"Дворянин великого князя" - читать интересную книгу автора (Святополк-Мирский Роберт)

Федор,князь Бельский Глава первая

ЛЕШИЙ, ПСЫ, КОНИ И БЕЛЫЙ ЛЕБЕДЬ НА ЧЕРВЛЕНОМ ПОЛЕ

Прежде всего следовало, конеч­но, подумать о людях — где они будут жить, что есть и чем заниматься. Как раз об этом Медведев и размышлял, неторопливо возвращаясь домой от переправы у монастыря, когда вспомнил о сверну­тых в трубку листках, которые оставил ему Антип. Он свернул с дороги в лес, отыскал небольшую полянку и, усевшись на поваленном дереве, стал читать.

«Василию Медведевуот Антипа Русинова

написана грамотка сия для личного его веденияо людишках, что будут жить с ним отныне вбывшем имении Березки, которое, думаю, ста­нет вскоре во всей порубежной округе Медведев-кой именоваться.

1.        Григорий Козлов, «Гридя»,46 лет, вдовец,грамотен, умен, хладнокровен, сдержан. Имеет же­натого сына в Медыни и двух замужних дочерей.Люди его уважают, и был он у меня десятским, но года его стали не те, да и многое у нас не по душе ему было — он к нам пошел только от одиночест­ва после смерти жены.

2.   Яков Зубин,26 лет, холост, охотник, зверо­лов, следопыт, мастер ловушек и капканов, очень меткий стрелок, но в бою робок, а в жизни стес­нителен и нерешителен. Любит одиночество. Бо­ится лошадей, ходит только пешком. Не место ему было у нас, хотя пришел по доброй воле и уходит по доброй.

Медведев сразу вспомнил его. Это именно Яков довольно точно проследил путь Василия и доложил Антипу, что он направляется в сторону лагеря.

Семейство Коровиных:

3-Епифаний Коровин,40 лет, послушный, но хитроватый, себе на уме, любит обо всем рас­суждать, часто находит неожиданные выходы из трудных положений.

4.Катерина Коровина,39 лет, его жена, ворчливая, сварливая, но трудолюбивая баба.

5- Никола Коровин,17 лет, их сын, сидел на дубе и прозевал тебя. Так что, думаю, ты о нем все уже знаешь.

6.Верка Коровина,13 лет, их дочь, лучшая подружка моей дочери, грамотна, весьма любо­знательна, прямо-таки заставляла Варежку пере­сказывать ей все, чему учил князь Андрей.

Семейство Селивановых:

7.        Ефим Селиванов,36 лет, слесарь, плотник.

Любит пахать, сеять, собирать, в общем — хозяй­ство любит. Умеет на земле работать. Военных схваток избегает, но в бою не трус, хоть и вперед не идет.

8.       Ульяна Селиванова,33 года, жена его, за­мечательно готовит — была главной поварихой в отряде. Если кого мне и жаль терять, так это ее и семью Неверовых.

9-Еремка Селиванов,15 лет, их сын, весь в отца.

Обрати на них внимание, то немного замкну­тые люди, возможно, впрочем, из-за горя большого. Двое детей их младших — мальчик и девочка — за­блудились в топком болоте за нашим лагерем и, должно быть, давно погибли в трясине, через кото­рую не пройти. Так вот, они в наш отряд пошли только для того, чтобы детей своих искать в том бо­лоте, и два года, пока у нас были, — все искали да ис­кали, но так и не нашли никаких следов. И когда узнали, что мы уходим, а ты появился, просили меня, чтобы тебе их отдал — хотят поближе к детям своим пропавшим остаться.

Семейство Кудриных:

10.Федор Кудрин,38 лет, бортник, снабжал нас беспрестанно медом, развел где-то в лесу по­близости целую пасеку диких пчел и так к ним привязался, что, говорит, только ради них и ре­шил остаться. А так разбойник еще тот, саблей по­махать любит и на кулаках хорош.

//. Ольга Кудрина,35 лет, его жена, ничем не примечательна. Зато

12.        Алешка Кудрин,1б лет, сын их, хоть и не в отца пошел — ростом мал и телом тщедушен, — но многому у Якова Зубина научился. Думаю, из него следопыт и доброхот хороший получится,учитывая, что он еще и в скоморошьем деле та­лант большой имеет — любого весьма похоже представить может, чем всех нас в лагере часто потешал.

13.        Ксюша Кудрина,11 лет, дочь их, редкий талант к животным имеет. У нас многие говорили,что она их язык понимает. Не знаю, правда ли то,да только если лошадь или собака заболевала, ее сразу к ней вели. Девчонка обнимет животное, пошепчет с ним, приласкает, иногда напоит чем-то, и он и выздоравливает.

14.Лелаея Кудрина,69 лет, мать Федора, ве­селая и крепкая старуха, на все простые работы еще годна.

Семья Неверовых:

15-Клим Неверов,42 года, силач, борец, мас­тер копья, настоящий многоопытный воин.

16.         Надежда Неверова,38 лет, знахарка, со­бирательница трав, лекарка и гадалка.

17.   Ивашка

18. Гаврилко,их сыновья-близнецы, по 18 лет,похожие друг на друга как две капли воды, отлич­ные наездники, лучники, воины.

19-Соня Неверова,12 лет, их дочь, ученица матери и наследница ее талантов.

