"Крайняя мера" - читать интересную книгу автора (Стивен Мартин)

Глава 3

Отец Гарнет чувствовал себя так, словно его заточили в темницу. Деревянно-кирпичное здание, в стенах которого скрывалось огромное количество тайников, в течение многих лет служило иезуитам надежным убежищем. В камине весело потрескивал огонь, лучи заходящего солнца мягко освещали отделанные дубом стены, а на столе стояла бутыль с вином. О такой тюрьме можно только мечтать. И все же тюрьма всегда остается тюрьмой.

С соседнего луга донесся горестный плач кроншнепа, отзываясь болью в душе священника. За всю свою жизнь отец Гарнет не ощущал такой усталости. Нет, он не разуверился в религии, и всякий раз, когда призывал на помощь Создателя, на него, как и прежде, накатывалась волна щемящей нежности и пронизывающей душу любви. Его чувства ничуть не ослабели и не стали менее искренними. Просто иногда человек доходит до крайней степени изнеможения.

Сколько лет ему пришлось провести в Англии, сражаясь за истинную веру, не щадя жизни? Ведь вера и была его жизнью.

Отец Гарнет уже не помнил, сколько времени скитался по разным домам, меняя костюмы и внешность, шепотом читая мессы в чужих комнатах с плотно закрытыми ставнями. В Англии священник-иезуит чувствует себя диким зверем, на которого идет непрестанная охота. Но загнанному зверю по крайней мере даруется легкая смерть. Пойманного католического священника привязывают к деревянной решетке, которую прикрепляют к лошади, а затем таскают по всем улицам на потеху толпе, пока не довезут до эшафота. Там его подвесят за шею, но не дадут умереть сразу, а несколько раз перережут веревку, потом отрежут гениталии и швырнут в лицо. Наконец палач возьмет нож и вырвет из груди сердце, чтобы показать окровавленный кусок мяса ревущей в исступлении толпе: «Вот сердце вероотступника и предателя!»

Погруженный в мрачные мысли отец Гарнет уже чувствовал шероховатую веревку у себя на шее и слышал зловещий скрежет металла. Что это, минутная слабость? О чем же молить Господа? Об избавлении от страшных мук или, наоборот, чтобы Всевышний испытал его и избрал мучеником во имя святой веры? Будучи человеком достойным, священник не просил ни того ни другого, так как первое является трусостью, а второе противоречит истинной вере. Он просто молил Господа даровать ему мудрость для постижения истины.

«О Господи! Почему ты покинул меня?»

Услышав стук копыт за окном, Гарнет насторожился и выжидающе посмотрел на колокольчик над камином. Если это верный слуга с предупреждением о грозящей опасности, придется срочно бежать через коридор в соседнюю комнату, прихватив с собой бутыль и бокал. Никто не должен догадаться о его присутствии. В камине поддерживался слабый огонь, а пепел в корзине свидетельствовал о том, что его разжигают каждый день. За камином находилось убежище, куда можно попасть с помощью тайного рычага. В убежище на видном месте лежали четки и распятие, а по углам валялись засохшие остатки пищи и экскременты. Прислуге приказали справлять здесь нужду каждые три дня, чтобы у шпионов, явись они сюда, не возникло сомнений относительно местопребывания католического священника.

Настоящее убежище, с трудом вмещавшее двоих человек, находилось еще дальше, и проникнуть туда могли только люди, которые точно знали, что для этого нужно сделать. Даже самый жаркий огонь, разведенный в камине, не мог причинить вреда обитателям второго убежища, хотя находиться в это время в первом было весьма опасно.

Со стороны будки привратника послышались радостные возгласы приветствия, и отец Гарнет успокоился и снова удобно расположился на стуле.

Гарнет всякий раз приходил в ужас при мысли о дьявольском заговоре, задуманном молодым безумцем Кейтсби, который к тому же посвятил в свои планы слугу, а потом, желая успокоить беднягу, отправил его на исповедь к отцу Тесимонду. Слуга оказался гораздо благоразумнее своего господина, хотя ничего необычного в этом нет. Что до отца Тесимонда, тот, выслушав исповедь, тут же помчался к Гарнету, чтобы, в свою очередь, исповедоваться и облегчить душу.

Далее начался настоящий кошмар. Гарнет не имел права нарушить тайну исповеди и рассказать о том, что услышал от отца Тесимонда, не погубив своей бессмертной души. Священник понимал, что если Кейтсби удастся осуществить свой безумный замысел, это приведет не только к гибели представителей палаты лордов и правительства Англии, но и к полному крушению дела католицизма в Англии на долгие годы, может быть, навсегда. Вся страна объединится и направит свой гнев против папистских самозванцев. По лицу отца Гарнета катились слезы. Молодой дурак не мог придумать ничего ужаснее, а он сам связан страшной клятвой и не имеет права разгласить жуткую тайну. Нужно убедить Кейтсби отказаться от безумного замысла. Лучше всего отправить гонца к папе римскому. Если сам папа осудит заговор, то даже такому спесивому честолюбцу, как Кейтсби, придется признать его безрассудность.

Внезапно резкая боль в желудке пронзила тело. Слишком много еды и вина при полном отсутствии физических упражнений. Или дурное предзнаменование, напомнившее о ноже палача, пронзающем мягкую плоть перед лицом озверевшей толпы? Гарнет с трудом поднялся на ноги и подошел к камину. У него начался приступ рвоты.


Обнаженный Грэшем стоял в огромном чугунном чане и с наслаждением соскребал с покрасневшего от горячей воды тела все намеки на грязь. Еще не рассвело, и комнату тускло освещали две оплывшие свечи. Манион пристроился в углу с огромным полотенцем в руках и молча наблюдал за утренним ритуалом омовения. Аккуратно разложенная одежда хозяина покоилась на двух табуретах.

Манион с удовлетворением рассматривал по-прежнему красивое тело Грэшема. И зачем надо портить такую красоту водой? Он знал все шрамы на теле Генри и даже помнил, когда и при каких обстоятельствах появился каждый из них. Все раны давно зажили, оставив после себя рубцы. Высокая, широкоплечая фигура Грэшема с узкими мускулистыми бедрами могла служить образцом мужской красоты, а его мощная грудь, покрытая негустой растительностью, выглядела куда привлекательнее, чем искусственный покров из мертвых морских водорослей, которым многие щеголяли. Манион с искренним восхищением рассматривал тело хозяина, не испытывая ни малейшей неловкости, и знай Грэшем о мыслях слуги, они бы его также ничуть не смутили. Маниону был знаком каждый дюйм на теле хозяина, Когда Генри был ребенком, Манион таскал его на плечах по яблоневым садам, оглашая окрестности дикими воплями, и ударил лишь однажды, когда семилетний мальчишка властно потребовал от него исполнения своего приказа, как от простого слуги. Спустя годы этот случай стерся из памяти, когда полуживой Грэшем, весь покрытый страшными ранами, тихо стонал от боли на руках у Маниона. Долгие месяцы Манион кормил и выхаживал его. Не произнося ни слова, верный слуга часами держал пищу у лица больного, а когда видел, что это не дает желаемого результата, просто запихивал еду ему в рот.

Не дожидаясь сигнала, Манион шагнул вперед и накинул полотенце Грэшему на плечи.

— Черт побери, дружище, от тебя несет какой-то дрянью! Чем ты занимался прошлой ночью? — поинтересовался Генри, не оборачиваясь. Затем он вышел из чана и обмотал полотенце вокруг себя.

