Глава 7 Шторм

День штилевой погоды, о котором я говорил, пришелся очень кстати, потому что дальше один за другим пошли штормы, да такие, каких я еще не видел ни в одном другом океане. Время года было неблагоприятное, надвигалась зима. Конечно, готовясь к плаванию, я это учитывал, однако действительность оказалась куда хуже всего, что я представлял. Волны здесь были какие-то особенно свирепые, особенно коварные — далее в пустынных водах южнее мыса Горн я не встречал ничего похожего. Я знаю, что море безучастно к человеку, что ветер совершенно бесстрастен, когда гонит яростную волну. Знаю, но чувство спорит с рассудком: когда ты один в бушующем океане, так и кажется, что он намеренно ополчился против тебя. Человек ничтожен перед лицом таких исполинских сил. Поневоле думается, что только небо может тебя спасти.

В моей памяти недели между 20 апреля и 21 мая, когда я наконец обогнул мыс Игольный (он расположен к востоку от мыса Доброй Надежды, фактически это крайняя южная оконечность Африки), свирепствовали сплошные шквалы и жестокое волнение. Журнал, правда, говорит, что были промежутки с более сносной погодой, и раз уж память подводит, буду в этой главе побольше обращаться к нему. Начнем со шторма, который разразился сразу после штилевого дня.

«21 апреля. Сейчас 20.00. Лучше заполнить журнал сейчас — возможно, к утру меня уже не будет. (Вполне серьезно!)

Я встал в 07.00, а в 09.30 сила ветра достигала 6–7 баллов, на барометре — 1013. Сейчас сила ветра 8–9 баллов, с порывами до десяти, барометр — 1008 и продолжает падать.

Шторм свирепейший; у меня все летит — кружки, ножи, даже сковорода. Один раз яхту потряс такой удар, словно она во что-то врезалась. С каждого гребня я камнем лечу вниз. Спасибо, из-за темноты не видно высоты волн.

Паруса не убраны. Не хочу терять ход? Или попросту боюсь выйти на палубу? Да, штормяга… Мне немножко не по себе. (Мягко сказано!) Продолжаю держаться круто бейдевинд, и гул стоит такой, будто небо обрушивается на землю. (Я не удивился бы, если бы это случилось.)

Сегодня я отснял три пленки внутри каюты, для этого понадобилось особое освещение, мощные светильники. В итоге я посадил аккумуляторы. Весьма некстати, если учесть, что завтра мне выходить на связь с Кейптауном. Ведь если волнение не умерится, я не смогу зарядить аккумуляторы, не смогу даже пустить мотор для передатчика.

При крене через швы пола упорно просачивается вода из льяла (а ведь я всю откачал). Если и дальше так пойдет, придется лечь в дрейф. А может быть, — страшно подумать! — даже повернуть и уходить от шторма. Были у нас и прежде ветры в 8–9—10 баллов, но такого свирепого еще не было. Волны словно идут на таран. Осталось всего 2 тысячи миль (до мыса Доброй Надежды), рваться вперед, казалось бы, безрассудство. Но ничего не могу с собой поделать — иду напролом. В конце концов я ведь для того все и затеял. Кокпит уже раз десять захлестывало. Новая атака!

22 апреля. 01.50. Барометр — 1000, продолжает падать. Случилась небольшая неприятность. Я заперт! Перед тем как забраться в спальный мешок, закрыл дверь (потому что кокпит заливает), а решетчатый настил в кокпите лег на шкоты и не дает отворить дверь. Пошел к носовому люку, но его я так давно не открывал, что он тоже не поддался. И вот я заперт в роскошном, дорогом гробу. Правда, молоток и ломик помогли мне вскрыть люк, но туго выбранный шкот стакселя не дает поднять его полностью. Когда понадобится выйти, придется обрезать шкот. Надеюсь, до утра такая необходимость не возникнет.

На полу каюты вода. Откачать нельзя: аккумуляторы сели, а ручная помпа в кокпите, туда я не могу выбраться.

18.00. Ну вот, в 03.45 шторм прекратился. Его сменил слабый ветерок, но поднятая штормом волна не позволяла идти под парусами, поэтому я убрал паруса и завалился на койку. Снова набрал ход только в 11.30, сразу после сеанса связи с Кейптауном. До чего же приятно было услышать человеческий голос! Договорились о графике связи на неделю.

