"Убить Юлю II" - читать интересную книгу автора (Рогоза Юрий)
 |
Убить Юлю II
В мире вокруг нас полно красивых и загадочных вещей.
В старой стене завода «Арсенал» (шестнадцатый ряд кирпичей снизу, двенадцатый кирпич направо от мемориальной доски) спрятан древний ключ. Нам уже не узнать, что он открывал или открывает, но если постоянно хранить его при себе, он приносит своему хозяину богатство и удачу во всех деловых начинаниях. В марте 1918 года служащему казначейства по фамилии Сердюк этот ключ принес неизвестный старик в пенсне и черной шляпе. Приблизительно через год, под пыткой, в подвалах Октябрьского дворца (сейчас там находится модный кинотеатр) превращенный в воющий кусок мяса Сердюк отдал ключ сотруднице ЧК Розе Циммерман. Самого его вместе с другими несчастными закололи штыками прямо в каземате три красноглазых от «балтийского чая» матроса - большевика, Роза, спешно покидая город перед приходом Петлюры, спрятала ключ в стене, за тем самым кирпичом, а сама вскоре погибла – в Питере ее застрелил из ревности любовник Уткин, тоже чекист.
Ключ и сейчас лежит там – потемневший от времени, подернутый зеленоватым налетом, но не утративший своих магических свойств…
Что еще?
Каждое полнолуние по Андреевскому спуску медленно и с достоинством пробегает тайный хранитель Киева – черный волк Лупус, чтобы напиться воды из вечной, не высыхающей ни зимой, ни летом лужи, в которой отражается лунный диск. Если в эту минуту оказаться рядом и напоить его из ладоней, станешь сильным и властным человеком, никогда не ошибающимся при принятии решений и не знающим неудач…
В 1881 году химик – любитель Лукьяновъ, одинокий служащий телеграфа, создал «каштановое вино», напиток, который склонные к штампам писатели – фантасты назвали бы «элексиром молодости». Действительно, клетки и органы пьющего эту настойку «стареют» раз в десять медленнее, чем клетки и органы обычного человека. Но секрет «вина» никому не передан, все записи Лукьянова и его допотопной конструкции агрегат, покрытые толстым слоем пыли, до сих пор находятся в том самом старом доме на Подоле, где жил и умер этот тихий странный человек. Сегодня дом выкуплен одним богатым «нашеукраинцем», который отреставрировал его, сделал евроремонт и даже не догадывается, что за глухой стеной, выходящей в сторону улицы Сагайдачного, на самом деле находится небольшая комнатка – лаборатория, колыбель красивой и бесценной тайны…
Зачем я вам все это рассказал?
Да просто затем, что я уверен – арсенальская стена останется нетронутой (лишь пара – тройка парламентских коммунистов в добротных английских плащах под слезящимися взглядами древних стариков раз в год засунет за медь доски три чахлых алых гвоздики), Лупуса редкие ночные прохожие и дальше будут принимать за безобидную крупную дворнягу, угрюмо бредущую по булыжникам Андреевского, а новому владельцу дома на Подоле и в голову не придет рушить стену, которую он уже украсил гэговой картиной Пояркова или привезенной из Хургады сувенирной тарелкой…
А значит, мне не нужно традиционно предупреждать, что все, изложенное в этой книге – художественный вымысел, люди и ситуации придуманы, имена произвольны, совпадения случайны… Зачем, Господи!?
В ней все – чистая правда, от первого до последнего слова.
И в вы в это никогда не поверите.
В полнолуние я вообще не сплю. Диагноз, ясное дело, кто бы спорил?!.. Психиатр-психоаналитик Володя Голик (Т.М. Голик Владимир Николаевич) - добрый, умный и, как водится, сам немного шиз - слушая мои рассказы о ночных ощущениях и делая короткие пометки в полной чужих секретов амбарной книге дурдома, смотрел на меня с печальной мудрой жалостью. После этого мне делали уколы, щедро выдавали совершенно отпадные «колеса» (вне больницы такие за штуку баксов не купишь!), погружали в приятно пахнущие детством и морем ванны, да что толку – волшебные ночи от этого никуда не делись, я только научился еще глубже чувствовать их живой многоцветный наркотик. И до сих пор, когда луна замирает над Киевом огромным наколотым апельсином, я каждый раз, восторженно постояв около кондиционера в своем небоскребе (тем, кто живет в небоскребах, человеческих балконов иметь не полагается, только технические, тесные, отвратительно пахнущие разогретым металлом и бетонной пылью), выхожу из дому – небритый, свободный и сумасшедший. Вернее, не выхожу, а выезжаю из пасти спящего подземного паркинга на огромном, сияющем черным лаком "Сузуки". Он не удивляется, он сам – цвета ночи, он, как и я – лунатик…
Но в ту ночь, о которой пойдет рассказ, я уснул. Даже не уснул – так, забылся на несколько минут, убаюканный воплями сирен и лязгом железа за распахнутым окном, музыкой мегаполиса, в который за какие-то 20 лет превратили нежный каштановый Киев моей юности. А вот когда я открыл глаза…
Если вы открываете глаза в своей собственной квартире на одиннадцатом этаже охраняемого «Спрутом» небоскреба и понимаете, что у вас в ногах, на краю дивана, сидит совершенно незнакомый вам мужчина, а при этом у вас не возникает ни малейшего ощущения тревоги или простого, такого по-человечески понятного желания изловчиться и развалить ему череп тяжелым предметом, то ясно, что он – не маньяк и не грабитель. А если вдобавок вас захлестывает теплая волна беспомощной благодарности, когда не понимаешь, ребенок ты или старик (а еще точнее – понимаешь, что это неважно, никакой разницы нет), то не сомневайтесь, что вы в полушаге от того единственного чуда, которое суждено пережить всем, даже самым неверящим в чудеса циникам и прагматикам – ЧУДА БОЛЬШОГО УХОДА.
Я не испугался и не удивился. И уж конечно, у меня не возникло идиотских вопросов типа:
- Почему я? Совсем не старый, абсолютно здоровый и даже накачанный?
- От чего, собственно говоря? Что, позевывая, напишут в своем будничном заключении патологоанатомы?
- Встречусь ли я с покойным папой?
- Меня ждет реинкарнация? Или там, куда я ухожу, нам уготованы совсем иные пути?
- В рай меня собираются отправить или в ад? (Пожалуй, самый актуальный вопрос с учетом обстоятельств.)
Поэтому я позволил себе несколько минут полежать, глядя в потолок и с удовольствием покопаться в себе, пытаясь полностью, до последней капли, осознать, о чем я думаю в свой последний земной миг. Это было красиво и неожиданно – вот оно как, оказывается!!.. Все, чем мы дорожим (или думаем, что дорожим), к чему стремимся и бежим наперегонки, толкаясь локтями и пердя от усилий, на самом деле не стоит ничего! Вообще ничего, представляете?!!.. Даже не так, еще круче – в этот миг его просто нет, а значит, и раньше не было, просто нам казалось, что оно есть и имеет смысл, а сейчас вдруг – упс! - исчезло! И душа ничего не потеряла, как ничего не потеряет хороший фильм, если из него выбросить рекламные блоки о пиве с прокладками. Осталось только одно, только… не скажу что, это – мое и ничье больше, это, оказывается, и есть теплые живые бусинки моей души.
А вообще, передумал, скажу – остались две женщины, большая и маленькая, жена и дочь, половинка и частичка, чуть грустно глядящие с крыльца дачного сруба. И – очень много… нет, не боли, а светлой-светлой, хоть и безумно щемящей, тоски от предстоящего расставания с ними. И больше – ничего! А сколько же хлама я натащил в свою жизнь, свято веря, что это – важно, нужно, необходимо, круто… Фиг там! Социальное общество, этот наперсточник с двумя высшими образованиями, всю жизнь ловко разводит нас на идиотские достижения, и мы лоховато ведемся и радуемся при этом, как дебилы! Услышьте это и усвойте, пока я не забыл! Вернее – пока не ушел! Так вот, оказывается, почему пережившие клиническую смерть чистят свою судьбу, как забитую барахлом кладовку! Вон оно что!.. А мы-то их считаем чудаками…
Лежать, чувствовать и осознавать было невыразимо приятно (что-то похожее я чувствовал лишь однажды, первый и последний раз в жизни сжевав марку из социалистической Голландии, но это совсем другая история…). В свои последние минуты мир был красив до боли и пронзительно понятен. И спешить я не собирался, откуда-то зная, что никому ничего не должен в этот миг, и моя последняя минута будет тянуться столько, сколько я сам пожелаю.
Но вдруг случилось неожиданное. Мой ночной гость (ТОТ САМЫЙ САМЫЙ ВАЖНЫЙ ГОСТЬ!) поднялся с дивана (я ясно услышал, как заскрипели пружины) очень не по-архангельски, с хрустом, повел крепкими плечами, как водила-дальнобойщик, соскочивший с подножки после долгого перегона, и наши взгляды встретились. То, что начало происходить потом…
Это можно было сравнить только с одним – обратной отмоткой пленки. Причем неестественно ускоренной. Только экраном в этом немом кино был я сам, вернее, моя душа (сознание?.. психика?..). Как ни назови, это было отвратительно. Сжатая в алмазный сироп вечность стремительно и неумолимо исчезала, вытекала, как вода из ванной, если вынуть пробку. А вместе с ней вытекало и то ВЕЛИКОЕ ПОНИМАНИЕ, в котором я восторженно купался все эти волшебные минуты. Сначала что-то произошло с пространством – комната снова стала комнатой, а не каплей мира и самим миром в одном лице, затем в невидимый сток унеслось осознание того самого важного, что я успел каждой клеточкой почувствовать, понять и даже сформулировать. Какая-то внутренняя часть меня пыталась лихорадочно сопротивляться, но эти попытки были немощными и детскими – через несколько стремительных минут я уже просто лежал на диване в своем кабинете, в распахнутое окно вползала удушливая бензиново-асфальтовая вонь, и мир стал совершенно прежним, то есть до рвоты реальным и узнаваемым. Украшенная дипломами и лауреатскими статуэтками стенка снова говорила о социальном признании, полка с оружием – о моей неумной игре в самодельного мачо, а компьютер, телевизор и сейф с бабками и договорами (то есть бабками обещанными), те и вовсе вернули себе статус базовых ценностей.
При этом я ничего не забыл, нет, я прекрасно помнил то гипнотически восторженное состояние, в котором находился совсем недавно, миг назад, но это уже не грело – я был неумолимо прежним Рогозой, тщеславным и быкующим, для которого весь общепринятый набор наносных завоеваний был не просто реальным, но привычным и любимым, имеющим железный смысл и долларовый эквивалент.
Свою ценность вернули себе даже пачка сигарет и зажигалка, лежащие на столике рядом. С короткой судорогой отвращения к самому себе я почувствовал, что имело какое-то дешевое внутригламурное значение даже то, что сигареты были из free-shop’а – настоящие американские «Мальборо», а Zippo была цельносеребрянной, с надписью Sterling на донышке. Прикоснулись к вечности, твою мать…
- Одним словом, welcome back, Юрочка, – угрюмо подумал я, закуривая, - ВЕЛИКАЯ ПЕРЕОЦЕНКА если не отменяется, то переносится на неопределенный срок. Будем и дальше геройствовать в прежней системе координат…
И все же чувство, что меня нагло и умело обокрали, забрав самое ценное, не уходило.
В эту секунду мой незнакомец (как ни странно, после произошедшего я на какое-то время почти забыл о нем) вдруг заговорил. И голос его – развязно-приблатненный и неуместно бодрый – стер остатки чуда. Крапка. The end!
- Ну чего, малость очухался? Ты того, не парься, слышь, как там говорят… Типа твой час еще не пришел…
То, что мой ангел говорил, как какой-нибудь бульдозерист из Луганска, отсидевший в молодости по… или наоборот – как лютый опер, привыкший не церемониться с задержанными, уже не могло испортить мне настроения – оно и так было на нуле.
Но он вдобавок и выглядел диковато – в каком-то нелепом и чуть помятом сером костюме поверх пролетарской тенниски, коричневые туфли в дырочку, плохо постриженный. Уцененный какой-то Посланник для бедных…
- Знаешь, не очень-то ты похож на ангела – я приподнялся на подушке, чтобы лучше его видеть и заодно стряхнуть пепел. Прозвучало это чуть хрипло и пришлось прокашляться.
- Ты базар-то фильтруй, слышь? – агрессивно и чуть гнусаво отозвался он, - а то я тебе в момент сознание расширю!..
- А что это у тебя с лексиконом, ангел мой? – я все еще старался казаться бесстрашно-ироничным, но происходящее нравилось мне все меньше. – Ты что, из Горловки приехал?
- Ну, лексикон? Я, что ли, виноват, что вы сейчас так общаетесь! – он без приглашения сел в мое рабочее кресло, закинув ногу за ногу. – И Горловку того, не доставай, там, между прочим, тоже люди, понял?..
Я почувствовал усталость. Да и обида из-за украденного чуда не проходила.
- Я одно понял – мой час не пришел, так? И выходит, сюда ты залетел по ошибке…
- По ошибке девки залетают, – спокойно отрезал он, – а я послан. Так что давай быстро апштейн, душ там, туалет, вся байда и – на выход.
Мне и самому давно уже хотелось и в туалет, и в душ, но, честно говоря, я думал отправиться туда, когда он уберется. А теперь по всему выходило, что это существо, похожее на умеренно пьющего токаря, никуда, мягко говоря, не торопится.
- Кто ты? – спросил я, в упор глядя на него.
- Я - Ангел Ю, – коротко ответил посланник и почему-то нахмурился.
Зато я оживился.
- Слушай, так это же почти как в фильме Бессонна!.. Правда, там ангел был двухметровой молодой девушкой с потрясающей грудью и ногами…
- Не с твоим счастьем… – злорадно осклабился Ю.
- А Ю – это, конечно, значит…
- Это значит, что наглый ты все-таки парниша… - покачал головой посланник. – Верно люди говорят…
- Какие еще люди? – обиделся я. – Может, ты не у тех спрашивал?..
Ю никак не прореагировал, продолжая:
- Тебя послушать, так все мироздание вокруг твоей жопы крутится!.. И если Ю, то обязательно Юра, так, что ли?.. Даешь, писака!
На этот раз я растерялся всерьез.
- Да нет, просто я подумал… Одним словом… Если это не Юра…Тогда что, значит…
- И не Юля твоя любимая, успокойся… Хотя о ней сегодня базар как раз намечается… И не Ющенко... И вообще, ты долго валяться будешь? Время теряем!.. – и он постучал крепким пальцем по циферблату часов. Это, как ни дико, оказался настоящий «Ролекс», что вмиг превращало Ю из луганского бульдозериста в урку, совсем недавно ограбившего богатого прохожего.
Но пора было проявить хоть какую-то твердость, ангел – не ангел, а давать так наезжать на себя я не собирался.
- Так почему все-таки Ю, а? Ты не ответил.
Ангел выпрямился в кресле, чуть помолчал, а когда заговорил, голос его звучал как-то мягче и без прежней гнусавой приблатненности.
- Ю – это Юкрейн… Просто Юкрейн, писака…
У меня на миг перехватило дыхание.
- Погоди, ты что… Ты – ангел-хранитель Украины?!!
Ю задумчиво и серьезно покивал, не то вспоминая, не то раздумывая.
- Правда, не единственный… Над одним Майданом знаешь сколько нас летало! Причем и днем, и ночью… Несколько человек нас даже сумели увидеть. А чувствовали так почти все…
Я вспомнил морозные ночи в тревожном оранжевом зареве и в который раз пожалел, что я не художник – так захотелось изобразить сонмы ангелов над тем, самым первым, живым и единственно настоящим Майданом.
- А почему Юкрейн? В смысле – почему по-английски?
- По качану! – в прежней манере рявкнул ангел. – Реестр стран общий, в алфавитном порядке, вот почему!.. И что ты разлегся, е-мое? Сколько тебе раз повторять? Апштейн!..
Стоя под приятно обжигающими струями (холодный душ – одна из моих очень немногих полезных привычек), я понемногу приходил в себя. Вернее, только-только начал приходить, потому что буквально через минуту я услышал, как открылась дверь и зазвучал знакомый ангельский голос с Луганским акцентом.
- Слушай, ну имей ты совесть! – не выдержал я. – Выйди!.. Я скоро…
- Да ладно, девочку мне тут не изображай… - нараспев ответил из-за шторы Ю. – Ты же бесстыжий скот, каких мало, что я, не знаю, что ли…
Я не стал спорить – бытовой стыдливостью я, мягко говоря, не отличаюсь.
- Я же тебе говорю – времени реально мало! Поэтому я буду говорить, а ты мойся и слушай, понял? Заодно поспокойней все воспринимать будешь…
Это дополнение звучало неприятно, но я уже устал дергаться и покорно стал намыливать лысую голову и волосатое тело.
- Короче, так, – продолжал Ю, – этой ночью не просто так бензин жечь будешь, понял?..
Я промолчал.
- Вопросы есть? Вопросов нет! Это хорошо… - невозмутимо подытожил мой небесный гость и громко мерзко сплюнул (надеюсь, что в умывальник, а не на кафельный пол). – Кататься вместе будем. Маршрут я того, откорректирую… Так что случайного ничего не будет, не надейся! Времени нет, сечешь?
- Вообще-то, не очень, – стоя под ледяной струей, я немного пришел в себя и понял, что лучше как-то реагировать, чем демонстрировать испуганную покорность.
- Неважно, по ходу разберешься… Сегодня у тебя, писака, будет этот… как его? Все время забываю, блин… А, квест! Точно!
Я не играю в квесты. Зачем? Жизнь и так – сплошной квест, мне бы хоть в ней разобраться…
Это я подумал, не говоря вслух, но ангел Ю живо отреагировал.
- Квесты, они тоже разные бывают, писака. А без этого тебе точно никак не обойтись. Заодно и поумнеешь малость…
- Не хами! – огрызнулся я. – А то вообще никуда не поеду. Спать лягу…
- Сам не хами, – прогнусавил за шторой ангел. – И вообще, базар фильтруй, я тебя уже предупреждал! – он выдержал эффектную паузу. – А хочешь спать – да двигай, кто против?! Только когда утром будешь «Новости» смотреть, не удивляйся…
Под сердцем противно защемило.
- Ты это о чем?
- Не о чем, а скорей уж – о ком… - несмотря на обещание, он снова мерзко сплюнул сквозь зубы. – О Юлечке твоей любимой, естественно! Ты же у нас неутомимый пропагандист и агитатор ее идей! – Ю отвратительно хохотнул. - Что, скажешь, нет? А значит, пора кой-чего новое узнать о ней! И людям рассказать…
Честно говоря, я вконец запутался. Только поэтому и промолчал.
- Да не переживай ты! – развязно протянул ангел Ю. – Что особенного-то? Ты же секреты любишь? Любишь… Ну вот! Если повезет, заодно пару-тройку интересных людей повидаешь. А повезет – сто пудов! Потому как я рядом буду…
- Слушай, я не очень понимаю, что ты за ангел такой, но говорю сразу – в Юлиных секретах копаться я не собираюсь! Ясно?! И в постель к ней не полезу…
- Ясен бубен! – хрипло и жутковато рассмеялся Ю, так в сериалах смеются тюремные паханы. – Тебя туда никто и не зазывал!
- Такое даже предлагать – мерзко, понял?
- Интересное кино, – отозвался Ю. – К Юле в постель тебе – мерзко, а к Дорошенко в сортир – в самый раз было? Эстет, бля…
Лучше бы он этого не говорил – я давно уже жалел, что написал ту нашумевшую брошюру, в которой обидел кучу людей, причем подонков и нормальных вперемешку. И обещал себе, что подобное не повторится, а значит – не поеду я с плохо одетым блондинистым ангелом в марево лунной ночи, да и вообще…
- Как говорят у нас на Украине, «обещать – не значит обицять», - снова бесстыдно прочел мои мысли Ю. – А насчет поеду – не поеду тебя никто не спрашивает, понял? Потому как у этого… ну, у квеста, приз… как бы получше сказать… особенный, что ли…
- А именно? – насторожился я. Господь всегда милостиво показывает мне путь и дает шанс, а вот призами я не избалован, на бесплатный сыр не бросаюсь.
- А именно – Юлечку свою любимую спасешь, – совершенно невозмутимо выдал ангел. - Если сделаешь все правильно, само собой… И если успеешь. А то ведь мы с тобой здесь трем, а на нее прямо сейчас сквозь прицел смотрят…
Я резко отдернул занавеску. Кровь прилила к голове и тяжело пульсировала в висках.
Ю не отшатнулся, а лишь чуть сгруппировался и нахмурился.
- Только вот бросаться на меня не моги – покалечу, понял? И вообще, теряем время. Поехали, что ли?..
Вынырнув из паркинга во двор на глуховато урчащем «Сузуки», я вдруг с удивлением понял, что не стану убегать от ангела Ю, хотя еще минуту назад эта мысль казалась единственно разумной и очень своевременной. И дело было не в железобетонной логике стиля 90-х (- Хули бежать, если он знает, где я живу!..). И даже не в том, что среди ночи я мог просто-напросто не вызвонить Юлю, чтобы выдать ей бредовое предостережение. Нет, просто в декорациях полнолунной ночи происходящее мгновенно перестало казаться бредом, оно было логичным и полным особого красивого смысла, и я опять верил каждому слову ангела в «Ролексе» и дешевом сером костюме, силуэт которого маячил в дальнем конце двора. Я газонул и через секунду с показной лихостью замер совсем рядом с ним. Ю на мою лихость никак не отреагировал, он оглядывал двор небоскреба – бетонные грибы вытяжек, глухо закрытые двери из бронестекла, крохотные пятачки газонов, нагромождение джипов, Мерседесов, «Бентли»…
- Жуть…- хмуро подытожил он. – И ты так жопу рвал, чтобы жить в этом говне?..
- Что ты спрашиваешь, если сам знаешь? А вообще, подари мне особняк в Конче, я не против! Нет, серьезно, что тебе стоит, ты же ангел…
- Отказать… - цыкнув зубом, среагировал Ю. – Каждый имеет, что ему полагается, понял, нет? А тебе вообще грех жаловаться!
- Я не жалуюсь. Просто подумал – почему бы не попробовать…
- Попробовать!.. – он чуть брезгливо сплюнул на газон. – Взрослый мужик, а все, как пацан, подачки выпрашиваешь! Хочешь дом – заработай и купи!.. Что лыбишься? Я серьезно, между прочим! Да хоть книгу вот эту напишешь, тиражом в миллион издашь – под выборы…
Тут я даже развеселился.
