"Хоро" - читать интересную книгу автора (Страшимиров Антон)VСотир Иванов от ярости вращал кривым глазом: мертвая Карабелиха была обобрана. Он ничего не нашел ни у нее, ни в ее сумке, ни в кровати, ни во всей комнате, — ничего! А! Обобрать его, Сотира Иванова! Не иначе, Миндил это сделал, конечно, его работенка: ведь он первым встретился Сотиру на пороге комнаты покойницы. «Помирает, а?!» Широким шагом начальник прошел через коридор. Миндил от него убежит? Ха-ха! Скройся он на дне моря, Сотир все равно его найдет, ого! А если старуха передала драгоценности Миче и та их прячет, чтоб бежать с ними?.. В Америку бежать?.. «Пусть попробует, увидим!» Музыканты уже убрали инструменты; они объяснили: пристав Миндилев повертелся около них и свернул за дом, на задний двор. Сотир колебался. Миче действительно может сбежать, если старуха отдала ей драгоценности... Может сбежать в Америку. «Глупости!» Куда она, к черту, сбежит? Нет, это исключено! Сотир заспешил. Мошенник Миндилев! Ясно, он пошел в сад, чтобы закопать добычу. Луна стояла высоко, ночь была совсем белая. Зловещая тишина. А между стволами, как притаившиеся убийцы, толпились тени деревьев. Сотир, пригнувшись, вытянув шею, оглядывался по сторонам. За револьвер он не брался — Миндила он повалит кулаком. Ступал на цыпочках, не дыша. И вдруг его рука невольно схватилась за кобуру, зубы застучали, кривой глаз выкатился. «Убит!» Он не мог поверить — невероятно. Однако сомнений не было: в распростертом невдалеке трупе он узнал Миндила — в лунном свете ярко блестела его серебряная нашивка. «Убит!» Он схватился за ветку — по телу прошла дрожь. На мгновение ему показалось, что он сам совершил это убийство. Теперь он уже дрожал, как лист. «Посягнуть на полицию!» Значит, они могут организовать покушение и на него, Сотира! Да хоть сейчас, в эту минуту... А-а-а! Труп лежал неподалеку, окровавленный и страшный. И поблизости не было никого, кроме угасшей белой ночи да зловещей тишины. Никого! Нет, это было ужасно. Кривой глаз Сотира вылезал из орбиты. Все-таки здесь кто-то есть. И этот кто-то может схватить и его, Сотира! Зубы его опять застучали. И он вытянул шею — может, подставлял под нож? Но в саду никого не было, действительно никого! Только текли секунды, тяжелые, как расплавленный свинец. Наконец Сотир почувствовал, что в руке у него револьвер, который дрожит, словно стебелек тростника. Кривой глаз вошел в орбиту и впился в распростертый труп. Голова Миндила лежала в луже крови, а возле нее темнела ручка воткнутого в землю ножа. Труп и нож были словно живые: они говорили. Но их рассказ леденил жизнь. Странно, что Сотир не бросился бежать. Его, вероятно, удерживал кривой глаз — он перебегал с трупа на нож и обратно. «Его ножом! Его собственным ножом!.. » Сотир попятился. И увидел вокруг следы — наверное, убийцы! Пошел было по следам и остановился в растерянности: на рыхлой земле ясно отпечатались следы женских каблуков. На лбу Сотира складками собралась кожа — он предчувствовал несчастье. И всматривался, волнуясь: следы шли от дома! Но привели они его к отверстию в стене Капановского сеновала. «А-а-а!» Теперь ясно. Здесь действовали воры, проломили стену... Так... Полковник давеча усомнился... Прав он был... Так... Одни разбирали стену, а другие наблюдали с сеновала в бинокль. «И женщина с ними». Нет, но все-таки, что это значит? Почему убит пристав Миндилев? Сотир был сбит с толку. Он не понимал, зачем он здесь, что ему здесь нужно; не знал, что предпринять. А в душе его уже просыпалась тревога и тоска. Да, рядом с ним творилось что-то страшное. Может быть, минирован весь дом! «Миче!» Рука его сжала револьвер. Вдруг погибнет Миче! Да он погубит тогда весь мир! Он потер лоб, и кошмарный сон рассеялся. Дом стоял на месте, окна светились, и рука