"Евангелия и второе поколение христианства" - читать интересную книгу автора (Ренан Эрнест)

Глава I. Евреи после разрушения храма

Никогда народ не испытывал подобного разочарования, какое выпало на долю еврейского народа на другой день после того, когда, вопреки самым положительным уверениям божественных оракулов, храм, предполагавшийся несокрушимым, обрушился среди костра, зажженного солдатами Тита.

Почти уже касаться осуществления величайшей из грез и быть вынужденным от нее отказаться; в момент, когда ангел-истребитель уже раскрывал облако, увидеть, что все исчезло в пустоте; объявлять вперед о божественном пришествии и получить жестокое опровержение от грубых фактов, - не следовало ли усомниться в храме, усомниться в Боге? И действительно, первые годы вслед за катастрофой 70-го года были годами сильного лихорадочного состояния, может быть наиболее сильного из когда-либо пережитых еврейской верой. Едом (этим именем евреи уже называли тогда римскую империю), Едом - вечный враг Бога - торжествовал; идеи, признавшиеся наиболее неоспоримыми, обвинялись в ложности; Иегова, казалось, нарушил свой договор с детьми Авраама. Приходилось ставить вопрос, сможет ли даже вера Израиля, несомненно, наиболее пламенная из всех когда-либо существовавших, противостоять очевидности и совершить небывалый подвиг: надеяться при полном отсутствии надежды.

Сикарии, экзальтированные, почти все были перебиты; те, которые пережили, провели остаток своей жизни в состоянии угрюмого оцепенения, в которое впадают сумасшедшие вслед за припадком бешенства. Саддукеи почти исчезли в 66 г. вместе со священнической аристократией, которая жила храмом и от него получала свой престиж. Предполагали, что некоторые из оставшихся в живых членов знатных семейств вместе с Иродианами укрылись на севере Сирии, в Армении и Пальмире, и долгое время были в связи с династиями этих стран, и в последний раз блеснули в лице Зиновии, которая появилась в III-м веке, как еврейка секты саддукеев, ненавидимая талмудистиам и опередившая своим простым монотеизмом арианизм и исламизм. Это весьма возможно; но во всяком случае, подобные осколки, более или менее подлинные, саддукейской партии стали почти совершенно чуждыми для остальной части еврейской нации; фарисеи считали их врагами.

Падение Иерусалима пережило и осталось почти без изменения только фарисейство, - умеренная партия еврейского общества, партия, менее других частей еврейского народа смешивавшая политику с религией, ограничивая цель своей жизни тщательным исполнением предписаний. Удивительная вещь: фарисеи пережили кризис почти целы и невредимы; революция прошла по ним, почти не задев их. Поглощенные своей единственной заботой, точным соблюдением Закона, они почти все бежали из Иерусалима раньше наступления последних судорог и нашли себе приют в нейтральных городах Явнее и Лидде. Зелотами были только отдельные экзальтированные личности, саддукеи были только классом; фарисеи были нацией. По существу мирные, преданные тихой жизни и трудолюбивые, фарисеи были довольны, если могли исполнять свой семейный культ, эти настоящие израильтяне противостояли всем испытаниям; они составили ядро иудейства, которое через средние века в целости достигло наших дней.

Закон, - вот все, что осталось у еврейского народа после разрушения его религиозных учреждений. Общественное богослужение, после разрушения храма, стало невозможно; пророчество после ужасного удара, которое оно только что получило, было вынуждено замолчать; святые гимны, музыка, церемонии, - все это стало безжизненно или бесцельно, с тех пор как храм, служивший центром еврейского мира, перестал существовать. Тора же в своей неритуальной части была по-прежнему возможна. Тора представляла собой не только религиозный закон, а полное законодательство, гражданский закон, личные правила, делающие из народа, ему подчиняющиеся, род отдельной республики. Вот предмет, к которому прикрепилась отныне с фанатизмом еврейская вера. Ритуал должен был глубоко измениться; но каноническое право сохранилось почти вполне. Объяснять и в точности исполнять Закон явилось единственной целью жизни. Единственная наука уважалась, это наука Закона. Предание стало идеальным отечеством еврея. Острые споры в течение стольких лет, охватывавшие все школы, были ничто в сравнении с тем, что последовало. Религиозная мелочность и точность святош заменили собой весь культ у евреев.