Шторм собрал свою дань, я потерял топенант и резервный фал, пропущенный через шкив наверху бизаиь-мачты (вот некстати-то: если теперь последний фал лопнет, нечем его заменить, пока я не могу взобраться на мачту). На бизани две здоровенных прорехи, грот остался без одной латы.

22.00. Ну, и ералаш! Теперь шквалы силой до 8 баллов. Убираю грот. Затеял стряпать на камбузе, идя против ветра со скоростью 9 узлов, и обжег руку. Придется лечь на северный курс, пока не случилось чего похуже.

23 апреля. Весь день шел почти строго на север. Пожалуй, придется идти так до 37° ю. ш.

В 19.00 выбрался на палубу проверить, все ли в порядке; яхта шла на север левым галсом. Поглядел на мачту — да что же это такое! Она вся изогнулась. Повернул так, чтобы нагрузка пришлась на правые ванты. Завтра надо будет заняться мачтой, хоть бы дуло не слишком сильно.

Прошедшую ночь ветер был очень сильный — 8 баллов, порывы до девяти. Я лежал, стараясь забыться. На бизани теперь уже пять прорех. Завтра спущу все паруса, выровняю мачту и залатаю бизань.

Я словно в нокдауне; уже сомневаюсь, что яхта выдержит еще 20 дней (необходимые, чтобы обогнуть мыс). Твержу себе: «Да не спеши ты так, иди под парусами только в подходящую погоду». Но в том-то вся беда, что погода явно раньше следующего лета не наладится, а пока, что ни день, все хуже и хуже. Хотя сейчас сила ветра всего 6 баллов, он настроен коварно, так и норовит доконать меня прежде, чем я успею обогнуть мыс.

По данным лага, пройдено против господствующих ветров 11 384 мили (лаг дает заниженные показания?). Помнится мне, никто еще столько не проходил против ветра. Да, пожалуй, это так.

24 апреля. Когда-нибудь ветер уймется? В 05.30 меня разбудил грохот и отчаянное хлопанье паруса. Выскочил из койки и в последнюю минуту убрал бизань. Еще немного — и я вовсе потерял бы парус. Он лопнул. Ничего удивительного. Поставил запасной, он такой красивый, новехонький. Интересно, что сказала бы фирма: инструкция рекомендует сперва дать ему поработать при легком ветре, а тут тебе сразу 8 баллов.

Потом заел механизм для взятия рифов. Я принялся его разбирать. Три часа с четвертью потратил, все возился со шплинтами. Что за привычка у монтажников непременно загибать концы. Вечная история: узлы для яхты собирают люди, которые моря почти не нюхали, им невдомек, что значит извлекать шплинт при ветре в 8 баллов.

Попытался выровнять мачту — бесполезно. Опять та же вантина виновата. Вверху мачта изогнулась крючком. Иду с неполными парусами, злой как черт. Но тише едешь, дальше будешь. (Надеюсь.)

Хоть бы завтра удалось влезть на мачту. Идти так — чистое безумие. Вместо того чтобы отмерять мили, я вынужден притормаживать. Внутренний голос нашептывает, чтобы я плюнул и жал на всю катушку. Что за дурацкое положение!

Еще одна банка картофеля. Пустил в расход половину вместе с банкой фарша. Вкуснятина. Надел новый свитер. Четверть часа стоял над плитой, ждал, когда поспеет рагу. «Да что это оно так долго?» Оказалось, забыл газ зажечь.

25 апреля. В 10.30 решил приняться за мачту и убрал все паруса. Думал, надо подтянуть только топ-ванти-ны — работы на час. Не тут-то было. Оказалось, и правые ванты требуют перетяжки. Приготовил беседку, надел одежду посвободнее, чтобы легче было лезть. Вверх, на мачту, дотянуться до нока краспицы, провести нужную операцию, затем — вниз. Звучит так просто! При ветре в 4–5 баллов меня болтало на конце краспицы во все стороны, хотя я закрепился. Руки и ноги болят, все в синяках. Не дай бог, еще раз придется лезть на мачту в такую погоду.

Так или иначе, удалось подтянуть ванты и выровнять мачту, теперь она стоит как положено. Я даже горжусь собой. Поставил бизань.

Без потерь не обошлось — сломал большую отвертку, используя ее как рычаг. Кто из нас не делал глупостей.

И со всем этим я провозился до 17.00. Потом спустился и провел последний сеанс с Пертским радио. Оператор явно обиделся, что я ему изменяю, но я объяснил, как это психологически важно держать связь со станцией, находящейся впереди. Поймал Дурбан, однако там мой вызов не услышали.

