"Додо" - читать интересную книгу автора (, Гранотье Сильви)

9

Эффект на свою аудиторию я произвела колоссальный. Описать невозможно. Они смотрели на меня, как на героиню, а ведь я была всего лишь убийцей. Я забрала чью–то жизнь, а значит, как бы проявила божественную власть.

Я задала себе вопрос, который относился скорее к области морали: Поль был дерьмовой сволочью, но я–то, я приговорила его к смерти. Это хороший повод для мести. Для мести за него.

Двадцать лет спустя?

И кто? В любом случае не привидение. Кто–то, кто никогда меня не видел, и убивает просто наудачу? В моих ушах еще звучал голос Поля. Я его себе вообразила? После того, как давным–давно с корнем вырвала его из своей памяти? И эта фотография Хуго, как чудовищное совпадение, словно жизнь была прямой линией, оборвать которую могла только смерть. Значит, я еще недостаточно заплатила. Я никогда не расквитаюсь со своим прошлым.

Без зазрения совести воспользовавшись безграничной властью рассказчика, я объявила, что продолжение последует завтра, а сейчас устроим передышку и поспим хоть несколько часов.

В их вытаращенных глазах читалось неудовлетворенное желание вволю обсудить последний эпизод сериала, но у меня еще были дела.

Мой маленький мирок наконец заснул, а я устроилась в сторонке с кипой газет и Роберовым фонариком, чтобы просмотреть прессу.

Я уже сто лет не обращала внимания даже на обложки «Пари Матч», выставленные за стеклом киосков. На улице у нас в ходу другие новости, и передаются они устным путем, не оставляя следов.

Жизнь обитателей домов, отраженная в журналах, с их событиями, скандалами, трагедиями и разоблачениями, не более материальна, чем облако, чьи очертания расплываются, исчезая в пустоте.

Вначале мне было трудно. Я давно не заглядывала в газеты, и некоторые заголовки разбирала с трудом, словно продираясь сквозь иностранную речь.

В эту ночь я меняла кожу, как настоящая змея, доползшая до конца пути. Я все еще оставалась Додо, но возвращалась и давняя Доротея, а я и не думала гнать ее назад, потому что инстинктивно чувствовала, что мне понадобятся они обе.

Я вырезала все страницы, где упоминался Хуго, а их было столько! Мне пришлось читать все внимательно, чтобы из кучи ерундовых комментарий выудить конкретную информацию, на которую можно опереться. Хуго был представлен как закоренелый холостяк, которому природный шарм и солидное состояние обеспечили классическую карьеру плейбоя. Он создал свою продюсерскую контору на личные средства и финансировал произведения серьезных авторов, что в конце концов окупилось.

В прессе о нем много говорили: в качестве независимого продюсера он недавно запустил мега–проект фильма, который должен был сниматься на английском языке с участием американских и французских звезд благодаря исключительно европейскому финансированию.

Это было настоящее событие.

Что ж, пусть так.

Меня больше заинтересовало слово «холостяк». Как Хуго умудрился скрыть наличие жены и детей? Если бы жена умерла, его называли бы вдовцом.

И потом, у Хуго никогда не было собственного состояния, я это хорошо знала.

А знала ли я это в действительности?

Я всегда верила Хуго на слово. Я сказала себе, что пресса любит творить легенды на манер волшебных сказок.

Тот в высшей степени хвалебный портрет, который создали журналисты, очень походил на образ Хуго, сохранившийся в моей памяти.

Вспомнив, чем это кончилось, я осознала, что рассказанная история стала для меня реальней, чем та, которую я прожила.

Однако Хуго был вполне реален, как и те чувства, что нас связывали.

Так же реален, как и невероятные убийства последних дней.

В этом сценарии для меня места не было. Доротея–бродяжка, мишень для сумасшедшего убийцы. Сценарий. Именно так все выглядело. Сценарий, Хуго. Придется мне с ним встретиться. Возможно, он сумеет помочь, если еще раз поделится со мной своей добротой и умом. И это меня пугало. Та, давняя Доротея еще жила в неприкосновенности в памяти одного человека, и мне предстояло ее уничтожить.