- Ага!.. И пол-Козина куплю…
- Пол, не пол, а на нормальную халабуду хватит… Если, конечно, не выпендриваться, как ты тогда с этой своей пахабной брошюркой, мол, гонорара мне не нужно, лишь бы тираж в полтора миллиона и все купили!.. У тебя что, лишних бабок много, в натуре?!..
Он говорил так громко, что я невольно огляделся. Но двор был пуст, только какой-то неприметный мужчина в тенниске и спортивных штанах выгуливал шустрого рыжего кокера. Тот радовался ночной собачьей свободе, за неимением деревьев восторженно метя бордюры и лакированные депутатские лимузины.
- Заодно и тачку себе приличную купишь… - продолжал поучительно нудить Ю.
- Эй, ты чего это! – не выдержал я. – У меня шикарная машина!
- Да ладно, шикарная… Просто огромная, как БТР, вот и весь шик… Нет, я серьезно, очень некрасиво получается – Господь тебе столько дал, а ты на Ниссане…
Прогуливающий кокера мужчина оказался рядом и негромко поздоровался, тут же устремившись за ускакавшим в другой угол любимцем. Это длилось секунды, но мы окаменели (причем и я, и ангел Ю). В бетонной бочке ночного двора, простреливаемого при желании с двадцати точек, один и без всякой охраны выгуливал спаниеля чуть ли не главный политик текущего момента, приговоренный Интернетом и обожаемый улицей, порывистый бунтарь Майдана и совсем еще недавно – первый мент страны… Юрий Яценко… Неприметный вежливый человек в спортивных штанах…
Существует смешная и красивая киевская легенда из новейшей истории – год назад ее повторяли и пересказывали все подряд.
Во время обеденного перерыва в Главном Ментовском Ведомстве министр Яценко, как и положено нормальному человеку, спустился в столовую, стал в очередь, взял шницель с гарниром, компот, хлеб, подсохшее пирожное, расплатился у кассы (получилось недорого), сел за покрытый пластиком стол и спокойно сжевал все это, не глядя по сторонам и думая о своих министерских делах. Казалось бы, что тут такого особенного? Ну, проголодался человек, дома, может, и на традиционную яичницу времени не хватило!..
Но почему же тогда все эти несчастные десять минут в столовке здания на Богомольца висела режущая уши тишина? Почему застыли мундирные дядьки в такой пронзительной немой сцене, которой позавидовал бы БДТ?!
А вот почему – МИНИСТР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ УКРАИНЫ НЕ МОЖЕТ ПИТАТЬСЯ В СТОЛОВКЕ!!!!!! Это - истина, нерушимая, как Уголовный Кодекс (вернее, в гораздо большей степени, УК как раз не догма, а повод для проявления творческой инициативы!). А догма о том, как питается министр, долгие годы подтверждалась делом – разгоняя пробки лютой сиреной, летела по улицам столицы иномарка в сверкающем боевом раскрасе. Водители прижимались к обочинам, прохожие с восторженным любопытством глядели ей вслед – за этим стремительным полетом виднелись мускулистые автоматчики в красивом черном камуфляже, короткая, но яростная перестрелка с опасными бандитами, клацанье наручников на их татуированных запястьях и скорбно склонившиеся над раненым товарищем бойцы… Одним словом, «Наша служба и опасна, и трудна…».
Как бы не так, родные мои, как бы не так… Тормозил этот оперативный лимузин то около «Сантори», то около «Марше» или какого-нибудь там «Эгоиста». И чуть взмокший от волнения шеф-повар вручал посыльному с чеканным профилем оперативника любовно укутанное (не дай Бог, остынет…) элитное блюдо – то скияки из привезенного ночью мраморного мяса, то патэ де фуа-гра, то омара под икорным соусом… Одним словом, что-нибудь спартански-неприхотливое для простого и сильного парня – Министра Внутренних Дел Украины…
Теперь понимаете, почему в столовке повисла пугающая тишина, а майоры, подполковники, полковники застыли, держа ложки у бороды, как Лев Толстой в литературном анекдоте? А вот и не понимаете! Не потому, что Юрий Яценко любит шницели, это полбеды, даже прикольно, а потому, что ЕСЛИ В ЭТОМ ЗДАНИИ ВОЗМОЖНО ТАКОЕ, ТО В НЕМ ВОЗМОЖНО ВСЕ – и абсолютно честное ведение следствия, и бессилие телефонных заступников, и проверка доходов (а без дачек-то и «Мерседесов» как жить, нет, ну реально - как?!!), и даже – сказать страшно! – уголовное наказание за взятки и «крышевание»!.. А это уже приговор: в лучшем случае – adjeu aus armes, ну а в худшем… В худшем – солоноватый ствол этого самого armes во рту и прощальная путаница пропитанных ужасом мыслей…
Такая вот история.
Я лично в нее верю. Верю полностью – от первого до последнего слова. И не просто потому, что рассказывали мне ее вполне серьезные мужчины (сами в красивых «пиночетовских» погонах, введенных покойным Кравченко), нет.
Я верю в нее потому, что живу в одном доме с Яценко, и мне, ночному бродяге, не раз доводилось видеть его - и покупающим в поздний час аспирин в аптеке около моего подъезда, и задумчиво бредущим через двор с пакетом из ближайшего ночного маркета, и прогуливающим добродушную собаку в душной и плотно забитой дорогущими иномарками низине нашего «элитного» двора.
Не знаю, как вы, господа, а я ведь знаком с некоторыми «керивныками» страны, и если вы думаете, что они живут хоть приблизительно так же, поспорьте со мной на штуку долларов. Нет, лучше на 10! Нет, на 100 тысяч! Я ничем не рискую, а деньги нужны…
А был еще один случай. И это уже совсем круто!.. Выезд из нашего двора - извилистый и тесный, не выезд, а издевательство (извините, что так много об этом самом дворе говорю, просто достал он меня своим «мхитаряновским барокко» по самые nuts!). Так вот, встречные машины то и дело вжимаются в бетонные стены, заезжают на бордюры, сдают по 20 метров назад, лишь бы разминуться. И как-то я, спеша куда-то, чуть не бампером уперся в машину с грозным синим номером 0001, позади которой танком возвышался Мерседес – «кубик» сопровождения. Угадайте, что было дальше! Думаете, взревели иерихонские трубы сирен?.. Или из «Геландевагена» заученно выскочили атлеты в дорогих костюмах и, делая характерные жесты, двинулись в мою сторону? Я лично чего-нибудь такого и ожидал, врать не буду...
А случилось совсем другое. Сидите хорошо, не упадете? Машина МИНИСТРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ УКРАИНЫ и сопровождавший ее джип чуть сдали, умело вильнули и прижались к самому краю дороги, давая мне проехать. Это вам не миф из новейшей украинской истории! И не анекдот, и не сплетня, рассказанная теткой в маршрутке. Это было со мной, ребята. И не во мне тут дело - Яценко не видел, кто там, во встречной машине. А если бы и видел, кто я такой, Президент, что ли?!
Я проехал, благодарно мигнув фарами, а затем, выехав на асфальтовый пятачок, остановился и закурил. И какая-то детская светлая радость пульсировала во мне, потому что я вдруг на миг ясно-ясно почувствовал, что живу в свободной европейской стране. И совсем рядом со мной живет Юрий Яценко, бывший бунтарь и баррикадник, а сейчас – самый что ни на есть обычный НАРОДНЫЙ МИНИСТР…
- Ну ты, бля, теленок… - Ю, криво усмехнувшись, опять сплюнул сквозь зубы на крохотный пятак газона. – Ведешься на дешевку, как пацан…
- Я тебе не пацан! – разозлился я, – и знаю, что говорю! Это не показуха была, я, между прочим, писатель, что-что, а фальшь я чувствую, как другие холод или ветер, понятно! Это ты не можешь, чтобы все вокруг не обгадить!... Да еще и плюешься все время, как зэк-малолетка… - зачем-то добавил я…
- Плеваться больше не буду, согласен - перебор… - с неожиданной покладистостью отозвался ангел. – А вот насчет остального… Это ж тебе не киносказочки, писака, это – жизнь… Как в рекламе говорится – Feel the difference, сечешь?
- Да ты-то что об этом знаешь?!
- Я? – он посмотрел на меня серьезно и странно. – Что я знаю, неважно. Важно, что я сейчас тебе покажу…
И он, неожиданно оказавшись совсем рядом, очень сильно обхватил ладонями мое лицо. Я парнишка физически довольно развитый, да и в зале меня кое-чему научили, но в эту секунду меня словно парализовала какая-то прежде неведомая мне сила (скорее всего, так оно и было!), и я мог лишь чувствовать его крепкие, как у гробокопателя, пальцы и смотреть в бездонные архангельские глаза, которые вдруг оказались совсем рядом. Я успел вспомнить, что нечто похожее было в недавнем фильме-фэнтэзи, но земные аналогии уже утратили значение и силу, и через секунду, растворившись в потемневших глазах ангела Ю, я летел через гипнотический сумрак навстречу правде – неожиданной, ясной и окончательной, как приговор…
……………………………………………………………………………………………
- Ты чего? - спросил, нарушая затянувшуюся тишину, ангел.
- Ничего. Тошно с тобой…
- Тошно ему… – пробормотал Ю иронично, но глаза его, вновь посветлевшие, смотрели внимательно и по-доброму. – А что делать-то? Ты сам, когда дочке лекарство даешь, что говоришь, а? Типа, выпей, доця, ничего, что противное, потом водичкой запьешь…
Я думал, «запьешь водичкой» - это так, метафора. Но пить хотелось отчаянно, словно мерзостная и тревожная правда, вдутая в меня этим светлоглазым колдуном, протащила меня по пустыне, опасно обезводив организм. Поэтому остановился я у первого же киоска, стреножив «Сузу» напротив ЦВК, как раз там, где несколько месяцев назад дневал и ночевал режимный «донецкий» майданчик, а сейчас снова, как прежде, делили между собой лавочки в сумраке извивающиеся в предварительных ласках молодые пары, тихие алкаши и просто поздние компании. Разрывали ночь огни рекламы, из метро вырывались горячие волны технического ветра. Жизнь продолжалась…
Я был уверен, что одной бутылочки «Бонаквы» будет достаточно, но, осушив ее, тут же попросил вторую. Ю стоял рядом, с интересом оглядывая застывшую в уютном полумраке площадь.
- Приветствую, мужчины! – раздался рядом бодрый голос. – Не угостите слабоалкогольным напитком?
Киевские бомжи бывают нескольких типов. Попадаются полукриминальные, для этих нищенство - всего лишь заполненный липким пьянством и мусорной эротикой пикник между ходками. Есть (их большинство) бомжы тихие, деликатные и такие чистоплотные, что их полные достоинства усилия по выживанию рифмуются скорее с честной бедностью, чем с нищетой.
Довольно часто встречаются стремительные бомжи со злыми и полными решительности лицами (каждый раз, видя такого, я не могу отделаться от дурацкой мысли, что на самом деле это – менеджеры крупных компаний, которым какой-нибудь новомодный теоретик-идиот прописал раз в три месяца устраивать себе черный маскарад, как средство закалить волю).
Но не таким был персонаж, вынырнувший из темноты под неоновую лампочку киоска. Он был трезв и подтянут, ясные глаза смотрели молодо и с живым интересом, белоснежные зубы просвечивали сквозь густую щетину. Позвякивающий стеклотарой рюкзак висел на плече, как влитой. Это был бомж-хиппи, жизнелюб, философ и странник, воспринимающий свою страшную в общем-то жизнь, как непрерывное увлекательное путешествие по джунглям молодого капитализма. Несколько раз я беседовал с такими, и каждый раз убеждался, что все мы, бегуны за удачей – ограниченные тупицы, а настоящий интеллект, перетекающий в мудрость и осознанную духовность бытия, ходит в нашем мире по помойкам, не теряя бодрого мужества.
- Только не сочтите за хамство, просто мне показалось, вы можете себе позволить…
Ни разу в жизни (даже в пугливом возрасте) я не давал денег хулиганам и окологастрономным алкашам. Но всегда покупал нищим то, о чем они просили. И каждый раз при этом мне почему-то становилось чуть легче, что бы там ни говорили телевизионные расследования канала «Интер».
- Можем… - ответил я и вынул бумажник.
Ю смотрел на происходящее с одобрением. А может, мне это только показалось, но так или иначе, когда через минуту мы присели на ближайшую свободную скамейку, наш ночной знакомец был богаче на три бутылки «Ром-колы» и две пачки «Примы».
- Ну что, будем знакомиться? Дубинцев Иннокентий Сергеевич, физик-ядерщик, занимался проблемами ……………
Я назвал свое имя, Ю вполне дружелюбно пробормотал что-то неразборчивое.
- Очень приятно, – физик-ядерщик коротким точным движением сорвал пробку с первой бутылочки и протянул ее мне – оказывается, планировалось застолье.
- Спасибо, я за рулем, – ответил я, вдруг вспомнив о своей ночной миссии и остро чувствуя, как уходит время. Ангел Ю, к моему удивлению, благодарно кивнув, взял бутылочку и вполне реально приложился к ней. Иннокентий Сергеевич сделал то же самое – причем аккуратно и с достоинством, без особой радостной суетливости, которая всегда выдает алкоголиков – и элегантно откинулся на скамейке, запрокинув лицо к небу, где задыхалась от бензинового чада полная луна.
- Волшебная ночь, не правда ли?
Наверное, я бы ответил такой же банально-вежливой фразой, завязался бы разговор, и я опять, в который раз, узнал бы от бездомного бродяги что-нибудь умное и новое для себя. Но Ю все испортил. И это уже становилось какой-то нездоровой традицией.
- А что, Иннокентий Сергеевич, когда донецкие здесь стояли, полегче вам было в материальном плане? – спросил ангел.
Бомж-физик сел ровно и поднял на Ю удивленные глаза.
- Простите, не понял вас? – как-то особенно четко проговорил он. И жестом оскорбленного человека поставил почти полную бутылочку на землю – я четко услышал, как донышко цокнуло о плитку.
Было совершенно неясно, что показалось оскорбительным бездомному физику в невинном вопросе Ю, но звонкое напряжение висело в воздухе, как бывает перед ………… или неизбежной дракой.
- А что тут понимать-то? – ангел беззаботно отхлебнул из бутылочки. – Ведь все говорят, прилично подработать можно было. Да и в смысле бутылок, тары то есть…
Иннокентий Сергеевич заговорил, и голос его зазвучал так жестко и четко, что даже у ангела Ю вытянулось лицо.
- Я понимаю, что в моем нынешнем положении обо мне что угодно можно подумать… - Ю попытался что-то вставить, но физик не дал ему и продолжил, – но на всякий случай сообщаю вам, что в 2004 году, зимой, я провел на Майдане – да-да, том самом, других я вообще не знаю! - три месяца. Колол дрова, разбирал привозные продукты и теплые вещи. Дежурил. И не потому, что мне, как вы выразились, было «легче в материальном плане»…
Я решил, что пора разрядить обстановку.
- Иннокентий Сергеевич, я не пойму, с чего вы взяли, что вас кто-то хотел обидеть?
- Ясен-красен, не хотели… – прогудел Ю.
Я уже понял, что его блатные прибаутки не случайны, они – часть какого-то хитрого замысла, но раздражали они от этого не меньше.
- Да и вообще, – повел крепкими плечами ангел, – что-то у вас с политкорректностью не сложилось, Иннокентий Сергеевич. Если вы того… придерживаетесь других политических взглядов, так это ж не значит…
- Политических взглядов… - странным эхом отозвался бездомный физик, и мы с ангелом – причем оба одновременно, бывают такие моменты! – поняли, что сейчас лучше молчать, иначе собеседник закроется, как книга, которой суждено остаться непрочитанной. – Политических взглядов… - он достал откуда-то из одежды мятую сигарету без фильтра, расправил ее тонкими пальцами, закурил, глядя в пустоту. – Знаете, я вам расскажу одну историю. Не то, чтобы совсем давнюю, так… - он помолчал, мы с Ю успели обменяться заговорщицким взглядом. – В Донецке есть театр, русский драматический. Имени Тараса Шевченко. Был, кстати, неплохим, как сейчас – не знаю, врать не буду… Так вот, как-то в театр приехали на очень дорогих автомобилях очень крупного сложения молодые люди. Представились коротко – от Рахметова! Круче пароля в Донецке нет, как вы понимаете... Подошли к главному режиссеру и, знаете, привычно так – явно не в первый раз дело было – потребовали трех девочек. Заметьте, не шлюх вокзальных им захотелось (или их боссу, уж не знаю, да и какая разница!), а актрис драматического театра, чистых наивных выпускниц, мечтающих о премьерах и аплодисментах, о «Чайке» и шотландской пьесе… Нет, явного насилия не было! В тот раз, во всяком случае… А было просто три молодых девушки – у одной пепельная челка падала на большие серо-зеленые глаза, которые всегда словно ждали радостного чуда - к которым подошел трясущийся потный главреж и забормотал:
- Девоньки, родные, выручайте… Я умоляю… Я – на коленях… Вы себе не представляете, что будет, если…
Иннокентий Сергеевич замолчал, выстрелил огоньком окурка в темноту.
- Как вы понимаете, девушки поехали. Или от страха, или режиссера пожалели, а, скорее всего, и то, и другое свою роль сыграло… Политические взгляды, так вы, кажется, выразились? Так вот вам, господа, мои политические взгляды, – голос его зазвучал громче и чуть хрипло. – Этому криминальному стаду место – в карьере, за колючей проволокой, под автоматами! А поскольку его туда вовремя не поместили, оно поперло грабить всю страну, тряся воровским общаком и растопырив пальцы!.. Топтать цветы!.. Харкать на иконы!.. Насиловать ясноглазых девушек, рожденных для чуда и любви! Это вам ясно?!..
Было, конечно, ясно и тошно, но мы опять промолчали, ему же не ответ нужен был!
– И поэтому, когда быдло в «Карденах» и изумрудных запонках кричит мне, что «все будет Донбасс», я отвечаю – вот вам!!.. – он резко вскинул руки в неприличном жесте. – Через мой труп, скоты!.. Я может, живу на помойке, но себя не на помойке нашел!.. Меня родили украинский папа и украинская мама на украинской земле!.. Такой вот политический взгляд… - он замолчал, хмуро и так же неожиданно, как разошелся.
Я уже жалел, что оказался в эту минуту в этом месте. А с другой стороны, понимал – случайного ведь на свете нет, все имеет свою причину и свой смысл… Раз оказался, значит, так нужно.
Ю поставил около скамейки пустую бутылку. «Хоть бы опять чего-нибудь не ляпнул!..» - едва успел подумать я, как он заговорил.
- История, может, и некрасивая, но ничего в ней особенного трагичного нету, кстати говоря… Подумаешь! Я и не про такое знаю! Актрисок тоже, если честно, идеализировать того… не стоит… Тот еще контингент! И родился ты, насколько я понимаю, не на украинской, а на самой что ни на есть советской земле, Сергеевич… Что, не так? – физик молчал, а Ю сделал вид, что не замечает моих взглядов и жестов (ясное дело, специально!). – И еще хотел спросить, ты-то сам к этой истории каким, извиняюсь, боком?..
Я ожидал взрыва, но его не последовало. Бомж заговорил глухо и как-то обреченно. Вот только в интонациях его не осталось ничего радостно-интеллигентного, бродяга бродягой.
- А может, у девушки той жених был, бюджетник, правда, но зато ученый по самое не могу?.. А может, отец, которого тогда рядом не оказалось… А может, даже и муж молодой!.. Об этом не думал?.. А, да кому я все это говорю… Идите вы на хуй…
И Иннокентий Сергеевич резко поднялся, пнув стоящий у ног рюкзак (внутри жалобно треснули бутылки, твердая валюта живущих за чертой людей), и, расстегивая на ходу ширинку, пошел во мрак, к возвышающейся там каменной Лесе Украинке.
«Может, ему просто пить нельзя?» - промелькнуло в голове.
Но тут я увидел, что около скамейки так и стоит почти нетронутая бутылочка «Ром-колы»...
…………………………………………………………………………………………
Конечно, я был виноват сам. Я ехал слишком быстро. Даже не быстро, нет для «Сузуки» это не скорость, скорее – остро, специально чуть больше закладываясь на поворотах, чем обычно, чуть резче тормозя, чуть рискованнее перестраиваясь. Я делал это из злости Ю, что было особенно глупо, потому что он, кажется, наоборот, получал удовольствие от этих моих «слишком», меланхолически запрокинув лицо к небу, мелькающему сквозь переплетенную листву липских каштанов. День отступил, липкая вонь осела, и снова пахло листвой и летней ночью. Мне вдруг очень захотелось спросить у Ю, кем он был при жизни, каких героев и праведников берут в ангелы-хранители своей страны (подсознательно я, конечно, примерял эту светлую миссию на себя, хоть и понимал, что мне это загробное счастье не светит…).
Но поговорить на ходу было нереально, а останавливаться не хотелось – я «словил драйв», я «рулил»! Одним словом, заигрался…
И поэтому, когда навстречу с правительственной парковки около отеля «Киев» бесшумно и стремительно вылетел трехлучевой S 500, шансов не было никаких. Вернее были, но…
Я должен был «положить» мотоцикл. Есть такой прием – крайний, последний, как запасной парашют, но, в общем-то, спасительный. При этом можно, конечно, немного удариться, да и «Сузу» придется потом чинить серьезно и не один день, но зато твои дни закончатся не здесь и не сейчас, а о большем в такой ситуации и мечтать не приходится.
Так мы все устроены – в нас живет холодная животная пружина, властно велящая в те чуть растянутые доли секунды, когда уход и вечность из абстрактов становятся реальностью, быстро и не думая делать единственно верный путь к спасению.
Но в нас живет и другое, иная пружина, живая, теплая и лишенная животной силы самоспасения. Как минимум пять моих знакомых побили машины (а один и вовсе погиб, Царствие тебе Небесное, Андрюша Выговский, светлый ты человек), на полном ходу бросая их в сторону из-за выскочившего на дорогу ребенка, котенка, ежа или пьяного в зюзю сельского велосипедиста. Уровень уголовной ответственности или моральные принципы были ни при чем – такие механизмы попросту не успевают сработать за доли секунды. Успевает сработать другое - внутренняя, живущая в душе каждого, НЕГОТОВНОСТЬ ДАВИТЬ ЖИВОЕ, и в этом смысле ребенок и облезлый бродячий кот ничем не отличаются друг от друга.