26 апреля. В 11.00 попал в штиль. Вот уж никогда не думал, что я могу обрадоваться штилю. Наверно, это первый и последний случай в моей жизни. Штиль меня ничуть не раздражал.

Решил поработать. Вытащил на палубу все, что нуждалось в сушке: спальные мешки, подушки, брезентовые костюмы, высокие сапоги, свитеры, носки, простыни, гидрокостюм (он еще не просох с того раза, как я спускался

под воду). Убрал в мешок лопнувший бизань. Навел порядок в носовом отсеке, разложил все по-новому. Разбились две банки — с томатным соусом и с бутербродной пастой (что за грязь, что за вонь!). Выбросил их. Обнару-жчл, что протекает банка с черной смородиной. В общем все перебрал и перетасовал. Потом позавтракал: лососина, картофельный салат с майонезом и уксусом, груши и крем. Я ел в кокпите, думая про себя: «А что, не так уж худо проходит мое плавание!» (До чего же память коротка!)

Разделся, полчасика полежал на спине, полчасика — на животе. Было прохладновато, но солнце так манило. Не вредно избавиться от бактерий и подзарядить собственные аккумуляторы. Я прямо чувствовал, как оживает кожа.

Затем снова принялся за работу. Выбросил с дюжину банок сардин, приобретенных еще во время захода в Южную Африку в 1968 году. Отправил за борт заржавленные часы Криса. Хорошие были часы. Надеюсь, Рут не обидится, ведь они совсем вышли из строя. Славно послужили, и я возмещу убыток новыми часами. Три канистры — тоже за борт. (Слышу голос Фрэнка: «Моим водителям всегда не хватает канистр». Прости, Фрэнк, теперь уже поздно.) Выбросил двухнедельные спецпайки, только сладости извлек. А также пакетики с чайной заваркой. У меня чай на исходе; беда, если совсем без него останусь. И наконец, выбросил плавучий якорь. Слышу укоризненные голоса ветеранов и экспертов: «Но как же так… Как же…» Мне лишь однажды довелось, идя на яхте, применить плавучий якорь, и я считаю куда более предпочтительным дрейфовать под голым рангоутом. Эти якори — лишний груз, только место занимают. Жаль потраченных денег.

Перешел в кормовой отсек. Что за аромат! Разбились бутылки с тоником, лопнули четыре банки с пивом — кругом пена. Три галлона жидкости, и откачать их я смогу лишь после того, как разовью ход. Похоже, эта смесь забродила. Как я пройду через таможню с винокуренным заводом!

27 апреля. Весь день барометр падает. Вечером небо медного цвета, все признаки надвигающегося шторма. У меня после поединка с мачтой руки и ноги до сих пор в синяках и мышцы ноют.

Сейчас уже стемнело, а ведь еще до темноты у меня были все основания убрать грот. Убрал бы засветло без помех, и можно до утра ни о чем не беспокоиться. А я все держусь за него. Чего ради? Все равно ночью придется его убирать. Так не лучше ли было загодя сделать это, чем потом копаться в темноте? Так ведь нет, хочется еще несколько часов выиграть, хоть один узел хода (при силе ветра в 7–8 баллов хорошо, если столько выиграешь). Так уж я настроился. Вперед, только вперед. Если сомневаешься, убрать или оставить парус, — пусть лучше остается.

20.30. Убрал грот. Фал отнесло в подветренную сторону, он зацепился за утку, и, так как яхта накренилась, пришлось распутывать его в воде. Потом я карабкался по палубе вверх к наветренному борту!

28 апреля. Ночью в 02.00 ветер стих, и мощные волны бросали «Бритиш стил» во все стороны. Затем снова подул ветер, он достиг 6 баллов, и пошли на всю ночь сильные шквалы с дождем. Каждый раз одно и то же: налетит с севера, переберет все румбы компаса, мало-помалу угомонится, но только наступит штиль, как все начинается сначала.

В 05.45 я прилег, не раздеваясь, а в 08.30 — снова на руль, снова шквалы пошли. В 12.30 как будто установился норд-вест силой 6–7 баллов, я спустился в каюту и позавтракал. Управился с порцией овсянки и живо выскочил на палубу убирать грот.

15.00. Мощнейший шквал — казалось, ему не будет конца. Туча закрыла все небо прямо по курсу. Сменил стаксель № 2 на № 3. Сила ветра — 8–9, порывы до 10 баллов.