Не менее важным последствием нового порядка вещей, в котором отныне жил Израиль, была окончательная победа ученого над священником. Храм погиб, но школа была спасена. Священнику, после разрушения храма оставалось мало дела. Ученый, или вернее судья, толкователь Торы, наоборот, стал главным лицом. Трибуналом (beth-den) в эту эпоху была великая школа раввинов. Ab-beth-den, президент трибунала, был одновременно и религиозным и гражданским вождем. Всякий признанный раввин имел право входа в огороженное пространство; решения постановлялись большинством голосов. Ученики же, стоя за барьером, слушали и учились тому, что нужно для того, чтобы в свою очередь сделаться судьями и учеными.

"Непроницаемая цистерна, не пропускающая ни капли воды", вот отныне идеал Израиля. Еще не было писанного руководства для этого традиционного права, и должно было пройти более ста лет, прежде чем споры школ привели к созданию свода, называвшегося Мишна [Мишна означает "законы, передаваемые устно, а не писанные" в противоположность Mikza - "законам, читаемым, а следовательно писанным"]. Но основы этой книги в Галилее, в действительности же она зародилась в Явнее. Около конца 1-го столетия появились маленькие тетрадки с записями почти алгебраического стиля в сокращенной форме, дававшие разрешения знаменитыми раввинами затруднительных случаев.

Самая могучая память уже не могла выдержать всей тяжести преданий и предыдущих решений. Это вызвало необходимость записывания. И с этих пор мы начинаем слышать о Мишна, т. е. о маленьких сборниках или halakoth, называвшихся по имени рабби Елиазара-бен-Иакова, которого в конце 1-го века определяли так: краткий, но хороший. Мишнический трактат Eduioth, отличающийся от всех других тем, что не имеет в виду специального предмета, а представляет собой сокращенный Мишна и имеет ядром ediuoth'ы или свидетельства, относящиеся до предыдущих решений, которые были собраны в Явнее и пересмотрены после отрешения рабби Гамалиила младшего. В то же время рабби Елиазар-бен-Иаков составил по воспоминаниям описание святая святых, представляющее основание для трактата Middoth. Simeon de Mispa был по-видимому, в еще более отдаленную эпоху автором трактата Joma, в первой его редакции, относящегося к празднику Судного Дня, а может быть и трактата Talmud.

Противоречие между этими тенденциями и зарождающимся христианством было такое же, как между водой и огнем.

Христиане все более и более отрывались от Закона; евреи все более и более неистово цепляясь за него. Сильная антипатия существовала, по-видимому, у христиан к духу мелочности без снисхождения, который все более и более стремился одержать верх в синагогах. Пятьдесят лет перед тем Иисус выбрал именно этот дух мишенью своих наиболее горячих речей. С тех пор казуисты все более и более углублялись в свое тщетное остроумие. Несчастья, постигшие нацию, ничем не изменили их характера. Спорщики, тщеславные, завистливые, подозрительные, взаимно нападая друг на друга по чисто личным мотивам, проводили свое время в путешествиях между Явнеей и Лиддой, исключая друг друга по пустякам.

Название "фарисей" до этого времени принималось христианами в хорошем смысле. Иаков и вообще все родные Иисуса были верными фарисеями. Сам Павел хвалился тем, что он фарисей и сын фарисея. Но после осады началась война. При собирании по преданиям слов Иисуса, это новое настроение оказало свое влияние. И слово "фарисей" в обыкновенных Евангелиях, как впоследствии слово "еврей" в Евангелии, приписываемом Иоанну, приобрело смысл врага Иисуса. Осмеяние казуистики было одним из существенных элементов евангельской литературы и одной из причин ее успеха. Для человека, действительно добродетельного, ничто так не противно, как нравственный педантизм. Чтобы очиститься в своих собственных глазах от подозрений в обмане, ему приходится по временам сомневаться в своих собственных поступках, в своих собственных достоинствах. Ему представляется врагом Бога тот, кто претендует получить спасение по безошибочным рецептам. Фарисей стал чем-то худшим порока, так как он представляет добродетель в смешном виде, и ничто не доставляет нам большей радости, как видеть Христа, наиболее добродетельного человека, высказывающим презрение в лицо лицемерной буржуазии, давая ей понять, что сами правила, которыми она гордится, может быть, как и все остальное, не более как суета.