Но с тяжелым сердцем. Жалкое тщеславие.

Я с облегчением заметила первые проблески зари.

Ископаемые, вросшие в камни, прежде чем возродиться к новой жизни — такими я увидела моих собратьев по улице, вглядываясь в их изломанные силуэты, проступающие из–под картонок в закутке за дверью. Их вид напомнил мне мою первую ночь на тротуаре. Страх, холод, отчуждение и стыд. Прежде всего пришлось превозмочь стыд, который делает тебя уязвимым.

Я быстренько вернулась. Мне предстояло столь долгое путешествие, что не имело никакого смысла собирать прошлое по маленьким кусочкам. Когда отправляешься на Марс, не останавливаешься в ближайшем пригороде. Автобус мне не светит. Придется оторваться от всего и кинуться в великую пустоту с единственной надеждой обрести опору на той стороне.

Я почувствовала на себе чей–то настойчивый взгляд. Робер проснулся и внимательно меня разглядывал.

— Что на тебя нашло, Робер? Хочешь написать мой портрет?

— Ты на себя в зеркало не смотрела?

— Тем лучше для зеркала.

— Дело не в том, а в тебе. Что с тобой случилось? Ты вроде на себя не похожа.

Черт. Старая кожа слезает. Надо быть осторожней.

— Просто бессонная ночь и воспоминания молодости. Это как побелить старую стену. Первые пять минут трещин не видно. Не волнуйся, скоро пройдет.

Со скептическим видом он выбрался из–под картонок, а потом из–под Салли, пригвоздившей его к полу своей здоровенной красной ручищей.

— Мне показалось, ты на меня запал, вот я и пошутила, чтобы сменить тему.

— Скорей уж, чтоб ее похоронить. Во сколько будет продолжение?

Этого только не хватало. Еще немного, и они будут с часами за мной бегать, как в присутственном месте.

Салли захрапела. Несмотря на сомкнутые веки, это означало, что она проснулась, и я заметила, как осторожно приоткрылся подбитый глаз Квази. Вид у нее был здорово помятый.

— Не знаю. У нас сегодня куча дел. Ты как, Квази?

— Как будто камней в кишки набили. Урчит ужасно. Бумажки не найдется?

Я протянула ее кусок газеты, и она исчезла за углом террасы.

— Ты теперь газеты почитываешь?

Это уже Робер высказался — с весьма подозрительным видом.

— Ты моим фонариком пользовалась. Ведь так? Дай–ка его сюда.

— Да на, вот твой паршивый фонарик.

— Черт, я так и знал. Батарейки сели. Вот дерьмо.

У него аж слезы на глазах выступили.

Это кажется пустяком, но у каждого из нас есть две–три вещи, без которых и жить не стоит. У Робера это фонарик и радио. Как курильщик крэка, готовый на все, лишь бы набить свою трубку, он трясся над батарейками, потому что они дорого стоили.

И все же он хватил через край. Одной рукой он вцепился в мое запястье, а другую занес для удара, крича, чтобы я выкладывала все, что у меня есть, иначе он сам это вытрясет.

Краем глаза я заметила, что троглодиты продолжают медленно сбиваться в стаи. Я знала, что Салли не сумеет подняться в одиночку, а Квази рискует задержаться, потому что когда кого–то из наших прихватывает, это надолго… В то же время я понимала, что шантаж продолжением рассказа сейчас бесполезен: Робера закоротило на батарейках, и он пер к источнику питания, не видя ничего вокруг, так что скрытого очарования художественного слова для него более не существовало.

Он отвесил мне первую оплеуху, а я заехала ему своим вещмешком в морду. Он упал на спину — скорее удивленный, чем побитый, и прямо на Салли, которая разразилась серией весьма похабных «э–хе–хе» и обхватила его на этот раз обеими руками. Он задергал всеми членами, как перевернутый на спину жук, а я воспользовалась паузой, чтобы покопаться в своем аварийном запасе, из предосторожности повернувшись к ним спиной, прежде чем расстегнуть молнию и ощупать внутреннюю часть моей левой ляжки. Потом повернулась к ним, держа в руках стофранковую банкноту, и бросила ее ему в морду:

— В любом случае, что до продолжения рассказа — обойдешься! В следующий раз не будешь путать меня с гонгом.

