"Самый счастливый год" - читать интересную книгу автора (Лепин Иван Захарович)5Писать, читать, считать я умел, а большинство ребят только изучали азбуку, выводили элементы букв и упражнялись в счете до десяти. Учился я легко, домашние задания выполнял быстро и вместе с Вовкой Комаровым да еще двумя-тремя девчонками вскоре стал получать пятерки. Радовался я, радовались сестры. Только и беда подкрадывалась. Летнее тепло все заметнее отступало, все явственней ощущалось приближение осени. Собравшись в огромные стаи, улетали скворцы, уносились на юг журавли, дикие гуси, утки. Деревья стряхивали побагровевшие листья. Убраны с огородов картошка, бураки. Только одни капустные кочаны сидели на грядках и наливались последним — самым, должно быть, сладким — осенним соком земли. Стало холодно ходить в рубахе и штанах, надетых на голое тело (трусов и маек мы тогда не знали). Да на беду еще беда: отвалились подошвы у моих тапочек-ходаков… В то утро, подкрашенное восходящим солнцем, я выглянул в окно и замер в растерянности: трава была покрыта инеем. А, кроме ходаков, другой обувки нет. Что хочешь, то и делай. И вот, собравшись в школу, я сел за стол босиком. — Ты чего без ходаков? — спросила Даша. — Подошвы оторвались. — Во, враг, а что ж ты молчал? «Враг» — любимое ее словечко. — Забыл. — Сиди нонче дома. — А Школа? — Не пойдешь же разутым? — Пойду. — По инею? — А что? Он растаить скоро. — Заболеть захотел? Не пущу, и все. Было бы сказано, а забыть недолго. Когда Даша пошла за водой к колодцу (он метрах в ста от хаты), я схватил сумку с тетрадками да букварем и — бегом в школу. Выскочил за деревню, не ощущая холода, и только за деревней, запыхавшись, пошел шагом. Глянул на босые ноги — красные, как у гуся лапки. Пальцы, подошвы жгло холодным огнем, в них покалывало множество иголок. Шагом идти, я понимал, было нельзя: заколовею окончательно, вернусь. А какой же я буду отличник, если уроки начну пропускать? Отстану от Вовки, да и Иван Павлович может изругать. Это не причина, скажет, — отсутствие обуви, вот некоторые с самого первого сентября необутыми приходят на занятия. Собрался я с духом и побежал. Бежать старался по вытоптанной тропке, но иногда ноги мне не подчинялись, и я ступал в покрытую седым инеем придорожную траву. «Только бегом, — подстегивал я себя, — иначе совсем замерзну и — права будет Даша — простужусь». Дышал ртом, горло пересохло, под лопатками покалывало от частого дыхания. Но вон уже видны и первые хаты Болотного. Вон видна красная крыша школы… Явился я в числе первых. Эти первые — Мишка Казаков и Петька Хохлов из Болотного, Витька Долгих, наш хорошаевский малый, — были тоже босыми. Значит, я не в одиночестве и стыдиться своих голых ног мне нечего. Да и какой стыд? Многие обуты как зря, не в свою обувку, а в ту, что дома нашлась. Ноги отяжелели, казались деревянными. Не о стыде надо теперь думать, а о том, как согреть их. Вон сосед мой по парте, Казаков, тот поджал ноги под себя, усевшись, на скамейку. Что ли, и мне так? Дай-ка попробую… Потихоньку-помаленьку подходили другие ученики. Ноги согревались. Сидел и радовался: а ловко я из дома удрал! Вот в класс вошел Пашка Серегин. Он обут в галоши со множеством приклеенных заплаток, а вместо носков у него — легкие портянки. — Ты чего не подождал? — это он у меня спросил. — Я сбежал: Дашка не пускала. — А у меня жмых есть. — Дай. Пашка ехидно прищурил глаза. — За пять шелобанов. Я его слова принял за насмешку, издевательство. Ах ты, гад такой! — Пропади ты пропадом со своим жмыхом! — выпалил я в сердцах. — Я тебе этот жмых припомню… Пашка, поняв, что унизить меня не удалось, дружелюбно сказал, вытаскивая из сумки кусок желтого конопляного жмыха: — Я пошутил, а ты разъерепенился. На, ешь. Что делать? Взять жмых (я так люблю, помаленьку откусывая, медленно сосать его!) или показать характер, чтобы Пашка в следующий раз не задавался, не мнил себя богачом (жмых приносит его брат, работающий на колхозной ферме)? Под ложечкой сосет, и за себя постоять охота. Что делать? И я отстранил его руку с куском жмыха. — Сам ешь, но я тебе припомню… — Обиделся? Пошутил я… Давай, друг ситцевый, выкручивайся, так я тебе и поверил! «Пошутил»! Жмых ведь ворованный, а ты еще изгаляться надумал: «За пять шелобанов»! А дудки не хотел? …Прошло три дня. Прибегает как-то Пашка: — Дай домашнее задание списать, у меня не получается… Я припомнил историю со жмыхом. — За пять шелобанов. — Согласен. Бей, — и он подставил лоб. Э, Пашка, да у тебя самолюбия ни грамма нету! — Списать дам, — говорю я, — а лоб свой убери к… — И я матюкнулся — первый раз за месяц, что проучились. Никогда в жизни я не испытывал такой боли в душе, таких угрызений совести, как в то время. Я ведь был тепло обут и одет. Вы же одевались кое-как, а обувались… Ты все правильно описал. Я не мог вам, сиротам и полусиротам, прямо смотреть в глаза. Вызову кого к доске, смотрю: а он босой. Начинаю спрашивать, а сам отворачиваюсь. Боялся, что кто-нибудь из вас скажет: «Зачем потревожили меня? Я только что так хорошо согрел ноги…» И не нашел бы я, что ответить… Отрази как-нибудь мое чувство вины (только вот за что — до сих пор не пойму). …А с Серегиным ты продолжал дружить, хоть я вашу дружбу не одобрял. Недолюбливал я его — хитроват и ленив. |
||||
|