Вот их-то мне больше всего и не хотелось ли­шаться — трилучших воина вмоем отряде, да ещелекарка и гадалка, но как раз из-за нее-то все и вы­шло. Она еще три года назад предрекла, что имен­но этой весной я навсегда покину Московию. Онадень в день предсказала твое появление, и толькодля того чтобы проверить это предсказание, я по­слал людей на Черный мостик встретить тебя, очем потом очень жалел. И поэтому, когда НадеждаНеверова сказала мужу и сыновьям, что, если онипоедут со мной, их ждет скорая и неминуемая по­гибель, они, не колеблясь ни минуты, решили ос­таться, и никакие мои уговоры не помогли. «Ну что ж, —подумалось мне тогда, —я себе за Угрой новых людей наберу, а что до этих, тут мною описан­ных, видно, Господь хотел, чтоб они здесь оста­лись». Это неплохие люди, береги их, люби, и они тебе добром отплатят да верно служить будут,а меня лихим словом не поминай, я тебе удачи вовсех делах желаю, потому что ты мне меня самогов юности напоминаешь. Да только вот небольшаяразница есть между нами: я уже таким, как ты,был, а ты таким, как я, — еще нет.Антип Русинов*.

Стало быть, — подсчитал Медведев, — одинна­дцать мужчин, пять женщин, трое детей — все де­вочки…

И тут он вспомнил, как отец учил его в детстве запоминать увиденное: «Взгляни-ка, сынок, пов­нимательнее, — говорил он бывало, когда они въезжали на холм, — вон на то селеньице вни­зу. — И через пять секунд: — А теперь смотри на меня и говори быстро, сколько там домов, сколь­ко людей на улице, сколько деревьев, сколько со­бак, а?!»

Медведев улыбнулся своему детству и отчетли­во вспомнил, как въезжали в его двор телеги, от­делившиеся от каравана Антипа.

..Ага… Там было пять телег, девять лошадей,две коровы, четыре козы, две овцы, кошка с котя­тами в корзине… А сколько же возле нее было ко­тят, леший меня раздери, три или четыре? Че­тыре. Точно четыре.

Но легкая тень неуверенности все же остава­лась, и, вернувшись домой, Василий первым де­лом взглянул на корзину; Кошка, вытянувшись, ле­жала на боку, и ее сосали трое котят.

Не может быть. Ну конечно, не может быть.

Рядом сидела на бревне Ксеня Кудрина и дер­жала на коленях четвертого котенка.

За время его двухчасового отсутствия почти ничего не изменилось, подводы стояли неразгруженными, а люди, сгрудившись в кучку, остались на тех же местах, где и раньше. Единственное, что они сделали^ притащили пенек, покрыли его ка­кой-то красной бархатной скатеркой и положили в центре большой медный крест.

Гридя подошел и поклонился.

— Позволь, господин наш Василий Иванович, торжественно крест тебе целовать на верную службу и преданность, а после того — приказы-: вай — будем выполнять в точности, что повелишь и как рассудишь.

Пока мужчины, женщины и дети, волнуясь и за­пинаясь, произносили простые слова своих обе­щаний, Медведев подумал, что надо бы запомнить этот день как дату закладки его будущего родово­го поместья, и вдруг осознал, что это не составит никакого труда, потому что именно сегодня — 29 апреля — его день рождения и ему исполняет­ся ровно двадцать лет.

Процедура присяги на верность — целования креста — прошла быстро, а первые необходимые указания Медведев обдумал еще по дороге.

На первых порах, решил он, женщины и дети будут жить в единственной сохранившейся ком­нате его дома, при том что сегодня же будет заде­лана дыра в потолке. Мужчины будут спать в со­седней полуразрушенной комнате, которая в ближайшие дни должна быть восстановлена на­столько, чтобы защищать от дождя и ветра. Он сам по-прежнему «очует в старой баньке. Моло­дую дубраву по ту сторону дороги напротив дома придется вырубить и выкорчевать, и там мужики поставят свои избы, положив начало новому посе­лению. (А действительно, почему бы и не Медее -девка, леший меня раздери!) После этого начнется восстановление, или, точнее сказать, новое строительство главного здания — хозяйского до­ма, относительно которого у Медведева была мас­са разнообразных и очень интересных замыслов, но до этого, по-видимому, дойдет еще не скоро. Василий очень слабо разбирался в земледелии, но понимал, что стоит уже поздняя весна и, наверно, давно пора как-то возделывать землю и что-то се­ять. Тут он решил положиться на своих людей, особенно на Ефима Селиванова, которого Ан-тип рекомендовал как хорошего земледельца. Предстояло выяснить, годятся ли для этого зарос­шие, но отвоеванные у леса поля чуть севернее, радом со сгоревшей деревушкой бывшего вла­дельца Березок. Проблему питания Медведев раз­решил рросто: в лесу полно дичи, пусть охотник и следопыт Яков каждый-день приносит оттуда не­обходимое количество мяса, а женщины под ру­ководство** Ульяны Селивановой, бывшей повари­хи в отраде Антипа, ежедневно готовят обед на всех, Кроме того, почти каждая семья имела коро­ву, да были еще козы и овцы, не говоря уже: о зна­менитых ульях бортника Федора, из-за которых он якобы здесь и остался. Руководить всеми хо­зяйственными делами Василий назначил Гридю — Григория Козлова, сделав его в некотором роде своим наместником, или, как назвали эту долж­ность несколько столетий спустя, управляющим поместьем.

Самым главным для Медведева оставался, разу­меется, вопрос безопасности. Но здесь, слава Богу, он был профессионалом, у него появились люди, и теперь наконец Василий получил блестящую возможность проявить себя в качестве пусть ма­ленького, но совершенно независимого и самостоятельного военачальника с широкими полно­мочиями: «…самому в своей земле порядок дер­жать: людей и слуг в пределах имений своих по личному усмотрению — казнить, и жаловать», как было написано в его грамоте. Некоторый опыт у него уже был— сперва он командовал отрядом юнцов еще на донской засечной полосе, когда ис­кал убийц отца, а потом служил десятским в полку боярина Щукина, под руководством сотника Ду­бины, который, хоть и был человеком нервным и крикливым, дело свое военное знал хорошо, и многому у него Василий, находясь в опытном ве­ликокняжеском войске, научился.

