"Журнал `Юность`, 1973-2" - читать интересную книгу автора («Юность» Журнал)

3

Дочь мельника, которая в последнее время очень редко показывалась на улице, исчезла совсем из аила. Досужие аильчане высказывали догадки:

— Наверное, уехала в другой аил.

— Она росла, как вольный ветер… Вот и улетела, куда ей захотелось.

— Стариков жалко, остались одни. Кому теперь нужен их двор?

— Да, родители — деревья, дети — их плоды. Что пользы от дерева, на котором нет плодов?

Мельник был спокоен — он знал, где его дочь, у кого она остановилась и чем занимается… Каждую ночь он мысленно разговаривал с ней, давал советы, как держать себя в незнакомом городе, как лучше учиться. Изредка к нему обращалась жена:

— Наша дочь молчит. Напиши ей, пусть пришлёт письмо… У других дочери делятся тайнами с матерями. А эта, как чужая. Будто не я её рожала, — жаловалась она.

— Какие тебе тайны! — бурчал мельник. — Учится она на трактористку. Живет у Григория. Передавали, наш друг помог ей поступить на курсы. Она занята.

— Правильно она сделала. Только бы писала…

С той поры, как Торайым уехала, но оставила им ребенка, мельник обрел прежний интерес к жизни; дышалось ему легче, свободнее, словно мир расширился перед ним, будто он сбросил со своих сутулых плеч добрый десяток лет и нашел то, что искал долгие годы. Он не слишком огорчался отсутствием дочери — её заменил внук. А мать и одобряла решение дочери начать самостоятельную жизнь и не могла смириться с тем, что она выбрала специальность трактористки: женское ли это дело, как это можно молодой девушке возиться с железом, пачкаться мазутом, пахать землю, целыми днями глотать пыль? Однако она успокаивала себя: «У неё своя голова. Раз уж решила, значит, все обдумала».

…На следующую весну Торайым возвратилась в аил. Она пошла в колхозное правление и настояла на том, чтобы ей дали трактор.

— Я окончила курсы. Вот документы.

— Знаем, ты освоила трактор. Но ты же не парень…

— А я могу получше парня.

И аильчане дивились, увидев Сарыкыз не на пегой кобылке, а на гусеничном «железном коне», который однажды утром загромыхал у дома мельника.

Весна уже начинала красоваться своей зелёной накидкой, но здесь, в горной долине, по утрам было ещё холодно, и подснежники дрожали на сыром ветру.

Рассветной ранью Торайым шла к старой, приземистой юрте на краю широкого поля. Это был полевой стан — за юртой стояли тракторы, плуги, сеялки, бочки с горючим. Торайым шла и смотрела на подснежники, и ей было жаль эти озябшие цветы. Она сорвала один подснежник, подышала на него, глядя на горы, над которыми алело небо: «Скоро солнце… И вы согреетесь…»

С тюндука — дымохода на самой макушке юрты — ещё не была стянута кошма; значит, в юрте ещё спали. Торайым резко постучала в дверь: «Спят до сих пор!» Дверь открыла худая, заспанная, со спутанными волосами женщина — стряпуха, недовольно буркнула, зевая:

— Чего так рано?

Торайым заглянула в юрту:

— Где прицепщик?

— Бригадир его забрал. Приезжал ночью…

— Кадыр?

— Да. Сказал, нужны сакманщики…

На лице Торайым проступила тень недовольства:

— Начинаем пахоту, а он людей забирает!

— Не тревожься. Кадыр сказал, что пришлет другого прицепщика. — Стряпуха пригладила волосы, накинула телогрейку, взяла два ведра и пошла к арыку, который журчал неподалеку от юрты.

Первые лучи солнца скользнули по остроконечным горным вершинам, затем солнечный свет начал заливать всю долину. Когда пригрело, поля задымились легким паром. Запахло землей, молодой травой, погожим утром. Торайым задумчиво стояла у своего трактора; она подняла ком земли, размяла его — земля была вязкая, как крутое тесто. «Жирная… Пора начинать пахоту. Где этот бригадир? Умеет лишь говорить… Задержим пахоту, земля начнет сохнуть». Она вернулась к юрте, где у казана хлопотала стряпуха. Может, она поработает за прицепщика? Но женщина была щуплая, ей под силу только два ведра воды. Где ей до прицепа? Хоть бы обед нормальный готовила… Стряпуха словно угадала мысли трактористки:

— Прицепщик и сам не хотел уходить. Говорит:

«А что Торайым скажет?» Но Кадыр мастоял на своем. Ты же знаешь, какой у него характер. Начал орать на всё поле.

