корочками черного хлеба. И при этом сплетничали. Олегу тридцать шесть лет. Он очень плотный и крупный, здоровый как лось (если лоси доживают до тридцати шести), волосы и глаза светлые, а по лицу видно, что он ни в чем себе в жизни не отказывал. Губы чувственные (такие нравятся женщинам) и часто принимают надменное выражение.

Оба мы принадлежим к племени тех светских бродяг, искателей приключений, которые обожают вляпываться в дурно пахнущие истории и которые, как ни странно, обнаруживают несомненное сходство с бездомниками, кочующими по большим дорогам, или бичами, живущими на вокзале. Таким людям, если они не виделись больше полугода, всегда есть что рассказать и чем похвастаться, доложить, где, когда и во что они впутывались и как потом выпутывались. В конце концов, всегда как-нибудь выпутываешься.

Когда поток новостей иссяк и мы, что называется, отерли пыль со старой дружбы, Олег вдруг сказал: – Поехали со мной в Чечню. Я уезжаю через две недели. Для тебя это подходящее местечко. Вся тусовка сейчас там. А ты же тусовщица. Тебе там будет хорошо. Перевернешь все с ног на голову.

Ох, я знала, что он прав! На любой войне, в потоке самцов я чувствую себя как рыба в воде. Но вслух сказала:

– Хватит с меня войны! Я устала и боюсь. Попросту трушу.

– Да ладно. Возьмем с собой Витю, фотографа,ты его знаешь, будет хорошая компания.

Я представила себе Витю по кличке Ублюдок и захихикала. Тот еще персонаж.

Фотограф от бога. Ходят слухи, что однажды спьяну пытался проявить пленку в собственной моче. Прославился тем, что в Нагорном Карабахе, будучи в высоком градусе опьянения, читал лекцию на сцене сельского клуба о политическом положении во Франции(!). Солдаты как завороженные наблюдали, как он раскачивается вместе с трибуной. Кончилось дело тем, что он рухнул вместе с трибуной в зал, так и не дочитав лекции.

Видя, как я повеселела от водки, Олег нарисовал передо мной такие блестящие перспективы славной жизни в Чечне, как мы там оттянемся и вволю поработаем, что нельзя было не согласиться. Он расписывал все это как увеселительную прогулку. И я соблазнилась.

Ночью мы продолжили пить у меня дома. И я рассказывала что-то бурно и оживленно, как рассказывают дети, только что пришедшие с прогулки и переполненные впечатлениями.

– Слушай, я тебя захотел, – вдруг сказал Олег.

– Да ну! Это пройдет.

Мы допили коньяк, я проводила его до дверей, и там, уже у порога, мы долго целовались, и он трогал мою грудь.

– Это будет, но только не сегодня, – заверила я его. – Точно будет. Я тебе дам, но не сегодня.

На том и расстались. На следующий день я занялась своей экипировкой в Чечню.

Купила ослепительно белую зимнюю куртку на искусственном меху. Это была не куртка, а мечта, отличная белая мишень. "Вот дура! – сказала одна моя подруга. – Ты бы еще портрет Путина на груди нарисовала, чтобы знали, куда целиться". К куртке я прикупила лаковые блестящие полусапожки и тонкие черные перчатки изящной выделки. Когда деньги закончились, я отправилась к своей подруге Аэлите, чтобы занять у нее пару свитеров. Она долго рылась в шкафу, потом извлекла из вороха тряпья чудесный плотный черный свитер с треугольным вырезом на спине.

– Дольче Габана! – простонала она. – Смотри не потеряй и гляди, чтоб пуля не попала. Испортишь свитер. А он знаешь сколько стоит?!

– Ну, ты и свинюга! – любовно сказала я, забирая у нее свитер. – Твой товарищ, можно сказать, жизнью рискует, а ты о паршивых тряпках думаешь!

Помимо черного свитера я стащила у Аэлитки серую вечернюю кофточку с люрексом и простой белый джемпер. Короче, экипировалась на славу!

Волосы я подстригла так коротко, как только возможно. В стиле фильма "Солдат Джейн". Это было новое, приятное ощущение легкости на голове. Теперь мыться вовсе не обязательно. Достаточно протереть голову тряпочкой. Мне нравилось трогать Руками колющийся, непривычный "ежик", который я для пущего эффекта выкрасила в блестящий темно-красный цвет.

В нужный день мы купили с фотографом Витей билеты в Минеральные Воды на одиннадцать утра. Олега с нами не было, мы позвонили ему на мобильник и велели тоже купить билет на одиннадцать, а номер рейса сказать забыли.

В ночь перед поездкой я не спала. Невозможно спать перед войной. Это днем можно быть храброй, а вот ночью – совсем другое дело. Днем я могу позволить себе судить обо всем с поверхностным и добродушным скептицизмом и ничего не принимать близко к сердцу. И все знают, что это просто шутки бедовой девчонки. А ночью… Всякие дурацкие мысли лезут в голову. Всегда так. Пьешь коньяки думаешь, а что будет, если меня убьют, и как это бывает, когда умираешь, а если еще хуже, не убьют, а сделают инвалидом, и тогда я не выдержу и выпрыгну из окна, и что случится с Соней, если меня не будет. Короче, чушь всякая. Вот когда ты уже там, то становится не страшно, а весело, – это разница между теми, кто участвует в драме, и теми, кто переживает ее в своем воображении.

