"Разведка и контрразведка" - читать интересную книгу автора (Ронге Макс)

Глава 3. Аннексионный кризис

Если Балканы являлись с давних пор политическим барометром Европы, то Сербия все более и более превращалась в тот капсюль, который угрожал взорвать минную систему политических разногласий. Проектировавшаяся Австро-Венгрией постройка железнодорожной линии в Салоники через Новобазарский санджак вызвала весной 1908 г. безудержную травлю со стороны Сербии. Это заставило нас арестовать целый ряд лиц по обвинению их в государственной измене, десять из [22] которых были приговорены, по решению военного суда, в июле 1908 г. к тюремному заключению на сроки от 2 до 8 лет. Между тем в июне в Цетинье был закончен так называемый «бомбовый процесс», причем из показаний одного свидетеля, доверенного человека наследника сербского престола Георгия Настича, был установлен факт предполагавшегося убийства черногорского князя, являвшегося помехой для объединения Черногории с Сербией. Это должно было произойти с ведома родственного ему кронпринца с помощью бомб из сербского арсенала в Крагуеваце.

Все эти события ясно показали, чего надо было ожидать со стороны сербов в случае аннексии оккупированных нами района. Поэтому вполне понятно, что с середины 1908 г. разведывательной службе пришлось заняться подготовкой этого выступления Австро-Венгрии. Накануне сообщения, в 5 часов 5 октября, был введен в действие давно подготовленный план «усиленной разведывательной службы» против Сербии и Черногории. С этого момента для разведывательного бюро генштаба наступило «военное время». К общему изумлению аннексия вызвала бурю негодования не только в Сербии, но и в Англии, Франции, России и Италии. Нужно было глядеть во все стороны. В деле контрразведок сербы оказались необычно подвижными: арестовывали наших агентов, передатчиков почтовых голубей и предпринимали ряд других мер. Во всяком случае, эти события вызвали прилив в нашу разведывательную организацию новых сил в достаточно большом количестве и в том числе немало очень хороших элементов; даже офицеры запаса совершенно безвозмездно предлагали свои услуги. Как и следовало ожидать, в связи с многолетней подготовкой, незначительной величиной обеих стран, нормальной работой средств связи и наших представителей, разведывательная служба дала вполне положительные результаты.

Решение сербского правительства, само собой разумеется, зависело от позиции России. Однако внезапное появление многочисленных русских «точильщиков» {4} в Галиции, северной Венгрии и Буковине, а также их систематическое распределение по этим районам и наличие у них карт указывали, что Россия считалась с возможной необходимостью поспешить на [23] помощь своему маленькому союзнику. Благодаря незначительности средств, разведка, производившаяся нашими разведывательными органами, добывала лишь маловажные сведения. Характерно, между прочим, что уже в то время поступали сообщения об оттягивании русского сосредоточения за среднее течение р. Вислы.

Сербский кризис продолжался всю зиму. К нему присоединилась еще возможность конфликта с Турцией. Прикомандированному к нашему военно-уполномоченному в Турции ротмистру фон Пфлюгель было предложено спешно объехать наиболее крупные города Турции и упорядочить разведывательную службу, находившуюся под руководством консульств. Он добился хорошего успеха и организовал в Ускюбе и Скутари сборные пункты. По прошествии нескольких критических дней, когда казалось, что война вспыхнет немедленно, и когда разведывательная работа стала вестись особенно усиленно, Сербия уступила (31 марта 1909 г.). Наследник, выступавший как поджигатель войны, исчез со сцены. Однако разведывательная служба не могла почить на лаврах, так как необходимо было зорко следить за Сербией, — действительно ли она выполняет обещания, вырванные у нее силой. Кроме того, понятный интерес вызывала и начатая сербами реорганизация армии.

Но как раз в это время произошел неприятный случай. В конце марта был арестован коммерсант Карл Мюллер, связанный с сербскими офицерами, в тот момент, когда он вышел из квартиры нашего военного атташе в Белграде, майора Танчоса. Хотя процесс Мюллера и нескольких впоследствии арестованных лиц окончился их оправданием, тем не менее, сербские газеты потребовали немедленного отъезда нашего военного атташе, необычайно деятельного и слишком перегруженного заданиями разведывательного бюро.