Этот, второй рефлекс, в отличие от первого, не спасает, а наоборот. Но я обожаю его и в себе, и в других, потому что он – сплошная человечина, он в нас от Искры Божьей, от живой души и Добра, которым этот мир пропитан, как ромовая бабка чем-то вкусным, с запахом школьного детства. Какое счастье, что он, рефлекс этот, в нас еще не умер…
Одним словом, я не стал «укладывать» мотоцикл. Потому что сам я был в шлеме и дорогой итальянской кожаной куртке с защитой всего на свете, но за моей спиной летел сквозь ночь Ю в нелепом сером костюмчике, с развевающимися светлыми волосами на открытой голове. И то, что он – ангел и по идее бессмертен, да и вообще – может, скорее всего, воспарить при необходимости, имело бы смысл где-нибудь в другом месте и в другое время, а не в ту сотую долю секунды на углу Липской и Институтской, когда я понял, что я, не самый добрый и мужественный человек в мире, что ни за что не размажу по беспощадной терке прогретого асфальта того, чью судьбу сам разогнал до ста пятидесяти на коварной узкой улочке Печерска…
Одним словом, я сделал то, чему позавидовал бы любой каскадер, и что сам я в обычной ситуации не смог бы повторить даже под страхом мучительной смерти. Чуть отпустив вперед заднее колесо, я резко газонул, и байк, вместо того, чтобы «лечь», выровнялся, взвился на заднее колесо, влетел на бордюр, пролетел между стволами каштанов, снова, визжа шинами, изогнулся около памятника какому-то невнятному большевику (кажется, со сложной еврейской фамилией Иванов, но я не уверен), снова рванулся вперед по стремительной дуге и замер, лишь чуть ударив нас, своих всадников, о незакрепленную секцию низкого заградительного заборчика, которая, неестественно долго постояв наклоненной, с грохотом повалилась на бок.
Следующая минутная вечность была оглушительно тихой. Пахло вечностью и паленой резиной. Я почувствовал, что взмок так, словно на меня вылили ведро воды. Наконец, передняя дверца «Мерседеса» открылась, и к нам с озабоченным выражением лица направился какой-то крепкий мужчина в костюме. Честно говоря, я даже не успел его толком рассмотреть, потому что тут же распахнулась дверца задняя, и под листву каштанов выбрался другой человек – полный, но по-молодому стремительный. Изучать его нужды просто не было. Потому что это был никто иной, как известный политик, кум Президента и персонаж моей скандальной предыдущей книги Петр Алексеевич Дорошенко…
Честно говоря, проявлять трогательную заботу о нас никакой нужды не было – у меня лишь чуть ныло ушибленное бедро, а Ю, вульгарный ангел, кажется, не пострадал вообще (теперь это казалось само собой разумеющимся). Но то ли Дорошенко просто был отзывчивым человеком, то ли опасался скандала (могу себе представить заголовки наших милых газет!), но он настоял на том, чтобы мы поднялись в его кабинет (тот оказался помещением какого-то парламентского комитета с мудреным финансовым названием) и вызвали «Скорую» (последняя идея отпала сама собой, когда стало ясно, что с нами все окей).
Зато я с наслаждением умылся в туалете до пояса, стащив с себя надетую на голое тело мотоциклетную «кожу», а когда вошел в кабинет, куда охранник (секретарша уже ушла домой) принес крепкий чай с каким-то печеньем, почти не удивился, услышав, что Ю и Дорошенко оживленно беседуют. И, ясное дело, о политике! Вообще, будь я чуть злее, я бы решил, что он все это подстроил, ангелина!..
Дорошенко лишь чуть покосился на меня и вернулся к разговору. «А чего ты, собственно, ждал?! - невесело спросил я сам себя. – Облил человека говном с головы до ног и ждешь, что он сейчас велит подать шампанское?..»
Нет, я, конечно, уже давно извинился перед ним за «ту брошюру» (и не из страха, разумеется, тем более что период возможной мести к тому времени уже прошел, а просто потому, что жить с таким грузом идиотской вины было невыносимо). Он тогда, естественно, пожал мне руку, произнес какие-то нужные слова, но только я очень хорошо чувствовал, что созерцание моей бритой головы так непривычно близко до сих пор не доставляет ему радости. Лицо вошедшего охранника радовало еще меньше – он явно любил босса и явно читал «Убить Юлю». Взятые вместе, эти два факта не обещали мне ничего хорошего. Слава Богу, он взял забытую на столе трубку мобильного и тут же вышел…
Спасаясь от трепа Ю и невеселых мыслей, я начал осматривать кабинет. Он мне нравился, в нем было спокойно и уютно. Цветы в больших вазонах излучали нарядную свежесть, а добротная мебель светлого дерева была не новой, но и не «убитой», а лишь с легкой печатью пролетевших годов. «Кабинет доброго диктатора, - сформулировал я для себя. – Молодого Муссолини, в тот короткий период, когда он уже накормил голодных и запустил заводы, но еще не начал «мочить в сортире» врагов, друзей и просто неудачно подвернувшихся под руку».
- А вот что вы о Юлии Владимировне скажете? – чуть провокативно нагнувшись над столом, спросил Ю, выводя меня из состояния блаженного покоя.
Дорошенко чуть нахмурился.
- О Юлии Владимировне вы у Юрия спросите, – сдержанно ответил он и отхлебнул чаю. – Он у нас по ней главный специалист…
- Так я поэтому и спрашиваю! – широко улыбнулся ангел. – Он как раз пишет к выборам новую книгу…
- Правда? – Дорошенко поднял на меня тяжелый взгляд, и вся гамма внятных эмоций отразилась на его раскрученном телевизором лице. – Честно говоря, не понимаю, зачем вам это нужно. У вас такие замечательные киносценарии…
Пора было брать инициативу на себя.
- Петр Алексеевич, я еще не знаю, буду ли писать книгу к выборам. Но если буду, она будет совсем другой, честное слово... Вот, если хотите, скажите сейчас, что хотите, я ни одного слова не изменю!
Дорошенко бросил на меня полный недоверия взгляд. Я в ответ изо всех сил постарался сделать честное лицо, но это у меня получается не всегда и не очень.
После паузы он все-таки заговорил негромко и вдумчиво.
- Я уже не раз повторял в разных интервью – я успешный менеджер. В стране сотни кондитерских предприятий, но мои – самые успешные… Когда я начал производство автобусов «Богдан», все говорили, что я сумасшедший или идиот, а сейчас на них ездят во всех украинских городах! Да что украинских – они на экспорт не идут, а улетают!.. А корабли «Ленинской кузни»? А «5 канал»?!.. Между прочим, создавался он, как вы понимаете, не ради коммерции, а сейчас мне за него знаете, сколько предлагают?!
Я не хотел с ним спорить, но лучше было сделать это сейчас, чем потом, на страницах книги - задним числом и безответно.
- Знаете, менеджер, рентабельность, экспорт… Это же все купечество, а не социальная политика…
- Понимаю, о чем вы, – Дорошенко говорил все оживленнее, – с одной стороны, это, конечно, бизнес, да… Но смотрите - доярки на моих фермах получают по восемьсот гривен минимум! Рабочие на верфи – по 4-5 тысяч! И вот это уже – самая что ни на есть политика! Как и налоги, которые я плачу, кстати говоря… Причем, Юрий, поймите, это же не сырьевые отрасли, а самые что ни на есть производственные…
Он чуть поколебался и добавил:
– Я вам вообще прямо скажу (можете об этом не писать, можете писать) – пусть мне в управление отдадут все предприятия, и через три года Украина будет цветущей страной…
«Ага, щас!.. А не облезешь?!» - весело подумал я, но сказал, конечно, совсем другое:
- Как там у Маяковского?.. «Капитализм в молодые годы был ничего, деловой парнишка, первым работал…» Дальше не помню, но о чем речь, ясно, так ведь? Да вы сами не заметите, как в спрута превратитесь, Петр Алексеевич! При всех благих начинаниях…
- А пусть меня контролируют! – живо среагировал Дорошенко. – Государство, профсоюзы, комитеты… Кто угодно!.. – он снова глотнул из чашки, прогоняя волнение. – Я вам одно скажу – кухарка никогда не сможет управлять государством! Не сумеет, не справится… - он несколько секунд помолчал, явно колеблясь, но все равно с досадой добавил: - Президент сейчас делает ставку на Короленко, Ясенчука… Они, может, и неплохие ребята, но ничего в своей жизни не построили, так, мастера разговорного жанра…
- Юлия Владимировна!.. О Юлии Владимировне!.. – провинциальным суфлером простонал с другого конца стола ангел Ю.
- А что Юлия Владимировна… - видно было, что Дорошенко не хочется закрывать любимую тему ради Юли. – Я особенно никогда не скрывал, что считаю ее опасной…
- Для кого? – тут же выстрелил я.
- Для всех, – пожал плечами Дорошенко. – Для меня, для вас, для миллионов людей. Для страны, если коротко… Нет, правда, она же играет в борьбу за власть, причем играет с безоглядной детской жестокостью. Как ребенок, ломающий куклу, чтобы посмотреть, что у нее внутри… Жестокость сама по себе отвратительна, а в руках сильного политика, сами понимаете… Я лично даже маленькой дочке не разрешаю жуков мучить…
… Господи, как же мы все похожи в главном, капиталисты и писатели, дальнобойщики и актеры. Вот сказал этот полный человек в дорогом костюме о дочке, и мне сразу стало светлее жить, потому что я вспомнил о своей масе, о том, как она плакала, когда я не разрешал ей издеваться над жабкой, как, обнимая подрагивающее от обиды родное тельце, искал слова, чтобы объяснить, что не может эта самая жабка жить у нас, в трехлитровой банке, а как это можно объяснить, если та и вправду «все время живет в водичке, ей там хорошо, ей там нравится!». У детства своя правда, наивно-жестокая, но непобедимая. Непобедимая, потому что замешана она на той особой магии, которой когда-то владели и мы, но которую забыли множество лет и зим назад, еще в те дни, когда сами верили, что пойманной жабке будет хорошо в банке с водой у нас под кроватью…
… Выходя из здания, я кивнул стоящему рядом с «Мерседесом» охраннику, но он не ответил. Окей, не возражаю, преданность – не самая плохая черта…
Ю был уже около «Сузы».
- А толковый мужик этот Петр Алексеевич… - задумчиво протянул он.
- Угу, толковый… - без энтузиазма ответил я. – Вот только упырь редкий…
- Кто?..
- Вампир! – пояснил я. – В смысле – кровосос!.. В смысле – капиталист… А значит, из политики его надо гнать ломом!..
- Да ну? – оскалился ангел. – И кто же тогда будет державу обустраивать? Нет, ты ответь, ответь, Че Гевара долбаный!.. Кто, а?! Таксисты?.. Хирурги?.. Кухарки эти самые?.. Или, может, писаки вроде тебя?..
Я закурил, не собираясь спорить, а Ю назидательно продолжал:
– В современном мире, майне кляйне, правит тот, кто создает и владеет!..
- Я знаю. Только что в этом хорошего?
Тут уже Ю на минуту задумался.
- Ну… Ну, хотя бы ответственность. И стабильность… Даже не так – стабильная ответственность, вот! Тому, кто создает и приумножает, не нужны катаклизмы…
- Им не катаклизмы, им клизмы хорошо бы… - пробурчал я.
- Что-что? – не понял Ю.
- Ничего! Не верю я олигархам, Ю! В Украине должна прийти к власти принципиально новая сила… - я не особо напрягался в поисках политической истины, а этот бессмысленный штамп звучал в нескончаемых ток-шоу все чаще и чаще. Но Ю отреагировал довольно живо.
- Ясен-красен, кто бы спорил! Только в данный момент эта твоя «новая сила» учит ботанику и курит на балконах тайком от родителей!.. Так что долго ждать придется!
И он вдруг почти без паузы выдал:
– Слушай, а давай в Лавру заедем, а? Здесь же близко… – и торопливо добавил: – На деле это не отразится, клянусь! Наоборот, считай это… как сейчас говорят… бонусом!
- За нелюбовь к олигархам? – криво усмехнулся я, садясь в седло и сталкивая «Сузу» с подножки.
- Нет, за другое совсем… - ангел смотрел на меня серьезно и с непривычной теплотой – ты ведь по уму должен был «уложить» байк, думаешь, не понимаю? А ты не стал…
Не знаю, откуда Ю узнал, что Лавра – особенное для меня место. Хотя, скорее всего, такие вещи ангелам-хранителям полагается знать по определению…
Я часто гулял по этой земле, излучающей вековую святость, как поврежденный энергоблок – радиацию. Несколько раз – с женой, чаще – один, выпадая из времени и набираясь среди куполов, зелени и старых стен силы и спокойствия.
Приезжал я всегда ночью – толпы туристов и продавцов-матрешечников, если постараются, могут придушить любое чудо, даже такое великое. Охранявшие вход милиционеры, как правило, узнавали меня. А если не узнавали, я просто показывал им одну из околоправительственных бумажек (их у меня, слава Богу, полно!), и меня пропускали – не из трепета перед властью, а просто понимая, что я безобидный чудак-полуночник, который не собирается взламывать музей миниатюр или Успенский Собор…
На этот раз все оказалось еще проще – могучая литая дверь была открыта, милиции не наблюдалось вовсе – и я про себя уважительно отметил, что ангел свое дело знает.
И тут же забыл о нем, как всегда забывал в Лавре обо всем, кроме главного. А главным были Любовь, Терпимость, Добро и Вера, те самые вещи, которые легко превращают в скучные штампы телепередачи и неискренние попы, но которые за долю секунды обретают свой простой и великий смысл здесь, у подножия осеняющей Киев и весь православный мир колокольни… Как там говорится в рекламе Beeline? «Простые вещи снова в моде»? Здесь, на святой земле, они в моде всегда.
Было светло от огромной луны. Мы брели по трехсотлетним булыжникам между Успенским и Трапезной совершенно молча, думая каждый о своем. О чем думал Ю, не знаю, я же, заряжаясь светлой силой, одновременно испытал даже не приступ, а какой-то спазм радостной доброты. В эту минуту было совершенно ясно, что плохих людей на свете попросту нет, все мы иногда путаемся, бываем слабыми и хитрыми, мелочными и мстительными, несправедливыми и жадными, но это неважно, это все – мимолетное, наносное и недолгое, как капли кислотного киевского дождя на ветровом стекле - до первого взмаха щеток, а слеплены мы все из Господа, а значит – из добра и прощения, которое мощно проступает сквозь все наши мелкие подлянки…
Именно здесь, в Лавре, прикоснувшись ладонью к серой от времени стене колокольни, я однажды почувствовал нестерпимый, жгучий стыд перед всеми, над кем безнаказанно издевался в своей последней предвыборной брошюре. Может быть, в каком-то суетно-мелочном смысле я и был прав, но что такое этот «смысл» по сравнению с унижением и болью, причиненной людям?! Простите меня еще раз, живые мои персонажи! Капиталисты, политиканы и казнокрады, все равно все вы, как и я – лишь недолгие трогательные крупинки Божьего Замысла, благодарно бродящие в поисках счастья по этому миру под звездным небом! Простите и Вы, герои этой, еще не написанной даже, книги! Я не хочу сделать вам больно, но все мы – и вы, и я – живем не здесь, на пятачке святой земли, а в жестком стремительном мире, который сейчас притаился там, за черными железными воротами. Тот мир играет в совсем другой, зверский футбол, и правят в нем не законы Добра, а деньги и сила, бабло и западло, и каждая большая удача в нем пахнет бедой и кровью… Потому и шагаю я по нему не праведным человеком, а бритоголовым циничным полуромантиком, ловящим, как и остальные, свою призрачную удачу и находящим для этого тысячу оправданий. «Этот мир придуман не нами», верно, он придуман Богом, мы лишь превратили его из уютного бархатного чуда в развороченный полигон, по которому, давя слабых и медленных, мечутся танки наших жестоких фальшивых побед…
Я вдруг заметил, что Ю не думает о своем, а, стоя рядом, внимательно и чуть встревожено смотрит на меня. Читает мысли, что ли? Да на здоровье!.. Стать лучше, чем ты есть – подвиг в современном мире, а вот попытаться казаться лучше – дело пустое и неблагодарное, monkey business, никого не обманешь, может, на этом распаханном гусеницами футбольном поле и были когда-то наивные простачки, но я их уже не застал…
Мне показалось, что ангел хочет сказать мне что-то важное. Нет, не показалось, так оно и было, я уверен, но сделать этого он не успел – мы оба повернули головы, услышав во мраке, около стены монастырского сада, чьи-то шаги – тихие и словно крадущиеся…
Я уже говорил – дети мудрее нас. И то, что они боятся темноты – еще одно тому подтверждение. Дело, конечно, не в детских страхах перед Бабайкой и не во взрослых страхах перед преступниками. Просто темнота – родственница «русской рулетки», никогда не знаешь, что принесет раздавшийся в ее глубине щелчок…
Почему напрягся ангел, я не знаю, может, он и не напрягался вовсе, а просто отреагировал на звук за спиной. У меня же для опасений причины имелись. Поскольку было уже ясно – Ю, архангельская морда, играет со мной, как кошка с мышкой. А значит, ничего случайного в эту ночь произойти попросту не может, каждая мелочь - даже самая ничтожная – будет фрагментиком его хитрого puzzl’а. Так я думал и... ошибся.
Потому что из каштанового сумрака под свет фонаря вышла очень маленькая и очень аккуратная старушка. Аккуратно стянутые седые волосы, строгое темное платье, прямая спина… Очень логично было предположить, что она – сторожиха или ночная смотрительница одного из здешних музеев, встревоженная нашими ночными блужданиями. И в то же время откуда-то было совершенно ясно, что это не так.
- Извините меня, ради Бога, молодые люди, – произнесла она негромко, но очень четко. – Мой вопрос может показаться странным, но вы не могли бы мне подсказать, где именно я нахожусь?
В полвторого ночи у стены монастырского сада это звучало не просто странно, а дивно, и я, став прежним собой, чуть не ответил:
- В Баден-Бадене, мадам. Между зданием магистрата и Кирхен-штрассе…
Но что-то в последний миг удержало меня. И кажется, я даже знаю, что – в этой маленькой бабушке чувствовались стержень и стиль, и еще какая-то особая, знакомая нам благодаря историческим фильмам интеллигентная строгость, по объективным причинам не дожившая в наших широтах до Второй мировой.
- Вы в Киево-Печерской Лавре, уважаемая, – мягко проговорил Ю.
- Надо же… - чуть удивленно проговорила старушка, – как нелепо получилось! – (она явно чувствовала себя неловко, но – поразительно! - в этой неловкости не было ничего от старческой немощи). – Вы не поверите, господа, но я потерялась!
Произнося это, она хохотнула – молодо и чуть смущенно, и от этого, как ни странно, стала пронзительно похожа на гимназистку, немного возбужденную небольшим приключением.
- Впрочем, удивляться особо нечему, – с прежней строгостью добавила она, – в последнее время уличное освещение никуда не годится…
- Не беспокойтесь, мы вас проводим, – я даже сам удивился, услышав собственный голос.
- Р-р-разумеется! – раскатисто отозвался Ю и по-белогвардейски тряхнул челкой.
«Ты еще каблуками щелкни! – подумал я, – поручик Ржевский…»
Обычно яркий свет (а именно такой освещал улицу перед Троицкой церковью) беспощаден к пожилым людям, особенно женщинам. Но – странное дело! – наша бабушка от него только выиграла, став еще более собранной и изысканно строгой. Можно было бы даже сказать – чопорной, если бы каждое ее движение и слово не было таким пронзительно-естественным. Конечно, ей было, наверное, лет сто (а впрочем, не уверен, для меня все, что старше 75-ти, невесело ассоциируется с кислородной подушкой и автоназией), но время не покалечило ее тело рыхлой дряблостью, а наоборот, словно высушило его, превратив молодую стройность в чуть угловатую аристократическую худобу. Если сто лет назад таких, как она, было много, подумал я, то это было очень красивое время…
Вокруг было так пустынно и тихо, что застывший у тротуара «Суза» казался живым существом.
- Вы пока постойте тут, а я метнусь на площадь Славы, – сказал я, садясь в седло. – Там всегда полно такси.
- Помилуйте, это что же… ваш? – к моему удивлению, старушка восхищенно смотрела на байк, и светящиеся восторгом глаза снова делали ее похожей на киношную гимназистку. – Какое чудо…
- Да, наш!.. – нагло выдал стоящий у нее за спиной ангел.
- Восхитительная машина!.. Знаете, молодые люди, даже в самой щедрой человеческой судьбе есть вещи, которые проходят мимо. Я, например, всегда мечтала промчаться по улице на мотоциклете! Но – увы…
- Так в чем же дело? – бодро отозвался Ю. – Прошу! Как говорится, мечты сбываются!
Я посмотрел на него, как на идиота. Чего я еще не делал в этой жизни, так это не размазывал старушек по асфальту!
Но, к моему ужасу, он уже крепко держал нашу ночную знакомицу под локоть, помогая ей, полуживой от неожиданного счастья, взобраться на «Сузу»…
Я не стану подробно описывать нашу поездку втроем на мотоцикле (сама не своя от восторга старушка боком, как амазонка, сидела на бензобаке, вцепившись худыми пальцами в вилку руля, а Ю подпирал наши шальные жизни сзади, раскинув невидимые крылья).
Это – готовый сюжет для короткометражки в духе черного юмора.
Не стану я много рассказывать и о самой Ирине Дмитриевне (теперь-то я знаю, так ее зовут). Не потому, что не хочу, а потому, что она стоит не главы, а отдельной книги. Или фильма. Скорее всего, и того, и другого. С той ночи я уже несколько раз был в гостях у этой 96-летней женщины с глазами и душой восторженной гимназистки, и надеюсь приходить к ней еще и еще (дай ей Бог здоровья, немолодой и невечной!), чтобы, раскрыв рот, слушать, учиться мужеству и пониманию. Она – сокровище, умница и талант, человек иного времени и века, а еще – живая и чистая, лишенная ханжества и вранья память о прошлом.
Но в ту ночь (мы, естественно, проводили Ирину Дмитриевну до квартиры и, подчиняясь ее деликатно-властному приглашению, даже на несколько минут вошли внутрь) было не до долгих разговоров. Ю, к моему облегчению, перестал гусарить – выходило это у него как-то опереточно – и просто вежливо о чем-то разговаривал со старушкой.
А я, волчара, привыкший жадно впиваться во все новое, незнакомое и необычное, потрясенно рассматривал фотографии на стенах большой гостиной.
