"Экспансия – III" - читать интересную книгу автора (Семенов Юлиан)

Даллес, Макайр, ИТТ, Визнер (сорок седьмой)

Эухенио Пареда долго стоял перед зеркалом, разглядывая свое лицо: ранняя седина на висках; рубленые морщины на лбу, — перед тем как перебраться сюда, в столицу Чили, работал на медных рудниках, работа адовая, пропади все пропадом. Он долго стоял перед зеркалом: глаза потухшие, словно бы лишенные зрачков, тусклые.

Он вышел из маленькой ванной на цыпочках, приблизился к кроватке сына; мальчик по-прежнему лежал бледненький, со скрюченными ножками и бессильными ручонками: пальчики худенькие, синие, ноготки совершенно белые, с голубизной, — полиомиелит…

Месяц назад, после пресс-конференции по поводу предстоящей забастовки, к нему, как руководителю профсоюза, подошел седой американец, увешанный фотоаппаратами; вытирая обильный пот на лице и шее, сказал на довольно приличном испанском:

— Сеньор Пареда, а не разрешили бы вы сделать несколько кадров у вас дома? Наших профсоюзных боссов травят за то, что они, мол, слишком шикарно живут, коррупция и все такое прочее… Они поэтому любят, когда мы посещаем их скромные квартиры, какой-никакой, а фотоответ недругам…

— У меня болен ребенок, приятель, — ответил Пареда, — у мальчика… Словом, жена не может никого видеть, у нее плохо… с нервами…

— А что с ребенком?

— Полиомиелит…

— Погодите, так ведь врач в нашем филиале ИТТ пишет докторскую диссертацию на эту тему! Я привезу его к вам…

— Сколько он запросит денег за визит?

— Ничего не запросит, — человек усмехнулся. — Он бессребреник, прекрасный парень, помогает каждому, кто к нему обратится.

Доктор, действительно, был прекрасным человеком, звали его Честер Гиффорд, осматривал мальчика минут сорок, руки добрые, отеческие, сказал, что ребенка надо госпитализировать, пообещал прислать лекарства (через три дня завез сам, от денег, фыркнув, отказался), заметил, что было бы идеально отвезти мальчика в Штаты: «Мы начинаем лечить эту чертову болезнь, правда, гарантировать стопроцентный успех невозможно, но сейчас вопрос в том, чтобы мальчику вернуть речь и движение… Я постараюсь связаться с каким-нибудь благотворительным обществом, денег на лечение нормальный человек не наберет, совершенно астрономическая сумма, попробую написать в профсоюз наших портовиков, черт его знает, возможно, у них есть средства по обмену, но главное — не отчаиваться! Имейте в виду, ваше настроение — гарантия успеха! Вы обязаны быть уверенным в благополучном исходе! Иначе ваша жена может сломаться. Вы отвечаете не только за мальчика, но и за нее, она на пределе».

…А через шесть дней, когда Пареда выходил из портового кафе, его окликнули; он оглянулся, недоумевая; увидел машину, за рулем сидел довольно пожилой, нездорово полный мужчина:

— Это я звал вас, Пареда, я! Я Веласко, из Пуэрто-Монта, у меня к вам дело, садитесь, подвезу, по пути и поговорим.

— Но я вас не знаю…

— А это неважно. Я знаю вас, это хорошо, когда рабочие страны знают своего профсоюзного вожака… Садитесь, садитесь, это по поводу вашего мальчика…

Пареда сел рядом с этим потным, толстым Веласко; тот нажал по газам, — машина, по-козлиному подскочив, резко набрала скорость; в кабине остро запахло бензином.

— Так вот, Пареда, мне поручили передать, что можно легко заработать на лечение мальчика. Стоимость курса — этот блажной доктор из ИТТ получил письмо, мы его прочитали — десять тысяч долларов. Их вам могут вручить в том случае, если вы исполните нашу просьбу.