А тут еще паршивые друзья звонят со всякими дурацкими напутствиями. "Смотри под ноги, не наступай на мины". Это с моим-то зрением! Да я не то что мину, я танк не замечу, пока он не наедет на меня. А очки носить стесняюсь. Ну, не идут они мне! Или советы еще круче. "Думай о дочери! Как она без тебя?!" Да пропадите вы пропадом! Я и так каждые полчаса бегаю к ней в спальню, чтобы послушать, как она дышит. Вот удружили звонком. Повесить бы вас всех за яйца за такие советы!

Я выпила коньяку и попыталась помолиться. Как это делается? Господи! Сохрани меня от страхов полнощных и стрел полуденных. И чтобы я не попала в плен. И чтоб все пули пролетели мимо. И чтобы с моей Соней ничего плохого не случилось.

Только хорошее.

И все-таки я заснула. Под утро. Опустошив бутылку коньяка "Белый аист". Но утром в аэропорту сидела свежая, с безупречным макияжем на лице и с бутылкой пива в руках. Девы никогда и никуда не опаздывают и пунктуальны до тупости (а я Дева, невинная, холодноватая и спокойная).

Мои товарищи явились совсем несвежие, мятые и тоже сразу захотели пива. И, конечно, выяснилось, что Олег купил билет не на тот рейс, потому что в одиннадцать два рейса на Минводы, и конечно, его рейс задержали на два часа, а наш летит вовремя, и разумеется, на наш рейс больше нет билетов.

Дальше началась чертовщина. Олег побегал по кассам и купил билет на следующий рейс, идущий через пятнадцать минут после нашего. Потом еще побегал и купил билет в бизнес-класс на наш рейс. Короче, на руках у него оказалось три билета в Минводы, два лишних он не успел сдать, а в момент посадки умудрился потерять нужный билет. Мы с Витей сидели в баре прямо перед выходом на посадку и откровенно веселились, наблюдая, как Олег ищет билет. Потом мы увидели съемочную группу НТВ и тележурналиста Сашу Хабарова, у которого такое милое товарищеское лицо, все время вспыхивающее румянцем, как у девушки. Ну, просто кровь с молоком. Глядя на такое лицо, сразу чувствуется, что человек честный, порядочный и добрый, и жена У него, наверное, мягкая и добросердечная женщина, и дети будут как на подбор. Повезло же человеку с лицом. А вот на наши рожи глянешь, и сразу все ясно. Пьют горькую, безответственны, неразборчивы в половых связях, любят все брать от жизни и ни за что не платить. Те еще лица.

В самолете Олег сел в бизнес-класс, а мы с Витей в экономический. Я достала фляжку с клюковкой и развернула газету, поданную стюардессой. Витя, который еще в аэропорту набрался пивом и Коньяком, теперь снова догонялся пивом. Я закрывалась от него газетой и старалась не слушать, что он несет. А нес он такое!

– Я так люблю Олега, – говорил он с жаром в голосе и чуть не плача. – Если б ты знала, как я его люблю! Если б я был лидером, я бы его трахнул! Beришь?

Я делала вид, что читаю, но плечи мои тряслись от беззвучного смеха. Витя еще минут пять распинался в любви к Олегу, не смущаясь скудным откликом с моей стороны, а потом вдруг ударился в воспоминания детства.

– У меня было тяжелое детство. Ты и представить себе не можешь, насколько тяжелое. Однажды мы собрались во дворе, человек пятнадцать мальчишек лет девяти-десяти. И мы все вместе пытались дрочить. Члены у всех были маленькие и совсем не стояли. И ничего у нас не получилось, совсем ничего, – сказал он с каким-то недоумением в голосе.

Я уже не смеялась, а просто задыхалась от смеха, спрятавшись за газету. Вскоре Витя затих. И когда я решилась посмотреть на него, он уже мирно спал, приоткрыв рот, как младенец, и вытянув под переднее сиденье свои длиннющие ноги. Ну, какой же красивый малый! Я невольно им залюбовалась. Он похож на Дон Кихота, когда спит. Облик благородный и печальный, как на старинных портретах испанских художников. Черты лица правильные, утонченные и словно удлиненные. Изящные и сильные кисти с такими длинными, тонкими, точеными пальцами. Ему бы моделью работать. Только бутылка пива, зажатая между ног, несколько портила поэтическое впечатление.

Самолет уже начал разбег для взлета, и я почувствовала, как напрягается и дрожит огромная машина. Нас всех трясло, я попыталась вытащить бутылку у Вити, но он инстинктивно крепче сжал ноги. Самолет подпрыгнул, и пиво выплеснулось прямо на Витины джинсы. Картина была впечатляющей, – огромное мокрое пятно на том самом месте.

Не могло быть двух мнений о том, что случилось с мужчиной. Детский грех. Я представила, какое у него будет лицо, когда он проснется, и захихикала от удовольствия. Бутылку пива я таки у него вытащила, чтобы не оставлять улик.

Спящий Витя между тем уронил голову мне на плечо. Ну уж нет! Я не буду работать подушкой. Я осторожно прислонила его к иллюминатору и перебралась на соседний ряд.