Ирина Дмитриевна – юная девушка - рядом с двумя юнкерами (впоследствии оказалось, что это форма обычного реального училища), Ирина Дмитриевна – стройная молодая женщина с грустными глазами - и Борис Пастернак с женой, Ирина Дмитриевна и… кто же это, Господи, какое лицо знакомое… конечно же, это Лесь Курбас!..
Наверное, выглядел я определенным образом, потому что хозяйка чуть грустно улыбнулась и произнесла:
- Да, да, да, Юрий… Вы, конечно же, и представить себе не могли, насколько я древняя… Иначе ни за что не провезли бы меня на своем замечательном мотоциклете, ведь правда?! Кто же станет катать старуху, которая помнит, как в Киев немцы входили! – и она молодо рассмеялась.
- Немцы? – отчего-то напрягся Ю.
- Не фашисты нет, от этого Бог избавил!.. Я имею в виду немецкие части. Это, знаете, было торжественно и совсем не страшно. 18-й год вообще был очень бурным…
- Восемнадцатый?! Ничего себе!.. – ляпнул я и прикусил язык.
Хам!.. Придурок!.. Чтобы как-то сгладить гадкую неловкость (или скорее всего, просто чтобы что-то сказать), я спросил:
- Тогда вы и Петлюру должны помнить?
- Ой, конечно! – оживилась Ирина Дмитриевна. – У них, у петлюровцев, была такая необычная форма! Новенькая и очень красивая, словно театральная… Прелесть! – (и вдруг по лицу ее пробежала тень, а голос сделался глуше). – А еще я помню, как в город входили большевики… Хотя, признаюсь, рада была бы забыть…
Тут что-то произошло с Ю. Он как-то сжался, побледнел и чуть выгнул шею, став неуловимо похожим на врубелевского демона - только в пиджаке и светловолосого.
- Заверяю вас, есть вещи и события, о которых не только можно, но и должно забывать, молодые люди, потому что они настолько мучительны, что убивают саму веру в бессмертие души человеческой… Я бы хотела это забыть… - (она смотрела уже не на меня, и не на Ю, и даже не в пустоту, а – я ощутил это почти физически – в прошлое, давнее для нас, и такое беспощадно-близкое для нее самой). – Очень хотела…
… Сначала был обстрел из-за Днепра. Ураганный, зверский… Отвечать было некому – Киев покинули и гарнизон гетмана, и Петлюра. Шрапнель рвалась над опустевшими улицами, царапая стены, выбивая витрины, окна и смешиваясь со снежинками – совсем еще недавно теплыми и уютными, дышащими Рождеством и доброй сказкой, а сейчас – колючими и мертвыми, тоже мечтающими стать смертоносной начинкой, похожей на дробленые бритвенные лезвия…
… А второго февраля они вступили в город… Стотысячная орда, ощетинившаяся штыками, немытая, восторженно матерящаяся, орущая блатные куплеты, пропитанная спиртом и кокаином, шальная от безнаказанной крови и легкой победы, и снег, превратившийся под их мародерскими башмаками в зловонное месиво, фонтанами разлетался по сторонам, окрашивая все вокруг в цвет блевоты.
Это лишь казалось страшным, страшное началось потом – перепоясанная патронными лентами пьяная матросня носилась по городу на бричках и грузовиках, грабя и избивая до смерти случайных прохожих, наугад, прямо на ходу, стреляя по окнам, за которыми еще угадывались робкие отблески человеческой жизни, с пахабными прибаутками ставила к стенке – прямо в городе, среди бела дня – тех, кто казался хоть отдаленно похожим на «контру», будь то телеграфист, детский врач или парикмахер. Иногда их расстреливали, чаще - забивали штыками. Почему-то особым шиком считалось рубить несчастных саблями. Матросы делали это задорно, в кокаиновом пылу, но неумело, и недобитые жертвы часами корчились в переулках на снегу Печерских переулков и дворов – кровавые лоскуты страдания…
Устав от зверств, они прибегали к иной забаве, отлавливая среди редких прохожих девушек и женщин. Насиловали гурьбой, без спешки, с перекурами и разговорами, то и дело заходясь в разбойничьем гоготе. Перед тем, как уйти, мочились на растерзанное тело, азартно, по-мальчишески состязаясь в меткости… На углу Шелковичной и Лютеранской поймали двух гимназисточек, подхватили, потащили в грузовик. Одна неистово кричала, другая лишь что-то беззвучно шептала (молитву, надо думать, что же еще…), подняв к небу огромные зеленые глаза… Первая вдруг попробовала вырваться, неловко ударилась о борт машины (слышно было, как хрустнула стройная шея), обмякла…
- Ну ты мудила!... – раздались хриплые голоса. – Да кто ж знал, что она такая шустрая, сука?!.. – Хер с ним, давай по-быстрому, пока теплая… И прямо на ходу из грузовика полетели на снег кружевные панталончики…
Появились в городе и другие «носители пролетарский идеи» - ухоженные худощавые типы с интеллигентными лицами маньяков. Они деловито перемещались по Киеву на «Паккардах» и «Роллс-Ройсах» (моды на «Ройсы», кстати говоря, не кто-нибудь, а сам В. Ульянов завел, тот, который «Ленин»), пугая кваканьем клаксонов облепившее старые липы воронье. И хотя они никого не били штыками на улице и не стреляли по окнам, именно от них веяло истинным ужасом – ледяным, потусторонним, вечным…
Этот ужас вместе с ними переместился в коридоры и подвалы Института благородных девиц (позднее – Октябрьского дворца, еще позднее – Палаца Культури та мистецтв и кинотеатра «Кинопалац»). Казематы киевского ЧК были забиты, истязали не просто страшно – упросили родной московский Совнарком выделить валюту на покупку пособий по китайским пыткам – самым невыносимым в истории человечества. Так смерть стала благом и избавлением…
А быдло со штыками вломилось в Лавру. Надписи «хуй» и «пизда» покрыли иконы и фрески, монахов забавы ради раздевали догола и бросали в сугробы, некоторым весело отрезали финками члены. «Он тебе, дядя, один черт без надобности, без дела болтается…» Митрополита Владимира расстреляли через неделю совсем рядом, около стены Аносовского сада (парк Вечной Славы). Твою мать, никакого тебе классового удовольствия не испытали, старик держался смело и спокойно, перекрестился только и попросил Господа простить палачей своих… Мракобес, что с него возьмешь…
… Все это я знал, конечно. Без вызывающих тошноту кровавых подробностей, но знал. И все равно такие вещи нужно иногда слушать. А рассказывать – еще нужнее, потому что время – оно стремительно по природе своей, оно не идет - летит, и не в том беда, что вчерашний день за миг становится историей, а в том, что память за ним не поспевает. Оттого и стоит в ЦЕНТРЕ МОЕГО ГОРОДА памятник низкорослому уроженцу Симбирска, маньяку и убийце детей. Но и это не беда, черт с ним (это не просто идиома, так и есть, они неразлучны), хуже другое – нет-нет, да и мелькнет в толпе на молодой груди надпись «СССР» или серп с молотом – не просто символ труда, а те самые… Нет, я понимаю, мода, свобода, все такое… Но, ребята, девушки, милые, надевая эти, изготовленные в какой-нибудь Болгарии в целях наживы, Т-shirts, знайте – это на них не краска, это заблеванный матрос с лицом зверя и красными от «балтийского чая» глазами ткнул узловатым пальцем в окровавленное, но еще шевелящееся тело умирающей ясноглазой гимназистки и намалевал. Точно вам говорю…
- Самое удивительное, друзья мои, – чуть помолчав и успокоившись, произнесла Ирина Дмитриевна, – что эти самые люди до сих пор не арестованы, они продолжают заседать в Законодательном собрании…
Наверное, физиономии у меня и хмурого ангела были соответствующие, потому что она тут же добавила:
- Да-да, и, пожалуйста, не смотрите на меня так, словно я безумна! Я тоже ума не приложу, каким образом это возможно, но это так! Их регулярно показывают по телевизору! Правда, у меня не хватает сердца смотреть, я переключаю, но… мне не дано забыть эти, с позволения сказать, лица. Такой, знаете, маленький и пучеглазый, с курчавыми волосами – его отчего-то показывают чаще остальных – он был матросом – растрепанным, суетливым, и каждый раз, когда он переставал омерзительно смеяться, лицо его сразу приобретало испуганное выражение.
Однажды он расстреливал в нашем дворе совсем молодого офицера. Прямо у нас под окнами… Офицер курил папиросу и презрительно улыбался, а у пучеглазенького в руке дрожал огромный черный маузер. У них это оружие почему-то считалось высшим шиком – почти как сабля… Он так, знаете ли, возбужденно дергался и все не стрелял и не стрелял, то ли ждал, что офицер, который был выше его на две головы, проявит слабость, то ли просто хотел продлить свою жестокую забаву. Затем он, конечно, все же выстрелил, офицер упал, а его палач испуганно отскочил, уронив на снег бескозырку, поднял ее со снега, криво нацепил на голову, попятился, тараща свои бегающие испуганно выпученные глазки, и вдруг, спотыкаясь, побежал по обледенелому двору прочь, смешно размахивая зажатым в кулачке оружием…
Или второй, вы его наверняка тоже знаете, с такими женственно-пухлыми губами и чуть одутловатым лицом. Этот был у них каким-то губернским начальством, он носил гражданскую одежду и хорошо поставленным баритоном зачитывал на площади указы о расстрелах заложников… - Ирина Дмитриевна замолчала и подняла на нас совершенно ясные, совсем не старческие глаза. – А ведь прошло так много лет… Я часто с ужасом думаю - неужели они… вечны?!..
В старом липском дворе пахло листвой.
Ю все еще был чернее ночи, и я, дурак, захотел сказать что-нибудь беззаботное, чтобы стало полегче после услышанных ужасов и мне, и ему.
- Милая женщина, правда? Но возраст есть возраст… Развела мистику с чертовщиной…
- С чертовщиной, говоришь?.. – глухо проговорил ангел и поднял на меня взгляд – неживой, пустой, нездешний. В эту секунду я очень его испугался, причем очень по-детски, беспомощно и искренне, так боятся не чего-то реального, а скользнувшего по мраку прозрачного силуэта на ночном кладбище, похожего на черное пророчество ночного кошмара или воплей приведенного в храм для вычитки «бесноватого».
- А ты вообще знаешь, что такое чертовщина?.. Знаешь?!.. – (мне нечего было ответить, да Ю и не ждал, кажется, никаких ответов). – Могу рассказать…
Я не уверен, что он именно говорил – может быть, просто снова включил один из своих небесных механизмов – но его болючая правда навалилась на меня стальной рельсой, перехватив дыхание и вызвав дрожь в теле…
Люди ели людей… В благодатный год (это когда закрома полны, телята уютно трутся о мамкино вымя, а яблони склонили ветви до земли под тяжестью золотого душистого груза) тетка Параска варила Горпинку, младшенькую, которую батько больше остальных любил… Варила по частям – только одну разделанную ножку, остальное надежно «приховала» в льохе, завернула аккуратно, ласково нашептывая, словно пеленала доню… А Миколе и Галинке велела во дворе гулять, пока не позовет… Они послушали мать – непривычно простоволосую, непривычно тихую… Они знали…
В лопухах вдоль дорог гнили трупы – неестественно худые, словно высушенные, и это было бы похоже на хронику освобожденных майданеков и освенцимов, вот только никто не стрекотал камерой над землей, лопающейся от щедрости, как переспелый кавун и ограбленной до стебля, да и концлагерей таких не построишь – от горизонта до горизонта, от края до края…
Василь зарубил топором кума. И понял, что разделать, как подсвинка, не сможет – все слышалось, как тот, бывало, пел за чаркой про «Галю молодую», весело подергивая густыми черными бровями… Не смог Василь. Но и в свою хату не пошел – что там делать, в хате, там из углов смотрят огромные от голода глаза детей – Толи, Гната, Натули, Ивася… Так и пошагал с топором в руках по обскубанному голому полю – в никуда, в пустоту, откуда не возвращаются…
Совсем недавно нездешние люди в картузах и пиджаках поверх застиранных косовороток, деловито слюнявя химические карандаши, ставили галочки на желтой бумаге и в радостной суете отправляли куда-то скрипящие перегруженные подводы со свисающими мешками с зерном, похожими на огромные подушки. Следом, мыча, тянулись караваны буренок и блеющих коз… Шустрых босым ребятишкам это казалось игрой – они бегали вокруг, поднимая фонтанчики пыли и не понимали, почему мама плачет, а батько стоит чернее тучи…
А теперь они не бегали. Теперь они могли только смотреть с лавок ничего не выражающими, словно нарисованными, глазами, и не понимать, почему так долго не приходит мама, которая, перед тем, как выйти, так нежно и горячо целовала их ввалившиеся щечки и костлявые виски. А мама уже час как висела на поперечине в овине, вот только душа ее не успокоилась, как она думала, она все равно знала, что диточки не годовани, оттого и носилась над сошедшей с ума от горя землей, словно невидимая тревожная птица …
… Ю не просто плакал. Он выл, закинув к светлому от огней киевскому небу оскаленное лицо. Я обхватил его руками, прижал к себе, я тоже плакал, наверное… И еще – я все понял!!
Ну конечно же, вот кто они, ангелы-хранители моей страны с женским именем!.. Как я сразу не догадался, идиот! Ведь иначе и быть не могло!!.. Голодные ангелы самой щедрой земли на свете, вы никогда не оставите нас, я знаю, вы помните, что бывает, когда приезжая чертовщина со знанием дела слюнявит карандаши возле наших беленых хат. Вы всегда рядом, и, конечно же, вас много, вас очень много, тут она, чертовщина, сама себе виновата, поработала на славу, наплодила вас на свою рогатую голову! Теперь ей не победить ни баблом, ни пистолетом! Потому что нет ничего сильнее в мире, чем миллионы вскинутых белоснежных крыльев ангелов Божьих – замученных голодом большеглазых детей моей страны…
Это уже я сам говорю. Можно было потерпеть, сказать потом, не разрывая повествования, но, боюсь, боль попустит, получится не так искренне…
Схидняки вы мои родные, люди Харькова, Луганска, Донецка… Вы что, охуели!?.. Да как же это вы дошли до такой жизни, что согласились быть «пророссийским регионом», «носителями неукраинской идеи» и как вас там еще называют политические теоретики, эти козлы в золотых очках?.. Это вы, что ли, не украинцы?.. Это вы Родину не любите?.. Да с каких пор!? Ведь это ваши земли усыпаны костями миллионов детей, замученных иродами в картузах! Ваша земля стонет от памяти, а не «национально свидомая» Галичина, она в те годы вообще была то ли Польшей, то ли Австро-Венгрией! Что ж вы так быстро согласились быть людьми без Родины а?! Уступили право любить Украину трем гуцулам «з полонини»!!!... Не верю и не поверю, ясно?!!.. Не дайте никому записать вас в быдло, которое себя на помойке нашло! Кто такое заявит – сразу в морду! Внятно так - до юшки, до хрящей, ясно?!.. А сами себя запишете в дурное быдло – я вам в морду дам, не сомневайтесь!!.. Потому что право имею, потому что мы – одной крови, одной земли, потому что люблю вас, поняли?!.. Потому что, если у вас нет Родины, то нет ее и у меня, а без этого и жить незачем…
И еще… Не могу не сказать, забуду или не к месту придется… Аня, Тарас (фамилий не называю, настоящие нельзя, а выдуманные не хочу), вот вы не знаете, а во мне полно нежности к вам. Самой настоящей. Я о голосовании, том самом, да, о геноциде. Ведь и баблоса вам отгрузили немеряно – за всю жизнь не потратишь! – и значки выдали, и в «свои» записали (со всеми вытекающими). Но не могли вы не нажать той несчастной кнопки, знали – потом жить не получится, все будет не в радость, душа умрет. И правильно сделали! Ведь, казалось бы, да что там особенного, мелочь, подумаешь, голосование!.. А ведь вам теперь – и тебе, Аня, и тебе, Тарас - до конца жизни будет удача в каждом шаге и деле сопутствовать. И все беды обойдут вас стороной, и Господь и Матерь Божья от вас не отвернутся, и ангелы ни на миг не оставят!..
Я не фантазирую. Я точно знаю.
Мне Ю сказал.
Юлино лицо в перекрестье прицела было видно отчетливо и ясно. «Хорошая оптика», - автоматически отметил удобно устроившийся в углу пыльного чердака офицер. Конечно же, он был не в форме – что за бред! – но опытного бойца в нем выдавало все – и спокойные, выверенные до автоматизма движения, и сливающаяся с чердачным мраком удобная одежда непонятного темного цвета, и пульс 65 ударов в минуту, то есть абсолютное спокойствие человека, находящегося на службе.
Ему вспомнилась недавно пролистанная брошюрка с яркой обложкой, в которой Юлю собирался ликвидировать какой-то непонятный фраер, следящий за модой, путешествующий по странам и трахающий романтических малолеток. Смешно…
Впрочем, нет, не смешно, тут же поправил он себя, эту братию, конечно, хлебом не корми – дай только балаганно приукрасить жизнь, простую, внятную, подчиненную дисциплине и не оставляющую места для красивых соплей, как жизнь в казарме. Но в данном вопросе с ними, этими самыми беллетристами, явно поработали. Кто-то на самом верху понял, что объекты и должны думать, что смерть приходит именно такой, нарядно-романтичной, пахнет парфюмом и ароматными сигарами и ведет себя с холодной элегантностью. Недаром же столько лет подряд выходят на экраны фильмы о Джеймсе Бонде!
Скольким же объектам его коллеги, неприметные, но очень грамотные ребята из МИ-6 выбили мозги, пока жующие попкорн дурачки восторженно следили за тем, как киношный супермен-патриот заманивает в койку модельных барышень и примеряет смокинги!
Так что пусть себе пишут, пусть кино снимают, так и должно быть. Вот только ликвидация того самого фраера из брошюрки описана реально, слишком по-честному. Недосмотрели, что ли?..
Он абсолютно беззвучно вынул из нагрудного кармана плитку черного шоколада, откусил несколько квадратов, сжевал, не открывая рта.
Юля уже несколько часов была, как на ладони. Много двигалась, мелькало то лицо, то затылок в кольце тугой косы – проще говоря, то лобная кость, то затылочная. Идеальная позиция! Вот только команды не поступало, да и приказ был другим. Наблюдение. Даже винтовка пока лежала рядом зачехленной, работал только снятый прицел – легкий, удобный, прекрасно продуманный…
«Прослушку» он не носил с собой почти никогда, читал по губам мастерски, на четырех языках, еще на спецкурсах был гордостью инструктора. И запоминал все, до мельчайших деталей, до выражения лиц говорящих! А «пишут» пускай те, кому положено «писать», сейчас это вообще не проблема…
Правда, сегодня и «слушать» особенно было нечего. Сначала Юля долго разговаривала по телефону с мужем – рот двигался четко, выразительно, никаких неясностей. Говорила только о бизнесе – нефть, элитная земля под Киевом, вложения… Зачем им только понадобилось выдумывать этот идиотизм насчет того, что он чуть ли не фермер, каких-то рябчиков разводит? Непонятно… Шутят так, что ли?..
Вообще-то, «разговаривали» - неправильное слово. Скорее, Юля проводила инструктаж – с кем связаться, какую назвать цену, на кого сослаться, с кем не контактировать вообще. Четко так, по-военному…
С пришедшим через 18 минут Евнухом из мэрии говорила намного мягче. Сели друг напротив друга на красивых диванчиках, несколько минут вместе посокрушались о том, как «кинул» их Чернобредский – аукционы-то по земле отменяли вместе, единогласно, прибыль была не то что просчитана – выверена до доллара и распределена, а теперь… Совсем рехнулся сектант, живет, как последний день!
То ли дело БАБ – с этим договаривались через десяток границ, миллиарды шли под честное слово, да и то – по телефону произнесенное! И – ни одного «кидка», ни одного просчета, все четко, все вовремя! Вот что значит - школа! С такими людьми работать бы и работать!..
Потом от сетований перешли к делу. Снова последовали приказы – кому заплатить, какую землю можно уступить, а какая нужна – кровь из носу. Обсудили ситуацию в мэрии. Упомянули Тендерную Палату, мелькнула фамилия Притоки (офицер привычно напрягся, фиксируя каждую мелочь), этот - не просто фигурант, представитель самого убитого Петушкова, серьезный человек…
Денежные суммы объект Юля называла, не заглядывая в записи, по памяти, уверенно и жестко. Сильная баба.
Офицер с доброй иронией подумал о дочке – та, лапочка наивная, прикрепила над секретером белый флажок с сердцем, бегала на митинги, возвращалась восторженно-окрыленной, с горящими глазками… Слышала бы она свою «Жанну д’Арк» сейчас!.. А впрочем, грех ломать иллюзии юности, ей, юности, сказки – даже политические – положены по самой природе, трезвое понимание приходит со временем, вместе с горечью первых разочарований и обид… А вот чем думают взрослые дебилы, воющие на площадях «Юля, Юля…»? Впрочем, это к его заданию отношения не имеет.
Проводив Евнуха, Юля села за стол (теперь в идеальной зоне находилась височная кость – машинально отметил офицер), долго говорила по телефону с Трубским (денежные суммы и политические шаги в ее словах были сплетены неразрывно, туже, чем ее знаменитая коса, но он не анализировал услышанное, просто фиксировал и запоминал). Затем – уже не так долго, минут десять, говорила с Вальдманом: «… нет, об изменении цен за места в списке и будущие должности речи быть не может, я говорю – нет, никаких исключений, «в картишки – нет братишки», пусть платят…». Положив трубку, минуту о чем-то напряженно думала, и без того худые скулы проступили пугающе остро, как проволока сквозь ткань…
Офицер провел пальцем по рифленому колесику прицела – изображение изменилось, стали видны бумаги на столе, бутылка минеральной воды, еще три сотовых, картина на стене – прямо над креслом объекта… Бородатый человек с невыразимо грустным, но волевым лицом, стоял в лодке, плывущей по темной водной глади.