На закате небо прояснилось. Нацелив нос яхты на солнце, я взял пеленг, чтобы определить азимут и вычислить поправку компаса. Полученная поправка не согласовывалась с итогом предыдущей проверки. Уверен, что виновато мое переутомление. Где-то в расчетах я ошибся. Расчеты несложные, оттого и ошибиться ничего не стоит. Бог с ним, буду исходить из последней цифры. К тому же надо быть последним тупицей, чтобы проскочить мимо Южной Африки!

Правда, тут ведь вот какая опасность: если вычисления неверны, то как обстоит дело с обсервациями? Мне кажется, все в порядке. Обычно я беру высоту солнца в те дни, когда держится приличная погода, — все-таки какая-то гарантия. И я очень тщательно проверяю полученные данные.

Лег в 19.30 и проснулся в 21.00, ветер уже умерился до 4 баллов. Я знал, что надо подняться и поставить грот. Но до чего же трудно оторваться от койки. Это плавание меня совсем размагнитило. Лежишь и говоришь себе: «Подрейфуй без парусов. Что значат несколько лишних дней?» Но каждый раз внутренний голос возражает: «Это тебе не отпуск. Что скажут Морин и Сэмэнта?»

Медленно одеваясь, сулю себе баночку куриного бульона, или стопку виски, или банку пива — словом, какую-нибудь маленькую премию. Но я редко ее получаю: успеваю забыть к тому времени, когда опять спускаюсь в каюту.

Во время очередного шквала, управляя рулем, я для устойчивости уперся ногой в бизань-мачту. Нога соскользнула, меня швырнуло вперед, и я ударился головой. Ничего страшного, мачта уцелела.

29 апреля. 12.00. Сейчас сила ветра больше 11 баллов. Паруса убраны, румпель вынесен под ветер. Мне не по себе, как бы не было беды.

Еще в 08.00 я убрал грот. В 10.30 барометр показывал 995. Сейчас, в 12.00, он показывает 989 и продолжает падать. Волны обрушиваются прямо на яхту.

Когда я спускал стаксель № 2, перед глазами зароились кружочки — знак усталости. Вчера почти ничего не ел, и сегодня еще ни одного куска в рот не брал. Вот уж никогда не думал дожить до такого, чтобы из-за усталости пропал аппетит. Спустился вниз и не съел — втиснул в себя две плитки шоколада. Надежно зачехлил все паруса, оставил только стаксель.

12.20. Фал стакселя лопнул. Теперь мачты голые. Скорость ветра больше 60 узлов; шкалы не хватает. Волны громадные и все продолжают расти. Крен достигает 50 градусов. Теперь вам ясно, почему я предпочел сталь! Надо, непременно надо поесть.

13.00. Барометр — 987. Господи, укроти этот шторм.

14.00. Барометр — 986. Когда это кончится? Скорость ветра намного превышает 60 узлов, сила — 12 баллов.

Проверил носовой и кормовой отсеки, откачал воду. Ее было совсем мало, в этом прелесть стальной яхты. Проверил и задраил получше водонепроницаемые двери. Не хотелось бы идти с голыми мачтами, а, похоже, придется.

Съел банку фарша и моркови. Теперь лягу и попробую уснуть. Да только какой к черту сон, когда тебя вот так бросает и стоит такой гул? То и дело на яхту обрушивается большая волна — бам-м-м!

Осталось 1210 миль до 30° в.д. (долгота Южной Африки между Дурбаном и Ист-Лондоном, которая обозначала для меня конец очередного этапа). Как дойду туда, даль- ше буду спокоен. Мне бы только этот шторм пережить, и все. Не может быть, чтобы в последующие две недели на мою голову свалился еще один такой. Боюсь, второго не выдержу.

Руки и ноги ноют. Не один этот шторм вымотал кз меня силы, накопилась усталость за весь путь от Горна. Непрестанная борьба за мили в западном направлении, крен, качка, встречные волны, бездействующий автопилот. Все время на ногах, все время менять паруса. Вот что изматывало меня помаленьку, каждый день чуть больше, чем накануне.

Осталось две недели, всего две недели (до 30° в. д.), дальше, даст бог, будет полегче. Скоро этот шторм уйдет в область воспоминаний.

Кончай хныкать и ныть. Ведь смысл всей затеи именно в этом. Не солнце, не погожие дни, а экстремальные условия.

14.15. Сильный шквал с дождем. Отлично. Дождь немного усмирит волны.

Кругом все бело, ливень срезает гребни, только брызги летят. Хотел было сфотографировать эту картину, да куда там.