Основой военной дружины Медведева стали Неверовы — могучий силач Клим, мастер копья, да его сыновья восемнадцатилетние, совершенно неразличимые меж собой близнецы Ивашко да Гаврилко, крепыши и, как вскоре выяснилось, еще те забияки.

Первые несколько дней, пока шло расселение и велись необходимые ремонтные работы в доме, Василий с утра до вечера занимался созданием своих вооруженных сия.

Рассудительный Епифаний Коровин, его сын Никола и пятнадцатилетний Ерема Селиванов бы­ли назначены в ежедневный дозор.

Медведев позаимствовал у Антипа систему до­зора (Отчего же не воспользоваться хорошей вы­думкой, леший меня раздери/), несколько усовер­шенствовав и улучшив ее. Теперь Никола сидел в хорошо замаскированном и невидимом снизу гнезде на высоком дереве у границы с монасты­рем, откуда ему были хорошо видны паром, доро­га, ведущая от парома и монастыря, дорога из Ме­дыни и большая часть Угры почти до самой Медведевки. Невдалеке от дерева был спрятан конь, на котором он приезжал на рассвете, уезжал на зака­те, а в случае необходимости мог в любой момент прибыть домой за четверть часа. Точно так же с противоположной стороны — на границе с Кар-тымазовкой — в таком же гнезде находился Ере-ма, которому видна была дорога от Картымазовки, брод через Угру в районе имения Бартеневых и дорога, ведущая в бывший лагерь Антипа. Чуть по­одаль от медведевского дома в главном гнезде, из которого была видна округа, а также просматри­вались первое и второе гнезда, нес дозор Епифа-ний, который по разработанной Медведевым сис­теме знаков мог не только узнать, сколько людей и откуда приближаются, но и сам просигнализи­ровать Николе или Ереме, как им следует посту­пать и, если нужно, срочно вызвать их домой. Три девочки — Ксеня, Соня и Вера каждый день дос­тавляли дозорным горячую еду.

Как только темнело и наблюдатели покидали свои гнезда, на службу заступали-трое Неверовых, которые по продуманной Медведевым системе охраняли поселение ночью так, чтобы с любой стороны никто не мог подойти незамеченным.

На рассвете, когда на службу  снова выходили дозорные, Неверовы ложились спать и поднима­лись к обеду, занимаясь до вечера с Медведевым военной учебой или помогая, если нужно, по хо­зяйству. В случае возможного нападения на Мед-ведевку к Неверовым немедленно готовы были присоединиться Гридя, Яков, Ефим и Федор, кото­рые всегда держали наготове оружие и легкие досвехи. Если этого было недостаточно, то по знаку Епифания через десять-пятнадцать минут возле поселения появлялись дозорные. Все трое были хорошо вооружены и по особому сигналу неожиданно нападали на атакующего противника с тылу. Женщины и дети в случае опасности должны были немедленно укрыться в хорошо за­маскированном тайном убежище, вырытом для этого подальше в лесу, возле того озера, где Мед­ведев оставлял Малыша, когда пробирался в ла­герь Антипа.

Три дня, наполненные новыми заботами, про­летели незаметно, без каких-либо происшествий.

Потом приехал Картымазов.

— Филипп быстро поправляется. Уверяет, что благодаря твоему бальзаму он уже на ногах. У не­го гостит Андрей, который завтра на рассвете от­правляется в Вильно. Филипп приглашает нас се­годня вечером на прощальный ужин. Ему не тер­пится познакомиться с тобой — он ведь тебя ни разу не видел, хотя наслышан от меня и Андрея обо всех твоих подвигах. Что скажешь?

— Разумеется! С удовольствием. Что слышно о Насте?

Картымазов помрачнел.

— Ничего нового. Но я убежден, что ее прячут здесь, в Синем Логе. Подождем. Вести будут, как только уедет Андрей. Они все же побаиваются расследования, которое проводит гетман Ходкевич, и знают, что Андрей — его посланец, пото­му притихли. Мне пора. Встретимся на закате у брода.

Впервые в жизни Медведев пересекал литовский рубеж.

В Диком поле, где было гораздо больше откры­тых степных пространств и меньше лесов, рубеж определяли засеки — широкие длинные полосы из высоких срубленных деревьев, привезенных сюда порой издалека и уложенных впритык один к одному и один на другой верхушками в сторону, откуда ожидался наезд неприятеля. Пересечь та­кую засеку большому отряду всадников очень тя­жело, а вырубать в ней проход — значит, ожидать несколько часов и можно, чего доброго, дождать­ся патрульного сторожевого отряда, который встретит приезжих в узком проломе и всех пере­бьет, а если даже и удастся проехать незаметно, то на обратном пути трудно найти то место, где про­ход вырублен, а к тому времени там уж наверняка будет поджидать засада степных казаков, которые хоть формально и не служили Москве, будучи людьми вольными, но всегда и во всем ее поддер­живали и охотно прикрывали границы княжества, довольствуясь в качестве оплаты беспошлинной добычей, отнятой у наездчиков (чаще всего та­тар), когда они появлялись, а если их долго не бы­ло и запасы кончались, приходилось самим пере­бираться на ту сторону и там точно таким же спо­собом добывать себе все необходимое, как Бог пошлет.

Здесь же, согласно договорным грамотам, под­писанным Великими князьями Московским и Ли­товским, рубежом княжеств служила извилистая и неширокая река Угра, протекающая в большинст­ве через густо поросшие лесом просторы, среди которых то там, то тут редкими пробелами выде­лялись поля и отвоеванные у леса островки посе­лений, чаще всего на берегу, где вода, заливные луга и условия для домашней птицы облегчали жизнь, причем рубеж этот был очень формальный и практически никем, кроме местных жителей, не охранялся.