— Я исполнял свой долг, молодой господин, — бесстрастным голосом ответил Манион.

— И в чем заключается твой долг? — поинтересовался Грэшем, испытывая раздражение, что затеяв разговор в столь ранний час.

— Видите ли, сэр, ведь я — мужчина, а наш мир нужно заселять людьми.

«И это лишний раз доказывает, что не следует ввязываться в разговоры со слугами», — отметил про себя Грэшем, но вслух ничего не сказал.

Он позволил Маниону одеть себя. Генри уже и сам не помнил, когда Джейн стала спать с ним в одной постели, независимо от его плотских желаний. Это произошло вскоре после их первой безумной ночи любви. Когда девушка отдалась в первый раз и после любовных ласк отодвинулась к краю и повернулась к нему спиной, Грэшем хотел было возмутиться, считая свою кровать последней цитаделью, где можно остаться наедине с собой. Но при взгляде на плавные изгибы стройного юного тела, утомленного любовью, ему вдруг захотелось придвинуться поближе, что он и сделал, прежде чем погрузиться в безмятежный здоровый сон. Проснувшись утром, Грэшем обнаружил, что Джейн уже упорхнула, чтобы заняться обычными домашними делами.

Генри не понимал, как случилось, что, овладевая телом девушки, он против воли впустил ее к себе в душу.

Джейн никогда не вмешивалась в безмолвный ритуал утреннего омовения и предоставляла Генри заботам Маниона. Отношения, установившиеся между Джейн и Манионом, оставались для Грэшема одной из самых непостижимых загадок. С того первого дня, когда девочка потребовала, чтобы ее сняли с лошади Маниона, между ними не возникло ни одного разногласия. В присутствии Генри они вели себя сдержанно и болтали о всякой ерунде. Временами Грэшему казалось, что они пользуются каким-то специально придуманным языком, которого ему не дано понять. Генри и в голову не приходило, что юную девушку и преданного слугу объединяет безграничная любовь к его особе.

На завтрак подали парное молоко, привезенное с полей близ Ислингтона, и ароматный свежий хлеб, испеченный здесь же в доме, а также сыр и нарезанный полосками и поджаренный до темной корочки, как на походном костре, бекон. Его вкус Генри запомнил на всю жизнь. Затем принесли приготовленный на молоке омлет и пирог с говядиной. В Кембридже доктор Перс советовал Грэшему съедать сытный завтрак, которому полагалось быть самой обильной трапезой за день. Грэшему такой распорядок нравился, но он знал, что многие люди не завтракают вовсе.

Когда Генри закончил завтрак, Манион вышел из комнаты и вернулся вместе с одной из девушек, работавших на кухне, которая быстро вытерла стол. Вдруг послышался шелест платья, и по комнате разнесся нежный аромат духов. Генри не требовалось оборачиваться, чтобы понять, кто пришел. Он сделал знак рукой, приглашая Джейн и Маниона сесть за стол.

Манион налил себе в кружку пива и залпом ее осушил. Последовавшая за этим отрыжка напоминала трубный глас Судного дня. Джейн лишь слегка улыбнулась, а Грэшем не мог сдержать возмущения.

— Ты омерзителен! — заявил он.

— Да, сэр, я омерзителен. — Манион налил себе вторую кружку и с веселым видом поставил перед собой. — Зато я больше не испытываю жажды, за что премного вам благодарен.

Грэшем никогда не задумывался, многие ли джентльмены его положения обсуждают после завтрака самые насущные вопросы со слугой и любовницей. Но кого еще Господь наградил слугой, который за одно утро оказался абсолютным победителем в двух словесных поединках с хозяином? Девушка же с первых дней показала, что ее ум в полной мере соответствует прекрасному телу, что несказанно раздражало Грэшема. Гораздо проще и удобнее, когда прекрасное тело принадлежит женщине, а острый ум — мужчине. Как-то раз он поведал о своих соображениях Джейн. Та на минуту задумалась, после чего Генри получил сильные удар постельной грелкой.

Они расположились на верхнем этаже, в одной из самых любимых комнат Грэшема, отделанной потемневшим от времени дубом, свидетелем войны Алой и Белой розы. Огромное окно и балкон выходили на улицу, и хотя Генри не пожалел денег на покупку стекол, в комнате отчетливо слышался гул просыпающегося Лондона. Окна были застеклены во многих домах, но их владельцы, как и Грэшем, не торопились снимать огромные ставни, служившие надежной защитой от воров и любопытных глаз. Когда Генри вошел в комнату, Манион открыл ставни, и взору присутствующих открылся бесцветный и дымный лондонский рассвет.

Грэшем вкратце рассказал о событиях последних дней, которые не давали ему покоя. Казалось, Генри разговаривает сам с собой и никого не замечает, но он ни минуты не сомневался, что присутствующие ловят каждое его слово. Он поведал о смерти Уилла Шедуэлла, о своей встрече с Сесилом и странном задании, касающемся Бэкона. Джейн и Манион хорошо изучили привычки Грэшема и понимали, что размышления вслух помогают ему расставить факты по местам и ускоряют работу мысли. Во время рассказа Генри барабанил пальцами по деревянному столу — большая редкость для человека, привыкшего держать себя в руках и не давать воли чувствам.

— Мне тревожно. Я не знаю, в чем дело, но чувствую: творится неладное. Такое же ощущение, как перед мятежом Эссекса. Джейн, о чем болтают на рынках, в лавках и в соборе Святого Павла?

Старый собор Святого Павла, или Сент-Пол, построенный за шесть столетий до Великого лондонского пожара, находился в центре Лондона, в западной части Чипсайда, и занимал площадь более двенадцати акров. Несколько лет назад его колокольня была разрушена ударом молнии, но, несмотря на это, здание по-прежнему возвышалось над городским центром. Здесь собирались толпы ростовщиков и любители нового табака, который продавался тут же. Сюда приходили слуги в поисках работы, молодые щеголи демонстрировали модные наряды, а младшие сыновья из обедневших дворянских семей старались прошмыгнуть незамеченными, стыдливо пряча под плащом потертый камзол. Здесь воздвигались эшафоты, и несчастные корчились в предсмертных муках под доносившиеся из собора звуки проповеди. Тут встречались протестанты и католики, благородные джентльмены и наемные убийцы, знатные дамы и содержательницы публичных домов. Часто такие встречи заканчивались потасовкой. К собору стекались толпы приехавших в Лондон деревенских жителей, которые привлекали многочисленных мошенников, наживавшихся на их неопытности. На рыночной площади можно было узнать самые последние новости и городские сплетни, и соперничать с этим местом мог только двор его величества.

Джейн ходила к собору почти каждый день и посещала находившиеся там книжные лавки. Она научилась читать и уже успела прочесть все книги в библиотеке, собранной отцом Грэшема. Девушка обращалась к Генри за деньгами только для того, чтобы пополнить домашнюю библиотеку очередной новинкой, на что Грэшем всегда с радостью соглашался. Благодаря стараниям Джейн его библиотека превратилась в лучшую в Лондоне. Еще будучи ребенком, Джейн сделалась счастливым талисманом для книготорговцев, которые наперебой заманивали ее в свои лавки. Они знали, что девочка является воспитанницей сказочно богатого и таинственного Генри Грэшема, а через некоторое время она стала называться его племянницей. Каждую пятницу Джейн с торжественным видом совершала обход книжных лавок, где ей продавали книги по самой выгодной цене во всем Лондоне, не говоря уже о том, что очень скоро девушка оказалась одним из любимейших объектов для городских сплетен.