— Кто это «вы» и что за «просьба»?

— Мы — это мы, а просьба — это просьба. Не хотите — откажитесь, никто не неволит. Просто нам казалось, что вы нуждаетесь в помощи… Всегда хочется помочь своим… Вы ведь не являетесь членом коммунистической партии?

— Остановите машину. Я хочу выйти.

Веласко аккуратно притормозил.

— Пожалуйста, Пареда. Если все-таки решите помочь маленькому — позвоните, телефон просто запомнить, двадцать два, тридцать, сорок один. Попросите меня. У вас есть время на раздумье.

Когда Трумэн пригласил на завтрак группу самых доверенных экспертов, чтобы утвердить позицию американской делегации, которая поедет в Рио-де-Жанейро, чтобы понудить все страны континента подписать Межамериканский договор о взаимной помощи, Даллес, как всегда, сел в последний ряд, так, чтобы не выделяться, любил быть «с краю и позади», шутил, что эта позиция выгодна в марафонском беге, легче вырваться вперед на финишной прямой, на трассе целесообразнее идти за лидером, экономя силы для последних секунд, когда решается судьба золота.

Со своего места, возле двери, он прекрасно видел чеканный профиль брата, который сидел рядом с адмиралом Леги, наиболее доверенным человеком Трумэна; какое это счастье, когда есть такой брат, как Джон, — махина, умница, сама доброта; что бы ни происходило в наших семьях, мы сохранили до седин главное, спасающее людей от духовных кризисов, — чувство братства; боже, храни Джона, без него я останусь сиротой в этом мире, совсем один, никому — по-настоящему — кроме него не нужный…

Он внимательно слушал выступавших; слишком много общих рассуждений: «мы за демократию и свободу»; назовите хотя бы одного политика, который хоть раз выступил против свободы и демократии, не надо клясться тем, что очевидно, пустословие; предложения, где предложения, обращенные в будущее?!

Партитуру они с Джоном разобрали заранее: старший молчит, ему нецелесообразно выступать открыто, тем более что Трумэн наверняка знает о том, что позавчера состоялась встреча с Эйзенхауэром, главным конкурентом на президентство; все, что скажет Джон, будет подвергнуто сомнению, — не игра ли политических противников?

Однако младший должен выступить; сделать это целесообразнее в самом конце; видимо, речи советников Трумэна будут достаточно бесцветными и аккуратными, надо взорвать спокойствие, пусть в Вашингтоне заговорят о скандале в доме, это пойдет на пользу семье Даллесов; тщательно взвесили все пункты в концепции Черчилля, которой он поделился с Джоном во время ланча на ферме; бульдог — настоящий мудрец, его имя занесено на скрижали при жизни без особых стараний со стороны премьера, жил, как жил, но всегда держался одного, только так и можно.

Пока у власти Трумэн, надо сделать все, чтобы получить такое стратегическое преимущество в противостоянии с русскими, чтобы новый президент — истинный избранник этой страны — мог сесть за стол переговоров с московским диктатором, не повторяя ошибок добротворца Рузвельта.

Через три часа, когда высказались все, кроме Джона Даллеса, младший поднял руку, в которой была зажата неизменная трубка:

— Разрешите несколько слов, мистер президент?

— Да, да, пожалуйста, Аллен, — кивнул Трумэн, глянув на часы.

Даллес подошел к карте, что висела на стене, и провел трубкой линию от Северного полюса к Южному; пик овала отстоял от Панамского канала примерно на полторы тысячи миль, приближаясь к Филиппинам:

— Наша делегация должна уговорить все американские государства провозгласить эту линию западной границей нашего континента; всякий, кто так или иначе вторгается в эту «зону безопасности», автоматически становится агрессором, против которого обязаны выступить все страны Северной и Южной Америки… А на востоке, — Даллес переместил руку, — мы объявляем о включении в «зону безопасности» всей Гренландии, — он переместил трубку к Дакару, — этой зоны Атлантического океана, разделяющего нас с Африкой, но мы берем акваторию поближе к африканскому континенту и утверждаем свой приоритет над тем же Южным полюсом… Это все. Без такого рода решения конференция в Рио-де-Жанейро не имеет смысла…

Кто-то сразу же возразил:

— Мистер Даллес, нас неминуемо обвинят в экспансионизме!