Последствием нового положения, в которое был поставлен еврейский народ, было усиление его обособленности и развитие духа исключительности. Ненавидимый, презираемый миром Израиль все более и более замыкался сам в себе. Необщительность "Terioschouth" сделалась законом общественного спасения. Жить только между собой в чисто еврейском мире, все менее и менее приходить в сношение с язычниками, прибавить к Закону новые требования, сделать его трудновыполнимым, - вот цель, которую преследовали ученые, и умело достигли ее. Отлучение умножилось. Для соблюдения Закона требовалось такое сложное искусство, что еврею не оставалось времени думать о чем-нибудь другом. Таково происхождение "восемнадцати мер", полного свода секвестрации, установление которых относят к временам, предшествующим разрушению храма, но которые получили применение только после 7-го года. Эти все "восемнадцать мер" были предназначены для преувеличенного обособления Израиля, как например: запрещение покупать самые необходимые вещи у язычников, запрещение говорить на их языке, принимать их свидетельства, их приношения, запрещение приносить жертвы императору. Впоследствии сожалели о введении многих из этих предписаний; стали даже утверждать, что день, в который они были приняты, настолько же гибелен для Израиля, как и день, в который они воздвигли золотого тельца; но они не уничтожили их. Вот легендарный разговор, выражающий чувства двух партий, на которые был разделен еврейский народ по этому поводу. "Сегодня наполнили меру", - сказал рабби Елиазар. "Сегодня ее переполнили", - сказал рабби Иониза. "Бочка, полная орехов", - сказал рабби Елиазар, - может вместить желательное количество кунжутного масла". "Когда в вазу, наполненную маслом, наливают воды, то проливают масло", сказал рабби Иониза. Несмотря на все протесты, восемнадцать мер получили такой авторитет, что стали утверждать, что никакая власть не могла их уничтожить. Возможно, что некоторые из этих мер были внушены глухой оппозицией христианству и в особенности либеральным проповедям св. Павла. Очевидно, чем более христиане стремились сделать их непреодолимыми.

Этот контраст сказывался особенно чувствительно в том, что касалось новообразуемых прозелитов. Евреи не только не стремились приобрести их, но чувствовали плохо скрытое недоверие к этим новым братьям. Хотя еще не говорили, что "новообращенные - это проказа Израиля"; но не только не поощряли, а, наоборот, отговаривали их, указывая на опасности и трудности, которым подвергаются присоединяющиеся к презираемому народу. В то же время сильно возрастает ненависть к Риму. Замыслы, питаемые по отношению к нему, замыслы крови и убийства.

Но, как всегда в течение своей длинной истории, Израиль заключал в себе прекрасное меньшинство, протестовавшее против ошибок большинства. Великая двойственность, всегда лежавшая в основах жизни этого странного народа, продолжалась. Обаятельность и мягкость хорошего еврея были вне всякого упрека.

Шаммая и Гиллель, хотя и давно умершие [Нужно отдать себе в этом отчет для того, чтобы оценить выражение "последователи Гиллеля", "последователи Шаммая", так как, если принять эти выражения в буквальном смысле, значило бы предположить несоразмерное долголетие обоих учителей], как бы стояли во главе двух противоположных семей, - одной, представлявшей недоброжелательную мелкую сторону, и другой - представлявшей широкую, добродетельную, идеалистическую сторону религиозного гения Израиля. Контраст был поразителен. Смиренные, вежливые, ласковые, всегда ставившие чувства других выше своих, гиллелиты руководствовались, подобно христианам, принципом: что Бог возвышает того, кто смиряется, и унижает того, кто возвеличивается; что величие бежит от того, кто его ищет, и ищет того, кто от него бежит; тот кто хочет ускорить время, ничего от него не получает, тому же, кто умеет выжидать, время служит помощником.