Таким образом, военное ведомство снова было скомпрометировано. Оно не замедлило, под давлением министерства иностранных дел, сделать соответствующие выводы. Новый военный атташе, капитан Отто Геллинек, получил строгие указания — воздерживаться от всякого шпионажа. Все же наша разведывательная служба сумела добыть сведения о будущей организации и силе сербской армии. Благодаря совместной работе с железнодорожным бюро, были также добыты все достойные изучения данные о сербской железнодорожной сети.

Удивительно, с какими незначительными средствами был достигнут этот успех балканской группой разведывательного [24] бюро, работавшей под управлением капитана Драгутина Чобана, до ноября 1909 г. руководившего разведкой против Сербии и Черногории. Ведь, например, усиленная разведка с октября 1908 г. стоила едва 70000 крон.

В это время нам предложил свои услуги б. обер-лейтенант Карл Фризе. По рекомендации члена рейхсрата Венцеля Клофача, он связался с сербом Мила Павловичем и русским журналистом Сватковским. Последний должен был познакомить его и рекомендовать начальнику отдела сербского министерства иностранных дел Спалайковичу. Все эти лица были хорошо известными нам столпами сербской разведки, так что можно было надеяться на хорошие результаты работы Фризе. Однако прошло много времени, а он не торопился с отъездом. Когда же, наконец, он прибыл в Белград, то ограничил свое первое донесение, которое пометил № 2, просьбой о высылке денег. Мы предложили ему вернуться. Не сделав абсолютно ничего, он возвратился в Вену и потребовал 20 000 крон за свои вещи, якобы оставленные в Белграде, а также как возмещение за обеспеченное за ним Спалайковичем место. Пострадавшим оказался Клофач, на которого жестоко напали чешские газеты, так как он дал одному из агентов австрийского генштаба рекомендательное письмо к сербским друзьям. Само собой разумеется, он ничего не знал о работе Фризе в разведывательном бюро и стремился лишь к тому, чтобы дать сербам военно-образованного шпиона. Его земляки скоро успокоились, ибо они уже тогда очень хорошо знали, в каком лагере находился этот «народный» представитель.

Нам хорошо было известно, что центром сербского шпионажа и агитационной работы было сербское генеральное консульство в Будапеште. Учреждение новой контрагентуры при будапештском штабе 4-го корпуса означало борьбу и желание иметь соединительное звено с венгерскими властями, которые в отношении контрразведки постоянно оставались до сих пор позади австрийцев.

Другой центр шпионажа был у русского консула Пустошкина во Львове. Воспользовавшись действиями шпиона Мончаловского, мы принудили его, наконец, покинуть свой пост. Но чувствовалось, что были еще и другие центры и среди них некоторые из военных атташе. Однако венская полиция, прежде охотно нам помогавшая, отказалась вести наблюдение за военными атташе из боязни могущих иметь место неприятностей. Оказалось также необходимым наблюдать за той частью наших военнослужащих, расходы которых не соответствовали [25] доходам, за гостиницами, игорными залами и увеселительными заведениями, а также следить за корреспонденцией, за движением путешественников и т. п. Находившийся же в нашем распоряжении аппарат едва ли был достаточен даже для того, чтобы разобраться в поступавших заявлениях и вести наблюдение за некоторыми подозреваемыми.

Обнаруженная, в связи с аннексионным кризисом, опасность войны, а также заметное усиление шпионажа соседей, заставили, наконец, министерства взяться за обсуждение представленного еще в 1896 г. проекта нового закона о шпионаже.

Аннексионный кризис вызвал и некоторые досадные явления. Газеты уделяли мало внимания призыву — не создавать противнику безвозмездных разведывательных возможностей путем разглашения в такое опасное время наших военных мероприятий. Сначала оказалось необходимым издать строгое предупреждение. Потом, за время с ноября 1906 г. до марта 1909 г., около 200 газет было конфисковано. В большинстве это были чешские газеты, но и немецких было больше чем достаточно. Особенно неприятно удивила газета «Цейт», обслуживавшая сербов «оперативными планами».

