"Журнал `Юность`, 1973-2" - читать интересную книгу автора («Юность» Журнал)VIСметании заступал в наряд в самое тяжёлое время суток — с ноля до двух часов; в этот промежуток времени, в тепле, рядом со спящими людьми, безудержно тянет ко сну. Дневальный должен был стоять у тумбочки перед входом. Над постом горела лампа. — Панкратов смылся, — сказал Сметанину Градов, которого он сменял. — Как это смылся? — В самоволку… — А ты чего? — А чего я? Куда он денется? Придет… В ящик тумбочки Сметанин положил книгу; ящик он оставил выдвинутым и читал стоя. Садиться на табурет было не положено и опасно: можно уснуть и быть застигнутым врасплох дежурным по части. Через пятнадцать минут у Сметанина зарябило в глазах, он задвинул ящик, отошел к окну, открыл нижнюю форточку и высунул голову наружу; в лицо словно плеснули холодной водой. Вдруг послышался быстрый топот сапог по лестнице. Сметанин метнулся к тумбочке, поправил шапку, одёрнул гимнастерку, замер… В казарму вбежал Панкратов. — Мишин был? — Нет… — Он меня засёк… — Как? — Иду, а он из переулка… я сперва вроде не заметил, а когда заметип — за угол и рвать… он за мной… Сметанин, ты меня не видел. Бушлат заправь на вешалку… Дежурный по роте спит? — Спит… Панкратов в секунды разделся и затаился на койке. У класса взвода связи Сергей аккуратно заправил на место бушлат Панкратова и встал у тумбочки в напряженном ожидании дальнейших событий. Дверь снова распахнулась, стремительными, широкими шагами вошел и двинулся прямо на Сметанина подполковник Мишин, в руках у него был маленький чемоданчик. «В баню, что ли, ходил…» Сметанин четко сделал три шага навстречу комбату. — Товарищ гвардии подполковник… — Дежурного по роте ко мне! — прервал его Мишин. Сметанин растолкал маленького сержанта из роты, который спал одетый, положив ноги в сапогах на табурет. — Чего?.. Чего?.. — Комбат пришел… вызывает… — Случилось чего? — вскакивая, застегивая ремень, надевая шапку и поправляя повязку на рукаве, хриплым со сна голосом спросил маленький сержант и откашлялся. — Не знаю… Сержант решительно пошел по коридору к Мишину, Сметанин за ним. — Товарищ гвардии подполковник, за время моего дежурства в роте никаких происшествий не случилось. Дежурный по роте сержант Вдовин. — А во взводе связи? — Никак нет. — Значит, всё хорошо… Вы спите… Самовольщики по городу разгуливают. Так? — Не могу знать… — Где уж знать… Вам сон дорог… Пойдемте посчитаем связистов… эту батальонную интеллигенцию… Они вдвоем прошли в спальный зал, где из угла раздавался чей-то храп. «Сейчас он возьмется за меня», — азартно подумал Сметанин, готовясь молчать в любом случае. — Так… — протянул Мишин, выходя из зала… — Все спят… и даже самовольщики спят… Дневальный! — Я. — Здесь кто-нибудь сейчас до меня проходил? — Никак нет… — Я вас спрашиваю, — особо выделяя «вас», сказал Мишин. — Вы никого не видели? — Никак нет… — Хо…ро…шо… — по слогам сказал Мишин и, заложив сжатые в кулаки руки за спину, покачался на носках, поскрипывая сапогами. — Очень хорошо… — Он посмотрел на Сметанина, опустив углы тонкого рта. — Дежурный по роте, объявите взводу связи тревогу. Наряд сменить, возьмите людей из своего взвода… — Взвод связи! Тревога! — крикнул сержант в сонную глубину казармы — Взвод связи! Подъем! Тревога! — Заткнись! — крикнули из зала. — Связисты! В ружье! — крикнул во весь голос Мишин и зажёг свет. Иванов, сбрасывая с себя одеяло, закричал: — Посыльный! За командиром взвода! Вставали с ленцой, щурясь от света, но, заметив Мишина, все начинали торопиться. — Товарищ сержант, — обратился Мишин к Иванову, — постройте взвод на первом этаже в штабе батальона. Я буду там… — Мишин резко повернулся и вышел; дверь за ним тяжко ухнула. Проснулась рота; одни едва подняв голову от подушек, другие — сев на кроватях, смотрели, как одеваются связисты. — Андрей, чего это вас? — спросили Золотова из роты. — Делать ему нечего… — мрачно ответил Золотов. В окно постучали, и Углов проснулся. Он быстро прошёл босиком по холодному полу и открыл форточку. — Товарищ старший лейтенант, тревога! — крикнул Градов. — Что там ещё такое? — Мишин говорит, видел нашего в самоволке. Он взводу тревогу объявил… — А, черт… Ладно, иди, я тебя догоню… — Закрой форточку, — попросила Нина. Он отошёл от окна и стал быстро одеваться. — Что-нибудь