— Книголюбы обсуждают пьесу Джонсона «Падение Сеяна». Года два назад ее поставили в «Глобусе». Она не слишком-то хороша, очень уж затянутая и шумная. Мы с Мартой ее видели. Сначала ее взял Торп, но потом отказался печатать, и теперь за это взялся Блаунт. Друзья говорят Джонсону, что пьеса хорошая, но за спиной называют ее ужасной дрянью, и Джонсон злится на весь мир.

Джейн со счастливой улыбкой рассказывала о сплетнях, услышанных в книжных рядах.

— А разве Джонсон когда-нибудь был в ладу с окружающим миром? — со смехом спросил Грэшем, пытаясь представить мир, где его друг Джонсон будет жить спокойно. — Как тут не злиться, когда из преисподней тебе подмигивает призрак Кита Марло, а умная бестия Шекспир собирает в «Глобусе» целые толпы? Но ведь ходят и другие сплетни?

— Там, где я бываю, всегда сплетничают, но о Бэконе ничего особенного не говорят, — сказала Джейн и, задумавшись, наморщила лоб, — так, обычные факты.

— И что же это за обычные факты? — тихо поинтересовался Генри.

— Говорят, что он очень честолюбив, что он юрист и член парламента и ради карьеры продаст королю душу. Его нареченная — настоящая мегера, и поэтому Бэкон предпочитает общество молодых людей, так же как его будущая супруга, — Джейн тихо хихикнула. — Нет никаких слухов о том, что он принуждает юношей к вступлению в греховные связи. В наше время стремление к новым ощущениям вошло в моду. Любой придворный, идущий в ногу с модой, не упустит случая упомянуть, что без женщин ему не обойтись, но по-настоящему он любит только своего юного фаворита. — Джейн посмотрела Грэшему прямо в глаза.

— Как дерзко и неосмотрительно с их стороны, — задумчиво сказал Генри. — А ходят ли сплетни о подстрекательстве к мятежу, измене и заговорах?

— Много сплетничают о короле, — ответила Джейн. — Говорят, у него начинается истерика при виде холодного оружия.

Ходили слухи, что Давид Риччио, любовник матери короля Марии Стюарт, был убит у нее на глазах в одном из заброшенных шотландских замков, когда она носила Якова под сердцем, и теперь при виде вынутой из ножен шпаги или кинжала король впадает в безумие или теряет сознание.

— До сих пор не утихают разговоры о Рейли. Ну не странный ли народ? При жизни Эссекса толпа его ненавидела, а теперь они говорят, что Рейли стал первым англичанином, которого судили и вынесли обвинительный вердикт, не выслушав обвинения.

Процесс вел главный судья суда Королевской скамьи, злобный подхалим сэр Эдвард Кок, и превратил его в настоящий фарс.

— А говорят о том, что Рейли предал человек, претендовавший на звание его лучшего друга, человек, сына которого он воспитывал, как своего собственного? Говорят ли так о Сесиле? — гневно рыкнул Генри.

— Больше болтают об огромном количестве людей на службе у короля в Уайтхолле и о том, что с каждым днем их становится все больше, — честно призналась Джейн. — Ходят слухи, что скоро все джентльмены будут получать пенсии, как камергеры его величества, а все работники в стране — обслуживать королевские дворцы. Шотландские лорды всех оскорбляют. От них воняет, как из сточной канавы, и сидеть с ними рядом опасно, так как можно набраться блох. Если они не пьяны в стельку, то гоняются за каждой юбкой, словно жеребцы.

Грэшем знал, что дворец Уайтхолл обслуживают более тысячи человек, что не шло ни в какое сравнение с правлением старушки Бесс, готовой удавиться за каждый пенс.

— Торговцы с ужасом смотрят на огромные затраты короля и переживают за свои прибыли, а еще больше — за высокие налоги, которые придется платить. Все чаще поговаривают о заговоре папистов. После подписания договора с Испанией католики страшно обозлены, так как король не выполнил ни одного из своих обещаний. Их надежды на королеву-католичку тоже не оправдались. Говорят, что огромные штрафы совершенно обескровили некоторые знатные семьи.

— И это не пустые пересуды. Все так и есть на самом деле, — вмешался Манион. — Девицы в публичных домах узнают много интересного от разговорчивых клиентов. Молодым торговцам надоело правительство, которое обходится слишком дорого и не проявляет должной заботы о благоденствии страны. А еще говорят, что паписты проявляют беспокойство, — многозначительно добавил он.

— Ну уж если об этом заговорили девицы в борделях, сомневаться в достоверности таких сведений не приходится, — с горькой иронией заметил Генри.

— Ничего удивительного! Проповедь, которую прочел архиепископ в соборе Святого Павла во вторник, встревожит любого, — заметила Джейн, не обращая внимания на насмешку Грэшема. — Он напугал католиков до смерти, заявив, что король будет защищать протестантскую веру до последней капли крови.

Итак, страна бурлит от гнева, отметил про себя Генри, католики обозлены из-за постоянных преследований и притеснений, народ сердит на распутного и расточительного короля, не оправдавшего его надежд, а его величество, в свою очередь, все больше раздражают сторонники папы римского. Но в стране всегда хватает разгневанных и недовольных жизнью людей. Однако все услышанное не проливает света на смерть Уилла Шедуэлла и не объясняет чувства щемящей тревоги, изгрызшего душу.

Джейн и Манион закончили свой доклад и выжидающе посмотрели на Грэшема, на лице которого не отразилось никаких чувств. Джейн очень хотелось знать, о чем думает любимый. Девушка не сомневалась, что знает его, как никто другой, и соперничать с ней может разве что Манион. Однако временами казалось, что даже ей не под силу проникнуть в мысли и душу Грэшема, и это пугало. Узнай бедняжка, что там творится, это опечалило бы ее еще больше и привело в ужас.

Грэшем думал о крови, которая скоро прольется, и уже ощущал ее вкус и запах. Ничто не сравнится с теплым солоноватым привкусом свежей человеческой крови, как и с омерзительным смрадом разлагающейся плоти. И того, и другого Генри повидал на своем веку немало. Иногда на душе становилось так скверно, что, даже глядя на Джейн, цветущую огненными красками юности и излучающую жажду жизни, он видел пульсирующую под нежной кожей кровь и представлял, как ее насилуют и калечат солдаты, ощущал тлетворный запах смерти. Скольких юных девушек постигла такая участь!

Неужели скоро вспыхнет очередной мятеж? Неужели людей ничему не научило бесполезное восстание Эссекса, подавленное с такой жестокостью? А ведь оно было совсем недавно. Неужели наемники снова станут убивать молодых здоровых мужчин, насаживать их тела на копья и вырывать внутренности, чтобы потом показать их несчастным женам? Неужели католики посмеют устроить очередную кровавую баню в тщетной надежде втянуть в восстание всю страну?

— Позвольте мне сказать, — прервала его невеселые размышления Джейн.

— Мадам, — с галантным поклоном ответил Генри, — все четыре фурии отправились ужинать после многотрудной ночи, и я временно остался без своей волшебной палочки и лишился готовой к бою армии, так что, боюсь, у меня нет в запасе средств, способных остановить ваше красноречие.