Он проснулся через час с лишним, и я сделала оскорбленное лицо. Он посмотрел на свои мокрые штаны, потом на меня, сидевшую с брезгливым и непримиримым видом, и сделал совершенно правильный гнусный вывод, к которому я его усердно подталкивала. Мочки его ушей налились кровью.

– Последний раз такое случалось со мной в три года, – грустно сказал Витя.

Я осуждающе молчала. Он взял свою дорожную сумку и ушел в туалет. Самолет через некоторое время со свистом пошел на посадку, а Вити все не было. Явились стюардессы.

– Где ваш товарищ? – спросили они меня.

– В туалете.

– Он должен немедленно выйти, сесть в кресло и пристегнуться.

– А я что могу сделать?

Стюардессы активно забарабанили в дверь туалета с криками:

– Мужчина! Выходите сию минуту! В ответ тишина.

– Может, он там повесился? положила я.

Я уже выпила фляжку клюковки и на события реагировала не вполне адекватно.

– Вам бы все смеяться, – обиженно сказала од на из стюардесс. – А ведь он может там упасть разбить голову.

– Не волнуйтесь, – заверила я их. – Этот не разобьет.

– Покричите ему что-нибудь.

– Витя, выходи! – заорала я. – Народ тебя требует.

Никакой реакции.

– Выйди, я тебе кое-что скажу.

Он вышел минут через десять, когда земля была уже совсем близко, в разгар всеобщей дискуссии, ломать или не ломать дверь в туалет. Штаны он сменил и теперь выглядел вполне прилично.

– Чего вы все орете, как бешеные? – обиженно сказал он. – Что, уже нельзя в туалет сходить?

Витя прошел мимо остолбеневших стюардесс, сел в кресло и уставился в иллюминатор. Меня он подчеркнуто игнорировал.

Уже в аэропорту Минеральных Вод скорбный Витя, стараясь не смотреть в мою сторону, заявил нам с Олегом: "Езжайте в Моздок без меня, я поеду отдельно". В тот момент он как никогда был похож на печального идальго Дон Кихота.

Вот вам, извольте! Не хочет ехать. Пришлось сознаться, что в самолете он не обмочился, а просто облился пивом. Мир был восстановлен.

Я предложила захватить с собой в Моздок хорошенького американского корреспондента, с которым познакомилась в аэропорту. (Такой милый мальчик _ очечки в золотой оправе, интеллигентное выражение лица, пушок на голове, как у цыпленка.) Но мне был дан суровый отпор.

– Ты только посмотри на нее! – сказал Олег. – Мальчик ей приглянулся. Нравится мальчик – езжай с ним.

"Ух, черт! С вами не разгуляешься", – подумала я, но спорить не стала.

Мы взяли такси до Моздока, а по пути решили перекусить в придорожном кафе.

Знаете, эти закусочные на Северном Кавказе, избушки на курьих ножках, откуда валит дым, потому что все время жарят шашлык, где стоят колченогие стулья и столы, крытые клеенкой в цветочек, которые любезная толстуха хозяйка обязательно обмахнет грязной тряпкой, где продают "Мальборо" местного производства и дешевую водку, где все едят руками и нет салфеток. Зато отличное сочное мясо, соус ткемали, тарелки со свежей зеленью, серый хлеб, нарезанный толстыми ломтями, и стоит это все смешные деньги. В кафе мы выпили немало водки, согрелись и повеселели. А чтоб не было скучно, взяли в дорогу еще две бутылки водки, одну шоколадку в качестве закуски и пластмассовые стаканчики. Ехать до Моздока несколько часов, таксист врубил Шуфутинского, а мы осторожно разливали водку, стараясь не Расплескать ее по дорожным ухабам. Ух, как хорошо это было!

Потом Витя сказал: "Хочу в туалет". "Начинается!" – подумала я. Машину остановили, Витя выЩел в поле.

– Это долгая песня, – сказала я.

И вдруг Олег захохотал, как сумасшедший:

– Посмотри, посмотри на него! Он же член потерял, никак не может найти!

Я обернулась и просто скисла от смеха. Картина • маслом. Пьяный Витя шарит в штанах с растерянным видом и ищет, ищет член. Потом находит, внимательно рассматривает его и делает свое дело с большим достоинством.

Когда Витя вернулся, мы снова разлили и тронулись в путь.

– Мы вот так же ехали в машине в Буденновск, – вдруг сказал Витя. – Несколько журналистов. Я сидел на переднем сиденье, как вот сейчас сижу, а сзади сидела журналистка Наташа, молодая симпатичная женщина, как сейчас ты сидишь. Я все время оборачивался к ней во время разговора. Мы! проехали военный пост, а когда отъехали немного, я обернулся к Наташе и увидел летящую в нее пулю как в кино. Пуля вся сверкала, словами не передать как. Наташе разворотило грудь, но мы не сразу поняли, что она мертва. Мы остановились, вся машина в брызгах крови. Вышли из машины, всех трясет. Я чувствую, у меня что-то на ухе болтается, снял рукой, а там кусочек окровавленного мяса. Потом было следствие, куча допросов. Оказалось, какой-то солдат то ли спьяну, то ли сдуру выстрелил, и все – нет человека.

Мы молча выпили, и Витя вскоре заснул. Я тоже задремала на плече у Олега, который курил уже тридцатую сигарету.