Сотира Иванова твердо сжимала револьвер: пусть приходят! Пусть придет, кто посмеет! Он опять потер лоб. И уже знал, куда и зачем пришел, что ему надо. Мерзавец Миндилев! Он сам сунулся убийцам в руки: пришел, чтоб закопать драгоценности, и... Сотир Иванов подошел к трупу. Да, рядом с головой пристава зияла яма, которую он копал... Мерзавец! И уже не страшили ни лужа крови, ни нож, воткнутый в землю. Сотир задыхался от ярости. Он искал в карманах, в рукавах, за пазухой окровавленного трупа. Нет, ничего не было: убийцы все унесли! «Разорил меня, мошенник!» Негодование переполнило душу Сотира, задрожало колено — сейчас пнет ногой. Но до этого ли было? Он снова нагнулся, сунул руку в задние карманы куртки. Невольно присел — сделалось дурно: здесь все-все! Бриллиантовые серьги, кольца, ожерелье из старинных золотых монет и золотые эмалевые часы с тройной цепочкой, гибкой, словно змея... Рот залило слюной. Сотир жадно глотал ее, нежно поглаживая драгоценности. О, они знакомы ему: когда началась бойня и схватили Сашко Карабелева, жена кмета принесла ему — эти самые — целую горсть — принесла Сотиру — чтоб он спас Сашко — ха-ха! Нет, Сотир не взял! Достойно отказался, да. «Мерзавец Миндилев сегодня вечером чуть было... Мерза-вец!!» Теперь Сотир мог пнуть труп ногой. Жена кмета повсюду искала Миче. Она оставила ее в кухне, и лампа тогда не была погашена... «Неужели она одна вернулась наверх, в свадебный зал?!» Нет, этого не могло быть. Вероятно, Миче вышла во двор подышать. — Миче, Миче, ты где? Под лестницей черного хода жена кмета столкнулась с Маргой. — А, Марга! Миче во дворе? — За-а-чем! Г-где? Марга ухватилась за жену кмета. Она дрожала и прижималась к ней. Хочет, быть может, излить перед кем-нибудь скорбь своей бесприютной души. Эх, ведь она выросла у Карабелевых, связана со всем этим домом, с домом, который неизвестно что ждет впереди... Марга запричитала: — Ох-ох, опустел Карабелевский дом, барыня, опусте-ел!.. Бедняжка служанка. Хотя кого теперь больше жалеть? Жена кмета рассердилась — как так опустел Карабелевский дом! Это голова у Марги пустая: зятя вводят в дом, а она... — Иди умойся. Где ты была? — Ни-и-где. Марга задергалась. И вдруг повалилась. — Барыня — водички, умираю, ох! Белая ночь проникала в кухню через занавешенные окна. Жена кмета налила воды: в сущности, Марга — несчастное существо, она заслуживает сожаления. А Марга, вытаращив глаза, озиралась, словно хотела бежать. Жена кмета прижала чашку с водой к ее губам. — Ну, пей и опомнись, старуха. Умерла твоя хозяйка — подумаешь, чудо какое. Мы разве не умрем? Иди к покойнице, грех оставлять покойников одних. Она проследила заботливым взглядом, пока служанка не скрылась в комнате Карабелихи, и пошла по лестнице. «Миче, должно быть, поднялась наверх. Заперлась в какой-нибудь комнате. Ну, пусть поплачет». Статная женщина поправила перед зеркалом прическу и вошла в свадебный зал. Там говорил Ячо, прокурор. Он с трудом ворочал языком, но мысль его была строга и четка — нужно взять правильный курс. И знать, чего мы хотим. Хватит этой драчки партий. Отныне с одной стороны — разрушители, а с другой — все остальные. — И нету в мире места, господа, — во всем мире — для обеих сторон: на земле будем существовать или только мы, или только они! Жена кмета расчувствовалась, то есть выдавила слезу: ведь неудобно же явиться с сухими глазами и сообщить о случившемся! Она вытерла глаза и сказала дрожащим голосом: — Господа, старуха Карабелева отдала богу душу! Все встали. Полковник сделал торжественное лицо. — Господа, стаканы. Стража, вина! По возможности сейчас же! ...Крещение, венчание, погребение — вот жизненный путь. — Полковник старательно подчеркивал каждое слово. — Полдень жизни — свадьба, вечер — погребение. — В данном же трагическом случае, однако, уважаемое собрание, я имею честь вам напомнить о третьем начале жизни — ореоле чести и славы — о рождении. ...