Еще более неприятными были антимилитаристские демонстрации в Богемии, затем все более и более смелая панславистская пропаганда, склонявшая сербов к перенесению их пропаганды и разведывательной деятельности в Прагу. Замечалась также тесная связь некоторой части чешского населения с сербами и русскими. Неоднократно начальник генштаба пытался организовать главные контрразведывательные пункты при обоих корпусных командованиях в Богемии для ведения борьбы с этими действиями. И только в начале 1914 г. в Праге был создан такой пункт.

В 1909 г. по Штейнфельду (вблизи Винер Нейштадта), столь известному своими пороховыми и снарядными заводами, стали бродить подозрительные лица. Предполагали, что это были сербские эмиссары, имевшие диверсионные задания. Бдительность жандармерии и присланных на поддержку войск предупредила покушения, если они вообще предполагались. Нас это навело на мысль — использовать в будущем и это средство ведения войны (диверсию). Применение его было поручено разведывательной службе. Начиная с 1910 г., мы стали собирать сведения о железных и обыкновенных дорогах соответствующих иностранных государств, а также приступили к изысканию и изготовлению фугасных снарядов и к вербовке пригодных людей. Работа эта подвигалась крайне медленно вследствие опасения ее разглашения. [26]

В течение этих первых лет своей деятельности по разведывательной линии я имел большие возможности следить за образом действий разных шпионов. В самом начале я изучил одного провокатора, подосланного к нави французской разведкой. Однажды меня посетил некий Гейссенбергер, который раньше, в 1906 г., один раз приходил к нашему военному атташе в Париже. С иголочки одетый и разряженный, он представлял собой совершенно своеобразную фигуру. Так как мы с 70-х годов прекратили агентурную разведку против Франции, то его объяснения для меня особого интереса не представляли.

15 апреля 1910 г. на квартиру полк. Гордличка (тогда уже командира бригады) явился один человек с предложением добыть за хорошее вознаграждение у некоего Гуго Лошака план крепости Перемышль. На меня выпала задача иступить в переговоры с каким-то Гуго Бартом. Сначала я дал возможность ему говорить и вскоре заметил его намерения — выведать у меня некоторые сведения путем постановки разных наводящих вопросов. Он рассказал, что свое предложение он делал уже нашему атташе в Париже, но там имеются лишь некоторые «сегменты» плана, другие же припрятаны в Австрии, По его мнению, надлежало бы этот план выманить у Поллака и предложить русским, чтобы узнать, имеют ли они уже этот план в своем распоряжении. Старый план, который они имеют, якобы уже устарел, так как крепость была перестроена после его кражи. Само собой разумеется, что это был вздор. Я, однако, не сделал никаких замечаний, дал ему говорить до тех пор, пока, несмотря на прохладную погоду, на его высоком лбу и безусых губах не появился пот. Наконец, я узнал, что его большая осведомленность объясняется связями с французским и русским генеральными штабами. Эта личность становилась для меня все яснее и яснее и, наконец, я предложил ему продолжить переговоры на следующий день в свободном от подозрений нейтральном месте, а именно — в кафе «Европа». Этим я хотел дать возможность филерам полиции поглядеть на него и, может быть, признать, если он встретится на их пути.

Едва только Барт ушел, как было получено сообщение нашего парижского военного атташе о том, что некий Барт, который, однако, называл себя Германом, предлагал за 1 500 франков достать от Поллака план крепости. Со мной он рассчитывал сделать гораздо более выгодное дело, благодаря своей блестящей идее обмануть русский генеральный штаб. Те 100000 рублей, которые он желал при этом заработать, должны были быть честно поделены между разведывательным бюро и им. [27]

Между тем он был столь наивен, что на мой вопрос о масштабе и величине плана сказал, что масштаб плана 1:120000, и показал при этом на половину биллиарда, хотя растопыренных пальцев одной руки было бы вполне достаточно, чтобы охватить его. Этого для меня было довольно, и я приказал арестовать его. В тот же день германский генштаб запрашивал о нем, так как там он утверждал, что состоит на русской службе.