В Моздоке мы поселились в грошовой гостинице, единственной на весь город.(Да и сам Моздок – городок не из важных.) Журналистов там было как собак нерезаных.

Все тусовались внизу в кафе, ели домашние пельмени со сметаной и запивали их водкой.

Гостиница явно не предназначалась для женщин. Туалет был один на всех и никогда не запирался. В кабинках с дырками вместо унитазов двери тоже не запирались. Их можно было только держать изнутри за ручку. Я была единственной женщиной на этаже, и мне приходилось выставлять охрану у дверей, чтобы справить нужду. О возможности помыться и мечтать не приходилось. Правда, при гостинице была сауна, куда невозможно было попасть. Разве что встать в шесть утра, заплатить двадцать рублей и постоять под струйкой нетеплой воды десять минут. И не дай бог задержаться! Сразу начнут молотить в дверь. Очередь расписана далеко вперед. На следующее утро мы бесконечно долго и основательно завтракали. Ели деревенскую яичницу с луком из свежих яиц с яркими желтками, сыр и снова пельмени. После завтрака собрали вещи, выписались из гостиницы и поехали на военный аэродром. Я была в самом радужном настроении. Еще бы! У нас официальные аккредитации, а значит, всюду будет зеленый свет.

Как бы не так! Я тогда еще не знала, что смысл работы военных чиновников, этих церберов бюрократии, состоит в том, чтобы журналисты запутались в непроходимой чаще предлогов, помех и отговорок.

В пресс-центре на аэродроме нас встретило бесцветное чудовище в чине, кажется, подполковника. Мы радостно поздоровались, предъявили удостоверения и спросили, как бы нам сегодня улететь в "Чечню, в Ханкалу. Чудовище смерило нас кислым взглядом и ответило:

– На сегодня вертолетов нет.

– А когда будут?

– Неизвестно. Мы вас известим.

– А как вы это сделаете? – спросил Олег.

– Позвоним вам в гостиницу.

– Но в гостинице нет телефона.

– Ну, как-нибудь…

– Но ведь съемочная группа НТВ сегодня летит в Ханкалу, – наивно заметила я.

– Значит, есть вертолеты.

Далее последовал ответ, который меня потряс:;

– Но ведь они же работать едут.

Я не нашлась что ответить на это оскорбление* Дальнейшие переговоры не имели смысла.

"Ну, бляди! – думала я, выходя из пресс-центра. – Я буду не я, если сегодня же не улечу".

– Что будем делать? – спросила я товарищей.

– Пойдем на летное поле, – сказал Олег.

– Искать ветра в поле. А водка у нас есть с собой?

– Одна бутылка.

Меня пустили вперед, как светлого ангела в белоснежной куртке. Ребята шли сзади. Ничем не стесняемый разгульный ветер с такой силой бил в лицо, что трудно было дышать. Я шла, ослепительно улыбаясь всем встречным и поперечным. На всякий! случай.

Мы приставали с расспросами к прохожим в летной форме, но безрезультатно.

Наконец мы нашли то, что искали. Чудо природы. Майор. Разумеется, с пышными усами (какой военный без русых усов?). Увидев меня, он тут же начал их подкручивать. Душка!

– Здравствуйте! – сказала я со светлой улыбкой.

– Привет, привет! – ответил герой, и на меняв пахнуло таким запахом перегара, что я сразу подумала: "Наш человек".

Я улыбалась уже до ушей.

– Мы журналисты, – проникновенно сказала я, прижав руки к груди, – нам очень, очень надо улететь сегодня в Чечню!

– Посмотрим, что тут можно сделать, – сказал наш новый друг.

Через некоторое время мы уже все сидели на траве на летном поле и тихонько выпивали. Майор вел переговоры по рации в таком духе:

– Привет, Вася! У меня тут ребятам нужно улететь, у тебя нет случайно вертолета?

Нет? Жаль! А может, поищешь? А у Петровича не будет? Есть один, но уже загружен?

Так разгрузите к чертям собачьим! Полетит следующим рейсом.

И так далее…

– Ждите, ребятки, – сказал майор, закончив переговоры. – Может, вам и повезет.

Мы снова выпили.

– Можно, я задам вам нескромный вопрос? – спросил меня майор.

– Валяйте!

– А какой у вас размер груди? А то под вашей курткой не видно.

– Минус один, – ответила я.

– Это как? – озадаченно спросил он.

– Это когда не вперед растут, а внутрь. Он захохотал.

– А у вашей жены какой размер? – поинтересовалась я.

– У моей седьмой.

– А такой бывает?!

– Конечно! Видели бы вы эту грудь!

Майор нарисовал в воздухе два обширных полушария.

– На одну сиську ляжешь, второй укроешься. Красота! Мечта любого вояки. Уже ее полгода не видел, но скоро в отпуск. Вот оторвусь!

В этот момент рация затрещала и ожила.

– Есть вертолет до Ханкалы, – сообщил дружок майора. – Борт номер такой-то сякой-то. Пусть твои ребята быстрее садятся.

Мы сели в совершенно пустой вертолет и решили выпить на посошок. Я как раз опрокидывала стаканчик, когда в вертолет заглянул какой-то ретивым подполковник и устроил форменный разнос нашему майору:

– Опять на работе пьешь, сволочь! Я сейчас т" звоню твоему начальству, получишь так, что мало не покажется! Кто эти люди здесь сидят? Мне вертолет нужен.