… Это был Ной. Ной, не взявший в свой ковчег никого - пусть себе тонут, твари, они и есть твари, даже в Писании сказано… Конечно, несказанно, до судорог, до скрежета зубовного одиноко здесь, в нагруженном до краев вином и хлебом спасительном ковчеге, и некого обнять, и не с кем переломить хлеб, но это – не просто так, это цена, высокая цена, да, непомерная даже, но именно такая и была назначена за право быть особенным, единственным и неповторимым, надменно скользящим над миллионами тех, кто тонет в кровавой грязи жизненного потопа, нелепо размахивая вскинутыми руками…
Офицер не знал про Ноя. Он только опытным глазом сразу определил, что невеселый пустоглазый человек в лодке не верит никому и не дорожит никем. Да и сама лодка у него – одноместная, спутников не подразумевает…
Я люблю ночные заправки. Уютно мерцающие в ночи, чистые и спокойные, они совсем не такие, как днем. И люди на них в основном встречаются правильные – понятных и близких мне человечьих брэндов.
Это мужчины, на лицах которых сквозь усталость твердо проступает готовность продолжить путь. И еще – спокойная радость оттого, что можно размять спину, умыться и выпить крепкого кофе в немногословной кампании таких же, как ты сам, ночных путников по дорогам жизни. Некоторые из них везут грузы, и все мы уважительно понимаем, что их путь длинней и опаснее нашего, но они, правильные мужчины, все равно с него не свернут. И мы молча желаем им удачи.
Готовят «Мерседесы» капиталистов к новому дню бесконечной войны за денежные знаки водители-охранники, широкоплечие, с волевыми подбородками и спокойными глазами. Достойные люди, прямоходящие. И почти за каждым можно разглядеть пунктирную линию непростой интересной судьбы. Они мне нравятся. Уж во всяком случае, больше, чем те, кого они возят и охраняют.
Заезжают менты. Настоящие – не коридорные министерские униформисты, не ленивые толстозадые участковые, а реальные воины Ночного Дозора, по бронированным торсам которых постукивают хищные короткоствольные автоматы. Почти всегда они спешат, а рации в их машинах то и дело с шипением выбрасывают короткие тревожные команды. Значит, нам только показалось, что киевская ночь дышит Добром и Благодатью?..
Правда, попадаются и педальные кони… Это я о таксистах, о ком же еще… Даже не буду оговариваться из вежливости! Нормальные люди встречаются везде, но собрать столько дебилов в одной профессии – это надо постараться! О чем я? Пересядьте на байк, узнаете. Когда взрослый человек (иногда без тени шутки называющий себя профессионалом!), увидев мотоциклиста, начинает вести себя, как цирковая обезьяна во время течки – подрезает, пугает резким «кивком», старается неожиданно взреветь сигналом, чтобы напугать – это не так смешно, как диковато. Ведь с пониманием и симпатией относятся к нам, всадникам города, почти все – от водил грузовиков и автобусов (эти действительно профессионалы!) до крутейших мужиков в «Бентли» и «Лексусах». А что с вами-то такое, шашечные труженики извоза? А? Злитесь, что удача пронеслась мимо, как «Порш» по встречной? Так это не к нам, это вы где-то на жизненном маршруте главный поворот проскочили. Классовая ненависть замучила? И вовсе непонятно - ведь мы, байкеры, открытые всем ветрам и бордюрам трэвеллеры, самые нормальные и демократичные люди в мире!.. Раньше я гадал и удивлялся, потом плюнул и просто перестал ездить на такси. В конце концов, метро – классная вещь, а в крайнем случае я с удовольствием десятку «частнику» дам, эти всем понятнее и ближе - кто из нас в 90-е не «грачевал»!..
Ну да хватит о таксерах, много чести…
Тем более что, как я уже говорил, народ на ночных заправках встречается в основном правильный, и, по-моему, даже те, кто работает на станции – кассиры, пистолетчики, охрана – относятся к нам лучше, чем к пестрой дневной толпе, в которой кого только нет…
«Сузу» пора было залить, но я зарулил на заправку еще и для того, чтобы посмотреть, как там мой ангел. Во время поездки он не просто молчал, он ПЕРЕСТАЛ ОЩУЩАТЬСЯ у меня за спиной, и от этого почему-то становилось тревожно и сиротливо…
Конечно, он был на месте. И даже настолько пришел в себя, что снова заговорил на блатном новоязе.
- Ты отлить не хочешь? – буркнул он. – А я метнусь…
И он «метнулся». А я тем временем заправил байк и отогнал его в сторону от колонки. Потом мы задумчиво пили кофе в неоновом уюте заправочного магазинчика-кафе и разглядывали входящих. О чем думал ангел, я не знал, а вот сам я старался понять, как мне вести себя с ним дальше. После произошедщего во дворе старого дома он уже не мог стать для меня прежним Ю, приблатненность борщаговского типа, за которой он прятал от мира свою светлую душу, для маскировки больше не годилась.
«Что удивляться, если у моей страны даже ангелы ранимые, как больные дети…» - пронеслось в голове.
- Ю, послушай, – вывел я из задумчивости ангела, – а что ты скажешь о Сам Самыче?
- Да что говорить? – почему-то без всякой охоты отозвался Ю. – Что четырнадцать машин под одну жопу многовато? Тем более, если того… втираешь о принципах социальной справедливости… Так об этом уже каждая собака высказалась! Ты вон сам в телевизоре заливался!..
Это было правдой. Хотя я не «заливался», и на машины его (вернее, не его!) мне плевать, я просто сказал, что если Сам Самыч – самый мудрый из украинских политиков, то Власов – самый мудрый генерал Второй мировой. И то правда, зачем умирать, как какой-нибудь Карбышев, под ледяными струями брансбойтов, если можно в удачный момент шустрым кабанчиком переметнуться - и сразу получишь генеральскую шинель на ватине, норму шнапса и ящик питательной свиной тушенки?! Правда, тот стал героем на все времена, но мы же «люды помирковани», вечную славу на себя не примеряем…
- Нет, а все-таки, – не отставал я, – так сказать, с позиции Высшей справедливости?
Ю отвратительно осклабился:
- Тебе самому до высшей справедливости, как до Москвы раком! А туда же – Сам Самыч, Сам Самыч…
Чувствовалось, что он почему-то не хочет говорить о сиплом предателе.
- Извините, что вмешиваюсь… Я не прислушивался, просто вы говорили громко… - раздавшийся голос был спокойным, интеллигентным, сдержанно-уверенным. Мы с ангелом оглянулись.
Мужчина, как мужчина. Немолодой, но подтянутый. Костюм, седина, едва ощутимый запах дорогого одеколона. На столике - большая чашка кофе, журнал «Бизнес». Типичный иногородний бизнесмен средней руки, часто бывающий в Киеве по делам.
- Если я напрасно вмешиваюсь, сразу скажите – (к моему облегчению, Ю не выдал хамского пассажа, промолчал), – просто так получилось, что я знаю Сам Самыча очень много лет. Нет-нет, я к политике отношения не имею! Мы знакомы, можно сказать, с детства, вместе еще… - (незнакомец замялся). – Впрочем, неважно… Я только хотел сказать, что в его поведении ничего необычного нет…
- Прямо-таки и нет!.. – не выдержал я.
- Я имею в виду – необычного для него. Знаете, он всегда был с червоточиной, даже в том возрасте, когда в человеке и червоточить-то еще нечему… Словно с ранних лет был запрограммирован на подлость, причем на такую, монументальную… судьбоносную, что ли… Я все не мог понять – если в человеке столько готовности совершить низость, как она может не прорваться!? Даже одно время думал, что ошибался относительно его, такое ведь тоже случается - думаешь о человеке плохо, и совершенно напрасно!.. Но видите – оказывается, не ошибался…
Незнакомец произнес это без злорадства, чувствовалось, что он и хотел бы ошибиться, да не вышло.
Мужчина отодвинул пустую чашку, скрутил журнал трубочкой.
- Ну, всего хорошего. Извините, что помешал разговору. Не сдержался…
И он вышел, качнув стеклянную дверь.
- Все слышал? – спросил Ю.
Я пожал плечами.
- Случайный человек на ночной заправке… Может, он вообще все это выдумал…
- Не выдумал, – жестко отрезал Ю, а затем, вдруг смягчившись, добавил: – Но ты на Сам Самыча сильно не наезжай, слышь…
- Это почему?
- Так печать же на нем, вот почему! Неужели сам не видишь?! Ты же какой-никакой, а писака, такие вещи сечь обязан… Не понимаю…
Я обмер. Это было правдой. Не знаю, что я там обязан «сечь», но я последние месяцы совершенно ясно различал на лице соцреалиста-перебежчика какую-то тень, делавшую лицо серым и блеклым даже на экране самого цветного телевизора… Печать! Оказывается, вот что это! Именно по такой печати, наверное, опытные экстрасенсы безошибочно определяют по фотографии, что человек умер. Что-то похожее говорят и ученые-биоэнергетики…
Я почувствовал, что больше не могу злиться на Сам Самыча, человека с ТОЙ САМОЙ ПЕЧАТЬЮ на лице. Не знаю, в каком из четырнадцати «шестисотых» прохудился тормозной шланг, какая Аннушка уже разлила свое масло, скажу одно - меня это не радует. Честное слово. Как не обрадовала смерть (не смерть, гибель!) депутата Кушнарева. Да, я злобно иронизировал по поводу его истеричных обещаний «харьковской власти», я с живым издевательским интересом наблюдал по телевизору за его ходками в прокуратуру, я, наверное, и дальше бы…
Но в тот день (я очень хорошо запомнил), когда сообщили о том, что он ранен (а сообщили так, что было ясно – ему не жить…), я замер перед экраном, чувствуя, что на душе как-то пусто. Пусто и плохо… И не было в тот миг ни политики, ни власти, ни ненависти, а был далекий город на другом конце страны, где мучительно умирал на больничной койке раненый в живот мужчина. И мне очень хотелось, чтобы он выжил. И мне не верилось в это. И мне от этого было очень мерзко. И мне открылось, что перед лицом БОЛЬШОГО УХОДА то, что кажется нам судьбоносным на Майдане, оказывается суетной дискотекой…
Назовите меня сентиментальным придурком.
Назовите меня космополитом безродным.
Назовите меня «донецким».
Как угодно назовите, но чумазое быдло, которое через несколько дней после этого подняло над головами транспарант «Янукович, запрошуємо на полювання!», кто угодно, только не мои друзья…
Конечно же, купить сигареты я забыл. Так оно всегда и бывает, когда голова забита не привычными человеческими нуждами, а совсем другим. А ведь лежали они на кассе заправки в 11 рядов, демонстрируя товарное изобилие, это самое приятное из преимуществ капитализма над совком…
Одним словом, хотелось курить. И просто так хотелось, и вдвойне - оттого, что подлец Ю опять беззаботно молчал, ни слова не говоря ни о Юле, ни о том, кто хочет ее убить, ни о том, как я должен этому помешать. Жестокие забавы у нынешних ангелов-хранителей…
А «Суза» словно сам по себе снова, привычно кренясь на поворотах, выруливал к Липкам. К Парламенту, Кабмину, Банковой, словно старые ветвистые деревья и спрятавшиеся за ними здания не только знали тайну, но и могли ее открыть…
На развилке около Печерской мэрии я даже сквозь шлем услышал громыхание музыки – тротуар и улица напротив Silver Cup была плотно и бестолково заставлена дорогими авто, само заведение то и дело взрывалось яркими бликами. Золотая молодежь, разбавленная теми, кто под нее «косит» в поисках жизненного шанса и приблудными иностранцами, буйно прогуливала отцовскую удачу на очередной диско-партии.
Я притормозил, умело пронырнув в щель между косо стоящей «бэхой» и «Бентли» с угрюмым шофером во мраке салона и остановился, въехав на тротуар. Ни плечистые «секьюрити», ни опытный фейс-контрол меня не смущали, я ведь иногда заходил в этот модный вертеп, сидел в углу, пил свой Burn, курил, глядя на неестественно веселых от «Экстази» с пивом ребят и возбужденно-отчаянных девочек, и чувствовал себя иностранцем из далекой провинциальной страны. Но при этом испытывал почему-то не растерянность, а уютную, сладкую грусть…
- Подожди, – бросил я ангелу на ходу, – я быстро, за сигаретами…
- А может, это… сюда заскочим? – он кивнул на противоположную сторону улочки, где мы, собственно, и остановились.
Удивительно, кофейня «Малина» тоже не спала этой ночью. Старая добрая «Малина»… Лет пять назад я часто водил сюда жену есть дорогие пирожные с диковинными иностранными названиями. Но потом она сказала, что в «Пассаже» сладости вкуснее, похожи на парижские, и мы стали ездить туда.
- Может, тут и сладкое есть… - очень по-детски добавил Ю.
В «Малине» все было почти так же, как и много лет назад. И еще – здесь было совершенно пусто – вернее, не совершенно, а почти – в разных концах зала сидела пара одиноких мужчин, занятых своими мыслями, усталый молодой бармен киношно протирал стаканы, изредка бросая взгляд на экран работавшего без звука огромного телевизора.
У меня уже созрел план – наивный, но очень своевременный. Куплю сигареты, подумал я, и решительно направлюсь к выходу. А если Ю начнет ныть насчет сладкого, выдвину ультиматум – пирожные в обмен на информацию о Юле!..
Но этот небесный тип опять перехитрил меня.
Я еще не успел раскрыть рот, а ангел уже тыкал длинным крепким пальцем в стекло витрины:
- Ага, вот это… Да. И еще вон то круглое, с клубникой сверху. И которое рядом, на сердечко похожее…
Бармен умело подхватывал пирожные хирургически сверкающими щипцами и горкой выкладывал их на тарелочку.
- Слушай, а у тебя не слипнется? – сердито спросил я.
Но ангел, подхватив тарелку, уже надкусил первое пирожное и попросту сделал вид, что не услышал меня.
Зато услышал другой человек. И его голос был не просто знакомым – его вообще трудно спутать с чьим-то…
- О, привет, Юрок!.. Давно тебя не видел.
За дальним столиком, занимая огромным телом рассчитанный на двоих диванчик, устроился не просто ночной посетитель, а еще один человек из телевизора – непомерно толстый, неутомимо скандальный Микеле Броский.
Еще один «вичный революцьонер», твою мать…
«Ну конечно, это же его кофейня!» - вспомнил я, но все равно с подозрением покосился на уплетающего сладкое ангела. Как он там говорил? «Сегодня ничего случайного не будет»? Так, кажется…
Мужчина около стойки наверняка был охранником, но он лишь на пару секунд поднял голову и снова вернулся к своему занятию – какой-то компьютерной игре на сотовом телефоне.
Мы с ангелом сели напротив Микеле. Несмотря на глубокую ночь, он был бодрым до неприличия. Хоть и вздохнул с тяжелой озабоченностью.
- Ну, как дела, Юрок, чего пишешь?
- Да так, – пожал я плечами, – сценарии полного метра для «Амедиа»…
- А чего – нормально… Платят хорошо?
Я не успел ответить, что платят прилично, да…
- Он книгу к выборам фигачит, – с набитым ртом, но до обидного отчетливо провозгласил Ю. К этому моменту он успел перепачкать кремом не только блондинистую физиономию, но и пальцы, и даже свой вульгарно сверкающий «Ролекс». В этом, конечно, было что-то беззащитно-детское, но, кроме грубых матов, я в эту секунду ничего не мог ему сказать. Поэтому промолчал…
- Что, серьезно?! – оживился и без того энергичный Микеле.
«Ну все, сейчас начнется…» - обреченно подумал я и не ошибся.
- И что – опять у тебя все будут в говне, а Юлька – в белом фраке?!..
- А ты что, против?
- Я? Конечно, против! – Микеле от возбуждения даже заерзал толстым телом по диванчику.
- Почему это, интересно? Ты же сам совсем недавно с ней был!..
- Правильно!.. Был!.. И ушел!.. Потому что шел в партию, а попал – в политическую секту. Да, в секту!!.. И вообще, знаешь, кто она, твоя Юля? Мария Дэви Христос, вот кто?!.. Помнишь, была такая? А Татаринов при ней… ну, этот, который у Дэви Марии на подхвате был, не помню, как звали… Типа верховный жрец… Да они же оба совсем мозгами поехали!..
Я знал, что спорить с ним бесполезно, но не молчать же было, в самом деле, тем более что Ю продолжал уплетать сладкие деликатесы…
- Знаешь, Микеле, – я закурил назло ему, некурящему (может, выгонит?..), – возможно, если бы Мария Дэви Христос проповедовала социальную справедливость, за ней бы пошли миллионы…
- Ну, пошли бы, пошли!.. – Броский возбуждался все больше, и я в который раз подумал, что такое тучное тело не может, попросту не должно быть таким упруго-подвижным, в этом есть что-то неестественное. – И куда бы вышли?!.. Да никуда!! Не понятно, что ли?.. Потому что твоя Юля – ну точно такой же кровосос, как остальные! Только намного круче. И злее… Ее не кто-нибудь - сам Паша Лазоренко научил миллиарды тырить! А он в этом деле первый мастер был!.. Справедливость… Хоть ты не начинай, я тебя умоляю… Ты же у нее радныком числился, кстати говоря! Много ты справедливости наблюдал? Ты сам, лично?!..
… Я не наблюдал справедливости, Микеле, ты прав. Чуть освоившись в коридорах Кабмина, я первое время часто заносил в отдел контроля жалобы разных людей – они вдруг со всех сторон посыпались на меня нескончаемым потоком людских горестей и надежд, накопившихся за предыдущие годы. Их принимали, крепили к ним ярко-оранжевые квадратики со строгой черной надписью «ОСОБЛИВИЙ КОНТРОЛЬ», бережно клали на солидные полки, а потом… не происходило ничего. Вернее, происходило – приходили наглые в своей безликости отписки, в которых мелькали фамилии проверяющих и слова «не виявлено», «не встановлено», «плануємо прийняти до розгляду»… Я сменил номер мобильного, прятался, выбрасывал приходящие по почте конверты, не читая… Это было низко и трусливо, да, я словно отворачивался от криков и тянущихся рук тонущих, но что было делать, если «спасательные круги» новая власть (как и старая) берегла для себя и «своих», а тысячи мелких вер в справедливость, за каждой из которых стояла человечья судьба, с моей подачи разбивались в щепки, сменяясь циничным неверием и усталостью…
Я еще один эпизод запомнил, не мог не запомнить. Во время одной из нескольких личных встреч с премьером Юлей я достал несколько листов бумаги, убористо исписанных людскими просьбами и проблемами. Себе не просил ничего, поэтому излагал воодушевленно, с легким сердцем. Пани Юля никаких пометок не делала, привычно и четко вынося устные резолюции:
- Це до Миколи…
- Це – хлопцям у восьму кімнату...
- Це моїм помічницям нагадай, вони щось підкажуть...
Я все старательно записывал, я еще очень верил тогда. Наконец, дошел до последнего пункта.
- И еще… Пани Юля, не носили бы вы эти дурацкие платья с рюшечками или как там они называются. Они вам не идут. Старят, да и вообще, вы в них на себя не похожи…
Вот тут-то на меня и поднялись два внимательных темных глаза. Собранных, жестких, пронизывающих…
- Ты это серьезно говоришь?
- Ну конечно, чего бы я вам врал? И люди со мной согласны…
И вот здесь Премьер-министр моей Родины протянула руку, взяла блокнот и вдумчиво сделала в нем какую-то не очень-то и короткую запись. Впервые за все время нашего разговора…
Я помнил, очень хорошо помнил все это, но уж точно не собирался рассказывать толстому Микеле. Сказал я совсем другое.
- Но люди ей верят…
- Так я же говорю – Мария Дэви Христос!!.. То, что она своих продажных однопартийцев зомбировала – полбеды! Но она же на майданах шаманит! Причем как – тупо и беспроигрышно! Ты вообще знаешь, что людям нужно на майдане говорить?
- Что?
- То, что они хотят услышать! Аксиома!.. Просто, как мычание, но как работает!.. И ведь что обидно, – возбужденный Микеле бросил огромные кулаки на стол. – Люди ведь уже все видели, все поняли, но снова зомбирование полным ходом идет!.. В лучшем виде! Сердечки эти самые, вся в белом, голосок праведным гневом звенит…
Я устал слушать гадости о Юле. Тем более что сквозь них то и дело прорывалась правда – неприятная, колючая, да и знакомая мне не понаслышке.
- Ладно, а что ты сам-то, Микеле? В Парламент, небось, идешь?
- Конечно… – его, кажется, даже сам вопрос поразил.
- Так ведь пролетишь! – мне не было стыдно, он первый начал играть в беспощадную правду, а мне-то что!.. – От Юли ушел, Легионам и «Вашей Украине» ты без интереса, о коммунистах и говорить нечего… Нашел время в правду играть!..
Он вдруг стал очень серьезным, таким я его даже по телевизору не видел.
- А я не играю в правду. Я ее говорю.
- Да ладно тебе! Говорю… На что ты рассчитываешь? Нет, серьезно?! «Монстры рока» уже по рукам ударили, что на этих выборах у них никто под ногами путаться не будет! Ты – ни с кем, выходит, пролетаешь «гавтоматычно»! Даже я понимаю…
- Почему это? – он пожал плечами со вполне искренним удивлением. – Что, думаешь, у нас вообще думающих людей не осталось?!
- Перестань, Микеле, – скривился я. – Хватит прикалываться… Кто за тебя проголосует? Рабочие и крестьяне, что ли? Да никогда, ты похож на того самого проклятого буржуина из старой советской сказки…
- Неважно, на кого я похож!.. Насрать!.. Я тебе так скажу!.. – Броский был уже окончательно похож на самого себя, публично-телевизионного, и ему было неважно, что его слушает не вся страна, а лишь бритоголовый писака в мотоциклетной куртке и провинциальный ангел с измазанным кремом лицом. – Олигархи опускают всех!.. И Юлины – покруче остальных!.. Вообще всех!.. И рабочих, и бюджетников, и тех, кто на рынках торгует!.. Да вообще всех нормальных!.. Скажешь, не так?!.. И не все поведутся на Юлины понты! И на Премьерское «вже сьогодни»!.. С Президентом вообще все ясно, ему легче три часа о Трипольской культуре говорить, чем десять минут о «разбудове» Украины, сам знаешь… Юркеш, не сомневайся, нормальные люди видят, что они все - ублюдки!..
- Ублюдки… - эхом отозвался жующий пирожное ангел. И при этом как-то весело хрюкнул, словно впервые за весь разговор услышал что-то мудрое и радостное.
- Именно! – с неожиданной готовностью подхватил Микеле. – Ведь ублюдок – знаете что такое?.. Это дикая помесь! Ну там – осла с лошадью, собаки с волком… Одним словом – бульдога с носорогом!.. – он победно оглядел нас с ангелом. – А что, скажете, их так называемые партии – не такая же смесь?!..
Ю впился зубами в последнее пирожное и что-то промычал. Довольный Микеле кивнул на него.