Джейн лишь отмахнулась от него, как от неразумного ребенка.

— Милорд, меня тревожит, что вы окажетесь между Бэконом и Сесилом. Если нет под рукой хорошей карты, опасно передвигаться по любой местности. Откуда нам знать, что за противоречия возникли между ними? Кто может поручиться, что Сесил не использует вас для достижения своих целей, за что, возможно, придется заплатить очень высокую цену?

— Она права, — подтвердил Манион. — Я хоть и хороший пловец, но никогда не поплыву по реке, если не знаю ее течения.

После минутного раздумья Грэшем резко поднялся с места. Пока он слушал рассуждения Джейн и Маниона, в голове созрело решение. Он по-прежнему ощущал неуверенность и страх, но теперь понял их причину и знал, что следует делать.

— Согласен, это наверняка опасно, но чтобы определить степень опасности, нужно узнать как можно больше. Когда Сесил инструктирует своих людей, то редко говорит всю правду. Он любит держать своих агентов в неведении, как, впрочем, и остальных людей. Такие, как Сесил, ненавидят яркий свет.

Он подошел к Джейн, нежно обнял ее за талию и посмотрел в глаза.

— Сегодня утром я встречусь со своими адвокатами. — Огромное наследство, полученное Генри от отца, насчитывало тысячи акров земли и большое количество недвижимости, в результате чего приходилось постоянно заниматься вопросами аренды и арендной платы. Как только Грэшем появлялся в Лондоне, к нему сразу же прибегал адвокат с грудой документов, которые требовалось подписать. — После встречи с адвокатами я наведаюсь вечером к Молл Катперс. Эта женщина знает все на свете. А завтра мы отправляемся к королю.

Джейн радостно вскрикнула и захлопала в ладоши.

— Стыдись, девочка, разве можно терять голову из-за перспективы провести вечер в компании высокородных пьяниц и шлюх, жрущих за счет народа?

— Но, сэр, я так мало общаюсь с людьми и веду размеренную и респектабельную жизнь. Как может бедная девушка устоять перед пороком пьянства, гордыни, зависти, обжорства и сластолюбия, а также множества других страшных грехов, если она не научится их вовремя распознавать? А ведь речь идет не о простом грехе, а о королевском. Как верноподданная его величества, считаю своим долгом его засвидетельствовать! Куда мы идем, и что его величество изволит праздновать?

— Его величество празднует все, в честь чего можно напиться, — проворчал Манион и сделал большой глоток из своей кружки.

В отсутствие Грэшема Джейн прекрасно обходилась без светской жизни. Стоило захотеть, и все прелести этой жизни были бы к ее услугам. В Лондоне времен короля Якова I деньги и слава значили гораздо больше моральных принципов, и «племянница» загадочного Генри Грэшема стала бы лакомой приманкой для любой хозяйки знатного дома и желанной добычей для любого мужчины в городе. Джейн не привлекали соблазны, но это не означало, что она откажется воспользоваться благоприятной возможностью, если таковая подвернется.

— Раз в кои-то веки его величество демонстрирует чудеса бережливости и хочет убить одним выстрелом двух зайцев. Представление «Масок» рассчитано на то, чтобы принять посла императора, принца Георга-Людовика, и попрощаться с испанским послом, — торжественно объявил Грэшем.

Манион подхватил забытую служанкой корочку и принялся ее жевать оставшимися во рту зубами.

— Говорят, благородный принц тащит за собой многочисленную свиту. — Слово «принц» Манион произнес с особым отвращением.

— Его сопровождают три графа, один барон, двадцать четыре дворянина, двенадцать мушкетеров и сотня слуг, — с готовностью встряла Джейн. — Об этом говорят в Сент-Поле, — авторитетно заверила она.

— Свиньи, жрущие из корыта! — воскликнул Манион, запихивая в щербатый рот остатки трапезы и выплевывая подгорелую шкурку от бекона.

Кусочек пищи застрял у него между оставшихся в наличии зубов, и Манион пытался его извлечь, проявляя настойчивость, достойную золотоискателя, напавшего на след золотоносной жилы. Грэшем не мог сдержать отвращения и отвернулся.

— Король Яков будет расстроен, что придется прервать охоту, которую ему порекомендовали медики для укрепления здоровья. Об этом он заявил на заседании Тайного совета. В конце концов, его здоровье — это здоровье всей нации. Король потребовал, чтобы с его согбенной в трудах спины временно сняли бремя государственных дел. Должно быть, Сесил потирает от радости руки, ведь теперь, в отсутствие короля, он может встревать во все дела правительства. Тем не менее испанцы истратили при дворе столько денег на подкупы, что король просто обязан прервать охоту и присутствовать при отъезде посла, который, вероятно, повергнет в траур весь двор.

— Какое там будет представление? — поинтересовалась Джейн.

— Представление разыграют несколько жирных олдерменов вместе со своими еще более упитанными женами. Они подвергают большому риску свое драгоценное здоровье, сгибаясь под непосильным грузом драгоценностей, напяленных в честь приема. Члены палаты лордов и палаты общин устроят между собой соревнования за право приблизиться к августейшему заду. — Грэшем сел на любимого конька. Глупо улыбаясь, он семенил по комнате и раскланивался перед дверьми и стенами. — Победитель получит пенсион, высокий титул и право сделать первый выстрел в Сесила, графа Солсбери, а проигравшему придется попотеть, чтобы заставить ее величество королеву Анну изречь нечто умное, но он может предпочесть казнь через повешение или четвертование, по крайней мере тогда смерть наступит сравнительно быстро.

— Милорд, не следует так говорить о короле и королеве! — воскликнула Джейн с неподдельным возмущением. Во время визитов во дворец она напускала на себя холодный и загадочный вид, но потом, по возвращении домой, часами болтала о том, какая на ком одежда и кто с кем разговаривал. Генри однажды упрекнул ее в пристрастии ко всему, что связано с монаршими особами, и упомянул довольно неприглядные качества короля Якова I. — Возможно, вы правы, милорд, — с чопорным видом проговорила она, — никто не сомневается в божественном происхождении королевского сана, но нельзя забывать, что на нашей грешной земле его носителями являются обычные люди.

Заметив во взгляде девушки нетерпеливый блеск, Грэшем сменил гнев на милость. По крайней мере она никогда не бывает равнодушной и отчужденной и не страдает гордыней, чего Генри решительно не выносил.

— Мне сообщили, что его величество приказал вашим добрым друзьям, Бену Джонсону и Иниго Джонсу, заняться постановкой «Масок», в которой добродетели Вера, Надежда и Милосердие поприветствуют принца Людовика и попрощаются с испанским послом. Мы туда пойдем, так как сэр Фрэнсис Бэкон будет в числе почетных гостей и произнесет приветственную речь от палаты общин. Разумеется, прием состоится в Уайтхолле. Помнится, вы говорили, что собираетесь приступить к чтению толстенной книги проповедей… да и гофмейстер королевского двора намекнул, что мне следует прийти одному.

— Сэр! — разочарованно воскликнула Джейн, но, увидев в глазах Грэшема озорные огоньки, поняла, что он просто хочет ее подразнить.