Порубежная война то тлела, то полыхала здесь непрерывно, и ссоры соседей легко перерастали в серьезные военные столкновения, а великий князь Иван Васильевич и король Казимир буднич­но и привычно обменивались грамотами, где об­виняли друг друга в разбое, сообщали имена уби­тых, требовали поимки и наказания убийц, а глав­ное — детально перечисляли все уничтоженное или расхищенное имущество и настаивали на возмещении убытков. Никто никого не ловил и не наказывал, никто никому ничего не возмещал, и жизнь шла своим чередом, а рубеж худо-бедно со­хранялся в основном благодаря тому, что на вос­точном берегу Угры жили дворяне московские, а на зайадном — литовские, и не всегда они были врагами — вот, например, семьи Картымазовых и Бартеневых тесно дружили много лет и даже наме­ревались породниться.

— Подумать только — ведь через месяц мы со­бирались играть свадьбу Филиппа и Настеньки, —говорил Картымазов Медведеву, когда они сади­лись в большую лодку, поскольку бурный весен­ний паводок сделал брод на границе их земель непроходимым. — Не дай Бог с ней что-нибудьслучится, я отыщу негодяя Кожуха даже на краю света и собственноручно отрублю ему голову!

Они прощально помахали своим людям, кото­рые повели их лошадей домой, с тем чтобы к но­чи снова вернуться с ними и ожидать возвраще­ния хозяев «из-за рубежа»,

— У меня есть несколько мыслей по поводу твоей дочери, — сказал Медведев, с наслаждением гребя веслами.

 —И что это за мысли?

 — Последний раз я плыл на лодке лет шесть на­зад. Еще по Дону, — пояснил Медведев и продол­жал: — Я думаю, мы сумеем точно узнать, там она или нет, где именно находится и как с ней обра­щаются. Я приеду к тебе завтра в полдень и все расскажу!

— Спасибо. Буду рад. Возьми чуть правее, вот так… Нас встречают.

Картымазов сидел на носу лодки лицом к бере­гу и сошел первым, а Медведев, поскольку он был на веслах, сидел к берегу спиной, и когда встал и повернулся, тут же застыл, как пораженный вне­запным параличом, его глаза округлились, а че­люсть отвисла.

На деревянных мостках, к которым причали­ла лодка, стоял Картымазов, а рядом с ним — де­вушка.

Да-да, конечно, та самая — только теперь на ней был не черный костюм, а голубой, тоже, впро­чем, мужской, — бархатный, европейский, расши­тый золотом, с кружевными манжетами на рука­вах, с белоснежным узорчатым воротником, под­черкивающим ее ярко-голубые глаза и пышные светлые волосы, открывающим шею и едва замет­ную ложбинку между небольшими, но плотными холмиками юной груди, плотно обтянутой бар­хатом, с широким кожаным ремнем, сжимающим тонкую талию. Не было сегодня за ее спиной кол­чана с луком и стрелами, не было и сабли на поя­се, но высокие ботфорты на каблуках по-прежне­му сбивали с толку и придавали ей сходство с юношей.

А было ей на вид не больше семнадцати.

— Вот, Анница, позволь тебе представить того самого Василия Медведева, о котором мы с Филиппом тебе уже все уши прожужжали. А это, Ва­ся, — Анница, дочь моего доброго друга Алексея Бартенева, младшая сестра Филиппа.

Медведев, стоя в лодке, неуклюже поклонился и чуть не выпал за борт, а потому поспешил вы­браться на мостки.

Анница улыбнулась.

— Мы один раз случайно виделись на охоте, —сказала она Картымазову и повернула голову к Медведеву: — Как тебе тут у нас понравилось, Ва­силий?

— Я в восторге, — искренне признался Медве­дев.

— Была уверена, что ты так и ответишь, — рас­смеялась Анница. — Добро пожаловать в Бартеневку.

Они двинулись по тропинке к домам, которые виднелись поодаль среди деревьев.

Василий был так взволнован, что впервые в жизни не мог подобрать слов, чтобы нарушить неловкое молчание, и несколько раз, поглядывая на Анницу, уже было открывал рот, чтобы загово­рить, но тут же смущенно кашлял, делая вид, будто в рот попала мошка. Анница истолковала это по-своему.

— Тебя, верно, удивляет мой наряд и… — она за­мялась, — некоторые не совсем девичьи… м-м-м… увлечения.

— Нет-нет, отчего же, — поспешно возразил Медведев. —- Хотя конечно… Честно говоря, я дей­ствительно никогда не видел, чтобы девица…

—   Дело в том, что батюшка очень хотел второ­го сына, — пояснила Анница, — да и матушка по­чему-то была уверена, что так оно и будет,..

—   Ага, понимаю, — подхватил Медведев, — и они воспитали тебя, как мальчика…

— Нет, все не так! Они никогда не проявили своего разочарования, и о желании второго сына я узнала от батюшки только совсем недавно. Ба­тюшка очень меня любит, и матушка любила, но она скончалась в год морового поветрия, когда я была еще ребенком…

— У нас похожие судьбы, — удивился Медве­дев, — и моя матушка умерла от мора тогда же…

— Это очень печально, — сочувственно сказала Анница, — Федор Лукич говорил мне, что ты си­рота…

Она нечаянно прикоснулась на ходу к руке Ва­силия и смутилась.

— Извини…

Пока они шли по тропинке мимо крестьянских изб к хозяйскому дому, Василий, несмотря на ув­леченность беседой, с привычной наблюдатель­ностью отметил, что постройки здесь добротнее, чем на московской стороне, повсюду царят чисто­та и порядок, однако с точки зрения безопасно­сти поселение спланировано плохо — оно совер­шенно беззащитно в случае внезапного нападе­ния неприятеля. Должно быть, тут давно не воевали и, привыкнув к мирной жизни, утратили осторожность.