В Атлантическом океане я никогда не видел ничего подобного. Могучие валы катят один за другим, как будто легионы идут на штурм. Дисциплина строжайшая: один вал спадет, тут же на его месте вырастает другой.

Если мне еще дано видеть сны, будет сниться этот шторм. Атлантические ураганы никогда не преследовали меня во сне, а этот… Стоит закрыть глаза, и я вижу то вздымающиеся, то спадающие, непрерывно наступающие бело-голубые легионы.

Как же я признателен ребятам на Дартмутской верфи. Стоило хотя бы одному из них схалтурить, и море нашло бы слабое место — нашло и долбило бы, пока не доканало бы нас. Держись, «Бритиш стил». Сейчас моя жизнь в твоих руках. Сам я бессилен. Вся надежда на тебя и на господа.

Впервые в жизни мне по-настоящему страшно. До сих пор преобладало своего рода любопытство. А теперь — я не стыжусь в этом признаться — мне страшно.

15.00. Опять ливень. Отвесными завесами сверху обрушиваются потоки воды. Они немного пригладили волны. Сила ветра упала до 9 баллов. Похоже, все обойдется. Сейчас лягу посплю (во всяком случае попытаюсь). Надо приготовиться к следующему раунду.

17.30. Барометр — 986. Сила ветра по-прежкему 9—12 баллов, да еще шквалы с донсдегл. Немножко поспал. Чувствую себя как дистрофик, но надо вставать.

Видел, как заходит солнце, только кусочек захватил, да и тот медного цвета — знак того, что скверная погода еще продержится. Хотелось бы поесть чего-нибудь, но не знаю, что предпочесть. Включил на полную громкость магнитофон, чтобы заглушить шум. Руль издает какие-то странные звуки; надеюсь, с ним ничего не случилось.

18.00. Ветер поумерился. Старательно задраил все люки и двери, потом поел. Куриный бульон (половину разлил), картофельный салат и лосось. Ел через силу. Чувствую себя паршиво, но знаю, что должно полегчать.

20.30. Барометр — 987. Ветер не такой сильный. Хуже всего то, что течением и ветром меня отнесло на восток, теперь придется наверстывать эти мили. Иди я в противоположную сторону — мчался бы на восток, мотая мили на лаг. Сердце кровью обливается.

22.00. Опять ветер 11 баллов. Выпил пива и лег. Молюсь всевышнему, чтобы это поскорее кончилось. Разукно было бы повернуть и убегать от шторма, но я готов любую трепку вынести, только не поворачивать на восток.

30 апреля. 12.30. Я спал, боже мой, как я спал! Проснулся в 10.30. Барометр — 998, ветер 8–9 баллов, зюйд-вест. В 12.00 я решил подготовить стаксель № 3 и стал прикидывать, как я буду ставить парус при порванном фале. Пока не смогу влезть на мачту, буду пользоваться гика-топенантом. Не самое идеальное решение, но все же лучше, чем ничего. Авось выдержит.

Итак, в 12.30 я приготовился начать работу, вдруг налетел шквал, сила ветра опять увеличилась до 11 баллов. Сейчас кругом черно, пришлось включить свет. Да-да, не темно, а именно черно. Жестокий штормяга. Больше суток уже продолжается. Волны невообразимые — наверно, выше этого просто не бывают. Опять у меня перед глазами роятся кружочки, хотя я утром поел овсянки. Может быть, это от страха?

15.30. Барометр — 1001, но сила ветра все еще 9—10 баллов. Выглянуло солнце, я сделал несколько снимков. Настоящий спектакль: то выскочу, то спрячусь опять, стараясь уберечь камеру от воды.

Не похоже, чтобы сегодня удалось поставить паруса. Двое суток мотаюсь с голыми мачтами. Полагаю, что потеряно больше 100 миль.

Все еще ничего не ел после утренней каши. Надо заставить себя проглотить что-нибудь. 17.30. Барометр — 1003, но ветер еще сильный. Да будет ли этому конец? Думаю, надеюсь, что к завтрашнему утру шторм все-таки угомонится.

22.30. Сейчас 6 баллов. Барометр — 1009. Уже можно идти под парусами, но я выжидаю. Пусть совсем утихомирится, пока что нет-нет да налетит шквал. Два дня пропало, да еще день уйдет на то, чтобы наверстать потерянные мили».