серьёзное? — Везёт мне… — Углов натянул сапог и сел на стул. — Самоволка… и попались Мишину. Он уж случая не упустит… — Марат, подойди сюда… — Ну, что? — Углов ещё в одном сапоге подошёл к кровати. — Поближе… Он наклонился. Она обхватила его рукой за шею и поцеловала. — Не волнуйся… Обойдется… Штаб батальона размещался в небольшой комнате, где стояли два казенных шкафа, однотумбовый стол, стул около чего, ещё несколько у стены; между шкафами один на другом возвышались два маленьких коричневых сейфа. По стенам были развешаны схемы и таблицы — творения батальонного писаря. Мишин сидел, наклонясь к столу, он тихо сказал: — Товарищи связисты, один ваш товарищ тяжко нарушил воинскую дисциплину. Он был замечен мною в самовольной отлучке… Было это, Панкратов? — Мишин посмотрел на солдат, потрогал усы и снова опустил голову, — Никак нет… — Дневальный, когда рядовой Панкратов явился о казарму? — спросил Мишин Сметанина. — Не могу знать… Я его не видел… Лёг, наверное, спать вместе со всеми, — пожал плечами Сметании. — Никак нет… Не могу знать… — постепенно повышая голос, повторил Мишин. — Как скалу разрушают вода, ветер и солнце, так аморальщики лгуны разрушают монолит нашей армии… Но я не позволю! Каленым железом мы будем выжигать в батальоне эту заразу… Не для того мы воевали, не за это нам Родина давала награды… — Товарищ подполковник, — сказал в наступившей тишине Ананьев, — может быть, если бы мы воевали, у нас здесь. — он похлопал себя по левой стороне груди, — тоже бы что-нибудь было… Мишин стремительно поднялся из-за стола, в этот момент открылась дверь штаба, вошел Углов, за ним стоял посыльный — Градов. — Товарищ подполковник, старший лейтенант Углов по вашему приказанию прибыл… — Отлично, — сказал Мишин. — Прекрасно, что прибыли. Слушайте боевой приказ: взводу связи немедленно выйти в район сосредоточения батальона и ждать там моих дальнейших приказаний… Форма: попная боевая, с рациями. Вопросы есть? — Никак нет, — четко ответил Углов. — Взвод! — скомандовал Мишин. — Нале-во! Из штаба шагом… марш! Мишин остался один, сел на стул и стал старательно рассматривать календарь под стеклом. «А может быть, ошибся?.. Нет! Каждого связиста ведь знаю… Конечно, Панкратов… Его фигура… бегает он здорово… А этот Сметанин покрывает…» Мишин возвращался в первом часу ночи из городского Дома офицеров. Он взялся настроить там пианино — довоенный «Красный Октябрь». Инструмент был в плохом состоянии: трещина в деке, неисправен механизм… Он начал работу сразу после прихода батальона из лагерей. И утопляя молотком колки в буковой доске, меняя фильц — белый войлок на молоточках, укрепляя пружины глушителей, он вспоминал отца, его круглую спину, клочковатые седые волосы и то, как он стоит боком к инструменту, с никелированным настроечным ключом-восьмеркой, правой рукой держа этот ключ и поворачивая им колки, а пальцами левой ударяя по клавишам. Свой первый инструмент, старенький «Беккер», подполковник Мишин отремонтировал и настроил в двенадцать лет, когда звали его Федькой и когда мечтал он стать великим пианистом. Правда, темперацию, то есть тонкую настройку этого «Беккера», делал отец. Иногда, бреясь и глядя на себя в зеркало, Мишин сомневался, был ли действительно этот коротко остриженный, тяжелолицый подполковник с ниточкой усиков над верхней губой тем мальчиком, который ходил в музыкальную школу и мог заплакать только оттого, что где-то далеко в летнем саду духовой оркестр плавко выводит вальс «На сопках Маньчжурии». Мишин ушел в армию шестнадцати лет, вместе с отцом в ополчение. Он пригрозил родителям, что всё равно сбежит на фронт. Мать, зная характер сына, отпустила его с отцом — так ей казалось спокойнее, безопаснее. Подполковник Мишин хорошо помнил то лето, ту осень — тысяча девятьсот сорок первый год. Он помнил, как третьего июля они с отцом пришли к серому зданию райкома партии записываться в ополчение. Через сутки, разделенные двумя шеренгами, они шагали в общей колонне ещё по-граждански одетых, невооруженных людей, пели со всеми: «Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней…» На московских улицах им вслед оглядывались редкие прохожие и козыряли милиционеры… Потом был сосняк в Химках, пыль знойных дорог, натертые ноги, гул немецких самолетов, бомбежки, горячие