Полковник был выпивши — ведь и он человек, — но гости уже объелись, оратор же вошел во вкус; то умолкая, то что-то обдумывая, он все говорил и говорил, словно на занятиях словесности. Жена кмета была неспокойна: Миче не появлялась. «Возьмет да и отравится девушка. Все может статься, много на нее свалилось». И не выдержало нежное сердце бездетной супруги кмета. Повертелась между гостями и выскочила из зала. Понятно — женщина. Посаженый, сделав вид, что ничего не заметил, продолжал тираду о рождении. Явление это — нечто более высокое, чем личная судьба человека, и по величию своему превосходит трагедию смерти. — Вот, почитаемое собрание, это величественное сегодня совершается у нас на глазах. Вопреки смерти, размахивающей своей косой, вновь рождается наше отечество. Да-а, в крови... Но тут вошел начальник околии и тревожно бросил: — Господа, неприятность. Только не волноваться, прошу вас. Полковник вскипел: — Молчать! Гости недоумевали. Начальник добавил: — Наш храбрый пристав Миндилев вероломно убит, здесь, во дворе, под самыми окнами... «Убит!» Лица побелели. Никто, видно, не привык к этому слову. Полковник даже высунул кончик языка. «Убит!» Прокурор потрогал обеими руками очки, а молодой адъютант вытянулся в ожидании приказа. Только кмет Нако сел, облокотившись на стол, и, прижав ладони к вискам, поднял вверх пальцы, словно голосовал. Но вошла его жена, смущенно оглядела всех и обратилась к начальнику: — Эй, жених, где же твоя невеста? Статная женщина старалась обернуть это в шутку, но голос ее дрожал. Сотир страшно побледнел. Вспомнил, наверное, женские следы в саду. — Миче?! — Нет ее. Весь дом обыскала. Я оставила ее на кухне, внизу. Возвращаюсь — нет ее... Спрашиваю Маргу, но от этой гусыни разве чего-нибудь добьешься... Сотир с трудом перевел дыхание. Вынул револьвер. Кривой глаз выкатился — таков он, наверное, когда убивает. Повернулся на каблуках, что-то прошипел и вышел. Полковник вращал глазами, ничего не понимая. Наконец решительно обернулся к адъютанту: — Подпоручик, тревогу — сейчас же! И моего ординарца с конем! Постойте! Пошлите сюда первый встречный патруль: мы не можем опираться на эту Адъютант третий раз стукнул каблуками и вышел. Нако забарабанил пальцами по виску. «Поарестовываешь еще, подожди». Будет дело... Раз начали убивать под окнами, значит, крестьяне, верно, подошли уже к городу... И неизвестно, кто до утра-то доживет... Полковник сурово отрезал: — Господа, по местам! Затем подбоченился. — На что это похоже? Убить полицейского пристава под нашими окнами! И опять все замолкли. Нако вздохнул: — Ну, это еще ничего. Может, какая-нибудь любовная история: Миндилев-то был бабником!.. Он помолчал и добавил: — А вот другое, друго-о-е! Ячо, прокурор, снова потрогал очки. Что другое? Повернулись к кмету и все остальные. — Не поняли, что ли? Невесту украли. Свадьба-то впустую! Гости переглянулись, широко раскрыв глаза. А может, им было смешно? Нако следил за ними и лукаво щурился. Да, убийство пристава, вероятно, связано с исчезновением новобрачной. Может быть, здесь целый заговор? — Господа, все это не случайно: ни с того ни с сего не крадут невесту посреди свадьбы! Полковник смерил его позеленевшим взглядом. А жена кмета, протянув под столом ногу, наступила на сапог мужа. Но что она понимает, женщина! Где ей догадаться, что и над ее головой нависла опасность. Нако рассердился и дерзко встретил позеленевший взгляд полковника. Раз они, военные, все хотят делать по-своему, — пусть получают! Потом он опять обернулся к гостям: — Сказать по правде, какая же это свадьба? Полковник замигал: ох, и мерзавец этот Нако, тьфу! Все о своих партийных делишках