Грэшем подкупил секретаря Бэкона и получил точные сведения о мероприятиях, в которых должен участвовать его господин. Потом он переговорил с постельничим, и очень скоро приглашение на прием оказалось у него в руках. Обращаться с просьбой к Сесилу не пришлось, и Генри испытывал по этому поводу мрачное удовлетворение. Будучи одним из самых крупных землевладельцев и покровителем главного колледжа в Кембриджском университете, а также преданным слугой короны в течение многих лет, Грэшем в протекции подобного рода не нуждался.

— Мне следует быть любезной или обольстительной? — поинтересовалась Джейн.

— Тебе следует вести себя так, чтобы сберечь и защитить мою честь, что гораздо важнее женского тщеславия, — отозвался Грэшем. — Однако я с благодарностью приму любую информацию, которую ты сможешь узнать на этом вечере.

Несколько лет назад Генри взял с собой Джейн на дневной прием при дворе, представив ее как свою племянницу. Наблюдая, как девушка кокетничает с молоденьким дворянином, он сгорал от желания надрать ей уши, но по возвращении домой Джейн выплеснула на него столько тайн об отце юноши, что на их покупку не хватило бы и двадцати кошелей с золотом.

— И тебе не стыдно? — спросил Генри, удивляясь и одновременно ужасаясь ловкости, с которой маленькая бестия выведала у неопытного дурачка все семейные секреты.

— Почему я должна стыдиться? — искренне удивилась Джейн. — Меня больше привлекает возможность зачать дитя, чем переспать с младенцем. В любом случае я делаю это для тебя.

Генри понимал, что девушка действительно готова ради него на все. Она относилась к тем женщинам, которые предпочитают вступить на равных в схватку с мужчиной и выведать его тайны, вместо того чтобы приготовить на ужин аппетитного каплуна или заняться домашними заготовками. В делах подобного рода отчетливо проступала темная сторона ее натуры.

С тех пор Генри стал всегда прибегать к помощи Джейн, если это не было опасно.

— Скажи, кто тебя сопровождает во время прогулок к собору Святого Павла? — Грэшем встал и стал измерять комнату широкими шагами.

— Обычно я туда хожу с молодым Уиллом. Он втайне надеется на мне жениться и охраняет мою честь.

— Оставь свои шутки! — Настроение Генри менялось стремительно. В такие моменты Манион сравнивал его с ястребом, вынырнувшим из лучей солнечного света. В комнате наступило напряженное молчание. — С сегодняшнего дня ты будешь ходить в сопровождении трех человек: двое пойдут рядом, а третий — сзади. Одним из них будет Гарри.

Гарри воевал в разных странах и в свое время служил канониром на одном из кораблей, выступивших против Непобедимой армады, хотя выстрелить по многочисленным испанским галеонам ему довелось лишь пару раз. Он отличался огромной физической силой и не знал пощады.

— Как прикажете. — Джейн присела в реверансе и бросила на Грэшема встревоженный взгляд. — Могу я узнать причину таких чрезвычайных мер предосторожности?

«Причина простая, — подумал Генри, — и заключается она в том, что я полюбил тебя, девочка, хотя много раз клялся, что никогда этого не допущу. Иногда ты бываешь распутной, но уже в следующее мгновение становишься святой. То оттолкнешь, то позовешь самым нежным в мире голосом. Ты можешь быть жестокой и в то же время ранимой, и будешь сражаться до конца, оставаясь при этом совершенно беззащитной. Я тебя совсем не понимаю, хотя мы близки много лет. Знаю лишь одно: с тобой мое сердце бьется сильнее, а жизнь наполняется новыми красками. Ты дорога мне, и это дает надо мной власть любому, кто решит тебя похитить или причинить вред. Понимаешь ли ты, что можешь стать орудием в руках врагов?»

— Во что бы ни втягивал меня Сесил, в его планах кроется опасность. Я уверен, что Уилл Шедуэлл спешил ко мне в Кембридж, но кто-то задумал ему помешать и подослал убийц. Есть ли какой-нибудь смысл в чертовой бусине от четок? Возможно, Уилл узнал тайну, которую католикам хотелось скрыть, а может, Бэкон мечтает о возвращении страны в лоно римской церкви. Должен признать, между этими событиями существует связь, хотя мне неизвестно, какая именно.

— Да уж, Уилл Шедуэлл направлялся в Кембридж явно не за ученой степенью, — согласилась Джейн.

— Перестань нести чепуху! — возмутился Грэшем, мысленно представляя Уилла в мантии и шапочке студента Кембриджского университета. Он принял напыщенный вид и заговорил высокопарным тоном, хорошо зная, что это вызывает у Джейн раздражение: — Вы, сударыня, представляете собой большую ценность для врагов. Моя честь не позволит оставить вас в руках недругов, случись им вас похитить. Если я отвлекусь от основного дела и брошусь спасать вас из какого-нибудь воровского притона, то потеряю след, найденный с огромным трудом, что доставит большие неудобства.

— Благодарю, милорд, что просветили меня, — холодно сказала Джейн, вставая с места и одаривая Грэшема взглядом, способным заморозить Темзу в разгар лета. — Ничтожество вроде меня не должно причинять неудобств. — Выходя из комнаты, она так хлопнула дверью, что едва не сорвала ее с петель.

— Пойди и верни ее, если она еще не разнесла лестницу, — обратился он с усмешкой к Маниону.

Манион скрылся за дверью и отсутствовал довольно долго.

— Не знаю, удобно ли мне предстать пред взором милорда. Как прикажете с вами беседовать: стоя или лучше на коленях? — Джейн стояла перед Грэшемом, прямая и тонкая, словно стрела в туго натянутом луке.

«Черт побери, — подумал Генри, — да ты обратишь в бегство самого Всевышнего вместе с Люцифером, задумай они снова объединиться и вместе выступить против тебя!»

— Сядь, глупая девка, и помолчи! — с нарочитой грубостью прикрикнул на нее Генри.

Джейн подбоченилась и смерила Грэшема испепеляющим взглядом:

— Да, сэр, я сяду, если такова ваша воля, только я вовсе не глупая и не девка и молчать не собираюсь!

— Дьявол меня забери! — рявкнул потерявший терпение Грэшем. — Неужели я всю жизнь должен терпеть неряшливого старика, помешанного на пиве и молоденьких шлюхах, и юную потаскушку, сварливую и вздорную, словно базарная баба, которая набрасывается на хозяина всякий раз, когда тот пытается поставить ее на место?!

Манион не был обременен образованием и не понял, что вопрос риторический, а потому, немного помолчав, задумчиво изрек:

— Да, сэр, полагаю, что должны.

Некоторое время в комнате стояла мертвая тишина, а затем все трое расхохотались.


Томас Перси пребывал в дурном расположении духа, и ничего удивительного в этом не было.

— Клянусь, негодяй пользовался шулерскими костями. Три шестерки кряду, да кто в такое поверит? Я потребовал, чтобы он во всем признался, но тут встрял этот придурок, хозяин гостиницы, и выставил нас вон.

Перси был блестящим фехтовальщиком, почти таким же, как Райт. Разница между ними заключалась в том, что Райт сражался ради победы и его неистовая ярость пугала не меньше, чем молниеносные движения клинка, а Перси любил поиграть с противником и, прежде чем нанести роковой удар, подкалывал его шпагой, разрезал одежду и осыпал ядовитыми насмешками.

— Когда мы пробирались сквозь толпу, ублюдок сбежал! Подлый трус! Кто бы мог подумать, что он улизнет?