Даллес, направляясь на свое место, лишь пожал плечами:

— А когда нас в этом не обвиняли?

По залу прошел шорох.

Трумэн поднял неизменный карандаш, зажатый в узкой ладошке:

— Аллен, ваше предложение не пройдет в Рио-де-Жанейро… Наши южные соседи полны уважения к русским из-за их роли в борьбе против нацистов… Если бы на юге зрела конфронтация с русскими — это одно дело… Нет, не пройдет, хоть и заманчиво…

Вернувшись из Белого дома к брату, пообедав и обсудив создавшуюся ситуацию («Ты прекрасно вмазал, Аллен, «мистер желе» не знал, что делать»), Даллес позвонил Макайру:

— Боб, хорошо бы сегодня вместе поужинать… Жду вас в моем клубе.

— Ах, Аллен, у меня сегодняшний вечер занят.

— Допоздна?

— Увы. День рождения родственника, вы же знаете, как трудно уйти шишке, начнутся обиды…

— Хорошо, а как у «мистера шишки» складывается завтрашний день?

— Сейчас я посмотрю записную книжку…

Даллес закрыл ладонью мембрану и тихо сказал брату:

— Ишь, он уже начал смотреть свой блокнотик, чтобы найти для меня время…

Макайр тем временем, пролистав записи на завтра, предложил:

— Часов в девять вечера? Вас это устроит, Аллен?

— Я позвоню вам на работу, — ответил Даллес, — черт его знает, как все сложится завтра, знаете нашу нынешнюю неустойчивость…

— Какая жалость, что не вы директор Центрального разведывательного управления, Аллен… Все-таки, согласитесь, это несправедливо… Я был убежден, что именно вы возглавите нашу организацию…

Даллес вздохнул:

— Вышел в тираж, Боб, кому нужны ветераны, время выдвижения новых людей…

Через два часа Аллен Даллес встретился с полковником Бэном.

Тот выслушал его, поднялся, поинтересовавшись:

— Проводите на аэродром? Я сразу же лечу в Чили, это надо делать самому, работа по душе, вижу серьезный политический резон.

— Хотите, чтобы я уплатил за такси? — Даллес рассмеялся. — Конечно, провожу, дорогой Бэн, мне приятно быть с вами, больше всего ценю в людях ощущение надежности… У вас есть прикидки плана?

Тот кивнул:

— И не одна… У вас действительно нет машины?

— В городе полно такси, зачем? Шофер очень дорог, а сам я плохо вожу машину, жму на акселератор, не ощущаю скорости…

— ИТТ наймет вам двух шоферов, — усмехнулся Бэн, — только согласитесь…

…Нити, связывающие людей, — а все люди планеты так или иначе связаны друг с другом миллиардами незримых, тончайших нитей (торговля, спорт, музыка, кинематограф) — подчас являют собою одну из самых высочайших загадок цивилизации. Проследить за системами такого рода микронных связей практически невозможно, поскольку их пунктирность слишком зыбка и опосредованна.

Можно, тем не менее, набросать определенную схему, — благодарение архивам, хранилищу будущих возмездий, наград, переоценок, корректив! Прошлое лишь потому занимает людей, что оно определяет вариантность будущего; от кого зависит выбор оптимального пути — задача иного исследования; закономерность, однако, играет в такого рода выборе наименьшую роль, превалирует субъективный фактор, который есть выражение случайного.

Итак, лето сорок седьмого года на юге американского континента определялось факторами, поразительными по своей неоднозначности, но, тем не менее, завязанными в один узел.