Торайым, почти не слушая стряпуху, смотрела в сторону аила, глаза её строго щурились на ветру: когда же будет замена прицепщику! Вдруг из-за ближайшего холма выехал бригадир верхом на потном коне.

— Вот он и едет, — обрадованно сказала стряпуха.

Бригадир ехал один. Увидев Торайым, он притворно загорячился:

— Что же делать? С ног сбился… Голова кругом идет. Ох, время, время!.. И посевная и окот…

— Где прицепщик? — не реагируя на его причитания, спросила Торайым.

— Милая!.. С рассвета клянчу в правлении прицепщика. Людей не хватает. В колхозе мало парней.

Хоть сам разорвись на части!..

— Пусть сакманщиками пошлют школьников. Кто постарше…

— Знаем. Председатель договаривается с районом.

— Пока он договаривается, ты слезай с коня! — рассерженно сдвинув брови, будто старшая по званию, бросила Торайым.

— Пожалуйста, — не то растерялся, не то обиделся бригадир. — Могу и слезть!

Он спрыгнул с коня, отвел его к коновязи, вернулся, недоуменно глядя на трактористку. Она, усмехнувшись, пошла к своему трактору.

Заработал мотор. Торайым забралась в кабину с выбитыми стеклами, махнула рукой бригадиру, показывая: мол, занимай место прицепщика.

— А что, и сяду! — встряхнулся Кадыр. — Думаешь, не смогу?

Он вскочил на плуг, устроился на круглом железном сиденье.

— Трогай!

Трактор двинулся к полю. Кадыр опустил рукоятку, которой регулируется глубина вспашки, — лемеха с хрустом врезались в землю. Глядя через окно кабины на узкую спину Торайым, он язвительно думал, вгоняя плуг поглубже: «Посмотрим, на сколько тебя хватит. Это вначале ты так загорелась… Дашь пять кругов, остановишься и скажешь: «Ух, на сегодня хватит!»

Но Торайым не останавливала трактора, ничего не говорила. Она видела прямо, смотрела вперед и лишь на поворотах, крепко хватая рычаги, всем корпусом откидывалась назад, явно радуясь своей власти над сильной, оглушительно ревущей машиной.

Она давала круг за кругом, и бригадир не заметил, как у него прошла обида на заносчивую молодую трактористку, он уже не считал загоны, а только следил, достаточна ли глубина вспашки, смотрел, как земля за плугом ложилась крупными лоснящимися пластами, похожими на гривы гнедых коней.

С каждым кругом вспаханная полоса становилась всё шире и шире.

Кадыр много лет работал бригадиром и уже забыл, как он подростком сидел за прицепом. И теперь ему казалось, что он в первый раз покачивается на железном сиденье, сжимает рукоятку, вдыхает густой запах земли, запах нового хлеба.

И сам, как Торайым, загоревшись пахотой, он вроде впервые в своей жизни любовался, наслаждался щедростью земли, полей, которые властно овладевают сердцем человека, даруя ему радость.

— Давай, Сарыкыз! Еще круг! — кричал Кадыр. — Ещё загон!..

Торайым обернулась, увидела его запыленное, потное, с тёмными струйками лицо.

— Устал, бригадир?

Он улыбнулся:

— Жми! Вон сколько наворотили…

В том месте, где прошли первые загоны, земля уже подсохла и немного посерела.

— Хватит. Поднимай лемеха, — сказала Торайым.

— Что, на сегодня все? — В голосе бригадира даже прозвучала нотка сожаления.

— Смотри, где уже солнце. Трактору тоже надо пообедать.

Торайым направила машину к полевому стану.

Когда она выбралась из кабины, Кадыр подошёл к ней и серьезно сказал:

— Спасибо, трактористка!

— За что? Ведь устал…

— Такая усталость — радость. На душе стало легче. Продуло ветерком…

Торайым понимающе усмехнулась, Кадыр слегка смутился:

— Я сейчас же найду тебе прицепщика. Пришлю…

Он поспешил к коню, вскочил в седло, взмахнул камчой и намётом поскакал к аилу.

Пахоту закончили, отсеялись. Весна сменилась душным летом, и наступила пора сенокоса. В низинных, пойменных лугах и в тихих логах между предгорными холмами стрекотали конные сенокосилки; подсохшее сено сгребали о валки, копнили, свозили телегами к колхозному коровнику. Торайым возила сено трактором на больших санях с полозьями из толстых деревянных брусьев, окованных стальными полосами. Она работала деловито, с запалом, но со всеми держалась отчужденно, была неразговорчивой.