Эти записи в вахтенном журнале, сделанные наскоро в те минуты, когда меня не швыряло по каюте, когда я не искал руками надежную опору, лучше всяких эпитетов, какие я теперь могу придумать, показывают, что это был за шторм. Не стану утверждать, что я считаю свое описание удовлетворительным, — по-моему, никому не дано достаточно полно и выразительно описать такое явление. Слова, которыми мы располагаем, — например, «огромный», «страх», «гул и треск» — давно обесцвечены повседневным употреблением. Чудовищная сила шторма в океане настолько превыше всего, с чем мы обычно сталкиваемся, что мне остается лишь просить читателя: попытайтесь читать между строк и поверьте, что действительность была бесконечно страшнее того, что я пробовал передать словами.

Шторм потряс и измотал меня. Кроме того, он задал мне несколько задач, которые я — хочешь не хочешь — должен был решать. Главной проблемой было то, что все мои стаксель-фалы лопнули, невозможно ставить передние паруса, а без них приличного хода не развить. 1 мая шторм унялся, но сила ветра все еще достигала 8 баллов, и без стакселей я мог рассчитывать едва ли на 4 узла. Если к тому же добавить, что яхту все время осаживали высокие волны, эффективный ход не превышал и одного узла.

Это меня никак не устраивало. Используя гика-топе-нант как фал, я поставил штормовой стаксель. Лучше, чем ничего, только я опасался, что топенант долго не выдержит сильного ветра. Как ни верти, надо карабкаться на мачту. Я попросил небо послать штиль, и в воскресенье утром 2 мая ветер умерился настолько, что можно было сделать попытку. Выпив две чашки кофе и управившись с последней банкой копченой сельди, я прицепил к поясу лини фалов и полез на мачту. И до чего же трудно было удержаться на мачте! Зато я открыл, что в таком деле и зубы годятся. Руками-то надо было почти все время держаться, так я зажимал линь в зубах.

Первым делом я продернул линь через резервный центральный шкив; управившись с этим, продел его через кливер-блок. Дальше мне предстояло срезать лопнувший старый фал (тросик из оцинкованной проволоки). Я пустил в ход кусачки. Перекусывать проволоку, цепляясь за качающуюся мачту, не очень-то удобно, но я справился, а вот кусачки не выдержали — лопнула пружина. Затем я выдавил целый тюбик смазки на шкив грота-фала;—он давно заедал.

Протягивая штерт кливер-фала, я уже спустился до краспицы, когда увидел, что тонкий конец вот-вот убежит с центрального шкива. Я чуть не взвыл. Держась одной рукой, протиснулся между вантами, ловя конец, несколько раз промахнулся и все же поймал, когда оставалось не больше ярда.

Дальше надо было пропустить фалы между вантами и другими снастями так, чтобы не терлись. Я слегка запутался: не мог сообразить, куда что тянуть, и пришлось спуститься на палубу. Разобравшись внизу с фалами, я опять поднялся до краспицы, чтобы сделать все как следует.

Затем последовал завтрак: груши, сухое молоко. За завтраком я решил заодно поменять бизань-фал: лучше перейти на новый раньше, чем лопнет старый! Я еще не поднимался на бизань-мачту. И хотя она на двадцать футов короче грот-мачты, вид ее внушал мне оторопь — очень уж голая. На деле оказалось совсем легко лезть, расстояние между вантами было в самый раз. К тому же бизань-мачта не такая толстая, как грот-мачта, это тоже облегчило мне задачу.

Вот итог всей операции: новый кливер-фал (гордень), новый фал для выносного стакселя, почти новый грота-фал, хорошо смазанный специальным воском, и не менее хорошо смазанный новый бизань-фал. Руки тоже были перемазаны, но дело того стоило.

Я был вполне доволен своей работой, хоть и поранил правую руку. Зато результат обсервации оказался менее радостным: получалось, что шторм отнес меня на 160 миль к юго-востоку.

Вечером в небе не было ни единого облачка, но сила ветра достигала 8 баллов. Есть совсем не хотелось, все же я заставил себя проглотить три крекера с бутербродной пастой. Темная моча давала повод опасаться, что организм слегка обезвожен, и я сказал себе, что надо побольше пить.

В понедельник 3 мая весь день держался штиль. Сияло солнце, и, глядя на океан, трудно было поверить, что он способен взбеситься. Я занялся текущим ремонтом, залатал грот, покрыл все фалы защитным составом. И наконец-то зарядил аккумуляторы.