— Ну вот, я так и знал. Всегда одно и то же. Стоит попробовать с кем–то подружиться, тут же шантаж и все прочее.

— Коли так, сиди один.

— Знаешь, До, Робер прав. Все знают насчет батареек. Ты не должна была так с ним поступать.

— Ах, так? И ты тоже обойдешься без продолжения.

Кто никогда не слышал, как плачет Салли, тот не знает, какая природная мощь скрывается в человеческом существе. Это все равно что приложить ухо к ревущей сирене. Я подумала, что Робер грохнется без сознания, несмотря на всю свою радиозакалку.

Тем временем вернулась Квази и заорала:

— Это еще что за базар?

Салли проикала, что ее оставили без рассказа, Робер пробормотал, что его тоже, вот ведь сволочь, и Квази, сориентировавшись в ситуации, повернулась ко мне. Я отметила, что ее кожа приобрела желто–фиолетовый оттенок.

— Ты еще долго собираешься строить из себя грошовую командиршу, а, До? Мы тут не в десантных войсках, запомни. Нас ничто не держит. Мы сами ничто. Мы все ничто. На равных. И если ты тоже ничто, ты как мы, а если ты больше, чем ничто — катись ко всем прочим. Но я–то скажу: ты меньше, чем ничто… Это значит, что ты существуешь еще меньше, чем мы, а что до твоей истории, можешь ее засунуть в свою заплесневелую задницу, там ей самое место. Пошли отсюда.

Я была готова ко всему, только не к бунту. Я просто онемела. К тому же эти два задохлика принялись поднимать Салли, которая продолжала выть и рыдать, что, наверно, добавило ей лишнего веса, потому что она так и не оторвалась от земли.

Квази, которая, справив естественную нужду, не испытала, по всей видимости, никакого облегчения, влепила ей пару пощечин. Та завопила пуще прежнего.

Робер с непроницаемым лицом сгреб радио, фонарик и банкноту и сделал вид, что уходит, чем заслужил от Квази неубедительное:

— Изменщик.

Очевидно, его флюгер еще не выбрал направления, потому что он повернулся и заорал:

— Я изменщик? А кто нашел угол, где спать? Кто держал места для подружек? Кто притащил стеклянную литровку? Кто изображал из себя телохранителя, хотя мог спокойненько сидеть у себя и не высовываться? Ох уж эти бабы. Сыт я ими по самое не хочу.

— Подумаешь, обошлись бы и сами. Нам мужики без надобности… особенно такие, как ты — ржавые гвозди, от которых и толку–то никогда не было.

— Робер не такой, — прорыдала Салли, которая все просекала на лету, несмотря на обстоятельства.

— Извиняюсь, — неторопливо проговорила я.

А поскольку они продолжали свой диалог глухих, я тряхнула Квазиной сумкой с кастрюлями: получилось вроде барабанной дроби, как у сельского зазывалы.

— Извиняюсь, — повторила я. — Оставляю вам весь товар. У Бобура есть торговый ряд. Следующая серия — у Сен–Инносан в обеденное время. Для желающих.

Я присела перед Салли, которая перестала плакать и обхватила меня за шею. Мне удалось поднять ее с первого рывка — лишнее доказательство, что бессонная ночь пошла мне на пользу. Она больше не плакала, только умоляла, чтоб ее не заставляли торговать. Робер заявил, что поможет ей, и она отрывисто захохотала, без чего все бы охотно обошлись, потому что плюется она так, что мало не кажется. Я собралась уходить, когда Квази спросила, куда я иду.

— Мне надо кое–что сделать.

— А мне надо сказать тебе пару слов. Можно, я тебя провожу?

Я сделала вид, будто задумалась: пусть не воображает, что я делаю ей одолжение, и наконец бросила «о’кей» с вальяжностью полиглота.