У имеющих действительно верующую душу по временам появляются особо смелые чувства. С одной стороны, либеральная семья Гамалиилов в своих сношениях с язычниками по принципу ухаживала за их больными, вежливо им кланялась, даже в то время, когда те поклонялись своим идолам, отдавали последний долг их мертвым, стремились смягчить положение дел. Стремясь к мирному исходу, эта семья вступила в сношения с римлянами. Она не постеснялась просить у победителей некоторого рода инвеституры предательство синедриона - с их согласия вновь принять титул "наси". С другой стороны, чрезвычайно либеральный человек, Иоханан-бен-Заккай, был душой происходившей перемены. Еще задолго до разрушения Иерусалима он пользовался преобладающим авторитетом в синедрионе. Во время революции он был одним из вождей умеренной парии, державшейся вне политики, и делал все возможное, чтобы не затягивать сопротивления, которое должно было привести к разрушению храма. Спасшись из Иерусалима, он предсказал, как рассказывают, императорский титул Веспасиану; одной из милостей, им испрашиваемых, была просьба послать доктора к больному Садоку, который в годы, предшествовавшие осаде, разрушил постом свое здоровье. По-видимому, достоверно то, что он попал в милость к римлянам и добился у них восстановления синедриона в Явнее. Сомнительно, чтобы он был учеником Гиллеля, но он, действительно, был продолжателем его идей. Устанавливать царство мира было его любимым правилом. Известно, что никто не успевал поклониться ему первым, даже язычники на рынке. Не будучи христианином, он был истинным последователем Иисуса. Говорят, что по примеру древних пророков, он по временам упразднял культ, признавая, что для язычников справедливость имеет то же значение, как жертва для евреев.

Таким образом, некоторое облегчение проникло в страшно потрясенную душу Израиля. Фанатики решались проникать, с опасностью жизни, в молчаливый город и тайком приносили жертвы на развалинах святая святых. Некоторые из этих сумасшедших, возвращаясь обратно, рассказывали, что слышали таинственный голос, исходящий из развалин и сообщавший им, что их жертвы приняты. Но вообще подобные излишества порицались. Некоторые воспрещали всякие развлечения и проводили время в слезах и посте, пили только воду. Иоханан-бен-Заккай их утешал. "Не горюй, сын мой", - говорил он одному из отчаявшихся. "За невозможностью приносить жертвы, у нас осталось еще средство искупить наши грехи, которое стоит первого - это добрые дела". И он напоминал, слова Исайи: "Я более люблю благотворительность, чем жертву". Рабби Иошоа имел такие же взгляды. "Друзья мои", говорил он тем, которые вменяли себе в обязанность преувеличенные лишения, "зачем вам воздерживаться от мяса и вина?" - "Как?" - отвечали ему, - "мы будем есть мясо, которое приносилось в жертву на разрушенном теперь алтаре? Мы будем вино, которым делались возлияния на тот же алтарь?" - "Хорошо", - отвечал рабби Иошоа, - " не будем есть хлеба, так как нельзя приносить в жертву муки!" "Действительно, можно питаться фруктами". - "Что вы говорите? Фрукты также не дозволены, ведь теперь более нельзя приносить в жертву храму первых плодов". Сила обстоятельств брала верх. Прочность Закона теоретически признавалась, причем утверждалось, что и сам Илья не мог бы уничтожить ни одного параграфа; но фактически разрушение храма уничтожало значительную часть древних предписаний, не осталось места ни для чего иного, как только для казуистической морали в деталях или для мистицизма. Развитие кабалистики принадлежит позднейшему времени. С тех пор многие предавались так называемым "видениям колесницы", т. е. размышлениям о таинствах, которые связывали с символами Езекиила. Еврейский ум усыплял себя грезами, создавал себе убежище вне ненавистного ему мира. Изучение становилось освобождением. Рабби Nehounia пустил в ход идею: тот, кто подчиняет себя игу Закона, освобождается от ига политики и мира. Кто дошел до этого, тот уже не опасный революционер. Рабби Nanina имел привычку говорить: "Молитесь за существующее правительство, без него люди съели бы друг друга".