— Я очень горевала после кончины матушки, —продолжала Анница, — но отец и Филипп окру­жили меня такой заботой… Одним словом, мне очень хотелось быть похожей на них и делать все,что они делают. Вот так я с пяти лет, по собствен­ной воле и со страстным желанием ни в чем не уступать отцу и брату, обучалась конной езде,стрельбе из лука, фехтованию и прочим мужским занятиям…

Медведев решил, что настал подходящий мо­мент для того, чтобы проявить свою образован­ность:

— Значит, ты совсем как некая фряжская деви­ца, которая, как сказывают, встала во главе целой армии, носила латы и сражалась как воин!

— Ну, нет, — улыбнулась Анница, — до Орлеан­ской девы мне далеко, а кроме того, в отличие от нее я умею готовить еду не хуже, чем стрелять из лука, вести хозяйство не хуже, чем фехтовать, и обучена искусству бережливости не в худшей ме­ре, чем искусству верховой езды. А все это благо­даря моей замечательной бабушке, которую ты сейчас увидишь…

По мере приближения к большому бревенчато­му дому, обнесенному крепким забором, все гром­че и громче стал доноситься какой-то странный шум, будто одновременно лаяли сотни собак и кричали сотни людей.

Картымазов переглянулся с Анницей и ускорил шаг.

Когда они переступили высокий порог калит­ки, вырубленной в крепких воротах, и вошли во двор, перед ними предстала странная картина, где все одновременно двигалось, перемещалось, смешивалось и распадалось: и три дюжины охот­ничьих псов разнообразных пород, которые с громким лаем и визгом игриво носились по дво­ру, и десяток людей, которые бестолково гоня­лись за ними, а среди них особенно выделялись седой старичок, бегающий с распростертыми ру­ками, так, будто он хочет обнять весь белый свет, смешная толстуха, которая, высоко задрав обеи­ми руками юбку, истошным голосом испуганно визжала, как если бы псы уже разрывали ее на части, и маленький мальчик, который катался по земле от хохота при виде всего, что происходит вокруг.

Картымазов напряг голос и зычно рявкнул: Ч — Ирха! Багрец! Куяк!

Это волшебное заклинание подействовало не­медленно: на мгновенье все вдруг остановилось, и наступила мертвая тишина, но тут же снова все задвигалось, только уже целеустремленно — псы бросились к Картымазову.

Они чуть не сбили его с ног — борзые, легавые, гончие, — они обступили его со всех сторон, жад­но толкая мокрыми носами и поднимаясь на зад­ние лапы, чтобы лизнуть лицо, а этот суровый, сдержанный человек гладил, трепал, щипал ры­жие, серые, пятнистые морды и ласково пригова­ривал:

— Собаченьки мои, соскучились, бедненькие.

Ах ты, скверный пес, Куяк, опять людей пугаешь:..Кабат, не толкайся! Кика, ну как не совестно слю­нявить хозяина?!

Тут подоспели люди, гонявшиеся за собаками, и, размахивая руками, стали возбужденно что-то объяснять.

—  Тихо! Не все сразу! — рассердился Картыма­

зов и обратился к седому старичку: — Что здесьпроисходит?

—  Ох, не прогневись, батюшка-государь Федор Лукич, — испуганно затарахтел старик, — винова­ты мы, холопы глупые, недосмотрели, не вели каз­нить, помилуй, Христа ради…

—  Хватит причитать! Дело говори!

—Анна Алексеевна, хозяйка молодая наша, встречать вас поехали да за хозяином моло­дым Филиппом Алексеевичем присматривать ве лели, сторожить у окна и у двери, чтоб они не выходили , а то ж они в грудку раненные, им вставать еще нельзя . А гость наш, князь Анд­рей Иваныч, с которым Филипп Алексеич беседо­вали целыми днями , на охоту пошел, за ди­чью свежей к ужину , ну вот, Филиппу Андреичу скучно стало, они встали, глядят, а дверь-то заперта (да?)… Ну вот, тогда они, значит, окощко-то вынули, прямо вместе с рамой (да?), человечка зашибли, что окошко стерег, чтоб, значит, они не выходили (да?), и шасть — на псарню (да?). А там собачки ваши (да?), ну, что вы перед нападением на вас разбойников-то к нам привезли, потому как вместе с господином нашим старшим, Алексе­ем Николаичем, как раз перед тем на охоту езди­ли, помните, да? Так вот Филипп Алексеич соба­чек-то всех сразу и выпустили (да?), ну, чтоб мы, значит, растерялись и не знали, кого ловить (да?), а сами сразу на конюшню, да за тарпана, что они поймали в нашем лесу, незадолго как барышню вашу увезли (да?). А тарпан-то дикий вовсе, необъ­езженный (да?), а Филипп Алексеич вывели его на лужок и… Господи, Боже мой, им же нельзя, они же в грудку раненный…

Картымазов, не дослушав, резко повернулся и направился на задний двор. Медведев и Анница поспешили за ним.

В центре широкого огороженного луга, примы­кавшего к лесу, бешено вертелся, то вставая на ды­бы, то подкидывая круп, небольшой дикий лесной конь тарпан, которых в те времена еще много во­дилось в европейских лесах, а на его неоседлан­ной спине, плотно обхватив бока коня сильны­ми ногами, крепко сидел Филипп, голый по пояс,с грудью, перевязанной серым домотканым хол­стом.

— Ги-и-и! И-эх-ха! Йо-о-о-о! — в неистовом азарте кричал он, затягивая узду все туже, и ловко хлестал коня плетью через оба плеча.

Еще несколько бросков, и выбившийся из сил тарпан присмирел.

Тогда Филипп помчался по лугу, то набирая скорость, то резко осаживая коня, то разворачи­вая его, то заставляя гарцевать на задних копытах.

— Филипп! — позвал Картымазов.

Филипп оглянулся и, увидев вдали три фигурки, поднял коня на дыбы.

— Йо-ro-o-o-o! Йэх-ха-а-а! — радостно заревел он во всю силу, могучих легких и развернулся.