— Должно быть, он наслышан о вашем мастерстве, брат. Не многие рискнут вступить в схватку с Томасом Перси, когда у него в руках клинок! — раздался вкрадчивый голос Кейтсби, сидящего во главе стола, за которым ужинали заговорщики.

Перси бросил на него подозрительный взгляд, пытаясь уловить в словах насмешку, но лицо Кейтсби оставалось невозмутимым. Перси успокоился и, взяв испачканную салфетку, вытер вспотевший лоб. Он всегда потел, как лошадь… или как пустой стакан в дождливый день.

Джек Райт, сидевший на своем обычном месте в дальнем углу комнаты, вдруг решил высказаться, что случалось весьма редко:

— А что с вашими крестьянами и их судебным процессом? — Он говорил медленно, тщательно взвешивая каждое слово.

— Скоты! Настоящие скоты!

Перси снова охватил приступ ярости. Он схватил кружку и осушил залпом, пролив добрую половину содержимого. Райт взглянул на Кейтсби, и на его суровом лице заиграла едва заметная усмешка, а Кейтсби лишь многозначительно приподнял брови. Перси так легко впадал в гнев, что это уже никого не забавляло. Люди стали его бояться, и поговаривали, что он стал седым как лунь из-за частых приступов неукротимой злобы.

— Я что, должен им позволить сидеть сутками в грязных лачугах и не вносить арендную плату? Что подумает граф Нортумберленд о таком родственнике и как сможет ему доверять?

— Покойники не вносят арендную плату, — заметил Том Уинтер, присоединившийся к заговору с самого начала.

Это был маленький смуглый человек, беспокойный и неутомимый ум которого представлял собой резкую противоположность угрюмому пессимизму его старшего брата. Роберт Уинтер пополнил ряды заговорщиков совсем недавно, последовав примеру младшего брата, но сделал это без особого энтузиазма, что нисколько не удивило Тома. Он давно смирился с мыслью, что его энергии должно хватить на обоих братьев Уинтер.

— Какие покойники, черт побери?! — Перси всегда живо реагировал на остроты Тома Уинтера и сразу же сел на любимого конька, не чувствуя подвоха. — Никто не собирался их убивать! Мы просто немного позабавились, вот и все! В прежние времена мужчины принимали это как должное и с достоинством переносили заслуженное наказание, а не бегали по судам и не скулили!

Люди Перси позабавились с женами и дочерьми крестьян, после чего тридцать арендаторов пожаловались непосредственно графу Нортумберленду, заявив, что его констебль и агент по земельным участкам напал на их дома, требуя арендной платы, которую они уже внесли.

— И что из этого, Робин? — Перси назвал Кейтсби именем, которым к нему обращались друзья. — С какой стати я должен бегать за арендаторами, как гончая за зайцем? Ты знаешь ответ! Мне нужны их жалкие деньги! Я должен сыграть роль банкира в этом заговоре и стать единственным звеном, связывающим нас с королевским двором, не так ли? — злобно спросил он, словно метнул в толпу копье. По лицу Перси тек градом пот, а на рубашке и штанах стали все заметнее проступать темные мокрые пятна.

Кейтсби лишь улыбнулся в ответ и сделал примиряющий жест рукой, как бы выражая безграничную благодарность. В сундуках заговорщиков осело совсем не так много денег Перси, как он говорил, но когда к нему обратились с просьбой о помощи, он выделил нужную сумму. Кейтсби давно решил, что если ради денег, которые даст Перси, придется выслушивать потоки злобной брани и мириться с припадками гнева, он готов заплатить такую цену.

— Вы все сделали правильно, — заверил Кейтсби крикуна, — и мы все это знаем и ценим. Мы вам действительно очень благодарны.

Таверна «Утка и селезень» на Стрэнде быстро превратилась в одну из самых известных и модных в Лондоне и давно стала любимым местом встречи заговорщиков. Кейтсби устраивало это место, так как он снимал жилье в одном из соседних домов. Вопли Перси постепенно затихли, перейдя в глухое ворчание, но Кейтсби знал, что очередной приступ ярости не заставит себя долго ждать. Он уже успел выучить наизусть все гневные речи Перси и старался не придавать им значения.

Томас Перси считался родственником своего покровителя, могущественного графа Нортумберленда, который назначил его констеблем замка Олнвик, цитадели рода Перси в графстве. Граф Нортумберленд был влиятельным католиком и в знак особого доверия отправил Перси ко двору шотландского выскочки в качестве своего агента, чтобы предложить королю поддержку католиков, прося взамен всего лишь терпимого отношения к их вере. Перси справился с порученным делом и добился поддержки Якова I, но все его старания были сведены на нет гнусным нехристем Робертом Сесилом, который и по сей день отравляет слух монарха гнусной клеветой на католиков. Именно Томас Перси месяц назад получил звание пенсионера-джентльмена его королевского величества, что обеспечивает ему свободный доступ к монаршей особе. Только благодаря Томасу Перси удалось уладить вопрос с Джоном Уиниардом и Генри Ферресом и договориться об аренде дома, примыкающего к палате лордов, откуда можно прокопать туннель и поднять на воздух все английское правительство. Дом самого Кейтсби в Лэмбете находился почти напротив, что также было очень удобно. Уиниард и католик Феррес уступили и согласились закрыть глаза на некоторые обстоятельства лишь благодаря огромному влиянию Томаса Перси и его личному обаянию, о чем он не упускал случая лишний раз напомнить.

Кейтсби считал Томаса Перси человеком глубоко порочным, но способным благодаря своему могуществу и влиянию при дворе принести большую пользу делу католиков. Этого человека могла вывести из себя любая мелочь. Он злился на арендаторов, на негодяя Сесила, на собственную судьбу и на весь мир. Приступы ярости затуманивали рассудок и лишали здравого смысла. Мог ли он на самом деле похвастаться знатным происхождением? Утверждения Перси о принадлежности к семье графа Нортумберлендского вызывают большие сомнения, но самой большой проблемой является то, что из пяти организаторов заговора Перси единственный, кто сражается только за собственные интересы.

Кейтсби знал, что сам он борется за истинную веру во славу Господа. С раннего детства он тянулся к ней, словно цветок к солнечным лучам, и полюбил мессу с мерцающими в полумраке свечами и проникновенными молитвами, с помощью которых достигается духовное единение с Создателем. Кейтсби познал радость приобщения к вере и видел страдания своих родителей, принятые ради нее. Когда Роберту было восемь лет, его отца пытали в Звездной палате[3] за то, что он приютил священника-иезуита, гаденького человечка со слащавой улыбкой, от которого несло какой-то мерзостью. Как-то вечером иезуит подошел к мальчику, запустил руки ему в штаны и стал нежно поглаживать самые интимные части его тела, приговаривая, что все это делается во имя Иисуса и им еще предстоит многое совершить в его честь. И ради такой дряни отец пошел на пытки, а потом и в тюрьму! Роберт рос крепким мальчиком, он вскрикнул и вырвался из рук негодяя, разбив ему до крови нос.