Нищета была ужасная, подушная подать лежала бременем на всех, а источники доходов были истощены. Гора Иудеи оставалась необработанной и покрытой развалинами. Сама собственность была ненадежна. Обрабатывая ее, рисковали видеть ее отобранной римлянами. Иерусалим представлял из себя кучу сваленного камня. Несомненно, в то время изгоняли евреев, пытавшихся селиться значительными группами на этих развалинах [Нет подлинного описания этой эпохи. Но несомненно, если бы у евреев была возможность поселиться в разрушенном городе, они бы это сделали. Но они селятся в Явнее, Бетаре и др., где и скопляются. Предположение Евсевия, по которому Иерусалим был запрещен евреям, только начиная с Адриана (Demonstr. evang., VI, 18), не имеет никаких оснований. См. "L'Antechrist", стр. 523, прим. 2]. Между прочим, историки, наиболее других настаивающие на том, что город был вполне разрушен, признают, что там осталось некоторое число стариков и женщин. Иосиф сидящих и плачущих на пепелище святилища, вторых - взятыми победителями себе для крайнего поругания. 10-й легион продолжал стоять в одной из частей покинутого города [Предполагали, что имеют доказательство насмешки победоносного легиона над побежденными в вещах, помеченных этим легионом клеймом со свиньей. Но свинья - римская эмблема легионов и не заключает в себе никакой насмешки]. Найденные кирпичи покинутого города с маркой этого легиона [Действительно, этот легион оставался долгое время в Иерусалиме. Находят признаки их пребывания в Aelia Capitolina после Адриана] указывают на то, что он занимался постройкой. Вероятно, солдаты за плату допускали тайные посещения еще видимых остатков храма. В особенности христиане сохраняли память и культ некоторых мест, преимущественно трапезной на Синайской горе, где, как верили, собрались последователи Иисуса после его вознесения, и могилу Иакова, брата Господня, возле храма. По всей вероятности, не забывали Голгофу. Так как ни в городе, ни в окрестностях не строили, то огромные каменные части больших сооружений оставались на своих местах, так что легко было узнать все памятники.

Изгнанные из святого города и дорогой для них земли, евреи разбрелись по городам и деревням долины, простирающейся у подножья горы Иудеи до моря. еврейское население умножилось. В особенности одно место стало театром возрождения и было столицей еврейской теологии до войны Бар-Кохбу. Это был прежний филистимский город Явнея или Ямния [Теперь деревня. Это Ибелин крестоносцев.], расположенный в четырех с половиной милях от Яффы [Как и другие города филистимлян, он имел свой порт или maiouma на расстоянии полутора мили]. Это был значительный город, населенный язычниками и евреями, но последние преобладали, несмотря на то, что со времени похода Помпея, этот город уже не входил в состав Иудеи. Там происходила живая борьба между обеими частями населения. Пищевые продукты там находились в изобилии, и в начале блокады многие из мирных ученых, как например, Иоханан-бен-Заккай, не находившиеся под влиянием национальной химеры, укрылись в Явнее. Там они и узнали о пожаре храма; они рыдали, рвали на себе одежды, погрузились в траур, но находили еще возможность жить для того, чтобы видеть, уготовил ли Бог какое-нибудь будущее Израилю. Говорят, что благодаря просьбам Иоханана, Веспасиан пощадил Явнею и ее ученых [Есть некоторое несогласие в летоисчислении. Обстоятельства побега Иоханана, предполагают, что город был уже блокирован. Между тем, в то время Веспасиан не был уже в Иудее, а в 67-68 г., наоборот, он проходил через Явнею]. В действительности же еще до войны с Явнеей процветала раввинская школа, и, по каким-то неизвестным причинам, в политику римлян входило не препятствовать ее существованию. С прибытием Иоханана-бен-Заккая эта школа приобрела наиболее важное значение.