— Какая-то она каменная, — говорили о ней.

— Давно не видели, чтоб она веселилась.

— Гордая…

Аильчанам было неведомо, что носила в себе совсем уже повзрослевшая дочь мельника, о чём она думала, как намеревалась жить, как представляла себе свое будущее. Единственной радостью для неё стал маленький сын. Возвращаясь поздно вечером с работы, она спешила в свою комнату, где лежал круглощекий малыш, тихо посапывая; брала его на руки, прижимала к груди, целовала и шептала:

— Моя звёздочка!

Обласканный малыш, улыбаясь, хватал её пухлыми пальчиками за нос, за волосы, и она радостно смеялась. Мать, стоя в дверях, одобрительно вздыхала:

— Поласкай, поласкай сына, доченька! Будет лучше расти…

Торайым не ходила в клуб, вечерами не встречалась со своими ровесницами, а парней, молодых мужчин отпугивала ледяным, надменным взглядом.

И раньше не склонная откровенничать, шептаться о том, что переживала, теперь она и вовсе ни с кем не говорила о себе, не изливала душу и ни на что не жаловалась. Подруги наблюдали за ней, но не смели приставать с расспросами. Навсегда кануло в небытие то время, когда весь мир казался её приданым. Стремительная её юность, подобная стреле, пущенной из тугого лука, сразу приостановилась, стала тихой, как река, перекрытая в долине плотиной. И эта замедленность, тишина тяготили ее, созданную для движения, полета, фантазии…

Однажды девушки, копнившие дикий клевер на лугу между речными протоками, недалеко от озера, заговорили о приехавшем из района уполномоченном — таких уполномоченных присылали в колхоз на время посевной, окота овец, сенокоса и уборочной страды.

— Ещё молодой.

— Ходит в фетровой шляпе.

— Очень странный тип. Кажется, он наблюдает за нами.

— Может, он хочет кого-нибудь из нас завлечь?

— А что? Начальник… Холостой…

Копнильщицы посмеивались.

— Не годится, ленивый. Каждый день лежит на берегу озера под ивой.

Торайым, помогавшая копнить, слушала этот разговор без особого интереса. Её затронуло только то, что уполномоченный, которого она видела лишь издалека, любит отдыхать на берегу озера. Девушки не прекращали потешаться над уполномоченным и тогда, когда, закончив работу, шумно и весело направились к аилу. Их оживление передалось и Торайым, она шла и не чувствовала усталости.

Уполномоченный, несмотря на свою молодость, был представительным, степенным мужчиной. Он явно испытывал удовольствие от своей власти и на всех посматривал свысока. Иные молодайки не без интереса поглядывали на него. До полудня он бродил по току, объезжал на коне пшеничные поля и плантации лекарственного мака, а когда начинало жечь полуденное солнце, ехал на покос, У озера он стреноживал коня, присаживался под ивой, прикрывал лицо газетой и дремал.

Так было и в этот день. Он проехал стороной, искоса поглядывая на копнильщиц, и скрылся за деревьями. Копнильщицы как раз садились обедать, раскладывая на траве свою нехитрую снедь. Приехала на тракторе Торайым. Все сразу зашумели, замахали руками, словно пожаловала самая желанная гостья.

— Иди к нам, Торайым!

— Садись ко мне. Вот свежая лепешка!

— Нет, у меня айран(Айран — кислое молоко) вкуснее. Ко мне иди…

Торайым присела, отломила кусочек лепешки.

— А где ваш уполномоченный?

— Где же!.. Там…

Торайым поднялась и пошла к озеру. Копнильщицы переглянулись, догадываясь, что дочь мельника что-то задумала. Они пошептались и тихо, без шума последовали за ней, пригибаясь среди кустарника.

Торайым увидела — молодой мужчина, совсем ещё парень, хорошо одетый, с гладким, не очень обгорелым на солнце лицом, выражавшим немалую важность, сидел в тени ивы, привалясь к стволу спиной, и смотрел на озеро. «Тогда… Это место…» — вспыхнуло в голове Торайым, и у ней кольнуло в сердце. Уполномоченный увидел стройную девушку, встрепенулся, учтиво поклонился:

— О-о, карындаш! Вы тоже копните сено? Присаживайтесь, отдохните.