- Вот, человек согласен!.. Ты их списки вообще просматривал?!..
Я только пожал плечами.
- Нет, конечно. Каким это образом?..
- И никто не просматривал! А там – что у премьера, что у президента, что у Юльки – вся, блин, палитра! Как говорится – от вора до прокурора!!..
- Но что-то же их объединяет, – сказал я просто для того, чтобы что-нибудь сказать.
- А как же, – почти весело улыбнулся Микеле и повел огромными плечами, – желание воровать наши деньги. Или тырить бабло, если на их феню перейти… Юля твоя еще любит выражение – «сесть на потоки»…
Это верно, не раз слышал я от пани Юли эту странную для нормального уха фразу.
- Послушай, Микеле, но если так, что ж ты сам так в Парламент рвешься, а?..
Он совершенно не смутился.
- Ты только разные вещи не путай, ладно? Я же не во власть иду! Просто в этом бизнес-клубе хоть кто-то должен о людях думать?!.. Кто-то должен правду говорить?! Нет, ты скажи, скажи!.. Должен?! Вот мы и будем говорить! Без всяких там помаранчево-голубых заморочек!!.. Если этих, как ты говоришь, «монстров рока» вообще никто контролировать не будет, они людей за год вообще до нитки разденут! И на востоке, и на западе, и в центре, и в райцентре!.. Что, не так?!..
Я молчал. Невеселое это зрелище – огромный напористый мужик, толстый и лысый, зашедшийся в приступе наивного идеализма…
Но Микеле все понял без слов.
- Думаешь, я – идиот, да? Думаешь, вижу… Ну, идиот!!.. Сегодня любой честный человек в Украине – идиот!!.. Я не шучу, так и есть!.. Мы идиоты, а они – подонки!.. Но таких идиотов, как я – полстраны! Вот они за меня и проголосуют!.. А даже если нет, то я этим ублюдкам во время предвыборки устрою веселую жизнь!!.. Мало не покажется!
- А не боишься? - я смотрел ему прямо в глаза. – Серьезно? Ведь, если пролетишь, они тебя общими усилиями грохнут!.. Ты же при Кучме уже сидел, кажется? Да и потерял все, говорят… А теперь остатки отберут! Матрасный заводик, кофейню эту, не знаю, чего ты там еще спрятать успел… Правда, не страшно?..
Пауза тянулась долго. Пока не прозвучал притворно-робкий голос ангела.
- Извините, а можно мне…ну, еще…
Тарелка перед ним была не просто пуста, а, по-моему, даже плебейски вылизана.
- Что? – не сразу понял Броский. – А, да ради Бога, конечно… Андрей, обслужи человека, пожалуйста…
Ю, вскочив, поспешил к стойке, а я вдруг понял, что сейчас услышу что-то очень важное. Я умею чувствовать такие вещи.
- Знаешь, Юрок… - тихо и хрипловато произнес Микеле, перегнувшись через стол. – Я тебе одну историю расскажу. По секрету… Он поднял глаза, убедился, что нас никто не слышит, и снова заговорил:
– Когда мне было 14 лет, я вечером шел с девочкой по Лесному массиву…
Голос его зазвучал еще глуше. Он говорил словно через силу, покраснел, и даже пухлое лицо его сейчас казалось худым и мужественным…
- Так вот… К нам подошла толпа хулиганов – таких же малолеток, как мы сами – и сказали мне… ну типа: «Дай двадцать копеек», так тогда все хулиганы говорили…
Он замолк, но тут же заговорил снова:
– И я… в общем я дал им денег… Я испугался очень…
Он снова замолчал, и я заметил, что его пухлые пальцы, теребившие уголок газеты, теперь до посинения сжаты в кулак.
- Так знаешь, мне до сих пор стыдно. Каждый день, каждую минуту… Хочется вернуться туда до крика! Чтобы избили, убили, что угодно!.. Лишь бы не вспоминать… Только не смейся!..
Я и не думал смеяться, мне не было смешно.
- Так вот, – выпрямляясь с чувством странного облегчения, проговорил Микеле Броский. – С тех пор я ничего не боюсь. Вообще ничего и никогда. Ни смерти, ни тюрьмы, ни бедности, ничего… Поэтому они просто не могут меня напугать…
Он замолчал. Стало слышно, как за окном, у крыльца диско-бара, сигналит машина и громко смеются девушки. Я снова хотел закурить, но не стал.
Подошел ангел. Гора пирожных, слава Богу, лежала не на тарелке, а в прозрачной пластиковой коробочке, на вынос. Садиться он не стал.
- Значит, ты думаешь, Юля... – решил я напоследок сменить тему, но толстый Микеле не дал мне договорить.
- Да не хочу я больше о ней говорить!.. Все, надоело! Юля, Юля... Вот выберите свою Юлю – еще нахлебаетесь!.. Не олигархи, не министры, а именно вы все!.. Что, фюрера остро не хватает?!.. Будет вам фюрер! Только не такой, как тот, тот хоть миллиарды из бюджета не воровал!!.. Блин, смотрю на вас и думаю... Нет, серьезно, вы что историю в школе вообще не учили?!!..
... Я учил историю, Микеле. И в школе, и потом... У меня наоборот, с математикой проблемы были. Только не в истории дело. Во многом ты прав. И Юля, если разобраться и не врать себе, жесткий рассчетливый предприниматель, и последний ее Майдан с замогильной декламацией Татаринова («Той, що в Скелі Сидить» - сформулировал я тогда для себя) и вытащенным на трибуну беднягой - городским сумасшедшим, с выпученными глазами пропевшим под лютню „и как один помрэм...” - тогда еще напряг меня своей истеричной фальшивостью, да и слишком уж охотно бежали под крыло Легионов крысы Юлиного корабля...
И все равно... Все равно я меньше всего хочу увидеть в утренних новостях такую знакомую золотистую косу, залитую кровью...
Косы уже не было.
Несколько минут назад объект распустила ее несколькими ловкими движениями и с пришедшим Татариновым разговаривала уже иная – непохожая на себя, трибунно-телевизионную – Юля.
Офицер снова бросил в рот большой кусок шоколада, запил водой из пластиковой бутылки. Медленно подступающая усталость снова улетучилась, тело налилось молодой упругостью, припавший к прицелу глаз фиксировал происходящее остро, до мелочей…
«Слушать» Татаринова было трудно – спрятанные в кольцо бородки кривые губы почти не шевелились, а лишь едва заметно меняли угол кривизны. Конечно, никакая это была не «школа», просто некоторые люди от рождения говорят без интонаций, с мутной иезуитской приглушенностью, за которой прячется желание когда-нибудь замогильно взреветь над покоренным миром с очередного броневика.
Но офицер справился, лишь чуть напряженнее, чем раньше, припал к окуляру прицела…
- Они сегодня опять мне звонили.
- Кто – они? Да говори спокойно, здесь не слушают, в обед проверяли…
- Утром – Даманский. А в пять часов – они оба, он и Ерофеев.
- И что?
- Ну как – что?.. Все то же.
- Деньги назад требуют? Мы же им часть вернули… Скажи, пусть подождут немного…
- Тут все не так просто. Они не просто деньги назад требуют. Грозят, что…
- Ну, это понятно… Скажи, а ты уверен, что расписка действительно у них?
- У них. Они мне копию по факсу прислали.
- Вот идиоты!.. Никто не видел?
- Нет, конечно.
- Она с тобой? Дай посмотреть… Очень плохая бумага…
- Да. Плохая.
- А что можно сделать?
- Я работаю в этом направлении. Лишь бы они ее раньше не опубликовали.
- А что, могут?
- Не знаю. Вообще-то, они на нерве… Не знаю… Но мы работаем…
- Нужно электорат готовить. Слышишь? Срочно готовить.
- В каком смысле? Мы и так готовим – избирательная кампания будет непростой, с использованием грязных технологий, и так далее…
- Мало. Еще что-то нужно.
- Что именно?
- Пока не знаю… Слушай, а кто на них может повлиять? Нет, ну какая бумага… Как это я так расслабилась?..
- Ну, тогда совсем другая ситуация была. Все в эйфории…
- Больше никогда так нельзя расслабляться. Слышишь?
- А я не расслабляюсь.
- А Каравайский с ними не может поговорить? Хорошо бы все уладить сразу, по-хорошему.
- По-хорошему уже не получится. Но я что-нибудь придумаю, не волнуйся так…
- Дай мне еще раз глянуть. Безумие… И главное – деньги – то никакие!.. Нужно решить этот вопрос. Слышишь, обязательно!..
- Я же сказал – я работаю по этому вопросу…
- И подготовить электорат! Это очень важно!..
- Я понял.
- Может, позвонить им сейчас?..
- Я бы не стал. Только хуже сделаем…
Оптика у офицера на пыльном чердаке была прекрасной. Но не настолько, чтобы навести фокус на текст загадочной «бумаги». А если бы он все же сумел сделать это, то увидел бы обычную, собственноручно написанную на белом листе расписку (такую в конце 90-х называли «бандитской»), в которой объект его наблюдения «ЮВТ» в обмен на полученные 10 миллионов долларов США обязалась предоставить олигархам Даманскому и Ерофееву (или людям на их усмотрение) ряд директорских постов крупных государственных предприятий и несколько ключевых должностей в Службе Безпеки Украины.
Как настоящий профессионал, офицер не мучил себя ненужными вопросами, ответы на которые ему не полагалось знать по характеру службы. Он лишь попутно отметил, какой пугающей свинцовой решимостью наполнилось худощавое, как у узника, лицо Юли и подумал – прав Виктор Семенович, нужно по-любому дочку в Лондон на учебу отправлять. Хрен его знает, что здесь в ближайшие пять лет будет…
Наверное, я ехал все-таки слишком быстро…
Во всяком случае, за магазином «Спортмастер», прямо напротив моего родного небоскреба, полосато вспыхнул жезл ГАИшника. Я, конечно, уже успел пролететь мимо, но законопослушно, хотя и с наглой лихостью, развернулся, выбросив вперед заднее колесо (два месяца учился!..), с ревом пролетел назад, проделал тот же трюк, замер, как вкопанный, прямо рядом с владельцем волшебной полосатой палочки, снял шлем, вынул из внутреннего кармана тонкую, как паспорт, корочку с документами. Ю за моей спиной молчал. То ли ангелы-хранители бессильны против дорожных инспекторов, то ли ему просто было интересно, что будет дальше, я так и не понял…
ГАИшник был молодой, подтянутый, смазано козырнул, абсолютно неразборчиво пробормотав фамилию и звание (наивная уловка, для пацанов, но они зачем-то продолжают ее упорно отрабатывать), взял документы, отошел к патрульной машине – та тускло поблескивала, притаившись в засаде около Круглой Башни…
Я, как ни странно, нормально к ним отношусь, к ГАИшникам. Даже почти никогда не показываю им те самые «важные бумажки», о которых уже говорил. Разве что совсем редко, когда очень спешу.
Да и чего к ним плохо относиться? Простые сельские хлопцы, которых переодели в форму и разрешили останавливать машины наглых киевлян. У них и прав-то всего ничего. И останавливать без причины они не должны (- А что, в стране комендантский час? – прикалываюсь я иногда), и аптечки проверять полномочий не имеют – те проверяются раз в два года, при прохождении техосмотра, и наличие огнетушителей, да и вообще… Грустнеют инспектора, когда видят, что я полностью «в курсе», да к тому же трезвый (я почти не пью, не люблю это состояние).
Но в целом, нормальные они ребята, не хуже и не лучше других. Да и в руководстве у них большинство – правильные мужчины (Юрия Александровича Догаева так до сих пор с любовью вспоминаю, Царство ему Небесное, хороший был дядька!). Уроды попадаются, конечно, но редко, да и где их нет… Платить бы им нужно много, как и всем людям Украины, а за взятки – сажать. Вот только при таком правильном раскладе не с них начинать нужно, они в очереди будут не первыми и даже не двадцатыми…
В салоне затаившейся патрульной машины зажегся тусклый свет, стали видны силуэты в фуражках, и это мне навеяло…
- Ю, слушай, а почему ты о Душко ничего не говоришь? Он, как ни крути, пока еще министр…
- Да ладно тебе, – равнодушно отозвался ангел. – Какой министр… Так, обычный мужик. Только ума небольшого…
Мне даже весело стало.
- А вокруг него – сплошные Биллы и Гейтсы!..
- Не в этом дело. Те бобры в пиджаках, может, «Муму» в школе и не дочитали, но в шашки на деньги с ними играть – себе дороже! А Вася… Сбился он со своего пути, короче. А это штука хреновая… Да что я тебе рассказываю, сам же помнишь, как тебя колбасило, пока назад на тропу не выбрался?!
- Помню.
- Вот. Но выбрался же! Даже у тебя ума хватило…
Я как раз собирался нахамить в ответ, но Ю уже применил свою небесную технологию – вместо слов в меня медленно и неумолимо вливалось ПОНИМАНИЕ в чистом виде…
… Запах прогретой южной земли, ломаные линии виноградника, виражи обещающих дождь ласточек, а главное – спокойное ощущение счастья, когда понимаешь, что все в мире на своих местах, все правильно… И он, Василий, стоит на земле, которая его трудом и волей вдыхает соки в упругую лозу, и та крепнет, наливаясь своей, особой жизнью, готовясь выстрелить в солнечный мир щедрыми пьянящими гроздьями…
И как же подло и быстро правильный мир сменился другим – с душными от многолетнего жестокого свинства кабинетами, карусельным бардаком расколотого Парламента, какими-то фракциями, комитетами, унылыми кулуарными «терками» и партийными интригами! Впрочем, так оно всегда и бывает. Это по СВОЕМУ пути идешь спокойно, уверенно и не спеша, а ЧУЖОЙ несет тебя навстречу телекамерам, пустым заученным фразам, тупику и краху обезумевшим эскалатором, словно боится, что ты прозреешь, одумаешься, решишь вернуться… Собственная жизнь – и та уже проносится перед глазами ускоренной хроникальной пленкой – карьерные победы, приносящие вместо радости мутную тревогу, чужие команды, выбитые двери, визгливые репортажи, потом вдруг – резкая, до темноты в глазах - боль, тихие голоса врачей, больничный запах… И еще – досада. Беспомощная и запоздалая, от которой душа болит больше надломленного сердца. Ведь все бы отдал за то, чтобы вернуться в ту, прежнюю, правильную, такую СВОЮ судьбу, на СВОЕ место – спокойного сильного человека, стоящего под солнцем на СВОЕЙ плодородной земле!.. Но – поздно, ставки сделаны, захочешь – не отмотаешь. Неумолимо подрагивает в капельнице прозрачная жидкость, пахнет казенной постелью и пластиком, мысли путаются, а после укола, когда проваливаешься в бездонную серую пустоту, голоса немецких врачей становятся отчетливей и вдруг начинает казаться, что ты просто ранен и попал в плен к фашистам…
ГАИшник, подойдя, протянул мне права, так же смазано козырнул.
- Счастливого пути…
… Спасибо, командир! Тебе тоже – удачи! А за меня не беспокойся, я-то, слава Богу, на своем пути. Он, может, тоже – не изюм в шоколаде, но он мой, единственно верный, поэтому и лечу я по нему легко и радостно, с полным живой силы и благодарности сердцем, и люди дарят мне любовь и прощение, и ангел-хранитель раскинул крылья у меня за спиной… Кайф!!!
Все бы хорошо, но Ю, гад, опять молчал, сделав таинственное и равнодушное лицо. Ясное дело, издевался… Жизнь, она и так – сплошной квест, а с ним я и вовсе запутался, устав дергаться и спешить.
Наверное, он думал, что я упаду на колени и буду молить его о помощи. Именно поэтому я тоже упрямо молчал, выключив логику (тем более, у меня с ней всегда было не очень) и, доверившись чему-то другому, чему люди множество лет ищут название, склоняя всякие «интуиции», «шестые чувства» и прочие «бессознательные»…
Поэтому я и сам не сразу понял, как мы оказались на Обуховской трассе – пустынной, идеально ровной и даже расчерченной по последним европейским нормам.
Мимо проносились силуэты особняков, чуть отодвинувшихся от дороги под густые лапы старых сосен, и я неожиданно начал думать не об ангеле, не о странностях этой лунной ночи и даже, к стыду своему, не о Юле, которую (если, конечно, это все не выдумки Посланника в дешевых туфлях) мне предстояло найти и спасти…
Я думал о доме за городом. Он, ребята, до крика нужен мне, этот дом. И не из социальных понтов, Боже, упаси! И не ради «необходимых для творчества условий»! Это вообще бред, это лентяи и неудачники выдумали, жить в небоскребе, может, и гадко, но работается в нем нормально - шаманить, упершись глазами в монитор, можно вообще где угодно!.. Нет, дело в другом – жене и дочке, двум моим существам родным, нужно жить за городом, особенно летом, когда в Киеве не то что люди, деревья умирают от жаркой бензиновой пыли. А значит, я все равно построю его, напрягусь, пердну, хрипло выругаюсь и сделаю все, что нужно, не сомневайтесь, но – вот ведь дикость! – во Франции, Португалии и Испании (не говоря уже о всяких там Кипрах!) участки и дома сегодня в несколько раз дешевле, чем здесь, в тридцати километрах от моего собственного подъезда! Многого я все-таки не понимаю в нынешней жизни. А скорее всего, просто что-то не так делаю, и напрасно люди считают меня хитрым и успешным…
- Не ной, писака… - голос Ю за спиной, несмотря на ветер в лицо и рев «Сузы», звучал так отчетливо, словно мы сидели в тихой комнате. – Что тебе полагается, мимо не пройдет, сам знаешь… А вот куда мы так ломим, я реально не врубаюсь. Может, поделишься?..
«А действительно, куда?..» - пронеслось в голове, и тут же сам собой пришел ясный ответ. Еще когда я писал самую первую книгу о Юле, я приезжал к ней на дачу – не личную, партийную, уютную и небольшую, а по нынешним «конче-заспинским» меркам так и вовсе неприлично скромную.
Совсем недавно она проронила в разговоре, что до сих пор живет там, и я нашел бы этот притаившийся в стороне от трассы домик, несмотря на глухую ночь…
- Ага, – со злорадной иронией выдохнул мне в затылок ангел. – А то как же!..
- Ты о чем? – не понял я.
- Да о том! Что из-за таких доверчивых барбосов, как ты, в стране бардак и беспредел!.. Актрисочек он жалеет… А сам верит, что Юля в той халабуде живет, где при Кучме от ментов пряталась!.. Ну, блин, ты философ… Да она давно себе такой в Беверли-Хиллз запердолила, что Хазаровы – Жмуркисы отдыхают! Стиль, масштабы, отделочка, водоем рядом! Просматривается – с одной точки и то не слишком! – (я отмалчивался, и это, судя по всему, раззадорило Ю). - Журналисты найти нашли, а вот цены сложить все никак не могут… Оно и понятно, другими числами мыслят!.. Но я-то знаю, ясный перец! Купила она эту хрень за пять лимонов, на обустройство три потратила… Бабло, ясное дело, списочное… В смысле, полученное за место в списках…
Я, конечно, слышал какие-то такие разговоры, но не особенно верил, о Юле всегда много и злобно врут. Но в мелкоуголовных интонациях Ю, как ни странно, слышалась правда – такая же уныло-неприятная, как и сам его земной лексикон.
- Тут другое интересно… – я даже спиной почувствовал, как довольно оскалился ангел. – Прорабом у нее, знаешь, кто был? Не угадаешь… Сам Гробновский! Это он типа отрабатывает!..
- Кто? – не удержался я. – Какой еще Гробновский? Я о таком вообще не слышал…
- Потому что темный ты и газет не читаешь! – заржал за моей кожаной спиной Ю. – Этот деятель еще в 4-м году прославился! Главный пионерлагерь страны при ремонте так обворовал – хоть в бункер переделывай!.. Вот… И уже на параше сидел, можно сказать, но барышня-премьер не дала сгинуть – твоему соседу раздала звоночек и вышел наш пионервожатый на солнышко… Так что ты на счет «народного министра» тоже не слишком обольщайся, понял?.. Он не только на пьянках стволы раздавать умел! Соображал, когда нужно премьершу уважить…
Я сбросил скорость и затормозил у обочины – не от каких-то особых переживаний, просто чтобы пописать в придорожную травку.
- Вот это правильно, – прокомментировал Ю, – а то все ломишь неизвестно куда! А я гадаю…
- Это я гадаю, а не ты, – делая то, ради чего остановился, я закинул голову, привычно впитывая лунные вибрации. – А ты почти, как в анекдоте – знаешь и молчишь!..
Ю после коротких раздумий тоже характерным жестом вскинул руки к ширинке. Получилось у него совсем не по-ангельски, в духе реализма.
- На кой болт тебе, чтобы я что-то говорил? Я же предупреждал – сегодня ты мимо не проедешь, даже если постараешься… А это чего за место?
Я бросил взгляд на бесконечную полосу высокого темного забора.
- Загородная резиденция Президента Украины, – с легкой иронией сообщил я, поддернув молнию на джинсах. – Мог бы и сам знать, между прочим…
- Иди ты… - ангел с живым интересом осмотрел простую и надежную, как автомат Калашникова, ограду. – Это мы нормально остановились! Слушай, а может, заскочим, раз уж так фишка легла?..
Тут уж я не выдержал.
- Да ты чего, ангел, вообще рехнулся?!
- А что такое?..
- Да то! Ты собираешься ночью вломиться к президенту страны?! Типа на чашечку самогона с медом?! Это ты наивный барбос, а не я!..
- Ой, да не гони… - презрительно поморщился Ю, – «президент», «вломиться»… Любишь ты всякие слова! А как по мне, так глупо не зайти, раз уж поблизости оказались…
Я уже чувствовал, к чему он клонит. Как чувствовал и то, что оказались мы у этого многое знающего забора как угодно, только не случайно. И все же… И все же…
- Да нас «девятка» в момент пристрелит, чудило! – выдал я еще один аргумент. – Причем не от сатрапской жестокости, а в полном соответствии со служебными инструкциями!
- Это вряд ли, насчет этого не переживай… - с ленивой уверенностью протянул Ю, и я в очередной раз почувствовал, что эта ночь с его подачи колдует по-взрослому. И что от меня мало что зависит (скорее всего, не зависит вообще ничего). И что сейчас я действительно лицом к лицу увижусь с человеком, имя которого вместе с сотнями тысяч таких же, как я, оглушенных надеждой, людей, я хрипло выкрикивал когда-то в колючее от мороза небо Майдана…
Началось все совсем не так, как я думал. Что-что, а неземные возможности моего помятого ангела сомнений у меня не вызывали, да и множество волшебных сказок, которые мама читала мне в детстве, с возрастом, оказывается, не стерлись из души и теперь с готовностью рисовали воображению свой вариант, проступив сквозь защитный слой цинизма – не такого похабного, как у Ю, но вполне достаточного для жизни в этом мире.