Рабби Гамалиил младший довел до высшего предела известность Явнеи, когда после того, как рабби Иоханан [причины соперничества этих двух ученых неясны. См. Derenbourg, op. cit., стр. 306 и след.] удалился в Berour-Hail [деревня, расположенная недалеко от Явнеи, по-видимому, по направлению к Kulonie], принял управление его школой. С этого времени Явнея становится первой еврейской академией в Палестине [В списке переселений синедриона, составленном еврейским преданием, первое место занимает переселение из Иерусалима в Явнею]. Туда из разных местностей евреи шли на праздники, как раньше ходили в Иерусалим, и как в былые времена пользовались путешествием в святой город, чтобы узнать мнение синедриона и школ в сомнительных вопросах, так и в Явнее трудные вопросы предлагали на разрешение beth-din. Этот трибунал называли редко называли старинным именем синедриона, что было бы неправильно, но он имел неоспоримый авторитет; ученые всей Иудеи по временам собирались там и придавали тогда beth-din характер верховного суда. Впоследствии еще долго сохранялось воспоминание о фруктовом саде, где происходили заседания этого трибунала, и о голубятне, в тени которой сидел председатель.

Таким образом, Явнея представлялась как бы маленьким возрождением Иерусалима. По привилегиям и религиозным обязанностям ее вполне уподобляли Иерусалиму; на ее синагогу смотрели как на законную наследницу Иерусалимской синагоги и как на центр нового религиозного авторитета. Сами римляне применились к этому взгляду и даровали "наси" или "ab-beth-din" Явнеи официальный авторитет. Это было началом еврейского патриархата [Сомнительно, чтобы официальный титул существовал в эпоху, о которой мы говорим. Тем не менее, обратите внимание на письмо Адриана в Vopiscus, Saturn., 8 (ipse illi patriarcha)], который впоследствии развился в учреждение, подобно христианскому патриархату нашего времени в оттоманской империи. Подобные должности, одновременно религиозные и гражданские, даруемые политической властью, были у великих империй Востока постоянным средством избавиться от забот о своей райе. Существование подобного единоличного учреждения не представляло никакой опасности для римлян, особенно в городе частью языческом и римском, где евреи сдерживались военной силой и антипатией основного нас6ления. Религиозные беседы между евреями и не-евреями по-видимому часто происходили в Явнее. Предание изображает нам Иоханана-бен-Заккая ведущего частые споры с неверными, объясняющим им Библию и еврейские праздники. Его ответы нередко уклончивые, и среди своих последователей он посмеивается над малоудовлетворительными ответами, которые он давал язычникам.

Школы Лидды соперничали со школами Явнеи, или в некотором роде были их отделениями. Явнея и Лидда отстояли друг от друга на четыре мили, и когда кого-нибудь отлучали в Явнее, отправлялся в Лидду. Все деревни данитские и филистимские, морской долины: Berour-Hail, Bakiin, Gibton, Gismo, Bene-Berak, расположенные на юге от Антипатрии и которые прежде еле считались принадлежащими к Святой Земле, в равной мере теперь послужили убежищем для знаменитых ученых. Также и в Даром и в южную часть Иудеи, расположенную между Eleutheropolis и Мертвым морем, прибыло много еврейских беглецов. Эта богатая страна лежала вдали от дорог, посещаемых римлянами, и почти на границе их господства.

Очевидно, что течение, повлекшее в последствии раввинизм в Галилею, еще не сказалось. Были исключения: рабби Елиазар-бен-Иаков, редактор первых Мишна, по-видимому был галилеянином [Derenbourg, op. cit. стр. 375]. Около 100-го года уже можно было встретить мишнических ученых в Галилеи и Цезарии. Но только после похода Адриана, Тивериада и верхняя Галилея сделались по преимуществу странами Талмуда.