Вскоре священник исчез, как и все его предшественники, но боль от пережитого унижения еще долгие годы не покидала Роберта. Кейтсби стремился быть первым во всем, за что брался, в память о погибшем отце, принявшем страдания за тех, кто его предал. Встреча с Кэтрин помогла ему понять свое истинное предназначение. Он полюбил девушку с первого взгляда и в их брачную ночь узнал, что значит вечное блаженство. Кэтрин стала для Роберта самой прекрасной и удивительной женщиной в мире, бесценным подарком, который преподнесла ему судьба. Несмотря на то что Кейтсби был очень красив и обладал огромным обаянием, до встречи с Кэтрин он не знал женщин и, как часто случается с мужчинами, отдал своей первой любви всю душу без остатка.

Кейтсби наслаждался плотской любовью и, позабыв о любви к Господу, стал пренебрегать истинной верой. Он по-прежнему давал убежище священникам-иезуитам в память о родителе и из уважения к тем святым отцам, для которых спасение души прихожан превратилось в смысл жизни. Однако сам он все реже и реже ходил к мессе и даже позволил крестить своего первенца в англиканской церкви, что вызвало возмущение католической общины и всех друзей отца.

— Должен ли я заплатить за сегодняшний вечер, как плачу за все и всегда? — вывел его из задумчивости раздраженный голос Перси, который приступил к изучению принесенного слугой счета.

— Не беспокойся, Томас, вот, возьми мой кошелек и прими искреннюю благодарность за то, что составил нам компанию. — Кейтсби вынул меньший из двух кошельков, что у него имелись, и бросил на стол.

Вместо того чтобы взять кошелек, Перси только презрительно фыркнул и отвернулся, чтобы возобновить беседу с Джеком Райтом, который молча выслушивал его речи и лишь исправно кивал в ответ. Дело уладил неугомонный и вездесущий Том Уинтер. Взяв деньги, он отодвинул засов и отправился на поиски хозяина таверны.

Кейтсби вновь предался воспоминаниям, прерванным выходкой Перси. Его счастье длилось недолго. Внезапно умер сын Роберт, в котором они с женой не чаяли души, а вскоре за ним последовала и сама обожаемая Кэтрин. Кейтсби облачился в траурные одежды, но они не выражали и малой доли отчаяния, поселившегося в его душе. Это кара Божья, расплата за отречение от истинной веры.

Остальные заговорщики и не догадывались, что дерзкий и обаятельный Кейтсби стремится уничтожить английское правительство лишь для того, чтобы вымолить прощение у Господа и истинной веры.

Перси все еще ворчал и капризничал, словно избалованное дитя, из упрямства отказывающееся от сладостей. Возможно, через пару месяцев он будет мертв, как и остальные заговорщики, но, умирая, они все пострадают за веру и пробудят силы, которые помогут Христу снова воцариться в Англии. При этой мысли на губах Кейтсби заиграла слабая улыбка. Христос принял смерть ради спасения всех людей, так какое значение имеет смерть нескольких человек, если она способствует возрождению Англии?


Грэшем и Джейн сидели в домашней библиотеке, где девушка обычно проводила все свое свободное время.

— Сколько новых слуг ты наняла за последние три месяца? — спросил Генри.

— Двоих: судомойку и привратника. А почему ты спрашиваешь?

— Кто-то установил слежку за Уиллом Шедуэллом, а значит, есть вероятность, что следят и за его хозяином, и лучше всего это сделать в моем собственном доме. При Уолсингеме подкупленные слуги работали в домах у всех дворян в Лондоне.

— Сэр! — возмутилась Джейн. — Я доверю свою жизнь любому из домашних слуг!

— Джейн, они, Бог знает почему, обожают тебя, но безгрешных слуг на свете нет! Ты должна освоить науку никому не доверять, хоть это и жестокий урок. Не был ли Иуда любимым учеником Иисуса? А мы говорим не об апостолах, а о простых слугах! В любом случае подкупить кого-то из числа людей, уже работающих в доме, весьма рискованно. Гораздо проще подбросить паршивую овцу в здоровое стадо. Что ты скажешь о новых слугах?

— Судомойка — дальняя родственница Марты, прелестная девушка. Я имела насчет нее серьезный разговор с твоим личным слугой. — Джейн метнула грозный взгляд в сторону Маниона, с невинным видом переминающегося с ноги на ногу. — Возможно, он имеет доступ к вашему телу, милорд, но пусть держится подальше от людей, за тело и душу которых отвечаю я. В любом случае она не шпионка. Бедняжка слишком для этого глупа. Второй слуга родом из графства Нортумберленд. Он говорит, что служил матросом, и у него имеются прекрасные рекомендации от графа Нортумберленда. Он отличный работник и, кроме того, играет на лютне. Именно поэтому я его и наняла.

В доме Грэшема постоянно работали пятеро музыкантов, которые играли для хозяина каждый вечер, когда он не был в отъезде. Хотя Грэшем ненавидел публичные зрелища, он ежегодно устраивал пять или шесть представлений, превосходящих по роскоши и безупречному вкусу все остальные увеселительные мероприятия в Лондоне. Для таких событий нанималось еще несколько музыкантов, и чтобы оркестр зазвучал сыгранно, они много репетировали. Грэшем прекрасно понимал, как это важно для настоящих артистов. Домашний повар играл на флейте, правда, для чуткого уха Генри его игра тихим вечером у камина звучала слишком уж бравурно, но на шумных вечеринках подвыпившая толпа приходила от нее в полный восторг.

— Он уже работал у нас, когда обыскали мой кабинет? — Несколько месяцев назад Генри обнаружил, что кто-то очень аккуратно пересмотрел все его бумаги и выполнил эту работу так профессионально, что менее внимательный человек просто бы ничего не заметил.

— Это случилось в первую же ночь, как я его наняла, — нахмурившись, ответила Джейн.

— И у тебя не возникло никаких подозрений?

— В ту ночь в трех домах были взломаны окна на верхних этажах. Похоже, по крышам прогулялся ночной вор. Мне и в голову не пришло, что это не случайный грабитель, который проник в твой кабинет, чтобы украсть первое, что попадется под руку.

Даже самые богатые дома в Лондоне располагались так близко друг к другу, что их крыши почти соприкасались, и отчаянные головы, среди которых было немало ночных воров, могли проникнуть в дом через окна верхних этажей. Часто они предпочитали именно такой путь.

— Через полчаса приведи ко мне нового слугу. Проводи его в гардеробную, рядом с балконом, что выходит во двор, — обратился Грэшем к Маниону.

— Ты хочешь, чтобы я там присутствовала? — спросила Джейн.

— Думаю, мы справимся сами, — ответил Генри, и девушка на этот раз не обиделась.

Они отправились в дальнюю часть дома с окнами, выходящими на реку. Отец Грэшема оборудовал там еще один большой зал с балконами с видом на Темзу, которые справедливо считались красивейшими в Лондоне. Рукав реки подходил к самому дому, и здесь построили пристань, куда причаливали суда, принадлежащие Грэшему. Маленькая комната, отделанная деревом и кирпичом, где собирались допрашивать нового слугу, находилась рядом с балконом.

На лестнице послышался звук шагов, и Манион проводил в комнату высокого статного мужчину лет тридцати пяти, с копной рыжих волос на голове. Ни один мускул не дрогнул на лице Генри при виде пришельца.

— Доброе утро. Добро пожаловать в наш дом. Ты доволен новой работой? — приветливо обратился он к мужчине.

Если любезность и внимание хозяина и удивили Сэма Фогарти, как он назвал себя при поступлении на службу, то виду он не подал. Сэм говорил с сильным нортумберлендским акцентом, но очень уверенно, глядя Грэшему прямо в глаза.