Василий стоял между Картымазовым и Анни-цей, уперев руки в бока, и, широко улыбаясь, лю­бовался всадником.

Тарпан мчался прямо на них.

Когда оставалось каких-то десять шагов, Фи­липп на всем скаку легко спрыгнул с коня, упер­шись левой рукой в спину тарпана, а правой на лету с такой силой шлепнул его по крупу, что конь, присев, едва не упал и, сразу изменив на­ правление бега, помчался назад, а Филипп оказал­ся прямо перед Василием, широко раскинув руки,но еще в воздухе, во время своего лихого прыжка,он восторженно заорал:

— Чтоб мне с коня упасть, если это не Медведев!

— Леший меня раздери, если ты не прав! —в тон ему ответил Василий и утонул в могучих объятиях.

Через полчаса Картымазов, Медведев, князь Анд­рей и Филипп сидели за большим накрытым к ужи­ну столом в просторной горнице дома Бартеневых.

Хотя и по русскому и по литвинскому обычаю этикет, за исключением некоторых случаев, по­зволял женщинам сидеть за столом вместе с муж­чинами, Анница, вежливо извинившись, сослалась на необходимость присматривать за кухонными делами, и мужчины остались одни, если не счи­тать дворовых девушек, которые незаметно про­скальзывали в горницу, чтобы подать очередное блюдо или сменить посуду, и так же бесшумно ис­чезали.

—   Это глупое ребячество, Филипп, — корил

Картымазов Бартенева. — Ты видишь, у тебя снова открылась рана.

—   Пустяки, Лукич, — беззаботно отмахнулся Филипп. — Рана открылась — прекрасно! Я прямо чувствую, как из меня вытекает вся дурная кровь и возвращаются силы! Клянусь тарпаном, я сейчас в сто раз здоровее, чем когда меня заставляли ле­жать!

—   Ну, дай-то Бог! — Картымазов поднялся с глиняным кубком меда в руке. — Друзья, позволь­те поделиться с вами чувством, которое не поки­дает меня уже несколько дней. Много лет мы здесь жили самой обычной жизнью. Рубеж, как ру­беж, здесь смешано все. Радость и горе. Вчера смерть и поминки, завтра свадьба и застолье. Буд­нично, однообразно и неизменно. И давно ничего не менялось. Но вот появился здесь этот совсем юный человек,: Василий Медведев, и как только я увидел его — сразу понял: былое минуло. Точно:прошло три дня, и все изменилось. Я не могу твердо сказать, лучше нынче станет или хуже, но я точно знаю — теперь все будет иначе. И от это­го чувства по моей душе пробегает знакомый хо­лодок предвкушения борьбы и победы… И я сразу чувствую себя на двадцать лет моложе, а жизнь уже не кажется мрачной и беспросветной, не­смотря на огромное мое нынешнее горе. А потом появился сын старого друга — князь Андрей, и долгие беседы с ним и с Филиппом, которого я знаю с пеленок и который как сын мне, еще боль­ше утешили мою душу — до тех пор, пока живут на земле такие люди, — не все еще потеряно! И вдруг понял я — это непростая встреча! Какое-то таинственное и непостижимое чувство подсказы­вает мне, что не раз еще соберемся мы вот так все вместе и что открывается для нас сейчас новая страница нашей жизни… Давайте же выпьем за то, чтобы она была писана яркими красками!

Все встали и подняли тяжелые кубки с медом.

— Ничего в жизни не бывает случайно, любил говорить мой отец, и я уже не раз убеждался, как это верно. — Василий оглядел всех. — А что до на­шей встречи — поверьте, я чувствую то же самое!

Филипп так растрогался, что даже глаза у него повлажнели:

— Я тоже.

 — И я, — негромко и серьезно сказал Андрей, как произносят в конце молитвы «Аминь!».

Все выпили до дна и дружно разбили кубки вдребезги.

Испуганные грохотом девушки заглянули в дверь и прибежали с вениками подметать доща­тый пол.

А еще через час веселые и захмелевшие, каки­ми становятся люди после пятого кубка крепкого меда, они говорили наперебой каждый о том, что его больше всего увлекает.

— …Нет, ты представь себе, Вася, — помесь ди­кого лесного тарпана со степным татарским ко­нем! Клянусь, я выведу эту породу! Ты только во­образи, какие у нее будут свойства!

— Очень любишь лошадей, я вижу, — улыбался Медведев.

— Еще бы! Так же, как Лукич своих собак, но псы — это что? Это так — игрушка, а вот ко-о-онь…

— Ну, почему же, — обиженно вмешался Картымазов, — я ничего не имею против коней, и ты сам знаешь, какая у меня конюшня… была до по­следнего времени… Но насчет собак — ты не прав!

Это не игрушка — не-е-ет… Добрый пес это…

— Да в этом мире нет ничего прекраснее лоша­дей, — горячо уверял Филипп. — Кто видел, как они на воле стадом несутся по степи?! Спины —волнами, глухой рокот кругом, будто сама земля гудит и пыль облаком стелется. Й-э-эх-ха!

— Да уж чего-чего, а это я как раз видел, — со­гласился Медведев, — все мое детство в степях прошло…

— А тарпаны?! — продолжал восхищаться Фи­липп. — Это еще лучше! Это только у нас есть,больше, говорят, —. нигде в мире! Нет, ты поду­май —- надо же такое чудо: лошади — в лесах! Се­рые, как пепел, черная полоса по хребту, мышцыиграют, шкура блестит, как маслом натертая! Эх,здорово! Ты знаешь, как они между деревьями ви­ляют, если ты в лесу на тарпане — никто с тобой не потягается — ты царь!

— Наверно, мой Малыш — помесь с тарпа­ном, — потому что он в лесу чувствует себя как дома.

— Вполне вероятно! Естественным путем тоже новые породы появляются! Покажешь коня — я тебе сразу скажу! Ну, а ты-то сам, ты кого лю­бишь?