Наш майор вышел на поле с налитым кровью лицом, бормоча себе под нос: "Я тебе покажу кузькину мать, стукач проклятый!" Мы сидели подавленные. Что за невезуха!

Наш новый друг вернулся через некоторое время и сказал: "Короче! Вы, ребята, полетите сейчас на вертолете назло этому мудиле-стукачу. Я все устроил. К вам сейчас сядут две девчонки-медсестры и вперед, пока не остановили".

Ребята пожали майору руки, а я с ним расцеловалась в обе щеки. Пришли медсестры и летчик, который о чем-то потолковал с майором. Когда мы наконец взлетели, наш славный усатый друг стоял внизу, задрав голову, и энергично махал нам вслед рукой. Я поставила маленькое зеркальце- на подставку для пулеметов и стала красить губы. Впереди ждала Чечня, а значит, надо встретить ее в полной боевой готовности.

Поезд, который никуда не идет.

Буйная грязь – вечная спутница войны и, как выражаются военные, единственная сексуальная ориентация. Прыгаешь из вертолета в Ханкале – и тут же падаешь по колено в лужу, из тех, в которых любят поваляться свиньи. Ханкала – пригород Грозного, место, где завязла в мартовской грязи армия победителей. Земля здесь не твердь, а жижа. Не каждый рискнет выйти ночью в туалет из палатки или вагона – можно безнадежно застрять в ледяном окопе до утра, если только не наткнешься на патруль. А там уж как повезет – знаешь пароль, вытащат, не знаешь, могут и пристрелить. Нервы у всех ни к черту.

Особый шик для военных – сохранить в этом болоте чистыми сапоги. Любуясь на подчеркнутую офицерскую выправку и болтающийся, словно второй член, автомат, я сразу вспоминаю меткое замечание своего приятеля: "И военный, как и негр, бывшим не бывает". Это уже в крови.

Армия после побед добродушна. Есть что выпить и есть чем закусить. На завтрак, обед и ужин в столовой дают сало с луком. Водку возят из Моздока, опасаясь покупать травленую у мстительных чеченцев, которые шприцем через пробки загоняют в бутылки яд. Были уже случаи тяжелейших отравлений среди омоновцев.

"Это проклятое кавказское гостеприимство, когда тебя угощают до смерти, – рассказывал мне один ростовский майор. – У чеченцев в прежние времена был обычай. Они ставили дома. На перекрестке дорог у границы с Грузией и заманивали усталых путников отдохнуть. Гостей кормили и поили, а ночью во сне резали, как цыплят, и грабили.** Дом, которому повезло заманить к себе несчастного путника, вызывал искреннюю зависть у соседей. Вот, мол, повезло кому-то обстряпать дельце".Водку здесь пьют из "нурсиков". Так называют колпачки от взрывателей мин, совершенно, кстати непонятно почему. "Нурс" расшифровывается как! "неуправляемый реактивный снаряд" и никакого! отношения к колпачкам от мин не имеет, но так уж повелось, приклеилось название и все тут.

Традиции тостов у военных разработаны покруче, чем у какого-нибудь грузинского тамады. Первый тост – как душа просит, второй всенепременно за святого Георгия-Победоносца, покровителя воинов и путников. Есть прелестная притча. Сидят на! краю пропасти черт и святой Георгий, болтают ножками, разговоры разговаривают. Вдруг скачет воин! и просит святого: "Помоги мне перепрыгнуть через пропасть". – "Прыгай", – говорит святой. Прыгнул воин и свалился в пропасть. Черт удивился, нов промолчал. Скачет второй воин и, никого ни о чем не спрашивая, легко перепрыгивает через пропасть. "Ничего не понимаю, – говорит черт. – Отчего ж ты не помог тому, кто просил тебя о помощи?" "Первый воин вспомнил обо мне лишь тогда, когда ему худо стало, – отвечает святой Георгий. – А второй поминал меня каждой второй рюмочкой".

Третий тост пьют за погибших товарищей, а четвертый – чтобы за нас никогда не пили третий тост. Главная достопримечательность военного лагеря – поезд, который никуда не идет, несколько вагончиков, где проживает банда одичалых журналистов.

Стоит пожить здесь несколько дней, и весь лоск цивилизации слетает с вас, как ненужная шелуха. Я заметила, с какой готовностью, даже с радостью люди освобождаются от правил и возвращаются к первобытному, дикому образу существования – только позволь обстоятельства, только будь оправдание. Все это сборище ни на что не похожих образин, познавших все утешительные прелести алкоголя и цинизма, просто просится в передачу "В мире животных".

Вообразите себе плацкартный вагон, где в течение нескольких недель живут пятьдесят здоровенных немытых мужиков совершенно дикого вида – курят, пьют, жрут консервы, сталкиваются в узких проходах, выясняют отношения, режутся в карты, справляют малую нужду по ночам прямо из тамбура, падают с верхних полок, бьют друг другу морды, спят на голых матрасах без белья, не раздеваясь и не снимая ботинок, отращивают бороды, потому что лень бриться. Здесь стоит дух берлоги, ядовито-пахучий спиртовой дух солдатчины, и царит оживление табора. Говоря о водке, люди употребляют выражения, в которых сквозит глубокая нежность.

Ночью, когда нет электричества, в вагоне зажигают свечи, стаканчики с водкой ставят на зажженные фонарики, все сбиваются в кружок, словно дети, и принимаются рассказывать самые смешные истории на свете, из тех, что посолоней. Причем все эти интеллигентные, образованные люди, некоторые с двумя высшими образованиями, разговаривают исключительно матом, бессознательно и привычно пристегивая к каждой фразе похабное ругательство. Далеко за полночь валятся спать, и до утра вагон сотрясает могучий храп. Сонная мешанина беспомощных, полураздетых тел, по-рыбьи открыт рты – зрелище жалкое и одновременно трогательное. На рассвете от смешанного запаха лука, перегара, курева и пятидесяти пар грязных мужских носков в вагоне нечем дышать. Много понадобится роз, чтобы заглушить этот смрад. К утру журналисты начинают шевелиться, как крабы в банке, и тогда кто-нибудь кричит: "Откройте дверь, пустите свежий воздух из туалета!" Туалет и в самом деле единственное приличное' место в вагоне, поскольку он не работает. Для естественных надобностей на улице построены деревянные кабинки, где внутри так скользко, что боишься нечаянно провалиться в зловонную яму.

Особенно в темноте. Одна из местных невинных шуток – сунуть в уличную уборную дымовую шашку, чтобы испуганный приятель выскочил из туалета со спущенными штанами.

Отношения между коллегами просты до крайности. Это демократизм людей, потерпевших кораблекрушение и выброшенных на необитаемый остров. Все поделено на всех, здесь даже операторов' одалживают, если собственный в момент прямого эфира скотски пьян. Телевизионщики, которых меняют раз в несколько недель, совершенно звереют и орут в Москву по спутниковому телефону: "Дембеля давай!" Чеченцы смотрят на журналистов, как на бройлерных куриц, – всегда есть возможность выгодно, продать. Были случаи, когда газетчикам предлагали сесть в плен в доле, – то есть полученный выкуп разделить пополам между жертвой и захватчиком.

Военные смотрят на журналистов как на жалких штатских. Их попытки выразить свое снисходительное расположение весьма своеобразны. Они вечно пытаются всучить в подарок то ящик патронов, то пару-тройку гранат или ракетниц. Лично мне пытались подарить ракету. Скажите, ну что я с ней буду делать? И как повезу ее в Москву?

Я была единственной женщиной среди журналистов, и, когда вместе с моим появлением в вагон вплывал чудесный запах изысканных французских духов, люди тревожно поводили носами и спрашивали друг друга: "Странно, странно. Как будто что-то скисло". Сукины дети!

Проводница была не в восторге от моего приезда. Она выдала мне жидкую нечистую подушку без наволочки и заявила, что одеял и белья нет. Закончились. "Ну и стерва", – подумала я, устраиваясь на новом месте. К вечеру меня вызвала в тамбур для разговора проводница из соседнего вагона по имени Людмила, молодая решительная женщина.

– Я знаю, что вам сегодня ничего не дали, – сказала она. – Про вас тут всякое болтают. Что слава у вас дурная и ведете вы себя так, как не следует женщине себя вести. Да только мне наплевать. Я считаю, что мы, женщины, должны помогать друг другу. Негоже вам спать в этом свинарнике с толпой мужиков, вы тут с ума сойдете. Есть у меня одно свободное купе, мы его держим в резерве на случай визита какого-нибудь важного гостя. Самое главное, вы там будете одна, сможете раздеться и выспаться. Я и белье вам дам, и свечи.

Бывают же на свете такие хорошие люди!

Я чудесно устроилась, насколько это было возможно в здешних условиях. И сначала мне нравилось, что все друг друга знают, и от этого очень весело и приятно. И много отличных собутыльников. И эта непринужденность в обращении, которая свойственна большинству журналистов. И можно не-Плохо провести время, если, конечно, умеешь отличать шутку от оскорбления и не обижаться, когда на тебя что-нибудь проливают или прожигают тебе ^ сигаретой.

Только работать невозможно. Журналистов возят маленькими официальными табунчиками под строгим присмотром цензоров, которые желают контролировать всю информацию, поступающую в прессу. Так нас отвезли в аэропорт Грозного, где перед 23 февраля устроили парад. Почему заранее? Да потому что боялись террористических актов в День Советской Армии.

Это было эффектное зрелище. С неба спустились на вертолетах Рушайло, Ястржембский и прочие важные шишки. Под музыку духового оркестра бравые омоновцы печатали шаг. Можно было прослезиться, когда героев награждали официальные лица.

Рушайло был очень хорош в военной форме и фуражке. Почти красавец.

Пришел черед награждения именными часами чеченцев, бойцов Гантемирова, и тут случился конфуз. Гантемировцев вызывали по фамилиям по списку.

– Мурсалиев! – прокричал один из помощников Рушайло.

Тишина. Снова выкрик:

– Мурсалиев!

Нет ответа. Негромкий голос из толпы:

– Переметнулся на другую сторону.

Народ захихикал, стараясь держаться в рамках пристойности. Рушайло сам улыбался уголками губ. Уж больно комичной была реплика.