В полицейском управлении было установлено, что это был высланный из Вены и несколько раз судившийся вор Иозеф Иечес. Он признался, что состоял на службе у русских военных атташе в Вене и в Берне — у полковников Марченко и Ромейко-Гурко.

Во время рассмотрения этого дела в суде Иечес рассказал, как он был послан к полк. Дюпону (Париж, Университетская ул., 75), как он немедленно после этого передал русскому посольству в Париже полученные от Дюпона задания, как он опутал шпионской сетью почти всю Европу. Только против Австрии он не желал вести шпионаж «из любви к императору». Этот веселый процесс закончился осуждением вора и шпиона к 4 годам тюремного заключения. В апреле 1914 г. он был выпущен на свободу, но сразу же был опять отдан под суд по обвинению в попытках шпионажа в Вене.

Во время мировой войны было получено подтверждение, что сказочный план крепости Поллака в действительности был только фантазией нашего многогранного друга Иечеса. В апреле 1915 г. у захваченного перед Перемышлем в плен русского унтер-офицера были отобраны многочисленные карты. Среда последних находилась подписанная полк. Батюшиным фотографическая копия плана окрестностей крепости в масштабе 1 : 42 000, оригинал которого (масштаб 1 : 25 000) относился к 1895–1898 гг. Каким образом этот план оказался у русских, установить не удалюсь. Было лишь установлено, что все ротные командиры русской осадной армии имели эти фотокопии. На них были отмечены, хотя и с некоторыми неточностями, и сооружения, возведенные в самом начале войны. Это давало основание предполагать, что сведения добыты тайными агентами путем наблюдения.

Известный лесопромышленник Дамиано Чиж из Бецекки (южный Тироль) доставил в Австрию капитана итальянского генштаба Эмилю Моджиа, который беспрепятственно покинул почтовую карету у лесопильного завода Чижа, т. е. именно в том месте, где предполагалась постройка нового [28] укрепления. Об этом было доведено до сведения жандармерии. В мае 1909 г. Чиж предстал перед высшим судом, где я впервые выступил в качестве военного эксперта.

Двойным шпионом был Алоиз Перизич. После того как в 1905 т. мы отказались его использовать в качестве агента, он два года спустя написал анонимное письмо с предложением сделать начальнику генштаба разоблачения, касавшиеся шпионажа дружественной державы. Путем объявления в газетах было организовано свидание с одним из офицеров разведывательного бюро. Здесь Перизич признался, что он является итальянским шпионом, и свои разоблачения ставил в зависимость от гарантирования ему безнаказанности. Эта гарантия ему была дана с тем ограничением, что при возобновлении шпионажа он не должен ожидать никакой пощады. Он сознался, что обслуживал и французов. Далматинские власти взяли его под наблюдение и в 1909 г. его опознали в Землине, откуда он часто ездил в Белград в качестве лесопромышленника. При аресте у него были найдены: схема организации нашей армии, военный альманах и словари, служившие шифром. Благодаря всему этому, не было никаких сомнений в его подлинной профессии. Несмотря на это, генштаб, ссылаясь на служебную тайну, отказался ответить на запрос гарнизонного суда в Аграме об агентурном прошлом Перизича, чём последний был «весьма удовлетворен». По отбытии тюремного наказания, он в 1915 г. снова ускользнул из-под надзора далматинцев и был рекомендован русским военным атташе в Риме своему коллеге в Берне.

Жертвой его красивой, но очень дорого стоившей «подруги», которая, в конце концов, предала и его, был молодой лейтенант Противенский, состоявший на службе «Мадам Бернагу» в Париже, на улице Мишодьер, Пансион Ирис (условный адрес пользовавшегося дурной славой подпольного бюро, куда обращался за сведениями французский генштаб).