— Да я… — смутился Медведев. — Я вообще-то…

— Лешего он любит, — вставил Картымазов,прерывая беседу е Андреем, — не слыхал разве? Часто поминает!

Медведев смутился еще больше.

— Да нет, понимаете, ж вырос в степи и леса до восьми лет в глаза не видал. А матушка мне все сказки рассказывала, и там: как только лес — так сразу леший! Так вот, когда я впервые в жизни по­ехал с отцом и другими казаками в лес за деревом для засеки, я все озирался по сторонам, ожидая,когда же он наконец появится и как будет выгля­деть… И когда позже я уже много раз бывал в лесу,научился бесшумно ходить по нему, распознавать следы, ночевал там не раз в одиночестве, но нико­

гда не встретил никакого лешего, я был очень раз­очарован. Й тогда в мою юную голову пришла мысль, что раз лешего нет, им можно клясться со­ вершенно безнаказанно — и вот я стал говорить:леший меня раздери, если, мол, то — не то. И ни­чем не рискую, поскольку если даже то окажется не тем — никто меня вроде и не раздерет…

— Хитер ты, однако, Василий, — рассмеялся Картымазов, — но все же не забывай, что ле­ший — сила нечистая, и хоть его не видно, да вдруг есть?!

— Да уж меня много раз наказывал наш боевой батюшка поп Микула. Это было очень смешно: как услышит от меня про лешего, тут же басом: «А ну, Васюк Медведев — сто раз «Отче наш» на коле­нях — понял?! А еще раз услышу.— выгоню из храма к чертовой матери! Тьфу ты, прости меня,Господи, грешного, ей-богу, не виноват, с языка сорвалось!»

— Андрей, а у тебя есть что-нибудь в этом ро­де? — спросил Филипп, когда умолк смех после медведевского рассказа.

—- Да. У меня есть лебедь. Даже два. Один — на гербе нашего рода, а другой — живой, он плавает в пруду возле нашего дома, и семейное предание гласит, что это прямой потомок того самого, что на гербе.

— Интересно! И что это за предание?

— Ну, наверно, вся эта история, если она дейст­вительно имела место, началась около трехсот лет назад. Основоположник нашего рода князь Святополк Владимирович не зря получил злове­щее прозвище «Святополк Окаянный». Это был,пожалуй, самый кровавый из всех Рюриковичей. В борьбе за киевский престол, за власть и за славу он беспощадно убил ни в чем не повинных, любя­щих его братьев Бориса и Глеба, ставших потом православными святыми, а затем и брата Свято­слава. И только с последним оставшимся в живых братом — Ярославом — никак не удавалось ему сладить. В долгой, жестокой войне было пролито много крови и загублено много ни в чем не по­винных людей, но победа все не давалась ни од­ному из братьев. Разобьет Святополк Ярослава —тот бежит к варягам и возвращается с новым вой­ском. Разобьет Ярослав Святополка — тот бежит в Польшу к тестю своему, королю Болеславу Храб­рому, и идет обратно со следующими полками.

И так — много раз.

И устали князья-братья, и кровь разъела ржав­чиной острия их мечей, тела их пропитались по­ходной пылью, а головы и бороды побелели от седины.

В последний раз сошлись они с огромными войсками на том самом месте, где по приказу Свя­тополка много лет назад был убит самый млад­ший из братьев — Борис. Ив ночь перед битвой взглянул Святополк на своего единственного законного сына Андрея — и вдруг вспомнил, что ровно столько же лет исполнилось Борису, когда убивали его люди Святополковы во время молит­вы, и что последние слова его были: «Не подниму руки на брата своего!»

И вдруг впервые дрогнуло давно очерствевшее сердце князя Святополка, и закрался в душу его страшный вопрос — а правильно ли он прожил жизнь свою?

А утром началась жуткая сеча, и три раза схо­дились биться и руками схватывались, а кровь ручьями текла по удольям в чистую воду реки Альты,

В самый разгар боя взглянул Святополк на сы­на Андрея, что храбро сражался рядом, и вдруг подумал, что независимо от того, выиграют ли они эту битву или проиграют, рано или поздно настигнет ни в чем не повинного юношу месть рода Ярославова. И тогда ослабела рука Святопол­ка, и опустил он свой меч.

Страшное поражение потерпел в этой битве князь Святополк Окаянный и, весь израненный, истекая кровью, вывел из боя своего сына, и они поскакали прочь.

Три дня и три ночи мчались они на запад, в сторону Польши, а по пятам за ними гнались вои­ны Ярославовы.

И под вечер третьего дня где-то под Берестьем изнемог Святополк. И ощутил он, что жизнь поки­дает его с каждой каплей крови, вытекающей из семи ран на его теле, и увидел, что вот-вот упадет с коня смертельно бледный, изнемогший от уста­лости его сын. А за спиной все громче и громче топот погони.

Помутившимся взором глянул князь Святополк на огромное багровое солнце впереди, на западе, над самым горизонтом, и увидел, как из этого солнца сочится ярко-алая кровь и, растекаясь по всему небосклону^ заливает землю там, куда они мчатся…

Тогда из последних сил взмолился Святополк Окаянный христианскому Богу, в которого нико­гда в душе не верил, горько покаялся во всей сво­ей жизни и, умоляя наказать его самой лютой смертью на земле и самыми страшными муками в аду, просил только об одном — спасти его единст­венного сына.

И вдруг впереди, на красно-кровавом фоне -за­ката, низко, над самой дорогой, плавно и величе­ственно пролетел белоснежный лебедь.

Радостно воскликнул князь Святополк и, горя­чо поблагодарив Господа за то, что Он послал Своего ангела, схватил под уздцы коня Андрея и, следуя за лебедем, свернул с дороги в густые за­росли.