— Рад служить вам, сэр. Все слуги в Лондоне мечтают работать в таком месте.

Грэшем незаметно кивнул Маниону, и тот молча пододвинулся к Сэму.

— Скажи мне, Сэм, сколько времени ты работаешь на лорда Сесила?

— Сесила, сэр? — Следует отдать Сэму должное, при этих словах он лишь чуть побледнел. — Я приехал в Лондон с севера и никогда не работал на лорда Сесила…

Он не услышал, как Манион подкрался сзади и нанес ему сильный удар по голове. Очнувшись несколько минут спустя, Сэм обнаружил, что крепко связан по рукам и ногам, а верхняя часть тела висит над черной дырой люка, из которой исходит зловонный запах, пропитавший всю комнату.

— Стоит Маниону чуть подтолкнуть тебя, и ты рухнешь в яму головой вниз, — ласково сказал Грэшем, выходя из-за стола, за которым он сидел с бокалом вина в руках. — У этой дыры кирпичные стены и множество выступов, и она высотой с наш дом, так что есть все шансы размозжить голову. А внизу находится старый колодец, куда просачивается грязная вода из реки, и мы больше им не пользуемся. Насколько нам известно, он не имеет выхода к реке или еще куда-нибудь. Те, кому удается выжить при падении, бултыхаются в воде, пока хватает сил, и их бывает слышно пару дней, но потом все они затихают. Так сколько времени ты работал на лорда Сесила?

Голова Сэма пылала, а его самого выворачивало наизнанку от мерзкого запаха гнилого мяса, исходившего из черного провала люка.

— Я не работаю на лорда Сесила…

Манион подтолкнул его чуть ближе к яме, и бедняга дико закричал.

— Видишь ли, — как ни в чем не бывало откликнулся Грэшем, — у меня хорошая память на лица, и я помню, что два или три года назад проходил через людскую в доме милорда и видел там тебя. Эту рыжую шевелюру нельзя не заметить. Ты приставал ко всем девкам на кухне. Я узнал тебя сразу, как только ты появился на пороге. В прошлый раз ты орал всякие непристойности, так что и голос я тоже запомнил, как и физиономию.

Грэшем схватил Сэма за волосы, откинул его голову назад и взглянул в обезумевшие от страха глаза.

— А теперь скажи, рыжий Сэм, сколько времени ты работаешь на лорда Сесила? Я спрашиваю в последний раз!

— Сэр… Милорд, пощадите. Всего четыре года, только четыре, — пролепетал Сэм, и его тело вдруг обмякло.

— Сломай ему левую ногу.

Бедняга задергался, а Манион молча взмахнул дубинкой, и послышался хруст переломанной кости. Сэм взревел от боли.

Манион оттащил его от люка и плотно закрыл дверцу, а затем повернулся к корчащемуся от боли Фогарти, разрезал веревки на ногах и умелым движением наложил шину на покалеченную ногу. Находящийся в наполовину бессознательном состоянии Сэм уже не кричал, а только вздрагивал всем телом. Генри снова взял его за волосы и встряхнул, но на сей раз более осторожно.

— Мы заплатим хирургу и попросим осмотреть твою рану. Если будешь вести себя разумно, скоро побежишь, как прежде. А боль, которую тебе пришлось вытерпеть, — наказание за то, что шпионил за Генри Грэшемом, а это никому не позволено. Никто не войдет в мой дом со шпионскими целями. Тебя будут держать в тайнике, пока не сможешь ходить, а потом получишь денег, чтобы уехать в Нортумберленд. А дальше решай сам. Лорду Сесилу сообщат, что у меня в доме с тобой произошел несчастный случай и, к нашему общему горю, ты утонул. Сесил будет считать тебя мертвым. Если же он узнает о твоем существовании, то решит, что ты его предал и перешел на службу ко мне, и тогда он тебя убьет. Предлагаю тебе новое имя и новую жизнь.

Грэшем отпустил голову Сэма и направился к двери, но вдруг остановился.

— Не надо предавать Генри Грэшема, это еще никого не доводило до добра. Помни о моем милосердии, которое спасло тебе жизнь и дает шанс стать приличным человеком.

Он вышел, тихо закрыв за собой дверь. Через некоторое время пришли два работника и, выслушав распоряжения Маниона, вынесли Сэма из комнаты.


Манион нашел Генри в Галерее менестрелей в большом зале.

— Разве разумно объявлять войну Сесилу? — резко спросил он. — Вы и правда собираетесь сообщить ему о Сэме?

— Ты принимаешь меня за дурака, дружище?

— Иногда именно так мне и кажется.

— Так вот, Сэм считает, что Сесилу скажут о его смерти, а значит, он не сможет вернуться к нему на службу. Конечно, если хочет остаться в живых. Что до меня, то я и не думаю что-либо сообщать Сесилу. Пусть поломает голову, куда подевался его шпион. А пока он теряется в догадках, давай выясним, что же здесь происходит на самом деле, старина. Зачем лорду Сесилу понадобилось подсылать в мой дом шпиона? Милорд озадачил меня непонятным заданием, связанным с Бэконом, и я отплачу ему той же монетой.

Манион на минуту задумался.

— Кто скажет хозяйке, что она приняла на работу Иуду?

— Я сам скажу, ее вины в том нет. Я случайно смог вывести его на чистую воду. А ты помоги мне и объясни повару и хозяйке, зачем мне понадобились два больших куска тухлой говядины.

Люк, над которым висел Сэм, представлял собой покатый настил и вел вовсе не в колодец, а на первый этаж. По нему с помощью специального механизма поднимались наверх товары, привезенные по реке, а жуткой черной дырой он казался из-за закрытой нижней заслонки. Трупный запах от двух кусков испорченной говядины, подвешенных на крючках, производил неизгладимое впечатление на несчастных, которым доводилось болтаться над люком под чутким надзором Маниона.


Недалеко от дома Грэшема, здесь же, на улице Стрэнд, расходились по домам заговорщики. Томас Перси жаловался на усталость всем, кому не лень было его слушать.

Наблюдая за охваченными страхом единомышленниками, Кейтсби удивлялся собственному чувству облегчения. Заседание парламента перенесено на 5 ноября, но и с этой неприятной неожиданностью можно справиться. Правда, проклятый порох может испортиться, или кто-нибудь случайно обнаружит погреб, где он хранится. Один из заговорщиков может проболтаться спьяну или наговорить лишнего в супружеской спальне или в постели у любовницы. Опасность разоблачения растет с каждым днем. Но пути назад нет. Они зашли слишком далеко и подготовятся к 5 ноября так же, как подготовились к 5 октября. Господь не оставит их своей милостью.

Кейтсби стал напевать свою любимую песню, ритмичную и быструю, одну из лучших из всего, что написал Том Кэмпион:

Ты, мой владыка, Господи, И с помощью твоей Повергнем в прах врагов, И с именем твоим Растопчем нечестивых!

Выйдя из таверны, Том Уинтер на мгновение остановился. Уже больше недели у него не было женщины. В «Утке и селезне» работают первоклассные шлюхи, предназначенные для знатных посетителей. Даже в этот час они вышли на дежурство, разодетые, словно придворные дамы. Почему бы и не позволить себе маленькую радость? Его взгляд привлекла хорошенькая девушка в ярко-красном платье. Отчего нет? Это одна из девиц Молл Катперс, а ее девочки считаются лучшими в Лондоне.