Объективным фактом являлось то, что во время войны против стран «оси» во всех государствах Латинской Америки были легализованы коммунистические партии, разрешены профсоюзы и установлены дипломатические отношения с Советским Союзом, — в этом смысле Трумэн был прав: никакой конфронтации с русскими.

Сразу же после окончания великой битвы рабочие, интеллигенция, крестьяне и студенты поднялись против ужасных условий, как экономических (в первую очередь), так и политических, в которых реализовывалась жизнь поколений.

Причем гнев людей направлен как против местных диктаторов (или же вполне легально избранных президентов), так и против англо-американских монополий.

Консультантом ведущих монополий Севера был Даллес.

В нарушение закона Соединенных Штатов — в пику ему — Аллен Даллес превратил концерн ИТТ и полковника Бэна в свои личные резидентуры, работавшие по его, Даллеса, заданиям, предварительно скорректированным с семьями Рокфеллеров, Дюпонов и Диллонов — Морганов.

Во время приема в советском посольстве Эухенио Пареда пригласил русского дипломата на встречу с рабочими порта Вальпараисо.

После доклада о жизни в России он вручил советскому атташе рукописные отчеты о работе профсоюзной организации.

По дороге из Вальпараисо в Сантьяго-де-Чили машина русского попала в аварию; папку с материалами заменили другой; назавтра в газетах началось улюлюканье по поводу «русского подстрекательства»; в тот же день президент Гонсалес Видела встретился в загородном гольф-клубе «Морские львы» с генеральным директором ИТТ; вечером было сообщено о разрыве дипломатических отношений с СССР, запрещении коммунистической партии Чили и контроле над профсоюзами.

В знак протеста Эухенио Пареда эмигрировал в Перу; там ему был вручен чек на десять тысяч долларов для лечения сына и предложена работа в системе ИТТ.

По такому же рецепту была проведена комбинация и в Бразилии; правительство маршала Дутры расторгло дипломатические отношения с Советским Союзом почти одновременно с Чили.

Очередь за Гондурасом, Боливией, Эквадором, Гватемалой, Доминиканской Республикой, Аргентиной.

Предложение Аллена Даллеса, внесенное им на совещании у Трумэна, было принято и включено в программный документ американской делегации; полнейшая победа семьи!

…За день перед очередной встречей с полковником Бэном, вернувшимся из Чили, Аллену позвонил Фрэнк Визнер, старый и верный дружочек по работе в ОСС, резидент в Стамбуле, Бухаресте и Венгрии, человек достаточно левых убеждений, стоит что-то около восьмидесяти миллионов долларов, поэтому совершенно независим в суждениях; порою его парадоксальность изумляла собеседников, некоторых пугала.

Попыхивая трубкой, Даллес только посмеивался: «Свои имеют право на все; будь он нищим, не знай, где взять денег, чтобы купить жене автомобиль, тогда его следовало бы остерегаться. Своим надо верить и смотреть сквозь пальцы на их шалости. Бойтесь чужих, они опасны».

Республиканец Даллес, приверженец Томаса Дьюи, многолетнего кандидата на пост президента от своей партии, тем не менее оказывал постоянное покровительство всем, кто составлял структуру ОСС, — а это были в основном демократы, выпускники университетов восточного побережья, либералы левой ориентации, все как один члены демократической партии, члены «Лиги плюща».

— Эти люди сидят с нами за одним столом, — повторял Даллес своему другу Вильяму Джексону, генеральному директору издательского концерна «Джордж Г. Витни энд компани». — Они едят одну и ту же еду из одних и тех же тарелок. Пусть они верят в осла, если их пугает слон, какая разница? Нет ничего страшнее драки среди своих… На этом Гитлер свернул себе шею… Когда армейская разведка тянула одеяло на себя, гестапо на себя, а несчастный Шелленберг суетился между двумя этими слепыми гигантами, начались хаос и взаимопожирание.