После парада награжденные бросились фотографироваться на память с большими людьми. Чеченцам было начхать на московских гостей, а может, они просто не знали, кто это такие. Зато они окружили меня плотной стеной, и один из них, скаля в улыбке золотые зубы, ткнул в меня пальцем и сказал:

– Вот с этой хотим сфотографироваться! Я залепетала что-то вроде:

– Да пожалуйста-пожалуйста! Журналисты делали снимки, ухмыляясь так, что стало худо. Я чувствовала себя белой овечкой в стаде волков. А ехидный Олег заметил:

– Ну, все. Теперь пошлют твоей маме в Хабаровск фотографию с надписью "Ваша дочь у нас. Готовьте деньги на выкуп".

– Дурацкие шутки! – рассердилась я и пребольно ударила его в бок.

После праздника мы на вертолетах вернулись в Ханкалу, в наш вагончик. Вечером мы, как всегда, пили и не знали, что над нами собирается гроза. Было очень душевно, потому что на смену старой группе НТВ приехала новая и привезла собой ящик водки. И оператор, у которого было сразу две клички Че Гевара и Беспредельский, очень мило напился и все время уговаривал меня стать крестной матерью его ребенку. Он так наклюкался, что общим решением постановили: "Этому коню сена больше не давать".

В разгар веселья явился мрачный начальник пресс-центра в Ханкале и заявил:

– Вы трое! – он указал на Олега, Витю и меня. – Завтра вы возвращаетесь в Моздок.

– Это с какой стати? – удивилась я.

– Вы приехали неорганизованно.

– Чего-чего? Неорганизованно? Что это значит?* нас официальные аккредитации, и мы представляем разные издания. Мы и так организовались сами по себе в группу.

Я тут ни при чем. Есть распоряжение из пресс- в Моздоке.

– Ах, вот как!

Я ни минуты не сомневалась, что все дело во мне. Ребят убирают заодно, для приличия, чтобы! нельзя было придраться. Они там, в Моздоке, пронюхали наконец, что мы нелегально прорвались в Чечню. И теперь пресс-центр в ярости, что ужасная! Дарья Асламова, эта шлюха насилует армию и разлагает ее изнутри.

Дебилы. Как я ненавижу эту породу тыловых крыс в погонах, которые зарабатывают себе боевые ордена, ничем не рискуя, с формулировкой за "предотвращение утечки информации в прессу", которые живут по принципу "как бы чего! не вышло". Война – это питательный бульон для микробов такого рода.

Но ничего у них не выйдет. Скорее рак на горе свистнет и рыба запоет, чем я буду плясать под чужую дудку. Я не принадлежу к числу людей, которых легко обескуражить, и я достаточно пьяна, чтобы не церемониться.

– Вот что, – сказала я, переведя дух. – Вы может быть, завтра и поедете в Моздок, я лично не собираюсь. Я поеду тогда, когда закончу свою работу и когда мне это будет угодно.

– Вы не можете здесь остаться.

– Это что, депортация?

– Я бы на вашем месте не стал бы употреблять ¦ такие выражения.

– Но именно так это и называется – депортация трех журналистов ведущих изданий страны. Как вы это еще объясните? Вы думаете, мы будем молчать? Если вы решите вывезти меня на вертолете, вам придется нести меня к нему на руках, потому что двигаться я не собираюсь. А еще попрошу ребят из НТВ заснять это на камеру. Как вам это понравится? И что там у нас насчет свободы слова?

В любви, как на войне – У нас в вагоне мест не хватает.

– Для всех остальных хватает, а для нас нет? Имейте в виду, вы сейчас разговариваете не с дрянной девчонкой Дарьей Асламовой, а с корреспондентом "Комсомольской правды". И оскорбление вы наносите не мне, а газете.

Мы еще долго пререкались в сгущающейся темноте вагона. Под конец шумного спора начальник пресс-центра заявил: "Я все сказал". Сказал, как отрезал. Развернулся и вышел. (Наверное, кто-то ему объяснил, что настоящие военные уходят именно так.)После его ухода начался треп с водкой пополам, перекуры в тамбуре, какие-то перешептывания по углам, кто-то кого-то просит выйти на минутку, в общем, вся та муть, которая сопровождает любой скандал. Я легла спать с тяжелым ощущением, как будто у меня на груди сидит крыса, толстая и хитрая, с длинным шершавым хвостом и маленькими умными глазками. И нужно выпить немало водки, чтобы эта крыса ушла.

Я лежала и думала, почему всегда так бывает, что я при всем своем простодушии и неумении хитрить вечно оказываюсь втянутой в водоворот странных, изнурительных скандалов без всякого повода с моей стороны. Чертовщина какая-то!

Утром нам сказали, что мы можем остаться еще на два дня, и я не преминула заметить, что я-то останусь на столько, на сколько захочу. Но уже и так было ясно, что нас решили не трогать.

По отдельным репликам моих товарищей я поняла, что ночью что-то произошло, касающееся меня, но все стесняются сказать и отводят глаза. Когда я приперла их к стенке, выяснилось, что виной всему маленький очкастый репортер по кличке Джавдет, человек худой, хилый, умученный беспокойны" характером и собственными мелкими интригами, ядовитым, как жало скорпиона, языком.