Но она не приняла его приглашения, стояла хмурая.

— Уходите отсюда…

— Что такое?

— Идёмте со мной. Рядом река, а человек томится в духоте.

— Нет уж, купайтесь сами. Вы такая молодая… — Уполномоченный попытался шутить, намекая на то, что он якобы уже в годах. — А моё тело уже остыло.

— Когда вы записались в старики?.. Вставайте.

Мужчина поднялся и пошел за девушкой.

— Давайте познакомимся. Как вас зовут?

— Рано—как зовут… Я из этого аила. Вы не знаете одного нашего обычая.

— Какого обычая? Как это я не знаю обычаев?

— А так… В нашем аиле принято: прежде чем познакомиться с джигитом, девушка купает его в холодной воде.

— Не шутите, карындаш!

Торайым подошла к реке. Мужчина придержал её за локоть, встал перед ней, заглядывая в глаза:

— Такая красивая — и вдруг несерьезные слова. Торайым и в самом деле захотелось сотворить забавную шутку, её охватила былая игривость, всплеск прежнего озорства пробудил в ней бесёнка.

Она грудью пошла на мужчину, он попятился. Торайым схватила его за плечи и толкнула с берега.

Взмахивая руками, он плюхнулся в воду, быстрый поток подхватил его, как ветер перекати-поле. Из-за кустов шумно выскочили копнильщицы, захохотали, хлопая в ладоши. Уполномоченный барахтался в воде, захлёбывался, хватаясь за скользкие валуны. Наконец течение вынесло его на мелкое место, он ухватился за корягу, вышел на пологий берег. Обиженный и рассерженный, он погрозил девушкам пальцем, потом, знобко вздрагивая, начал отжимать на себе одежду.

— Молодец, Торайым!

— Не будет кружить возле час.

— Ох, напрасно… Он человек ответственный. Еще придется нам отвечать…

Торайым, довольная своей проделкой, весело смеялась, даже слезы выступили на глазах, словно в её груди сдвинулся камень, который сдерживал, давил её живую натуру. Вдоволь насмеявшись, она ушла в прохладный тугай.

К вечеру уже весь аил знал о том, что Торайым устроила уполномоченному холодную купель. Председателя это встревожило.

— Она что, с ума сошла? Представителя района толкать в реку! Нагорит нам… А ведь так хорошо работала!.. Осенью мы хотели представить её к награде. А она что выкинула! — Потом он успокоился и сам посеселел: — А что?.. Хорошо! Может, Сарыкыз станет прежней.

По пути домой Торайым зашла на мельницу. Отец смотрел на неё строго: видно, новость дошла и до него, — но не смог сдержать усмешки.

— Скажи, Торе, ты его в шутку искупала?

Она мотнула головой:

— Нет, отец. Это была не шутка.

— Тогда зачем?

— Так… — Она крепилась, сохраняя серьезность, но радость, возникшая на покосе, вновь всколыхнула её и просветлила лицо. — Ну, конечно же, это шутка!

Старый мельник снова увидел перед собой прежнюю Торе, когда она бегала, возилась с мальчишками, не боялась вечерами одна оставаться на мельнице, седлала кобылку и носилась по долине, упоённая скачкой. Обрадованный, он, кажется, забыл обо всех своих горестях… Его задумчивые глаза застлало пеленой нежности к дочери, и он положил на её голову свою теплую руку.

— Шалунья…

— Отец, — серьезно сказала она.

— Что, дочка?

— Я поеду…

— Куда?

— В город. Хочу учиться.

Отец уловил перелом в её настроении, в её душе, и, как ему было ни тяжко вновь расставаться с ней, согласно кивнул:

— Делай, как хочешь.

— Поступлю в техникум. А может, найду работу и закончу вечернюю школу. В Таласе я встречала девчат, которые днём работали, вечером учились.

— Трудно будет…

— Это не страшно.

— Ну, ничего, мы поможем. Будет мало денег, кобылу продадим.

— Нет, кобылу не продавайте. — Она даже вздрогнула. — Никогда…

Они замолчали. Они всегда говорили кратко, только о самом важном.

В аил неожиданно приехал Дулат. Неожиданно, конечно, для кого угодно, только не для него самого… В первые дни он никуда не выходил из председательского дома, часами лежал на диване, курил и всё думал, думал… Почему Торайым его отвергла?

Как к ней подступиться?

Урия, замечая хандру своего родственника, успокаивала его:

— Не убивайся. Может, поищем другую девушку? У меня есть одна на примете. Ещё красивее…

Дулат поднимался с дивана и ходил по комнате.

— «Не убивайся»… А как иначе? Не выходит она у меня отсюда. — Он бил себя ладонью в грудь. — Я должен её видеть! Обязательно…

— Я же тебе писала… Ходила к ней, ходила к матери. Напрасно. Упрямая, никакой власти над ней нет.

Тем более теперь.

— Что же делать?

— Значит, не судьба твоя… Надо смириться.

— Не говори этого! Хочешь мне помочь, сходи еще к ней. — Дулат совсем отчаялся. — Зачем я тогда приехал в аил! Жил бы спокойно…

— Может записку…

— Нет мне нужно с ней встретиться. Сходи, — умолял Дулат. — Сведи нас!

Урия взорвалась:

— Эх, пропади она, ваша любовь! Я избегалась…

Дулат чуть ли не упал на колени:

— Ну, ради меня…

— Сведи вас бог, и уезжайте отсюда, куда хотите. Только побыстрей! Я вам не сваха.

Однако из сострадания к нему пошла. Ей очень не хотелось появляться в доме мельника, и от этого у неё на сердце стало ещё тяжелей. На счастье, ей повстречалась Торайым, вышедшая из магазина с бумажным свертком.

— Как поживаешь, чон кыз? — ласково спросила Урия, обращаясь к ней по-прежнему, называя её большой девочкой, будто она и не стала уже матерью.

— Неплохо, — Торайым держалась так, словно нашла некогда потерянный золотой клинок(Народное выражение — то, что приносит счастье).

— Давно тебя не видела, — сказала Урия и прикусила язык, испугалась: не воспримет ли девушка эти слова за намек на то, что она долгое время сторонилась людей.

— Сама знаешь, работа… Допоздна.

— Зашла бы к нам… Я купила одну вещь. Хочу показать. Понравится, тебе достану.

— Что ты хочешь мне сказать? — вдруг бросила Торайым, догадываясь, что Урия думает совсем о другом.

— Многое… — Она помолчала, думая, как бы поделикатней изложить свою просьбу, но неожиданно для себя прошептала: — Дулат приехал.

Торайым побледнела.

— Чон кыз, он любит тебя! Хочет с тобой повидаться. Не откажи. Весь извёлся.

Девушка стояла молча, опустив глаза.

— Пусть приходит туда… Он знает. В то же время.

И рванулась с места, быстро пошла по улице, не глядя по сторонам. Урие стало жарко, она развязала цветастый платок и облегченно откинула концы на плечи; кажется, дело сделано…

Дулат долго сидел у озера, на травянистом взгорке, вглядывался в окутанный сумерками подлесок, где тогда появилась она белой свечкой с тёмным пламенем, и прислушивался к каждому шороху. Он и жаждал встречи с ней и тревожился, опасался: что она ему принесет — радость или горечь? Её всё не было, и его надежда увидеться с ней висела на волоске, как звезда в небе, готовая сорваться в бездну. Какое звёздное небо огромное!.. Где его предел? Кто это постигнет?.. Время будто остановилось.

Торайым подошла сразу, но сдержанно. На ней не было прежнего платья, и от неё не пахло луговыми цветами и солнцем. О, эти запахи, вскружившие ему тогда голову!

— Что ты хотел? — Её жёсткий голос сразу его отрезвил.

— Торайым…

— Зачем эта встреча?

— Я тебе много писал… Но ты не ответила.

— Из-за этого и позвал?

— Нет, я просто хотел тебя увидеть. Ты не представляешь, что это для меня. Ты для меня…

— Кому нужны твои возвышенные речи?

— Конечно, я хотел сказать другое, я думаю только о тебе. Почему ты тогда убежала? Что с тобой случилось в ту ночь? И после…

— Ты тогда околдовал меня. Вернее, я сама себя околдовала.

— Прости меня, Торайым! За все… И прошу, будь моей женой.

— Женой?.. Нет. Твоей женой я быть не могу. Верблюдица давно ушла за перевал.

— Но ведь у нас ребёнок!

Она резко вскинула лицо:

— Ребёнок не твой!

— Как не мой?

— Что, мало мужчин?

— Неправда! Этого не может быть…

Дулат, задыхаясь, подался к ней. Она отстранилась:

— Не подходи!

— Ладно, я согласен на всё…

— На что?

— На всё!

— На то, что у меня не твой сын? Что я была с другими мужчинами?