спелые хлеба, горящие деревни, линии свежих окопов, чужие танки… Отец погиб под Вязьмой десятого октября. А Фёдор Мишин попал в плен, но бежал, вышел к своим и прошел до конца всю войну, до Кенигсберга, где был легко контужен и где осколком мины ему отсекло кончик безымянного пальца на левой руке… К строевой службе он оказался годен, но музыкой заниматься уже не мог, только иногда для души занимался настройкой… Жесткий, оледенелый в крупные зерне наст хрустел под лыжами. Луна в радужной пелене светила над открытым полем. На дальних холмах темнел лес. Взвод молча и споро, будто совершая привычную работу, двигался по обочине дороги. Сметанину было тяжело держать общий напряжённый темп; всего час назад у тумбочки дневального каждая клетка его тела жадно ждала сладкого мгновения: холода простынь, жесткой подушки, тишины засыпания… Но надо было идти и идти, не отставая от товарищей, чувствуя за спиной тяжесть сундучка рации, вдыхая холодный ветер. Несмотря на большую усталость от бессонной ночи и этого движения, на душе у Сметанина было легко. Он знал твердо со школьных лет, что выдавать товарища плохо; и то, что он поступил так, как привык, не боясь Мишина, облегчало ему работу… Машина с фарами, приглушенными сверху щитками светомаскировки, на большой скорости обогнала взвод, притормозила метрах в трехстах впереди. — Шуршим, братцы, живее; дядя Федя подкатил… — Давай принципиальный перекур… — Кончай гам! — крикнул Углов. — Отставить разговоры! — повторил за ним Иванов. Углов понимал, что командир батальона отдал приказ сгоряча. Нельзя же было из-за одного человека поднимать взвод и посылать людей в район сосредоточения. «Его самого за это по головке не погладят», — думал Углов, вспоминая все те слова, которые говорили недавно Мишину на партийном собрании о его резкости и чрезмерной суровости к подчинённым. Все замолчали. И так же молча, подчеркнуто молча и энергично, подошли и миновали место, где стояла машина; за ветровым стеклом рядом с шофёром в редких вспышках сигарет было видно лицо комбата. Мишин испытывал сейчас некоторую неловкость перед Угловым за то, что поднял его взвод по тревоге: завтра в полку пойдут разговоры, Углова будут вызывать к начальству — и все из-зэ того, что Мишину показалось, будто солдат, мелькнувший впереди него на ночной улице, — Панкратов. Ему представились мысли Углова и солдат, идущих одинокой цепочкой по снежному полю; они могли только ругать его и думать, что старый холостяк бесится от одиночества. Сейчас погоня за солдатом казалась ему глупой. Он почувствовал, что сам себе испортил вечер. Но тогда — в первую минуту, только увидев знакомую фигуру, — Мишин мгновенно и ясно вспомнил страшный случай десятилетней давности: двое солдат его роты ушли на ночь в деревню, где в пятое послевоенное лето справляли пьяно и горько яблочный спас, и один из солдат был там убит под утро, — из ревности ли, из пьяного ли озорства его полоснули ржавым серпом по горлу. Мать солдата, приехав на похороны, кричала Мишину — тогда ещё ротному командиру: «Убийца!» А он командовал ротой всего вторую неделю… Дверца машины распахнулась; подполковник Мишин крикнул вслед взводу: — Командир взвода связи! Ко мне! Углов резко, одним переносом лыж, развернулся и подъехал к машине. Взвод остановился. Солдаты, воткнув впереди себя лыжные палки, наклонились, опираясь на них. — Взвод, стой, — тихо сказал Иванов уже после того, как Маков, шедший впереди, и за ним весь взвод остановились. — Дерьмо ты, Васька — сказал негромко Золотов. — А чего? — задиристо спросил Панкратов; он чувствовал за собой мальчишескую правоту лихого и ловкого человека. — А ни хрена… Ты удовольствие справляешь, а Углова по твоей милости долбать теперь будут… — Так Мишин точно не знает; я, не я… Известно, дядя Федя… Был слышен ровный гуд проводов, по-зимнему туго натянутых между чёрными, на четверть просмоленными столбами, с белыми птичками изоляторов на перекладинах, Ананьев снял ушанку прислушиваясь к разговору у машины. — Назад вроде вертать хочет, — сказал он. — Шапку надеть, простынешь. — сказал Иванов, — Благодарю, товарищ подполковник, я со взводом, — услышали все голос Углова и увидели, как он, козырнув, пошёл не спеша назад. Машина лихо развернулась, с места рванула к городу. (Окончание следует) |
||
|