Во вторник барометр снова начал падать. В 10.00 — 1003, в 18.00 — 992. Я приготовился к новому шторму, однако, если не считать одного шквала под 9 баллов, сила ветра не превышала 7 баллов. Великим событием этого дня было то, что мне удалось заставить «Бритиш стил» некоторое время управлять собой без моего вмешательства. Ход был не ахти какой, но все же позволял надеяться на успех в полосе пассатов, когда (или если) я до нее доберусь. Снова и снова я старался придумать, как же все-таки починить сломанные стаксель-гики. Я верил, что какой-нибудь способ должен быть.

Но проверить свои соображения не удалось, потому что опять пошли шквалы, началось сильное волнение. Вот что говорит журнал:

«5 мая. Ночью налетел неприятный шквал, сила ветра до 10 баллов. Лежа на койке, я смотрел на анемометр и думал: хоть бы этот шквал прекратился. Дескать, пока я оденусь, пока выберусь на палубу, все уже кончится. Через 10 минут стало ясно, что все-таки придется вставать и убирать грот. Я шел к мачте по колено в воде.

21.15. Только что на яхту обрушилась мощная волна — ударила в лоб, накрыла палубу, захлестнула кокпит, ворвалась в каюту. Яхта круто остановилась. Если бы не поток воды, я мог бы подумать, что врезался в кита (или в пароход).

6 мая. Я сыт по горло этим районом, он из меня душу выматывает. Только мысли о Морин помогают мне держаться. Надолго ли еще меня хватит?

Проснулся в 06.30 (кромешная тьма) от того, что бешено хлопал стаксель № 3. Оделся, вышел на палубу и при свете фонарика увидел, что лопнул фока-штаг. У меня сердце оборвалось. Правда, авария оказалась не такой уж страшной — не выдержал талреп. Спустил парус и до утра болтался с голыми мачтами. На рассвете поднялся на палубу, и через час яхта уже набрала ход. Пришлось снимать все раксы — нудная работенка. А когда пошел взять запасной клевант, заело выдвияшой ящик. Вскрыл его молотком и отверткой, теперь одним ящиком стало меньше.

Вышел в кокпит, чтобы выбрать лебедкой стаксель № 3, а одеться как следует поленился. И был наказан — меня окатило со спины. Разозлился, сорвал с себя рубашку и швырнул ее за борт. Очень плохой признак.

Получил две радиограммы — от Фрэнка (Элина) и от британского военно-морского представителя в Южной Африке с пожеланиями успеха на последних этапах плавания.

22.30. Только что «Брит» чем-то долбануло, не знаю чем. Сила ветра — 8–9 баллов. Сперва могучий вал осадил яхту, а там для полного счастья и его приятель подоспел. Обычно первый вал бьет сильнее, на этот раз вышло наоборот. Меня отбросило прямо в камбуз. Полетели тарелки, рассыпалось печенье, так что получилось грязное месиво. Упала банка с бульонным концентратом — к счастью, не разбилась. Зато разбилась одна тарелка (а они считаются небьющимися). Хуже того: лопнул пакет с молоком. На прокладочном столе, на радио — всюду молоко. Еще хуже: опрокинулась сковорода и все забрызгала маслом. Часть масла попала в мой ужин (банка фарша). Черт с ним, сказал я себе, и наелся жирного фарша. Меня еще никогда не мутило в море, но тут едва не вывернуло наизнанку.

7 мая. Шквал под 11 баллов. За завтраком я просыпал кофе, а пол был мокрый, и коричневый порошок прилип к нему. Вскипятил воду, вымыл пол. Кругом кофейные потеки.

Мне все еще не по себе после вчерашнего жирного ужина, и сегодня я почти ничего не ел. Вечером сделаю попытку.

19.00 (приблизительно). Живот еще не наладился. Достал единственную пачку крекеров «Риц». Берег для особого случая, и вот этот случай настал. Но крекеры отсырели настолько, что оставалось только выбросить их. Вот досада…

Полночь. Около 20.00 подул зюйд-вест, и я решил идти галсами. Для этого надо было убрать стаксель № 3 и бизань. Сперва — бизань, чтобы повернуть и уходить от волны. Затем я пробежал вперед и спустил стаксель. При закрепленном румпеле и вынесенном стакселе яхта не идет восточным курсом, а просто дрейфует. (Строго говоря, это не дрейф.) На всю эту процедуру уходит две-три минуты (насобачился!). Ну вот, убрал я два паруса, чувствую — ветер усилился. Посмотрел вперед, щурясь ст брызг, и увидел вдали светлую полосу вроде песчаного пляжа. Стою и таращусь и не могу уразуметь, что лее это такое. Потом меня вдруг осенило, я повернулся, убрал вынесенный стаксель, и в ту же минуту на яхту обрушился шквал. Да еще какой! (Он длился около часа.)

Добрался до кокпита, поглядел на анемометр — прибор зашкалил. Наверно, сила ветра достигала 13, а то и 15 баллов. Живо спустился в каюту, отмотал линь, чтобы нарезать побольше сезней. На камбузе в ящике у меня лежит очень острый нож. Дернул ящик — заело. Рванул посильнее — ручка оторвалась. Выругался и перочинным ножом нарезал сезни, чтобы понадежнее закрепить убранные паруса. Болтался с голыми мачтами до 21.30. Потом ветер умерился до 8 баллов; можно опять набирать ход, переварив еще одну порцию испуга и тревоги.

8 мая. 09.30. Ветер западный, 8 баллов. Я серьезно озабочен. Разве пробьешься мимо мыса Доброй Надежды при таких условиях. Вы скажете: пережидай с голыми мачтами, когда погода портится. Но ведь тогда меня относит назад. Твержу себе: спокойнее, не лезь из кожи вон, времени вагон. Нет, не могу — не могу, и все тут. Вот и в эту ночь, как только сила ветра упала до 8 баллов, я тотчас набрал ход. Отсиживаться — это не для меня. Лишь бы мачта устояла. Если не выдержит, тогда уж точно не обогнуть мне мыс. Господи, вытащи меня отсюда, проведи мимо мыса!

Когда я вчера вечером бежал вниз за сезнями, наступил на контейнер, обычно стоящий возле трапа. В нем кинокамеры, пленки и прочее. Я схватил контейнер и на ходу втиснул его на место. Приготовив сезни, помчался наверх — опять контейнер под ногами! Я выругался и хорошенько пнул его, как только ногу не сломал. До сих пор ступня болит. Так мне и надо.

Вечером — радость: связался по радио с Порт-Элиза-бетом. Только передал вторую радиограмму, как за кормой невдалеке увидел огни парохода, который шел прямо на меня. Включил отличительные огни, приготовил аварийное снаряжение, фонарь Олдиса, сигнальные ракеты и все прочее. Попробовал пустить мотор, но он не слушался.

На мои сигналы фонарем Олдиса не последовало никакого ответа. Знай себе, прет на меня. «Ладно, — подумал я, — сейчас разбужу вахтенного офицера». Взял динамитный патрон, поджег, сосчитал до девяти (шнур на 14 секунд) и подбросил его высоко в воздух. Взрыв, ослепительная вспышка. На пароходе сразу проснулись. Засверкали огни — не пароход, а сплошная иллюминация. Я снова посигналил фонарем и через несколько секунд увидел ответные сигналы, да только ничего не разобрал.

Пароход застопорил машины и теперь находился прямо на траверзе. Я еще раз попытался пустить мотор, но он упорно бастовал. Тут перегорела лампочка правого отличительного огня, и, чтобы обозначить себя, я должен

был идти левым бортом к пароходу с подветренной стороны. Проходя в ста ярдах от него, я прокричал: «Радиотелефон 2182» (международная вызывная частота). Не получив ответа, я следующим галсом подошел к корме ярдов на 20, но теперь я был с наветренной стороны, так что мог не опасаться столкновения. На палубе выстроилось человек тридцать. Я кричал, надрывался, наконец кто-то ответил мне: «О'кей, радио 2182». Тогда я отошел в сторону, лег в дрейф и поспешил к передатчику.

И вот уже связь налажена. Мы перешли на рабочую частоту (2182, хотя и служит вызывной частотой, зарезервирована для сигналов бедствия). «Вы следуйте дальше, не останавливайтесь, — передал я. — И мы потолкуем по радиотелефону».

Это было русское рыболовное судно «Зареченск», и мы поболтали всласть. Они сообщили мне мои координаты, я извинился, что задержал их. Радист успокоил меня: дескать, ничего, ничего. Я рассказал про характер моего кругосветного плавания, радист пожелал мне успеха. Я сказал, что встречался в Лондоне с мистером Косыгиным; сомневаюсь, чтобы радист поверил мне.

«Зареченск» торопился на рандеву с другим рыболовным судном, и мы попрощались. Пароход был большой; наверно, он служил базой для целой флотилии.

После этой встречи я лег спать в прекрасном расположении духа, только пожурил себя за промашку: забыл попросить, чтобы мои координаты сообщили в Ллойд.