— И на это. Я никогда тебя не упрекну. Прошу…

— Нет, уж лучше не надо!

— На всё готов… — твердил Дулат, как человек, обречённый на смерть.

— На всё готов? А если что — и на низость? Какой же ты джигит?

— Но я тебя люблю!

— Может, ты и любишь. Но не так, как могу я любить. Как хочу, как представляю… Вот и вся тайна, почему мы не можем быть вместе.

Она совсем не волновалась.

— Прощай, Дулат. Больше нам не о чем говорить. И больше не ищи меня.

Она повернулась и пошла. И то, как твердо, решительно она повернулась, пригвоздило его к земле, и он ни слова не мог ей сказать, остановить. Обессиленный, он повалился в траву, но это не было спасением. Он лежал и ничего не видел вокруг. Шаги девушки давно затихли.

Всю ночь Дулат не спал. Лишь к рассвету его одолела горячечная дрёма, и так он пролежал до полудня. Голова была тяжёлой. Всё казалось пустым и никчёмным — и три года в солдатской шинели, и пять студенческих, не очень сытых лет, и сотни проштудированных книг, и диплом инженера, и, самое главное, — его любовь и верность Торайым… Всего этого оказалось недостаточно, чтобы завоевать внимание девушки, родившейся в горном аиле. Почему? Как ни объясняла дочь мельника, он не мог понять этого до конца.

Дулат прошел на кухню. Урия возилась у стола, готовила обед.

— Дорогая джене, — подчеркнуто по-родственному обратился он к ней. — Сходи ещё… Последний раз. Хоть в правление. Узнай, где она работает. Потом я сам её найду.

— Поздно хватился. Разве она тебе не сказала?

— Что?

— Она уехала.

— Куда?

— В город.

— Куда? — Дулат как будто ослышался.

— Во Фрунзе.

— Зачем?

— Говорят, учиться. Совсем уехала. Утром мельник отвёз её в район. Оттуда самолётом…

— Когда самолёт?

— Не знаю… И чем она тебя приворожила?

Вялость Дулата как ветром сдуло. Он бросился в комнату, оделся и схватил саквояж.

— Ты куда? — встревожилась Урия.

— Поеду.

— Ох, сведет она тебя с ума!

— Будьте здоровы!

Дулат вышел на центральную дорогу, надеясь поймать попутную машину. Грузовики проносились мимо, он поднимал руку, но никто не останавливался. Он нетерпеливо ходил по обочине дороги, нервничал. Из-за поворота выскочила легковая машина; мало надежды, но Дулат поднял руку. Запыленная «Победа» притормозила.

— Куда тебе, джигит?

— В Талас.

— Садись!

Рядом с водителем сидел полный, очень низкого роста человек — из-за спинки сиденья виднелась только его голова. Дулат, занятый своими мыслями, подавшись вперед, неотрывно смотрел на спидометр. 80… 90… 100… И всё же медленно идет машина!

— Торопишься? — Короткий человек обернулся, окинул Дулата пристальным взглядом — очевидно, он был из тех людей, кому любой попутчик интересен.

— Да. К самолету…

— На Фрунзе?

— Да.

— Работаешь?

— Только что закончил политехнический.

— И куда направили?

— На Иссык-Куль.

— Неплохо.

Мужчина принял прежнюю позу, стал смотреть на маковые плантации, которые белели по обеим сторонам дороги.

Однако он не успокоился.

— Ты здешний?

— Да. Наш аил там, за Таласом.

— Чей сын?

— Бозжигита.

Мужчина снова обернулся:

— О, я знаю Бозжигита. Крепкий аксакал. Ты женат?

— Нет…

— Что так спешишь во Фрунзе?

— По делам.

Машина подкатила к аэропорту…

У входа в небольшое здание аэровокзала и в сквере перед ним было многолюдно. Пассажиры тесно сидели на скамейках, у их ног стояли чемоданы, лежали узлы, курджуны… Вдруг Дулат увидел старого мельника — тот сел на одноконку, хлестнул лошадь камчой и запылил по объездной дороге. Дулат хотел окликнуть его, остановить, но сдержался.

Он оглядел пассажиров. Нет, девушки нигде не было.

Он поспешил к билетной кассе. В тесном зале у кассы толпилась очередь. Дулат начал протискиваться к окошку, на него недовольно заворчали:

— Эй, куда без очереди?

— Мне лишь спросить…

— Что тебе?

— Самолёт на Фрунзе…

— Только что улетел.