думает! Дорожку себе расчищает — если что произойдет ночью, чтоб завтра опять быть на коне. — Что ты хочешь сказать, кмет? — Ничего. Нако закурил сигарету. Закурил и полковник. И мерили друг друга глазами. Гости совсем притихли. О том, что сегодняшняя свадьба ни на что не похожа, никто спорить не будет. Но ведь сватали-то кмет с женой. Это всем известно в городе... А вот что из этого вышло!.. Полковник нахохлился. — Что свадьба ни на что не похожа, это ясно. Но кто ее устроил? А я здесь посаженым ради чьих-то кривых глаз? И обернулся к жене Нако: — Скажи ему, Софка, чтоб замолчал, не то я за себя не ручаюсь. По чьему настоянию, если не по вашему, я вмешался в эту историю? Нако смотрел на полковника сквозь дым сигареты. Хорошее «настояние», нечего сказать! Полковник торговался из-за этого несколько дней! И взял хорошую долю от наследства Карабелевых. Чего уж говорить — хапнул! — Брось, Гнойнишки! Не знаю, кто прав, кто виноват, но конца этому не видно. Заварили кашу вы, военные вместе с полицией, а кто будет отвечать — одному богу известно. И Нако прикусил язык. Едва сдержался, чтобы не перейти границы. Ведь сказать по правде, разве это управление? Когда и где было что-либо подобное — во всем мире? Полковник побледнел. — Хочешь сказать, кмет, что ты ни в чем не виноват? Я не я и лошадь не моя, а? Кмет снова удержался, промолчал. Вот те на! Начальник околии набезобразничал — натворил с Миче — известно что — тьфу! А теперь — другие виноваты. Нако засунул руки в карманы брюк. — Вы — власть! Полиция — власть! Да прокурор еще! А разве кто-нибудь вмешался? Ячо подскочил. И посмотрел на полковника. У того на губах выступила пена. Гости притихли. Но Нако не смутился. Так или иначе — пятно, пятно на весь город, — опозорили в самом управлении околии единственную дочь виднейших людей... — Да, господа, и некому вмешаться! Некому, некому! А что должен был делать он, городской голова? Будьте любезны ответить. Сидеть сложа руки? Никогда! — В течение двадцати лет я представляю — в нашем городе — партию, имеющую неисчислимые заслуги перед отечеством, — да! Нет, Нако не мог допустить, чтоб в его лице как главы города эта партия была опозорена, ни в коем случае! — Значит, я должен был действовать, господа. Но как? Будьте любезны ответить! Гости молчали. Ясно, что скандал надо было замять: он, Нако, городской голова, должен был смыть с лица города позорное пятно. И он исполнил свой долг достойно. Достойнейше! Втянул в это дело даже свою супругу. А как же иначе? Бабьи дела! Он сделал вообще все возможное — при Нако кашлянул в кулак. — Но, господа, в конце концов человек предполагает, а бог располагает. Правда, еще неизвестно, что происходит и что из этого выйдет, но так, как есть, продолжаться не может. Нет, нет, нет! Я говорю — нет! Мы восстановили против государства народ, уважаемые граждане! А куда нас это заведет? Подумайте! Старая мудрость говорит: «Глас народа — глас божий!» ...Полковник был сражен. Сражен по всем статьям. Ячо, прокурор, смотрел куда-то в сторону. Но вдруг далеко, на другом конце города, словно рухнула скала. Тишина всколыхнулась. Всколыхнулась и сама белая ночь: над городом взметнулись и рассыпались тысячи комьев земли. Гарнизон бил тревогу. Трещали барабаны, тревожно завывали трубы — сзывали со всех сторон, гнали во все стороны. Эй, собирайтесь! Эй, бегите! ...Белые, белые сентябрьские ночи! Полковник подбоченился, поднялся на цыпочки — у него будто выросли крылья. Он смотрел на городского голову так, словно втаптывал его в землю. Трус, демагог, бесхарактерный человек, политикан! Зал онемел, гости насторожились. Полковник смерил их тоже уничтожающим взглядом и процедил сквозь зубы: — Значит, та-ак... Ну, господа, я такой глас божий им задам, что внуки их будут меня помнить! |
||
|