Сапожный подмастерье Башта, уже понесший кару за подделку документов, служил в 1909 г. в 28-м пехотном пражском полку в качестве рядового. На столе своего командира батальона он нашел несколько схем, оставшихся после военной игры, снял с них копии и предложил их итальянскому посольству в Вене. Арестованный по указанию постороннего человека и прижатый к стене, он сослался как на подстрекателя на одного фельдфебеля, совершенно непричастного к делу. Этот пример показывает, как легко беспечность может натолкнуть на преступление. Несмотря на все требования, канцелярская дисциплина не всегда достаточно строго соблюдается и не [29] везде отдают себе отчет в том, что является секретом. Часто служебная записка о болезни какого-нибудь лейтенанта держалась в большем секрете, чем действительно секретный документ.

Другими типами были: шпион Книч, навлекший на себя подозрение своим поведением; шпион Миодрагович, доносивший на своих коллег; профессиональный шпион Бронислав Дирш, почти с детских лет занимавшийся сыскной деятельностью, и, наконец, шпион-дезертир Питковский, которого предал Миодрагович.

В ноябре 1909 г. контрразведывательная группа узнала, что один австриец продал военные документы итальянскому генштабу за 2 000 лир. Его фотография, на фоне памятника Гете в Риме, попала на мой письменный стол. Он был опознан как служащий артиллерийского депо Кречмар и вместе со своей любовницей был поставлен под надзор полиции, чтобы в надлежащий момент уличить его и его сообщников. Однажды он вместе с русским военным атташе полк. Марченко появился на неосвещенной аллее в саду позади венского большого рынка. Очень скоро выяснилось, что Кречмар состоял на службе не только у итальянцев и русских, но также и у французов.

Моим первым намерением было отдать приказ об его аресте при ближайшем же его свидании с Марченко. В этом случае последний оказался бы в неприятном положении, будучи вынужденным удостоверить свою личность, чтобы ссылкой на свою экстерриториальность избавиться от ареста. Но это намерение не было осуществлено вследствие сомнения полиции в исходе этого предприятия, а также вследствие опасения неодобрительной оценки министерства иностранных дел. Таким образам,. 15 января 1910 г. вечером был произведен обыск у Кречмара и у его зятя фейерверкера. Военная комиссия, разобрав найденный материал, установила, что Кречмар оказывал услуга по шпионажу: начиная с 1899 г. — русскому военному атташе, с 1902 г. — Франции и с 1906 г. — итальянскому генштабу, причем заработал только 51 000 крон. За большую доверчивость к нему поплатился отставкой его друг — управляющий арсеналом морской секции, его тесть — штрафом за содействие и 5 офицеров артиллерийского депо — отставками и штрафами.

Весьма опечаленный в свое время инцидентами, виновниками которых были наши агенты, граф Эренталь отнесся к инциденту с Марченко очень снисходительно. Он лишь дал понять русскому поверенному в делах Свербееву, что желателен уход полковника Марченко в отпуск без возвращения его в Вену. [30]

Взамен Марченко мы получили в лице полк. Занкевича столь же опасного руководителя русской агентуры. Так как полицейского надзора за полк. Занкевичем нельзя было установить, то я, желая все-таки затруднить его деятельность, поставил наблюдение за ним под свою личную ответственность.

Я не ошибся. Занкевич проявил неприятную любознательность, появлялся 2–3 раза в неделю в бюро дежурного генерала военного министерства и задавал больше вопросов, чем все прочие военные атташе, вместе взятые. На маневрах он вел себя настолько вызывающе, что его пришлось ввести в границы. К военным учреждениям он подходил под предлогом дачи заказов, с целью узнать их производственную мощность. Он был хитер и скоро заметил, что за его жилищем установлен надзор. Потребовалось много времени, прежде чем удалось установить методы его работы.

Не менее энергичным был и сербский военный атташе полк. Лесянин, который так искусно скрывал свою деятельность под видом исключительного интереса к любовным похождениям, что его считали безвредным. Только после его поспешного отъезда в начале мировой войны полиция обнаружила на его квартире не только связанную с разведывательной деятельностью обширную частную корреспонденцию, но и около 30 томов документов, показавших, что он ничуть не уступал своим русским коллегам.