Одним словом, я ожидал, что он сейчас возьмет меня за руку (тело, чуть дрогнув, наполнится непривычной легкостью и утратит вес), и мы воспарим над секретными средствами защиты, как парочка счастливых гей-эльфов, чтобы мягко опуститься на землю прямо перед замершим от близости чуда Гарантом.
Но Ю опять все опошлил. Сплюнув сквозь зубы, он призывно качнув головой, направился прямо к будке охраны. И чудеса последовали не волшебные, а какие-то продвинуто-уголовные, как трюки симпатичных грабителей в голливудских фильмах…
Стоящий перед воротами милиционер в форме просто равнодушно отвернулся, словно был с нами в сговоре. Мощный человек с внешностью полковника в штатском, который сидел за бронированным стеклом проходной поднял на нас внимательные глаза, как-то рассеянно кивнул (или это мне только показалось) и нажал невидимую кнопку, одновременно разблокировав турникет и открыв электронный замок на глухой двери.
Дальше и вовсе все было просто до неприличия. Вокруг не было видно ни души, и мы просто спокойно шли себе по освещенной красивыми круглыми фонарями дорожке из плит, петляющей среди сосен, но не к дому, а к виднеющейся вдали освещенной беседке (почему-то было ясно, что идти нужно именно туда!). Тропинка была легкой, и по дороге я даже успел подумать о двух вещах: во-первых, о том, как все вокруг красиво и уютно, а во-вторых, с какой преступной небрежностью охраняют первое лицо моей страны. Впрочем, присутствие наглого ангела Ю делало вторую мысль не до конца справедливой.
Президент в белой рубашке с закатанными рукавами и расстегнутым воротником сидел за дощатым столом и лепил из пластилина. Лепил не знаменитых «равлыкив», как я ожидал, а что-то более сложное и красивое, но все равно почти автоматически, то и дело отводя глаза от работы и о чем-то задумываясь.
Когда мы оказались рядом, он поднял глаза, и в них промелькнуло не то удивление, не то понимание, не то еще что-то, вообще не имеющее названия – понять было трудно, но я почувствовал, что небесная магия сработала.
Пора было что-то делать, и я оглянулся на ангела. И почувствовал, как ухнуло в невидимую пропасть сердце… Ю не было ни рядом, ни за спиной – его не было вообще нигде, и получалось, что я одиноким непрошенным ходоком стою среди ночи перед Президентом Украины – небритый лысый тип в мотоциклетной куртке! Все возможные последствия за секунду мрачным калейдоскопом пронеслись у меня в мозгу. Пронеслись и… исчезли. Появилось другое, то, что знакомо каждому мужчине – ясное, как вспышка, осознание – СЕЙЧАС ИЛИ НИКОГДА! В таких случаях я всегда выбираю «сейчас», «никогда» - слово не из моего лексикона…
Сам, удивляясь своей смелости (наглости?.. глупости?..), я решительно шагнул в беседку и сел напротив Президента.
Он был похож на… на самого себя, на кого же еще! Точно таким же я видел его в 2004-м на ревущем Майдане, точно таким же я видел его вчера по телевизору. Он смотрел на меня очень внимательно. И он явно… ждал.
- Ваше Превосходительство… – начал я.
Сейчас это кажется полным идиотизмом, не то издевательством, не то наоборот – испуганным чинопочитанием, но в тот миг я твердо и уверенно решил, что буду говорить именно так – с предельной протокольной вежливостью. Во-первых, в память о тех днях тревоги и надежды, когда одно его имя было для нас синонимом Свободы и Справедливости, а во-вторых (и это главное!), я собирался говорить ему вещи честные и неприятные, а в таких случаях нужно быть особенно корректным, иначе легко сбиться на скандальное, а-ля Жириновский, хамство. И еще – я понял, что общие обвинительные декларации не нужны, они уже не работают, от них всем тошно.
- Господин Президент, – он смотрел на меня все так же спокойно и внимательно, только красивые длинные пальцы перестали мять пластилин. – Я хочу рассказать вам одну историю. Она не придуманная, из жизни. Она о моем соседе по даче (не собственной, я ее снимаю для своих девчонок на лето). Он – предприниматель. Нет, не наглый упырь, этих я ненавижу… Просто талантливый парень, устроился менеджером в крупную фирму, занимающуюся мясомолочным производством, увлекся, прекрасно работал, через два года хозяин предложил ему стать совладельцем… Одним словом, умный трудолюбивый человек. Он сам россиянин, но давно живет здесь, женат на украинке, она ему даже девочку родила… Так вот, во время помаранчевых событий он, как и все мы, был потрясен. В хорошем, самом чистом смысле слова, само собой! Он каждый день ходил на Майдан, привозил туда продукты (я и сам привозил, но сейчас не обо мне речь), он купил за деньги фирмы километры оранжевой ткани, он брал ночевать в свою квартиру людей из «наметового мистечка» и, пока они спали, стирал их пропитанную потом и копотью одежду в дорогущей стиральной машине… А главное – он твердо решил, что сменит российское гражданство на украинское! Потому что именно новая родина научила его чувству гражданской гордости, подарила веру в людей, ощущение нации и уверенность в справедливой достойной жизни на долгие годы! Он решил сделать это искренне и окончательно! Он просто…не успел.
А не успел потому, что ваш брат, господин Президент (да-да родной брат, не кто-нибудь!) уже через два месяца после победы начал отбирать у их предприятия несколько заводов на родной вашей Житомирщине. Отбирать нагло, по-бычьи, уверенный в собственном могуществе и безнаказанности… Тут уж моему приятелю не до смены гражданства стало – лихорадочно пытался вместе с коллегами спасти бизнес, на плаву остаться…
Так это брат. А что ваши многочисленные сватья – кумовья – люби друзи вытворяли, как мародерствовали, как мордасто и вдохновенно «гнули хорду» еще не протрезвевшей от пьянящего глотка свободы стране, как жадно припали к «ресурсам» областей и министерств!..
Я не спрашиваю, что вы делали в это время. Я знаю. Вы ездили к своему другу (тоже президенту, так получилось!) в Грузию, устраивали светские балы в Опере и много говорили по ТВ о новых социальных стандартах и стремительном пути Украины в законопослушную и процветающую Европу…
Еще одну историю хотите послушать? Впрочем, я все равно расскажу, даже если не хотите. Эта уже не о ком-то, а лично обо мне. Под Киевом снимали фильм по моему сценарию, пригласили на площадку. Мы с женой поехали – день выходной, погода хорошая, а главное – много друзей там собралось – актеров, операторов, прочих киношников… И было нам там весело и хорошо, пока… Пока один московский актер – знаменитый, вечно шутящий… Да что там играть в секреты – Стас Садальский это был, вот кто! В самый разгар веселья он начал рассказывать довольно мерзкий анекдот о Вас, господин Президент. Не поверите, я на него чуть не набросился. Даже не так – набросился, только, слава Богу, без нехороших последствий. И знаете, он не обиделся, мудрый Стас, полный понимания и юмора. Он мне только грустно так сказал:
- Юр, не надо успокойся… Ладно? Я тебе так скажу. Ты писатель? Вот и пиши сценарии, книжки, тем более, нормально у тебя получается… А этим не верь, не нужно, все они одинаковые, все бронзовеют…
Спасибо, Стас. Спасибо и – прости меня, восторженного дурачка, я не один, нас таких полстраны тогда было…
У меня таких живых иллюстраций полно, Ваше Превосходительство, господин Президент, но Вам, наверное, не интересно, да и от занятия я Вас отвлек. Вы уже поняли, наверное – я за Вас больше никогда не проголосую. Вы такой же ставленник капитала, как и Премьер, которого с Вашей подачи записали в бандиты, только начитанней, конечно, и с манерами у Вас получше. И, само собой, лоббируете Вы другие финансовые группы. Но если Вы хоть на миг решили, что увидите сотни тысяч счастливых лиц, скандирующих Ваше имя – забудьте. Впрочем, оно Вам уже не особо нужно, я понимаю… Даже великий поборник демократии Берлога теперь рядом с Вами, вообще все на свои места возвращается!
А мне слишком хорошо помнится, как мы с друзьями, такими же придурками-романтиками Майдана, собираясь, старались не говорить ни о Помаранчевой революции, ни о Вас лично. Потому как на душе тошно, а винить некого, кроме самих себя. Дети, дурачки, а ведь уже не мальчики, люди семейные, состоявшиеся и даже обеспеченные…
Один из них, моих друзей, совсем недавно, уже после того, как в тоне Ваших выступлений зазвучал такой долгожданный, но уже не греющий душу, легкий металл, хорошо подвел итог. Коротко и точно.
- Мы думали, что Президент трус и тряпка, и ведь ошибались, ребята! Это пока народ Украины об колено ломали, он гордо дремал. А как только запахло потерей булавы (300 мест в Раде, прочие «происки» нехорошие…), он живчиком вскинулся и – за сабельку! И спина прямая!.. И голос звенит!.. Прямо другой человек!!..
… Вот и получается, Ваше Превосходительство, что можете вы быть и решительным, и сильным, но только когда отбирают власть и грошенята у Вас и ваших кумовьев… А значит, Вы – не Президент для народа, а Президент для себя самого и группы товарищей по удаче…
Вот, собственно, и все… Хотя нет, еще одно хочу сказать. Потому что знаю – если не скажу, потом не прощу себе. Вы недавно были на футболе. С Премьером, по-хорошему так, по-приятельски. И там – надо же, какая неприятность! – на Ваших глазах элитный отряд МВД (Господи, если эти – элита, то кто же тогда накачанное быдло в камуфляже?!..) бросился калечить детей с динамовскими флагами и шарфиками. Били умело, жестоко, словно душу отводили. А Вам достаточно было протянуть руку к микрофону и рявкнуть: «Говорит Президент страны! Слушай мою команду! Прекратить избиение! Смирно! Все – десять шагов назад!..». Господи, да Вам бы тысяча грехов простилась! И людьми, и Богом!..
Но Вы безмолвствовали. Гордо так, с достоинством. Типа, наблюдали. Премьер, впрочем, тоже (только Вы в позе профессора словесности, а он – в позе энергичного прораба), но сейчас не о Премьере речь, а о Вас…
И теперь, когда Вы проникновенно говорите с экрана о «генофонде нации» и «будущем страны», я телевизор выключаю. Да генофонду страны, самому что ни на есть ясноглазому «цвету нации», при Вас, господин Президент, почки выбивали!.. Помните девочку? Маленькую такую, хрупкую, которой дубиной по спинке? Своих малышек на ее месте не представляли, а?!..
Хотя, о чем это я, в самом деле… Ваших детей там по определению быть не может, они только в VIP-секторах сидят…
Президент все так же молча смотрел на меня. «Интересно, что он видит? - пронеслось в голове. – Меня?.. Всех нас, майданных дурачков-идеалистов?.. Самого себя, произносящего неприятную правду?..». От небесного шаманства ангела Ю можно было ожидать всего на свете.
Я поднялся со скамейки. Пора было уходить, но я все не находил какой-то очень нужной последней фразы.
Но Президент вдруг торопливо отвел глаза, и я понял – ничего говорить уже не нужно. Ему все понятно, как понятно каждому из нас, переболевшему Большой Верой и оставшемуся с мерзким привкусом брехни во рту.
И я понял, что аудиенция у Его Превосходительства окончена.
А вот как я шел назад, что чувствовал и вообще – как выбрался из этой охраняемой «девяткой» колыбели свободы и справедливости, не помню. Честное слово. Наверное, ангел постарался, дай ему Бог здоровья…
На пустынной, залитой лунным серебром трассе Ю был виден сразу и отчетливо – он довольно бесцеремонно облокотился о стреноженный байк и, к моему удивлению, курил. Правда, то и дело брезгливо сплевывая, но тут же затягиваясь снова, словно поставил перед собой цель раз и навсегда убедиться, что курение – штука вредная и неприятная.
Я знал, что следовало, если не дать ему в морду (ангелу-то хранителю, ничего себе!), то хоть сказать что-нибудь строгое насчет отношения к чужому мотоциклу, но на душе было пусто и тошновато после разговора с Гарантом, отчего все остальное казалось каким-то неважным, второстепенным.
Увидев меня, ангел поспешно выбросил окурок в темноту (совсем, как пятиклассник, заметивший учителя) и противно осклабился.
- Чего веселишься? – буркнул я.
- За тебя радуюсь! – улыбка Ю стала еще шире и еще противнее. – Реально ты ему выдал…
- А что толку? – я пожал плечами.
- Толку с гулькин хер, ясен бубен, – почему-то очень радостно согласился ангел Ю. – Зато ты молодец! Ну, что не зассал, в этом смысле…
Странно, в этот миг я меньше всего чувствовал себя героем или смельчаком. Наверное, потому, что героизм подразумевает хоть какой-то результат, а мимолетная фантомная встреча со мной – я знал это, я чувствовал! – никак не повлияла на Его Превосходительство. Может быть даже, он уже забыл о ней. Или вообще решил, что я ему привиделся, и теперь, успокаивая нервы, старательно, поджав губку, долепливает своими тонкими пальцами интеллигента ту самую пластилиновую конструкцию. Интересно все-таки, что это было такое…
- Кстати, я тут подумал… - Ю оттолкнулся от байка, выпрямился и засунул руки в карманы брюк, снова становясь похожим на киношного уличного хулигана. – Одним словом, бонус тебе полагается, слышь?..
- Какой еще бонус?
- Да нехилый такой!.. – Ю сплюнул сквозь зубы, явно получая удовольствие от ситуации – типа главный приз! – (я ощутил, как по спине пробежала волна покалывающих иголочек). - В общем, Юлька твоя того… в офисе… Что смотришь? В том самом, где ты с ней встречался в последние разы, на Подоле… Эй, ты чего?.. Стой, твою мать, совсем, что ли, сдурел?!.. Во конь, блин!.. Стой, говорю!!!... Слышь, писака!!.. Не надо!..
Но я уже летел на рычащем друге по асфальту элитной трассы в сторону столицы, и его голос с привычной блатной гнусавинкой за секунду растаял далеко за спиной…
Красивый особняк за каменным забором мягко сиял в подольской ночи, подсвеченный несколькими небольшими прожекторами. Раньше здесь был офис Васи Сагайдачного, вполне приятного капиталиста, которого легко можно было встретить вечером в кинотеатре или кофейне – в джинсах и футболке, шагающего рядом с женой и без всякой охраны.
Но уже прошлой зимой, придя сюда, я понял, что купец Вася покинул эти стены - может, не совсем по своей воле, но навсегда. Лестницу и холл украшали красивые фото Майдана – доминировали выразительные Юлины портреты на фоне знамен и вскинутых кулаков, коридоры утратили солидную бизнесовую безликость, стали живее, и даже елка в кабинете (был канун Нового года) была украшена необычно и красиво, сделанными на заказ белыми шарами с кровяными пятнышками сердец. До сих пор помню, как от этого было уютно, спокойно и радостно…
… «А ну-ка все, хватит соплей! - оборвал я себя. – Забыл, что ли, зачем ты здесь?!»
Знакомое окно, выглядывающее из-за каменного забора, и правда светилось. Зато спало все вокруг – громады жилых домов, старых, подернутых трухой, и новых, неуместно-девятиэтажных, казались заброшенными и мертвыми. Черные глазницы окон сонно сливались с темными стенами, и за каждым из них мог находиться терпеливый, опытный, не ведающий сомнений Рамзай. Убийца с холодными глазами…
Меня неожиданно окатила волна жгучего стыда. Ведь это не кто-то, а я сам его придумал – тогда еще, в предыдущей книге - а у напечатанных слов своя, особая магия, они порождают монстров, которые, шагнув со страницы, обретают плоть, становятся реальными, как лязг передернутого затвора, и такими же безжалостно-неотвратимыми.
Совсем как в детском стишке:
Это бяка-закаляка кусачая,
Я сама ее нарисовала,
Я ее боюсь!..
Но бояться я не смел. Да и времени не было… Я должен был не рассуждать, а действовать – как угодно, но быстро и решительно. Я должен было спасти Юлю. Вот только как?..
Решение пришло само собой. Если не знаешь, где спряталось зло, иди туда, где страшнее всего, куда идти совсем-совсем не хочется, до замирания сердца, до необъяснимого детского большеглазого ужаса…
Я сам не заметил, как этот наивный, придуманный на ходу компас привел меня к чердаку девятиэтажки. И сразу понял, что не ошибся – притаившийся за приоткрытой дверью ужас был таким же явным, как запах песка и старых досок, долетающий из щели.
Не буду врать, сам не знаю, сколько я стоял, замерев и трусливо не решаясь толкнуть эту дверь, обитую крашеной жестью. Может быть, минуту, может быть, полчаса… Но все равно толкнул ее, скрипучую, и зашагал по темноте, слыша, как предательски скрипит под кедами перемешанный со щебнем чердачный мусор…
И, совсем не удивившись, почти сразу увидел ЕГО.
«Литература все врет!» - говорил один из героев Юлиана Семенова, спивающийся в африканской командировке журналист-американец.
«Жизнь глупее и проще», - словно развивал его мысль герой другого писателя, Виктора Пелевина.
Да, литература все врет, она изобретает самовлюбленных киллеров-суперменов в сорочках от Cavalli и швейцарских часах. А жизнь действительно глупее и проще. И намного грубее – добавил бы я.
Поэтому человек с оптическим прицелом в руке, поднявший на меня ничего не выражающие глаза, был не выдуманным мной красавчиком Рамзаем. У него было очень простое незапоминающееся лицо, и одежда его была цвета ночного подольского чердака, и каждое движение было наполнено спокойной военной уверенностью. И, глядя на появившийся в его крупном кулаке пистолет с глушителем, я не помышлял о сопротивлении – это было бы слишком наивно даже для меня! – а лишь с грустью подумал о том, что именно так, буднично, в духе грубого чердачного реализма, обречены уходить из жизни глупые сказочники, книжки и сценарии которых пропитывают красотой и романтикой и жизнь, и смерть своих героев… А потом мысли стали путаться, потому что было безжалостно ясно – этот миг лишь кажется вечностью, на самом деле он остается мигом, и вот он уже заканчивается, и вот…
Я ничего не увидел. Я просто почувствовал его присутствие, как можно почувствовать ветер или холод. Он был совсем рядом, у меня за спиной. И это ощутил не только я. Военный убийца с простым лицом тоже вдруг спрятал пистолет, словно сам не понимая, зачем он вообще его достал, и невозмутимо припал к окуляру прицела. Обо мне он, казалось, вообще забыл, словно меня здесь не было. И прежде чем я успел оглянуться навстречу Ю (а это мог быть только мой ангел, кто же еще!), он, совсем как в детской игре, закрыл мне сзади глаза ладонями. И прежде, чем ПРИШЛО ПОНИМАНИЕ, я успел почувствовать, что ладони Ю были шершаво-натруженными, ангелам такие иметь не полагается, они ему явно достались от прежней, земной, наполненной трудом и страданием, судьбы…
Правда должна открываться человеку по частям. Любая. А горькая и жестокая – особенно. Моя же правда даже не навалилась – обрушилась на меня, как в финале голливудских боевиков контейнер с наркотой или оружием обрушивается на головы главных злодеев…
Я увидел все и сразу. Юля, договаривающаяся с Чернобредским, Юля и муж – паутина пропахших кровью нефтяных сплетений и земля под Киевом – та самая, которая дороже, чем под Парижем… «Шашни» с Крупским и Жевако, «терки» с БАБом, обещание постов в СБУ каким-то непонятным пацанам-миллиардерам!.. Так вот она какая, твоя игра… Расчетливая, хладнокровно-жестокая, до конца, с кривым волчьим прикусом!.. И фон и смысл у нее один - бабло, бабло, бабло… Не само по себе, разумеется, а со свинцовым привкусом ВЛАСТИ!..
И – Майдан. И полные веры и надежды глаза миллионов лучших людей страны. И… совсем другая Юля. Дрожащий от волнения юный голос, беззащитно вскинутые юные запястья, слезы решительной обиды в девичьих глазах…
Вот он – самый хищный и страшный, самый бесчеловечный Станиславский на свете…
Я даже не удивился, заметив сквозь пелену этой слишком огромной и тяжкой для меня правды, как штатный убийца легко вскинул тренированное тело, подхватив свой небольшой рюкзак и не расчехленную винтовку, бесшумно двинулся к ветхой чердачной двери. Иначе и быть не могло. Меня хранил стоящий за спиной ангел, а Юлю, нашу пронзительно-весеннюю Юлю, убить невозможно. Заклинит затворы, перекосит пули, опрокинется чашка отравленного кофе, лопнет колесо специально заготовленной для резонансного ДТП машины… Никто не может убить Юлю.
ЮЛЮ МОЖЕТ УБИТЬ ТОЛЬКО САМА ЮЛЯ…
И она сделала это - только что, на моих, закрытых ладонями ангела, глазах.
Пани Юля!!!.. Пани Юля!.. Как ты могла?!.. Ведь нам всем так верилось!.. Так дышалось еще не пришедшей, но обещанной и желанной справедливой свободой!!.. Как же жить теперь, когда с тобой все так же мерзостно-ясно, как и с другими?! Когда вроде бы все осталось прежним, но – чудо исчезло, сказка умерла… Не только сказка о Юле – это полбеды! Сказка о нас самих исчезла – смелых, честных, верящих в себя и свою страну… Конечно, еще прозвенит с молодой нервной тревогой твой голос над майданами страны, еще будут напряженно блестеть твои глаза, вот только мы уже прозрели и с усталой ясностью видим, что ты – не пульсирующая надеждой кровинка Украины, а хищный биржевой брокер, который просто напряжен до предела, потому что рискованно играет, а ставки непомерно высоки… Вы все, парламентские олигархи – одинаковые. И никакая это не технология, а самая что ни на есть правда, будь она неладна…
Я сорвал руки Ю со своего лица, неловко споткнувшись, рванулся к чердачной двери, перепрыгивая через ступени, побежал вниз по гулкому колодцу лестничного пролета, прыгнул в седло «Сузы»… Взревев, принял с места так, что переднее колесо на пару секунд зависло в пустоте, понесся по пустому переулку…
На такой скорости один камушек, попавший под колесо – верная смерть. Так какого же черта вы так аккуратно вымели ночные улицы?!!..