Ночью, когда почти все в вагоне спали, Джавдет подошел к Олегу и тихо спросил:

– Слушай, ты с ней трахаешься?

– Нет, – ответил удивленный Олег.

– Знаешь, старик, проблема в ней, а не в вас. На нее в пресс-центре имеют зуб. Я мог бы все уладить. Если ты поможешь мне ее трахнуть, я договорюсь, и она уедет, а вы останетесь. Никто вас не тронет. v Можно себе представить, как далеко послал его Олег!

Меня передернуло от омерзения. Что за рыскающий мелкий подлец этот Джавдет! Я была мрачнее тучи. Как все скверно! Если я не отделаю этого поганца, то себя уважать не буду.

В вагоне с утра не было электричества, и я ушла пить чай к съемочной группе РТР, которые жили в отдельном вагончике и имели собственный генератор. И там, как нарочно, натолкнулась на Джавдета. Он был, как всегда, вызывающе нахален, агрессивен и с тяжкого похмелья. Но видно, что-то грызло его, потому что глаза у него бегали больше обычного.

Помимо журналистов в вагончике сидел какой-то веселый военный чин.

– Да бросьте вы чай! – сказал он мне. – Давайте лучше водки выпьем. У нас и закуска имеется.

Он открыл маленькую кастрюльку, где лежала вчерашняя посеревшая холодная картошка, посыпанная мелкой солью.

– Ладно, – согласилась я. – Водка с утра не помешает.

Вояка разлил водки на пятерых, все взяли стаканы, и тут я сказала, посмотрев на Джавдета:

– А с этим подонком я водку пить не буду. Несколько секунд все молчали.

– Ты что, совсем офигела? – сказал Джавдет.

– Да пошел ты!

Я не была настроена ломать комедию вежливости.

– Ты отлично знаешь, о чем я говорю!

Судя по всеобщему молчанию, остальные тоже отлично знали.

– Что ты себе вообразила! – закричал Джавдет.

И тут я стала употреблять такие выражения, которые никогда не повторю перед дочерью. Все то дурное и злое, что копилось во мне со вчерашнего вечера, вылилось разом, принеся мне огромное облегчение. Джавдет находился прямо в фокусе моего докрасна раскаленного гнева. Я не пай-девочка и не ангел, пора бы всем это усвоить. Если меня обижают, я позволяю себе быть девкой и не стесняться. А подонков я встречала и почище. У меня богатый опыт.

– Легче на поворотах! Я ведь могу и на хуй послать, – вдруг сказал Джавдет.

Тут я развеселилась.

– Да ну! Сделай это, а я посмотрю! Сделай это прямо сейчас, при всех. А потом я крикну своих ребят и погляжу, что будет.

Он промолчал. А что тут можно было сказать? Потом оделся и ушел.

И все-таки ему начистили физиономию. Но не по моему поводу. И вот как это случилось. 23 февраля пить начали с утра, поскольку генерал Трошев лично привез журналистам три бутылки водки. Генеральскую водку даже до вагона не донеси, оприходовали прямо на улице. К вечеру страсти накалились. Сцепились два оператора (клички – Андерсен и Кекс). Каждый весом под сто килограмм. Дыша друг другу в лицо смесью водки и лука, они встали в проходе вагона как два быка.

– Ну, вдарь, вдарь, – кричал Андерсен, подпрыгивая, как боксер. – Я на своем фэйсе держу! удар под 8о килограмм.

И Кекс вдарил. Вся эта орава троглодитов, бывшая когда-то цветом российской журналистики, наблюдала за боем и, что называется, лопалась от смеха." Джавдет пытался разнять дерущихся, за что и схлопотал по очкам. Несколько секунд в вагоне стояла мертвая тишина. Вид у Джавдета был такой, что, ежели он укусит человека – тот сдохнет от бешенства "Я тебя убью", – просто сказал Джавдет Кексу и ушел.

Первый раз его перехватили, когда он с ракетницей ворвался в вагон и попытался напасть на Кекса. Ракетницу отобрали, самого Джавдета скрутили й выставили вон. Второй раз его поймали на рельсах, когда он, бормоча что-то себе под нос, с двумя гранатами в руках пытался подорвать весь вагон. Встревоженные иностранные журналисты, проживающие в соседнем купейном вагоне, выскочили на улицу. Там они и стояли в грязи, переминаясь с ноги на ногу и нервно грызя ногти. Джавдета с помощью водки и уговоров увели, а в вагоне выставили охрану на всю ночь во избежание эксцессов.

Обо всем случившемся я узнала уже после, поскольку 23 февраля я уехала в Грозный с фотографом Геной по кличке Тяжеловес. Это было делом принципа, моментом куража – отпраздновать День Советской Армии в Грозном, куда журналистам строго-настрого запретили въезд. Все боялись терактов, потому что чеченцы обещали отметить этот праздник по-своему, со взрывами и большим количеством жертв. Но мы с Тяжеловесом и Андерсеном уговорили одного суховатого, спокойного коменданта нечаянно захватить нас с собой, чтобы начальство не прознало.

Андерсен посадил нас с Тяжеловесом в машину, а сам ехать отказался, ссылаясь на свою больную ногу и солидные габариты.

– Я вам, ребята, даже завидую. Мало ли чего вы там повидаете, – сказал он и пожелал нам счастливого пути.