Погоня промчалась мимо и поскакала дальше, а Господь дал последние силы двум измученным всадникам, которые до самого рассвета, не разби­рая дороги и не ведая куда, ехали вслед за лебе­дем.

И на рассвете, когда вставало солнце, лебедь наконец опустился на чистое зеркало дикого и глухого лесного озера и, застыв неподвижно, вы­соко поднял гордую голову.

Святополк Окаянный, братоубийца, умирал в грязи, на берегу безвестного, болотистого озера и, не сводя глаз с лебедя, завещал сыну свою волю.

Он завещал ему и всем потомкам его прожить свою жизнь в мире, никогда не посягать на чужие земли, не поднимать руки на братьев своих и ни­когда не желать ни власти, ни славы.

С трудом поднявшись на локте, Святополк швырнул далеко в болото боевой меч, с которым до сих пор никогда не расставался, и передал сы­ну княжескую корону с девятью зубцами и про­стой треугольный щит. Затем он указал на лебедя, как на Господня свидетеля, и потребовал от Анд­рея клятвы, что он выполнит волю отца. Услышав ее слова, впервые за много лет улыбнулся князь Святополк Окаянный, братоубийца, и, последний раз вздохнув, отдал Богу свою грешную душу.

Схоронил его сын на берегу лебединого озера, а позже, вступив во владение небольшим наслед­ством, оставшимся от матери в Польше, выстроил на этом месте небольшой замок и основал посе­ление, которое в память о завещании отца назвал Мир, и с тех пор стал именоваться Андрей Свято­полк, князь Мирский.

Он женился на Барбе, дочери ятвяжского князя Гонвида, и выполнил все заветы отца. Но однажды пришлось ему выдержать тяжкое испытание. Яви­лись к нему братья Барбы — суровые ятвяжские воины — и стали звать с ними в поход. А когда князь Андрей отказался, шурины презрительно сказали ему: «Что ты за князь, когда О тебе не слы­шали даже еоседи?! Почему ты не печешься о сво­ей славе, почему не хочешь, чтобы имя твое звуча­ло у всех на устах, чтобы летописи писали о твоих подвигах и чтобы дети твои гордились отцом, славным воином, покорителем земель и народов?!»

Вспыхнул гневом князь Андрей, поняв, что по­дозревают его в слабости, но, глянув со стены замка, где происходил разговор, увидел внизу на берегу озера Барбу е детьми и белых лебедей, ко­торые плыли к ним со всех сторон. Вспомнил он отца, и очистилась душа его от гордыни. Он повернулся к братьям и твердо ответвил: «Честь выше славы!»

Далеко от стен Мирского замка по-прежнему шумели войны, сыновья Ярославовы и сыновья Изяславовы убивали друг друга, покоряли земли и теряли их, покрывали свои имена славой или по­зором, и все давно забыли о том, что живет на свете князь Андрей, сын Святополка Окаянного, братоубийцы.

А ему и его жене Барбе Господь дал самое луч­шее, что может дать людям, — много хороших де­тей и тихую светлую смерть в собственном до"ме почти одновременно в возрасте девяноста семи лет.

Потомки его пытались хранить традиции рода, но ничто в мире не вечно, замок постарел и раз­рушается, не говоря уже о том, что давно не имеет никакого военного значения.

Однако и теперь он все еще стоит на том же месте, и мой старый отец кормит по утрам потом­ков того самого лебедя, а на стене центрального зала над камином висит большой герб нашего ро­да: княжеская корона с девятью зубцами, простой неразделенный треугольный щит, на нем — белый лебедь на червленом поле, а на ленте под щитом девиз: «Честь выше славы!»

Андрей окончил рассказ, но еще долго никто не шелохнулся и стояла глубокая тишина.

Давно уже наступила ночь.

— Вот интересно, — сказал Картымазов, — я однажды укрывался в одном монастыре. Там у них была большая библиотека, и поскольку мне пришлось укрываться долго, я перечитал все их списки1 с разных летописей. Там было много о Борисе, Глебе, Ярополке и даже о Святополке, но ни слова о его потомках. Почему?

— Наверно, потому, — ответил Андрей, — что летописи любят тех, кто воюет, завоевывает и убивает. Этих людей, и даже иногда их жертв, они хвалят или порицают, но, по крайней мере, пом­нят. А тех, кто не убивал и не был убит, не завое­вывал и не был завоеван, — тех не замечают и не запоминают… Хотя, если подумать, большинство людей на свете относятся как раз к этим, безвест­ным и забытым. Впрочем, то, что я рассказал, —не история, а всего лишь семейное предание, ле­генда…

В темноте стало слышно, как Андрей встал, прошел к почти потухшей печи, и там что-то за­скреблось и зашуршало.

— Зажечь лучину? — спросил Филипп.

— Нет-нет, — ответил Андрей. — Хорошо в тем­ноте. Мы не видим друг друга, но знаем, что каж­дый тут, рядом, и что все мы — вместе.

— Клянусь тарпаном, хорошо сказано! — восхитился Филипп. — И знаете, меня вдруг поразила мысль — ведь это как в жизни: вот когда мы расстанемся — должно быть так же — не видишь друг друга, а чувствуешь, что все вместе! Нет, это очень здорово!

Медведев вынул свой трут, чиркнул кремнем и раздул маленький уголек. Картымазов сунул ему лучину, она затрещала и озарила комнату при­зрачным светом.

Андрея не было.

1 _{Копии документов, переписанные от руки.}

На столе лежал большой лист бумаги, крупно и коряво исписанный в темноте угольком из печи.

Медведев поднес его к лучине и прочел вслух:

— «Не люблю прощаний. Посидите еще немно­го в темноте. Я с вами. Сейчас и всегда. Андрей».

Лучинка погасла.

Все молча уселись на прежние места и, застыв неподвижно, долго вслушивались в мерный, зати­хающий топот копыт, пока он не растаял оконча­тельно в безветренной и теплой весенней ночи…