(Именно они, Вильям Джексон и Аллен Даллес, были приглашены к президенту Трумэну; именно им он поручил сконструировать дух нового разведывательного управления.)

— Я не против молодых левых демократов, в конце концов мы — единственно свободная страна на этой земле, — ответил Джексон. — Просто они часто впадают в транс и костят все то, на чем стоим не только мы, но и они сами… Надо же думать о будущем, о подрастающем поколении! Если низвергать все святое, молодежь может разболтаться, ее надо держать, как хорошего коня, в узде.

— Ах, перестаньте, Вильям, — возразил Даллес. — Коня не удержишь уздой. Его можно удержать обильным овсом в закромах, сочным пастбищем и правом выступать на хорошей гаревой дорожке ипподрома… Кони, как и люди, обожают быть первыми… Уздой ничего не удержишь, — повторил он. — Только свободой поступка, правом на самость, когда выигрывает сильный. Мы — страна, живущая по закону отбора талантливых… Неприспособленные отваливаются, становясь удобрением для тех, кто определит будущее нации американцев. Ребята из «Лиги плюща» должны на деле почувствовать преимущества от того, как они служат этой стране… Повторяю — на деле, а не декларативно… Человек есть то, что он ест, — в этом смысле я не берусь спорить с Марксом…

— Аллен, простите поздний звонок, — сказал Фрэнк Визнер, — но я только что от государственного секретаря, мне не терпится обсудить с вами состоявшуюся беседу.

— Приезжайте, рад вас видеть.

Этим человеком Даллес восторгался; именно он тридцатого апреля сорок пятого года привез на своем заляпанном грязью «виллисе» генерала Гелена; тот под его диктовку написал: «Обязуюсь работать во имя интересов Соединенных Штатов, — до той поры, пока не будет создана демократическая Германия, антибольшевистский бастион Европы; однако же и тогда я буду координировать каждый свой шаг с американской стороной, признав — отныне и навсегда — ее первенство в вопросах тотального противоборства с тоталитаризмом».

Именно Фрэнк Визнер (мог бы, кстати, сидеть в Нью-Йорке, денег куры не клюют) ворвался с тремя солдатами в маленький силезский городок, куда немцы вывезли архивы СД; на улицах еще стояли танки вермахта; слышалась канонада, наступали русские; сумев угнать оттуда пять грузовиков с бесценными документами в американскую зону, он сделал практически невозможное.

В свое время именно Фрэнк Визнер (у него не было интересов в Латинской Америке, все филиалы его фирм находились в Европе и Юго-Восточной Азии) сразу же поддержал идею Аллена Даллеса: да. Юг континента необходимо очистить от красных, да, во время войны они наработали авторитет и симпатии латиносов, это угрожает Соединенным Штатам; при этом — одновременно с ударом на Юге — необходимо планировать операции в Восточной Европе; русские должны жить в своей берлоге, общение с цивилизацией — даже восточноевропейской — может принести Москве определенные дивиденды; кооперация с передовой технологией, дисциплиной, организованностью венгров и чехов может оказаться таким стимулятором, который позволит Сталину превратить свою страну не только в военного, но и в промышленного колосса; недопустимо.

Визнер сразу же согласился с тем, что филиалами разведывательного сообщества на Юге должны стать представительства ИТТ: «Нет, я лишен чувства ревности, Аллен; я не против того, что Бэн стрижет купоны, риск следует вознаграждать сторицей, только чуть придержите аппетиты полковника в Европе; пусть Латинская Америка сделается его вотчиной, я не возражаю, думаю, с Рокфеллерами вы договоритесь без моей помощи, они меня не очень-то жалуют…»

…Фрэнк приехал через двадцать минут; в Вашингтоне Даллес снимал скромную трехкомнатную квартирку, чаще жил у себя в Нью-Йорке; тихие комнаты сразу же наполнились шумом, смехом, грохочущими раскатами голоса Визнера, — как все добрые и смелые люди, он был невероятно открыт и шумен.

— Слушайте, Аллен, признайтесь, вы знали, что мне предложат?

— Вам предложили пост заместителя государственного секретаря? — Даллес улыбнулся, радуясь той жизни, которая ворвалась с этим человеком в его тихий, грустный дом. — Отказывайтесь. Вы не умеете подчиняться, и это прекрасно.

— Мне предложили продумать организацию разведывательного управления, которое бы проводило политику активных корректив: то, чего не смогут добиться дипломаты, должен выбить я.

— Поздравляю, Фрэнк. Это великое дело. Не стану отказываться — моя идея. Я предложил ее Трумэну, но вы же знаете эту черепаху: пока-то он посоветуется со всеми своими галантерейщиками, пока разложит пасьянс и выслушает мнение жены… Если бог хочет покарать страну, он награждает ее медлительным и слабым лидером, который живет традициями, боясь необходимых новаций… Как думаете назвать свое детище?

— За этим я к вам и приехал.

— Назовите Управлением по координации политики… Пока что вы будете иметь нескольких хозяев: и государственного секретаря, и министра обороны, да и самого президента — Трумэн обожает секреты, он подарил ребятам, вошедшим в Центральную разведывательную группу, — вы тогда были в Европе, не знаю, рассказывали ли вам, — черные плащи и деревянные кинжалы: «Отныне вы мои рыцари плаща и кинжала…» Смешно, конечно, но мы вырвали у него то, чего никогда бы не дал Рузвельт: отныне разведка в этой стране пользуется влиянием большим, чем в любом другом государстве планеты… Название, которое я вам предлагаю, ставит вас над всеми. Вы не кто-нибудь, а координатор политики, сводите воедино концепции военных и дипломатов, выгоднейшая позиция, можно только мечтать.

— Слушайте, это гениальная идея, Аллен! Думаете, разрешат?

— Наверняка будут ставить палки в колеса, — убежденно ответил Даллес. — А что новое рождалось без боя? Человечество продирается к добру и прогрессу сквозь тернии, Фрэнк. Такова уж судьба несчастных землян… Если нам удалось вытеснить русских из Чили и Бразилии без крови, то теперь настало время трагического действа… Судя по всему, мы его начнем в Боливии и Коста-Рике — одновременно. Нужна кровь, Фрэнк. Я говорю ужасные слова, я понимаю, что это входит в противоречие с нашей моралью, но, если мы решили спасти свободу, мы не имеем права на удобную ложь: пришло время называть вещи своими именами. Удар в Чили и Бразилии — это только начало, Фрэнк. Это политическое бескровие, в то время как человечество заносит в анналы лишь трагедии и горе, болевые точки исторической памяти… Мне бы хотелось, чтобы вы — пока ваш проект будет прокручиваться — в течение недели разработали наметку нескольких драм в Боливии. Никто, кроме вас, мудрого флибустьера и романтика, не сможет этого сделать…

— Есть конкретные предложения?

— В определенной мере… Часть материалов я уже для вас приготовил, а часть придется собрать вам… Меня, например, интересует, как Роберт Макайр комплектует разведывательное управление, основные тенденции…

— Не проблема, это я выясню завтра же. Что еще?

Даллес грустно улыбнулся:

— А ничего… Просто я очень рад, что такой чистый романтик и флибустьер занялся делом, которое принесет много пользы этой стране…

— Макайр — ваша креатура?

— Чепуха, — Даллес пыхнул трубкой. — Он креатура Гувера, но уж никак не моя.

Визнер понял, что получил свободу рук, — ему было известно, что раньше Даллес поддерживал Макайра; значит, что-то произошло, пахнет комбинацией, нет ничего прекраснее комбинации, это посильнее наркотика.

Через три дня Визнер сообщил Даллесу, что Макайр работает на износ, день и ночь проводит в доме; переместил либерала из «Лиги плюща» Рэйнолдса в Люксембург: слишком «радикален, пусть пересидит крутые времена подальше от Комиссии по расследованию, место тихое, но интересное, рядом Париж, может катать туда на отдых»; засунул в архивное управление Айвэна Полычко, натурализовавшегося украинца, мать и вовсе русская, а тот сидел на самых узловых проблемах, в ОСС пришел вместе с Донованом, ас.

Визнер говорил об этом, как всегда, весело и шумно, прекрасно понимая, что доставляет боль Даллесу, — речь шла о его людях, которые работали под ним не один год; тем не менее Аллен, пыхнув трубкой, ответил, что, видимо, Макайр руководствуется здравыми соображениями, не может же он просто так, за ради живешь, задвигать в угол талантливых людей: «Не будьте к нему строги, Фрэнк…»

— Не буду, — пообещал Визнер, — как скажете, большой босс с трубкой мира! Кстати, он предложил Марку Липшицу отправиться на Ямайку, пришло сообщение, что дедушка и бабушка Липшица дома говорят по-русски, только в синагоге говорят на исковерканном идиш…

Липшиц был посажен Даллесом на планирование долгосрочных комбинаций, узловой пост; тем не менее Аллен снова усмехнулся:

— Это уж по вашей линии, Фрэнк, боритесь за единокровца, сам бог велел!

— А вы-то к нему как относитесь?

Даллес задумчиво переспросил:

— Как я отношусь к нему? Черт его знает… Особой симпатии я к нему не испытываю, но вам без него будет трудно, ума палата, поразительная информированность, терять таких людей неразумно.

После разговора с Визнером, походив по квартире, Даллес надел скромный пиджак — на плечиках штопка, — вышел на улицу, купил билет на сабвэй и долго катался под огромным городом, угадывая, какой район проезжает вагон, по тому, кто стоял на перроне; легко определил Гарлем; еще проще дело с улицами, где жили китайцы; наслаждаясь, слушал их быстрый говор; пуэрториканцы отчего-то были всюду: откуда такая страсть кататься в метро?! Видимо, не могут найти работу, бедненькие… Все же это глупо — не брать человека на завод или в мастерскую только потому, что он похож на Монтигомо Ястребиный Коготь; расизм — государственный предрассудок отсталых наций… Страшно: после того, как Гитлер уничтожил шизофреников, нация — как утверждает профессор Климс — поглупела… Видимо, психически больные люди угодны цивилизации; вполне допустимо, что мы кажемся им больными, они ведь живут в своем мире, возможно, он прекрасен и красочен, интереснее нашего. Пусть шизофрениками будут художники и музыканты; другое дело, когда больные люди становятся организаторами науки, политики и производства, особенно если у них сдвиг на национальной почве, фатальная ненависть к какому-то народу, — сколько Карданов, Кювье и Ньютонов может быть среди этих несчастных пуэрториканцев?!

Он понял, что, думая об этом, исследовал поведение Макайра; как он посмел расправиться с моими людьми? Ты сам толкал его к независимости, ответил он себе. Ты сам звал его к спору. Все верно, так было, но он знает мое отношение к Рэйнолдсу и Полычко с Липшицем. Он осведомлен, что я верил им и поручал самые сложные узлы операций… Почему он так повел себя?

…Даллес вышел в китайском квартале, вкусно поужинал в маленьком ресторанчике, засиделся там допоздна, наслаждаясь прекрасной музыкой; в метро ехать не решился, опасное время; вызвал такси.

Уснул со снотворным; наутро связался с Визнером, договорился о встрече и ознакомил его с досье на Макайра, — тот притащил с собой в Штаты нацистского шпиона «Раньше об этом знали он и я, а теперь узнали и вы, Фрэнк».