Не помню, как я доехал сюда, в еще одно любимое свое киевское место. Но доехал, потому что лежал на траве (рядом с «Сузой», напоминавшем большого верного пса), и чувствовал, что мир изменился – отвратительно и навсегда. Полная луна ушла, темноту привычно сменила карандашная серость, но дело было не этом, а в том, что выступающие из мрака массивы левого берега уже не казались молодыми островами новой надежды, а были самими собой – спальными ячейками миллионов неудачников, которые через несколько часов двинутся в громыхающих маршрутках навстречу еще одному ничего не обещающему дню. И одинокие фигуры вверху, около обелиска, были не пронзительно-нежной влюбленной парой, а алкашами со вспухшими лицами, собирающими бутылки и при этом жадно доглатывающими оставшееся на донышке вонючее пиво. И даже с памятника на меня устало смотрел не сгоревший в небе герой-летчик, а покойный актер киностудии имени Довженко… Оказывается, ничего нет в мире тошнотворнее правды…
Появившемуся Ю я не удивился. Он сел рядом на траву, бросил рядом забытый мной на чердаке шлем.
- Держи, писака, береги чайник. Он у тебя не казенный… И успокойся, блин, что ты, как баба!..
Я лежал на траве, закинув руки за бритую голову, и смотрел в предрассветное небо. Оно было бесцветным и помятым, как оберточная бумага. Оно не обещало чудес. Оно в них само не верило.
- Ты этого добивался, Ю? Скажи…
- Ну…да, и этого тоже, – не очень уверенно отозвался он. – Ты же людям брехал в своих брошюрках! Теперь хоть один раз правду скажешь… - он гадко хмыкнул. – Для разнообразия…
…Эх, ангел, ангел… Да ну ее в жопу, твою правду! Раньше мы хоть обманываться умели!.. И верить красивым словам!.. И ждать обещанного чуда и счастья! А что у нас теперь останется? Унылая и серая, как мешок, злость? На надоевшие морды в телевизоре и на самих себя? Равнодушный цинизм, кривые ухмылки, мутная бутылка дурманящего портвейна?.. А ведь скоро опять – события! Праздник народовластия, вашу мать!.. Он и так – не подарок, а когда не веришь в сказку, на что он вообще будет похож?!! Да вы, ангелы, замахаетесь летать над нашими унылыми майданами!!.. Вы же тоже устаете, ангелы, что, не так?..
Я просто катался. Медленно и бездумно, по одному и тому же замкнутому маршруту. От площади Славы – к Лавре, затем переулками – на Московскую, снова к площади Славы, и мимо Арсенальной – снова на Московскую… Так, наверное, летчики, у которых не выпускается шасси, сжигают бензин перед аварийной посадкой…
Ю послушно притих сзади, словно чувствовал, что не найдет нужных слов, да они и не нужны – мне, как ни странно, медленно, по капле, но все же становилось легче. Комканые обрывки чувств и ощущений как бы неохотно, но вползали в душу, потому что быть совершенно пустой она не умела…
На улице посветлело, хоть солнце еще не взошло. Или взошло, но где-то там, на живой земле, среди деревьев и росистых трав, а сюда, в лабиринты мегаполиса, просто заглянуло мутным серым лучом.
Тишину разорвал громкий рык уборочной машины – оранжевая и неестественно бодрая, она одновременно мела железной щеткой обочину и поливала улицу. Спасаясь от холодной струи, я вильнул, въехал на бордюр около «Зоряного», подрулил к дышащему прохладой фонтану.
Раздались чьи-то громкие голоса. Я уже знал, что именно так все и происходит на рассвете – стоит только одному звуку нарушить тишину, и за него цепляются другие, напористые, дневные, быстро сливающиеся с раскаленным громыханием ожившего города.
Но раздавшиеся голоса заставили нас с ангелом поднять головы. Знакомый баритон звучал резко и чуть раздраженно. В ответ слышалось глухое настойчивое бормотание. По рассветной улице – огромный, быстрый, в разлетающемся пиджаке – шагал Премьер Федорович, а за ним семенили двое крепких молодых охранников, не переставая что-то говорить – глухо и настойчиво. Премьер Федорович резко развернулся и прорычал:
- Да отхлебитесь вы от меня на три буя, поняли, нет?!..
Охранники поняли. Они чуть попятились, но не ушли, замерев около дорожного ограждения и что-то беззвучно говоря в красивые маленькие рации. Премьер подошел к фонтану и тяжело опустился на скамейку, не глядя на нас с Ю.
- Здравствуйте, – сказал я. Мы были знакомы, но не очень, так, виделись два раза, может, он уже и не помнил меня…
- А, вы… - Премьер Федорович не удивился, протянул руку. – Приветствую. – И неожиданно громко выдохнул: – Достали меня все, понимаете?!.. Нет, ну реально, нельзя же так! Несерьезно!.. Переговорщики!.. Все трут, трут за спиной, решают чего-то… Дорешались уже, вашу мать! Извините… - зачем-то добавил он, покосившись на ангела Ю. – Сегодня – одно, завтра – другое, послезавтра вообще вся байда по новой!!.. Мало того, что народ путаем, я уже сам путаться начинаю!.. Все, хватит! Будем двигаться прямо и решительно, в духе принятых решений! Государственный подход нужен, и бодал я их компромиссы, понимаете?.. – он, нахмурившись, замолчал.
- Премьер Федорыч, – вдруг вспомнил я, – скажите, вот у вас в Донецке драмтеатр есть…
Ю гаденько улыбнулся.
- А как же! – громогласно отозвался Премьер. – Этот… имени… Шевченко, кажется! Крутейший театр, я вам скажу. Мы ему из бюджета только за прошлый год почти полмиллиона гривен перечислили! Ну, на развитие там, на реконструкцию… Теперь мимо проезжаешь - посмотреть приятно! Таких театров даже в Европе нет, между прочим. Сам я, конечно, в Европе по театрам не хожу, но все говорят…
Он снова замолчал, а я не мог придумать, как перейти к разговору о несчастных актрисах. Да и Ю за широкой премьерской спиной отвратительно скалил зубы.
- Ох и устал я за последние дни… - вздохнул Федорыч и взгляд его неожиданно остановился на «Сузе». - А это что, ваш? Слушай, дай прокатиться, а? Если тебе не в падлу, конечно…
И прозвучало это так просто, так по-мальчишески доверительно, с такой неуместной в центре хитрожопого снобистского Киева молодой хулиганской прямотой, что вместо резкого матерного отказа, который носит в душе каждый байкер, я с улыбкой кивнул...
Рождался новый день…
И солнце золотило старые крыши, и от политой дороги, как от реки, веяло мокрой прохладой, и запели птицы в густых пыльных кронах, и Премьер Федорович катался на «Сузе» по пустынному асфальтовому пятачку, опасно виляя и неумело щелкая передачами, и полдюжины охранников с глупыми встревоженными лицами бегали следом, словно они могли что-то сделать…
И мне стало легче…
Словно я оживал вместе с этим городом, вместе с моей запутавшейся, усталой, издерганной и до крика любимой страной.
Ю тоже преобразился. Рядом со мной на скамейке сидел уже не хамоватый бульдозерист, не хулиган из придорожного пивбара и не мелкий вокзальный урка. Лицо его просветлело, стало молодым-молодым, пшеничные волосы выпрямились и легли на плечи, глаза заблестели – не истерично, как тогда, ночью, а радостно и взволнованно. И даже нелепый костюм словно разгладился, и жуткие не то туфли, не то сандалии не резали глаза. Он был похож на приезжего абитуриента, только что узнавшего, что он принят в престижнейший институт. И еще он был очень похож на ангела…
Мы оба молчали, этой минуте были нужны не слова, а само ощущение этих коротких предрассветных минут, заполняющих душу молодой надеждой и чем-то еще, чему и название пока не придумано…
Премьер покачнулся, опасно вильнул (охрана на миг окаменела), но «Суза», умница, взревел и выпрямился, вынеся седока.
… Катайся, Федорыч, катайся, клацай передачами и расслабься, слышишь, расслабься, что ж ты такой зажатый-то?!… Катайся, мне, как ты говоришь, не в падлу. Тебе почему-то не страшно доверить байк, а это значит – и многое другое, это реально много значит, поверь… Да и учишься ты быстро, на ходу – что украинскому языку, что мотоциклу… Ой, что это я, в самом деле! Сейчас же все решат, что эту книгу мне ты заказал, и не было никакой магии полнолуния, и не летел за моей спиной по ночному городу ангел-хранитель с красивым английским именем Ю, и не смотрела в пустоту ночи Юля, до хруста сжав худые переплетенные пальцы…
Поэтому самое время сказать – я и за твою партию голосовать не буду, Федорыч. Ни в жисть! Прокатиться на байке - это пожалуйста, не жалко, а вот голосовать – извини!.. Слишком уж много притаилось за твоей широкой спиной энергичных таких пацанов в «Ролексах». Не уголовников, нет, и даже не «влетевших по-молодости», как ты сам (это как раз ерунда, наплевать и забыть, я и сам, если хочешь знать, в 15 лет в «малолетке» побывал!..). Они, эти твои однопартийцы, другие – бугристые плечи, костюм с искрой, запас в двести слов, и хватка – купеческая, разбойничья, прут, как бульдозеры, скалятся по-волчьи из бронированных «Мерсов», ждут своего часа…
Правда, последнее время то и дело говорят по телевизору, что вольются в твои ряды «левые» ребята с хорошими лицами, чтобы регулировать справедливое распределение благ, осуществлять общественный контроль за бизнесом, строить социально справедливое общество… А что, хорошо звучит! Вот только ни за что не поверю, что твои молодые да деловые волчины их к себе на пушечный выстрел подпустят! Больно им нужны борцы за народное благо! Ага, щас!!.. Им бы поскорее всю страну нагнуть по полной да поиметь свой козырный интерес!.. И даже ты им не указ! Может, ошибаюсь, Федорыч? Тогда так и скажи. Вот только прав я, к сожалению…
Ю легко тронул меня за плечо – молодой, красивый, ангел ангелом…
- Мне пора…
- Но ты же еще вернешься?
- А я и не ухожу. Просто увидимся мы нескоро…
- Тогда что же – прощай?
- Погоди. Осталось главное.
- Главное?..
- Конечно. Пообещай, что скажешь людям правду. Слышишь, пообещай!.. Ведь я здесь именно для этого…
- Погоди, погоди, Ю… - я решил, что ослышался. – Я должен что-то людям говорить?!.. Я?!!.. Это при тебе-то, живом ангеле?!!.. А ты сам не хочешь объяснить им, что к чему?.. И мне заодно…
По лицу Ю пронеслась тень. Но едва заметная, мимолетная, не стершая улыбки…
- Эх ты… А еще писака! Ты же должен знать – люди не верят пророкам и ангелам! В этом все дело. И никогда не верили… Люди не виноваты, они созданы такими. Они наоборот, верят выдумщикам и сказочникам. Таким, как ты, одним словом…
- Но я же могу ошибиться, Ю! Как мне не ошибиться?!..
Солнечные блики уже сползали по стенам домов, дрожали на верхушках деревьев… Я чувствовал, что времени почти не осталось, а спросить нужно было еще о многом. Об очень многом…
- Как мне не ошибиться?!!... – еще раз крикнул я очень громко, хотя Ю был совсем рядом.
- Говори сердцем. Не ври…
- Мне не поверят!..
- Не хитри, тогда поверят. И не делай никому больно. Помни – когда Кучма обнимает внука, он тоже весь – из добра и нежности…
- Я понимаю…
- Не жалей только самую черную силу. Никогда не жалей и не бойся ее! Слышишь?
- Да. Они будут мне мстить?
- Ничего, я буду рядом… И люди тоже будут рядом. Так что не переживай…
Я вдруг почти физически ощутил, что Ю стал призрачным, невесомым и неземным. Он ускользал, как всегда ускользает из реального мира самое главное, как тает утром подаренное во сне умение летать – такое доступное и понятное еще секунду назад, там, во сне…
Рыжая поливальная машина, сделав неторопливый круг, возвращалась. Проползая мимо нас, она так резко выстрелила в новый день струей воды, что я зажмурился. А когда через миг открыл глаза, Ангела Ю рядом не было…
Зато была радуга. Огромная и яркая, она висела над маленькой Печерской площадью. Она росла и поднималась.
И была флагом.
И была музыкой.
И была свободой.
- Только не молчи! – голос ангела, затихая, пронесся по ожившему от лучей небу, слышный только мне. – Не молчи, слышишь?!.. Говори!..
Я скажу! Я скажу. Скажу…
Вот только что, собственно, говорить?.. Ю, о котором я теперь вспоминал без обиды, а лишь с чувством нежной благодарности, так и не открыл мне никакой тайны – великой и общей для всех. И даже квест его не был квестом! Он только протащил меня по ночной столице, сталкивая со случайными (случайными ли?..) политическими и неполитическими персонажами, заставил думать и вспоминать и чувствовать. И еще – убил остатки веры в пани Юлю, ту самую веру, которую я - все, в общем, понимающий - превратил в свою любимую сказку, стараясь не замечать ни циничных фраз, ни хладнокровного торга с «непримиримыми» врагами, ни жестко, без сентиментов, просчитанного финансового интереса, ни полного презрения к «электорату», который на трибуне талантливо сменялся проникновенным голосом, полным доброты, понимания и отваги…
Извини, пани Юля, больше это не работает. Верилось, да перестало…
Да, самые красивые и порывистые знамена в мире развеваются над твоей вскинутой головой, но этот театр не просто лжив, он кровью пахнет, и именно от этого запаха, а не от чего другого, ты больше всего пьянеешь. Батальоны обманутых готова бросить ты на улицы пушечным мясом, и не спорь, других убеждай, я-то точно знаю, что так оно и есть! А я теперь точно знаю, чего не хочу. Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ХОТЬ ОДНОМУ ЧЕЛОВЕКУ МОЕЙ СТРАНЫ ВЫПУСТИЛИ КИШКИ РАДИ ТВОИХ БАБОК! Ясно?! Ни киевскому прохожему, ни самому чумазому Луганскому шахтеру, ни горловскому пацану, ни львовскому учителю!.. Вообще никому. Потому что люблю я их – восточных, западных, умных и не очень… Любых!!.. Таксисты, это и вас касается, я на вас набросился в этой книге – и справедливо, сами знаете! – но все равно ваши принесенные под вечер домой гривни пахнут усталостью, потом и резью в глазах, а значит, вы – братья мои, я лучше подерусь с вами, чем буду обманывать, служа чужим миллиардам…
Как бы сказать… Сейчас соберусь с духом… Ты врешь, пани Юля. Красиво и вдохновенно, умея влюблять в себя толпы обманутых и потерявших веру людей, но ты – не Жанна д’Арк, не Де Голль и даже не Эвита Перрон, ты жадный и хищный капиталист с холодными глазами и калькулятором в кармане, готовый взорвать половину моей страны ради безраздельной власти и миллиардов!..
И, судя по тому, как мне тошно от этого понимания, это и есть то, что люди называют горькой правдой…
…Федорович все-таки умудрился заглохнуть – вдали, около Печерского Торгового Центра, и теперь долго и безуспешно ловил носком лакированной туфли «нейтралку», матерно отгоняя пытающуюся помочь охрану.
А я лихорадочно соображал, что самое важное я должен сказать – громко и вслух. Я – не самый умный далеко не самый хитрый, вечно прозревающий с опозданием и не радующийся прозрению… Но радуга висела в небе – живая и яркая, она не исчезала, она требовала, чтобы я исполнил волю ангела, хранящего нашу землю…
И я вспомнил. «Говори сердцем…» Окей, буду говорить сердцем, по-другому у меня все равно что-то не получается… Буду говорить!..
- … Люди моей страны! У меня нет рецептов счастья – ни для вас, ни для себя самого! Есть у меня только мятежная, так и не помудревшая с годами, но живая душа и еще – отвратительно горькая правда, которую я вам прямо сейчас и выплесну, потому что носить ее в себе нет никаких сил!
Так вот, нас обманывают и стравливают. И те, и другие, и третьи… Одним словом, все те, кого сейчас продажное ТВ каждый день показывает вам, вернувшимся с работы, усталым и опустошенным, уже не ждущим чуда.
Врет премьер – потому что знает, команда его готова нас в африканских рабов превратить, лишь бы и дальше уверенно входить в миллиардные рейтинги «Форбсов», потому что сам капиталист, потому что от бросивших предателя Сам Самыча левых ребят, защищающих наш с вами труд, отмахивается своим пудовым кулаком, как от грабителей, потому что пригрел около себя Хазарова (вечного «госслужащего на зарплате», у которого миллионов столько, что их даже спрятать трудно!) и служит Рахметову, миллиарды которого по крупице подняты «на-гора» мускулистыми и рабски согнутыми шахтерскими спинами…
Врет звонкоголосая, как пионер из старой хроники, Юля, за спиной которой призраками застыли опасно играющийся в Троцкого баптист Татаринов и портфельная толпа самых продажных в Украине кровососов.
Врет банкир и сельский интеллигент с Банковой, красиво переплетя тонкие нервные пальцы. Ну такой он цивилизованный, такой по-европейски державный, аж глазам больно! Вот только его «кумовья-друзи» в момент обглодают тело Украины почище самых лютых «регионалов»… Причем под разговоры о «цивилизованном пути», «евроинтеграции» и «сучасных социальных стандартах»…
… Федорович, наверное, накатался, его комбатовский голос звучал теперь неподалеку, рядом со входом в «Зоряный». Охранник подкатил верного «Сузу», умело откинул подножку, благодарно кивнул… Окей, ладно. Вот только я еще посижу, здесь, охранник, я еще не закончил, не переживай, я сейчас найду слова, не могу не найти, не имею права!..
Я постарался собраться. Невеселая какая-то картина получается, хоть вообще на выборы не ходи! Но – нельзя, придумают еще что пострашнее, диктатура с танками – не выдумка, до нее - один шаг, и то не наш…
Так кого выбирать будем, а, ребята? Я лично не знаю, честно говорю… Понятно, что нужно этих бобров в сторону отодвинуть, чтобы пришли на их место другие – молодые, честные, по-хорошему злые и справедливые. И они есть, не может не быть! Нас же без малого 50 миллионов, так что мы, среди них полтысячи честных людей не найдем? Легко!!.. Вот только кто их в этот гадюшник под куполом пустит, а?!..
В общем, не получается у меня, как ни крути. Я бы, может, и за Яценко проголосовал, если честно. Чтобы не расслаблялись особо «успешные менеджеры» вроде Дорошенко и Рахметова, хоть и разные они, конечно… Правда, проголосовал бы! Но не за пиджачно-покорного, зайчиком сидящего среди сытых олигархов «президентской силы», а за майданного, бунтующего, страшного для кровососов всех мастей… Но ведь не устоит он, наверное – заманят портфельчиком, прижмут, сломают…
Толстому Микеле я тоже верю, кстати говоря! Он за тех, кто из говна, не жалея сил, выбирается, не то что в тюрьму – на виселицу пойдет, это вам не Инночка Богомазова, любящая полялякать о «среднем классе» в перерывах между отчетными звонками своему боссу-миллиардеру. Только вот не берут у нас в депутаты наивно-решительных людей, да еще с внешностью сказочного злодея-Буржуина… Он, конечно, не сдастся - его ни Кучма, ни Юля не сломали – но и депутатом, скорее всего, ему не быть…
О других и говорить-то нечего. Истерички с немытой головой и авантюристы в опереточных френчиках, проедающие кремлевские подачки, брехливые сытые коммунисты, в которых еще верят по инерции наши бедные бабушки и дедушки, но которые - плоть от плоти озверелой пьяной матросни… Вялая националистичная «правыця», которая, кажется, и сама уже не верит, что на что-то способна, кроме мутных, похожих на жеванную бумагу, «патриотычных» деклараций… Рожденная Майданом порывистая «Пора», как-то слишком быстро сменившая тревожные барабаны на «перемовыны» с более опытными «революционерами» в «Лексусах»… Парочка социалистов нормальных было – честных, решительных, наших (тот же Вася Иволга хотя бы!), так их же Сам Самыч похоронил. Предатель – он и есть предатель, пошел себе подходящую осину искать, а ребята остались – при вере своей и силе, но – без вины виноватые и вообще - непонятно кто такие… Им бы с Яценко в кулак сжаться и с тем же наивно бунтующим Броским, так не дадут же олигархи! И к себе в блоки не возьмут – что они, идиоты – такой геморрой по собственной воле заиметь?!
Да ну их всех!.. Даже говорить – и то неохота…
А скажу я вам другое, ребята, братья и сестры. Я ведь сейчас только понял, что с самого начала нужно было сказать!
Не смейте делить Украину на части, слышите!!.. И не любить ее не смейте! Может, и разные мы, как политики-аналитики уверяют, не знаю, да только все люди разные, а беды наши, обиды и надежды – они близнецы! И одни ангелы-хранители летают над нами! И одинаково грабят нас, жителей богатющей европейской страны, эти мордастые скоты, у которых часы стоят дороже, чем наши квартиры! А мы еще их разбойничью власть на Майданах отстаиваем – кто на жаре, кто на морозе! Рехнулись мы, что ли?! Да на майданы выходить не ради них нужно - гори они огнем! – а когда нам зарплату не платят, или ценами душат, или крохотный, но кровный бизнес отбирают по беспределу, или детей наших калечат дубинами на футболе. Вот тогда давайте подниматься – от Луганска до Тернополя, от Одессы до Сум!.. Мы вам не расколотые «гуцулы» и «москали», мы - народ Украины, слышите, ублюдки?!
Доведете - мало вам не покажется!..
Никогда я не был в Донецке. Но приеду, обещаю. Никогда не становился общественным или еще каким деятелем - больше своими делами занимался – но все силы отдам, чтобы вспомнили мы и почувствовали, что мы – родные братья, чтобы снова легко и радостно становилась страна в «живой ланцюг» - как тогда, в 90-м, когда еще так верилось в Добро и Счастье. Нет, в Раду не пойду, я хочу людям открыто в глаза смотреть, другое что-нибудь придумаю… Но – придумаю точно!.. Я обещаю это тебе, Ю, наш ангел-хранитель! Я – бритоголовый байкер, бродяга и киносказочник, обещаю это вам, люди моей страны, носящей нежное женское имя!!..
… Бензобак «Сузы» блестел под рассветным солнцем. И было ясно, что наш новый день будет ярким и полным счастливой надежды. Как и предсказывал ангел…
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |