СНОВА В КИТАЕ

Мост Лугоуцяо – одно из самых поэтических мест Китая. Когда-то, если верить легендам, здесь проходила единственная дорога в столицу Небесной империи. Далекие путники, как бы они ни устали, как бы ни была длинна их дорога, в последний день путешествия поднимались задолго до рассвета, чтобы полюбоваться жемчужно-лунным сиянием на мосту Лугоуцяо.

Доктор Зорге вместе с полковником из японской разведки тоже приехал в Ванпин посмотреть «Предрассветное лунное сияние на мосту Лугоуцяо» – эти слова, произнесенные Цинским императором, были высечены здесь на белом камне.

Теперь, через сотни лет, мост Лугоуцяо стал знаменит и другим – здесь началась большая война. Военные действия откатились далеко на юг, на днях японские войска заняли Нанкин, и мост остался в глубоком тылу, но началась война именно здесь...

Полковник Хироси, восторженный почитатель красот природы и воинственно настроенный человек, хвастался по дороге, что японские войска наступают в Китае в три раза быстрее, чем наступали в войне с Россией в начале нашего века. Он уверен, что кампания скоро закончится и начнется эра «сопроцветаиия Азии» под японской эгидой.

Хироси ненадолго прилетел из Нанкина в Пекин, ставший тыловым городом, познакомился с Зорге в офицерской компании, проникся к нему уважением. А все это началось с того, что японские офицеры, знавшие немецкого журналиста еще по Токио, пригласили его в ресторан, чтобы отметить приезд доктора Зорге в Пекин. Ресторан находился внизу, в подвальном этаже отеля, на ужин здесь подавали только китайские национальные блюда. Было их здесь великое множество: утиные яйца, рыхлые и черные, пролежавшие в земле и известке сколько-то недель; особая «декабрьская» утка, вяленная на солнце; жирный молодой поросенок «тигровая шкура», густо посыпанный тростниковым сахаром; маленькие ядовито-острые стручки зеленого перца, обжигавшие рот; неизменные вареные бамбуковые ростки; «суп из хризантем», который при ближайшем рассмотрении оказался лапшой из змеиного мяса, и еще другие блюда, от которых Рихард давно отвык, но ел их с видом удовольствия и не отставал от компании, ловко управляясь с палочками для еды. Пили маотай, отдающий сивухой, и женьшеневскую водку.

Хозяин стола, офицер из генерального штаба, настойчиво подливал спиртное. Рихард пил наравне со всеми, но под конец вечера оказался трезвее других. Посреди стола в медной куполообразной чаше доваривался суп, в который только что опустили свежую капусту. Зорге шутливо принял на себя роль повара. Приподнимая крышку, он незаметно подливал на спиртовку недопитый маотай, который горел голубым пламенем. Предвидя неизбежное возлияние, Рихард, кроме того, выпил перед обедом какую-то отрезвляющую дрянь, вредно действующую на сердце, но сохранявшую голову свежей. Пили за союз и взаимное понимание двух стран – Японии и Германии, за успехи японского оружия. Кричали «Кампай!» – до дна! – и оставшиеся капли плескали в огонь.

Японское оружие в Китае не только одерживало победы, но терпело и неудачи. Китайские войска стали оказывать вдруг упорное сопротивление. Хозяин стола высказал мнение, что сопротивляются главным образом войска Народно-революционной армии, преобразованной из китайской Красной армии, против которой еще недавно боролись гоминдановские части. Полковник Хироси, сидевший рядом с Зорге, добавил, что это наиболее сильный противник, противостоящий японским войскам.

Зорге уже знал, что с месяц назад китайцы разгромили бригаду, входящую в дивизию генерала Итагаки. Японцы потеряли свыше трех тысяч человек. Говорили, что в сражении впервые участвовали советские летчики-добровольцы.

Генералу Доихара удалось добиться того, что в Северном Китае возникло временное правительство Китайской республики, состоящее из прояпонски настроенных китайцев. Кабинет Коноэ будет иметь дело только с новым, временным правительством. Офицер генштаба по этому поводу сказал: «Теперь мы, военные, берем в свои руки дипломатические переговоры...»

За столом настроение у всех было оптимистичное. Разговор то вспыхивал, то затухал, становясь все более бессвязным. Полковник Хироси начал дремать, и Рихард повел его наверх спать. Потом снова спустился в ресторан, но офицерская гулянка уже подходила к концу.

На другое утро Хироси, помятый и бледный после ночной попойки, позвонил Рихарду в номер и пригласил его вместе позавтракать. Он рассыпался в комплиментах, за что-то благодарил Рихарда и предложил ему место в своем самолете до Нанкина – удобно и быстро. Они прибудут в тот же день.

Зорге согласился, сказал только, что хотел бы ненадолго заглянуть на мост Лугоуцяо – он много слышал об этом световом чуде. Хироси вызвался сопровождать Рихарда, он хорошо знает эти места. Лунное сияние действительно чудо!

Пекинское утро было туманным. Солнце поднялось над пагодой, как красный, раскаленный шар. Сквозь густую розоватую пелену тумана на него можно было смотреть, как на восходящую луну. День Рихард провел с американским корреспондентом Сноу, которого знал еще по работе в Китае. Поехали смотреть храм Неба – сине-фиолетовое строение, утопающее в розовом тумане. Любовались алтарем для поклонения дождю и небу, стояли у чудесного купола, где негромко сказанные слова возвращаются к тебе громоподобными. Здесь китайские императоры говорили с небом.

После полудня, освободившись от своих дел, Рихард снова встретился с Хироси. Смотрели летний дворец императоров, и Зорге погрузился в сказочный мир. Жилище мандаринов, мраморный корабль, стоящий на берегу, чудесные беседки, ажурные мосты, балюстрады... И снова проснулась в Зорге душа искусствоведа-ориентолога.

Хироси расхаживал, как хозяин, хотя тоже был здесь впервые. Он что-то искал и наконец обнаружил – портрет последней императрицы Цы-си. С портрета смотрела пожилая женщина в синих одеждах с сердитыми, колючими глазами. Портрет не представлял художественной ценности, но Хироси занимало другое.

– Я думаю, – сказал он, – мы подарим этот портрет Генри Пу-и в знак нашей победы и освобождения столицы, где царствовала династия его предков.

Рихард прочитал надпись на портрете: Хуа Ха-шибо. Он вспомнил – это псевдоним американской придворной художницы Хуперт Войс... Еще вот когда американцы обхаживали императорские персоны, дабы приобрести влияние в Китае!

К мосту Лугоуцяо поехали ночью, перед рассветом, чтобы прямо оттуда отправиться в аэропорт.

Оставив машину у городских ворот Ванпина, они пошли к мосту пешком по совершенно пустой улице мимо фанз, залитых лунным светом. Миновали каменных, коленопреклоненных слонов, колонну с императорской надписью и застыли в изумлении перед открывшейся панорамой. В низких гравиевых берегах серебрилась черная река. На востоке загорался багровый рассвет, а в небе сияла громадная жемчужина луны. Казалось, что белый мост с рядами серо-зеленых львов поднялся в воздух и плывет в этих потоках. Сияние луны и брезжущий розовый свет близкого восхода сливались и смешивались, будто воды двух могучих прозрачных рек.

Львиные спины лоснились при луне, и каждая львиная морда имела свое выражение – свирепое, сытое, ленивое, сонное... Сто сорок львов, и ни один не похож на другого.

Тихо, неслышно, будто опасаясь нарушить красоту ночи, прошли немного вперед. На середине моста стояла группа китайцев, тоже созерцающих сияние луны. Они стояли недвижимо, как на молитве в храме, но, заметив японского офицера, торопливо скрывались на берегу в глубоких тенях приземистых фанз.

Рихард был полон впечатлениями, – это была ночь поэзии.

Обаяние лунного чуда было нарушено, когда Хироси сказал:

– Удивляюсь, почему они так боятся японцев, – он кивнул в сторону ушедших китайцев.

– Вероятно, потому, что считают вас оккупантами.

– Но мы несем им свет, такой же, как эта луна, несем культуру. Мы хотим, чтобы Азия была только для азиатов.

В самолете Хироси продолжал рассуждать о высокой японской миссии на континенте.

– Мы с вами две страны, которые изменят мир – в Азии и в Европе, – самонадеянно говорил он. – Нас объединяет антикоминтерновский пакт. Я был в восторге, когда его подписали. И я вам скажу, что здесь, в Китае, мы тоже выполняем свои обязательства. Ведь нам приходится сражаться главным образом с коммунистическими войсками. Чан Кай-ши бережет свои части и бросает против нас фанатиков-коммунистов. В итоге это нам на пользу. Освобождая Китай, мы осуществляем санитарные функции, очищаем мир от коммунизма. В Нанкине вы это сами увидите... С Чан Кай-ши мы можем еще договориться, с коммунистами – никогда.

Среди словесной шелухи, рассыпаемой Хироси, Зорге нашел для себя несколько полноценных зерен.

После японского нападения на Китай Чан Кай-ши заключил соглашение с командованием китайской Красной армии о совместной борьбе с японцами. Казалось, наконец-то междоусобная война прекратилась и силы гоминдановского и коммунистического Китая объединились для отражения японской агрессии. Но из рассуждений Хироси легко было сделать вывод, что Чан Кай-ши продолжает свою политику. Он хочет истребить коммунистические войска руками японцев. Значит, возникший союз очень шаток.

Рихард слушал рассуждения Хироси, время от времени поглядывая в окно. Они уже пролетели большую часть расстояния. Внизу широкая от горизонта до горизонта равнина. Впереди синеют горы. Квадратики, полоски рисовых полей, затянутых льдом. Лед, как нефрит, молочно-зеленого цвета. Дальше река, вероятно уже Янцзы... А теперь внизу словно потоп: поля залиты водой, в них отражаются начинающие зеленеть деревья. Это уже другой цвет, тоже зеленый, но больше похожий на малахит. Янцзы уходит в сторону, исчезает в дымке за горизонтом. Самолет летит навстречу весне.

Чем ближе самолет подлетал к Нанкину, тем озабоченнее становилось лицо пилота, тем чаще он приказывал стрелку-радисту внимательно следить за воздухом. Нервозность пилота передалась и полковнику Хироси.

– На фронте, – сказал он, – отмечено появление советских летчиков. Говорят, они добровольцы и прилетели на своих машинах, со своими боеприпасами. Но откуда это берется у добровольцев? Для меня совершенно ясно: Советский Союз помогает Китаю...

«Значит, наши помогают Китаю, и японским милитаристам не так-то просто добиться победы!» Рихард почувствовал себя в одном строю с неизвестными ему советскими волонтерами, которые где-то здесь, совсем близко, и, так же как он, выполняют свой интернациональный долг.

В Нанкине, куда Хироси и Зорге прилетели к полудню, продолжалась кровавая вакханалия, начавшаяся с захватом города. На улицах валялись трупы расстрелянных, в разных концах города дымились пожарища, горело здание советского посольства. Всюду бесчинствовали японские офицеры и солдаты. Они жгли, насиловали, грабили, охотились за китайцами, искали переодетых военных. Принадлежность к солдатской профессии определяли по стриженым волосам, по мозолям на руках, набитым винтовкой. Но мозоли на руках были и у рабочих...

Схваченных людей заталкивали в военные грузовики, везли к Янцзы, расстреливали на берегу, сбрасывали трупы в реку, и они медленно плыли вниз по течению.

Слухи, один страшнее другого, переполняли город.

Рихард Зорге поселился в немецком посольстве, жить в отеле было опасно. Рядом с его комнатой жил старик доктор Альтштадт, председатель общества «Красная свастика». Альтштадт все время нервно поправлял пенсне и без конца говорил взволнованным шепотом.

Он живет в Китае вот уже двадцать лет, имеет практику, раньше руководил немецким Красным Крестом, теперь «Красной свастикой». Из города бежали почти все жители – больше полумиллиона, осталось процентов двадцать. Но для японского разгула, для убийств и грабежей хватает и этих двадцати процентов... Истреблены десятки тысяч жителей.

Он сказал еще:

– Наше общество «Красная свастика» наняло двести рабочих, чтобы похоронить убитых. За две недели они зарыли сорок три тысячи трупов. А сколько тысяч японцы сбросили в реку, и течение унесло их в море... Я не ошибусь, если назову цифру в двести – двести пятьдесят тысяч убитых в городе и его округе.

Доктор только накануне был свидетелем страшной трагедии. Вечером его вызвали в семью богатого китайца, крупного инженера, с которым Альтштадт находился в давних приятельских отношениях. Несколько дней назад его дочь схватили на улице и увели в комендатуру. Сказали – оставляют заложницей. Потом обещали отпустить за большой выкуп. Отец отдал деньги, дочь привели домой. Доктор не знает, что там с ней делали, но вернулась она словно помешанная. Через час она почувствовала себя совсем плохо. Когда приехал доктор Альтштадт, она была мертва. Доктор констатировал отравление. Перед тем как отпустить девушку, ей сделали какой-то укол. Взяли деньги и отравили, чтобы молчала...

Виновником нанкинской резни доктор считал командующего войсками принца Асака.

В Нанкине Зорге провел несколько дней. В один из вечеров комендант города генерал-лейтенант Амая устроил прием для иностранных корреспондентов. Зорге приехал несколько позже. Он глазами поискал свободное место и вдруг увидел – вот кого он не ожидал здесь встретить! – Агнесс Смедли. Рихард сел рядом и опустил широченную свою ладонь на ее руку. Агнесс вздрогнула, шокированная такой бесцеремонностью, и яростно повернулась, чтобы отчитать нахала. Рядом с ней был Зорге... От неожиданности она едва не вскрикнула.

– Ики!.. Как хорошо, что вы здесь, Ики!

Они не встречались пять лет, только иногда обменивались письмами. И вот Рихард здесь. У Агнесс так много было с ним связано...

– Я рада, так рада, Ики! – шепотом повторяла она.

На приеме, скорее похожем на пресс-конференцию, был традиционный чай, который подавали в чашечках, закрытых цветными шелковыми чехольчиками, чтобы не остывал. Были сандвичи, сладкое и солоноватое печенье и даже саке. Ее разносил адъютант генерала Амая. Шла неторопливая беседа. Амая говорил цветисто и чем-то напоминал Рихарду полковника Хироси:

– Мы идем по императорскому пути... Япония, как прекрасная гора Фудзи, поднимается в предутреннем тумане высоко в небо и показывает свое великолепие миру... Мы – Страна восходящего солнца...

Зорге подумал: самое страшное – это убийцы-лирики, сентиментальные садисты-романтики, пытающиеся прикрыть свои преступления красивыми фразами, поэтическими ассоциациями.

Амая, в комендатуре которого был самый страшный застенок, сейчас убеждал журналистов не писать о зверствах в Нанкине. Он защищал командующего войсками принца Асака, говорил, что принц огорчен недружелюбными слухами, которые проникают в печать. Ведь командующий прекрасный человек и женат на дочери императора...

Агнесс скептически слушала генерала Амая и, едва сдерживаясь, спросила:

– Но чем же вы объясняете, господин генерал, массовые убийства, которые происходят в городе?

Амая заулыбался, еще шире обнажив неровные зубы, шумно втянул в себя воздух:

– Госпожа должна понять, что война разворачивается не всегда так, как нам хочется... Конечно, есть случаи нарушения дисциплины со стороны отдельных солдат, но мы решительно расследуем каждый подобный случай... Нельзя также забывать об умышленных и преступных действиях переодетых коммунистических бандитов, которые совершают в городе преступления. Мы не всегда можем отличить террористов, сеющих анархию, от мирных жителей. Конечно, могут быть ошибки, но представителям печати, как я думаю, надо видеть главное...

Генерал Амая опять заговорил о высокой миссии народа Ямато, о горе Фудзи, о божественных предначертаниях, которые принесут благоденствие азиатским народам...

– Поедемте ко мне. Сегодня я вас никуда не отпущу, – решительно и безапелляционно сказала Смедли, выходя из комендатуры.

Она села за руль, включила мотор, и машина плавно тронулась с места.

– Агнесс, вы хорошо водите машину, – засмеялся Рихард. – А помните, в Шанхае...

– Ну, неправда, Ики! Я и тогда водила прилично... Но чему я действительно научилась за эти годы – понимать события... Это куда важнее.

Агнесс тоже жила в посольстве – в американском, куда переселилась из отеля, когда в город вступили японцы. Всем американцам предложили укрыться в посольстве.

– Если бы не военные события, не жить бы мне под американским флагом, – иронически улыбнулась Агнесс. – У меня до сих пор нелады с официальными властями.

Смедли рассказала, что в Нанкине оказалась случайно: поехала на несколько дней в Ухань, а в это время в Шанхае начались бои. Целый месяц живет в Нанкине.

– Но видела я столько, что хватит на всю жизнь... Кое-что я покажу вам. Вы когда уезжаете?

– Вероятно, послезавтра.

– Так быстро... Впрочем, не надо гневить судьбу, уже хорошо, что мы встретились. Правда, Ики? – Она положила руку на его плечо.

Агнесс Смедли жила в трехэтажном флигеле, в маленькой комнатке, единственное окно которой выходило в посольский сад.

– Угощать мне вас нечем, – призналась Агнесс, когда они вошли. – Мы посидим здесь, а потом пойдем в бар. Это в главном корпусе. Американцы не могут прожить без бара, даже когда война. Его открыли в тот день, когда в посольстве укрылась вся колония. Теперь многие возвращаются обратно.

– Подождите, Агнесс, но расскажите сначала, как живете вы сами, именно вы, Агнесс Смедли.

– Я?.. Все так же. – Она пожала плечами и грустно, как показалось Рихарду, улыбнулась. – Скитаюсь, ищу пристанища на этой планете.

– И не находите?

– Нет, уже поздно, Ики... Тихие гавани не для меня... Я по-прежнему влюблена в Россию. И в Ухань ездила, чтобы повстречать русских летчиков, но меня к ним не допустили. Военная тайна! Которую, впрочем, все знают...

– Даже японцы, – подтвердил Рихард. – Я летел сюда с одним японским полковником, он, кажется, протер сиденье до самых пружин, пока озирался, боясь, что его обстреляют советские летчики...

– Без русских китайцам было бы очень трудно. Они, как титаны, подпирают плечами китайское небо, прикрывают землю от японских бомб.

Рихард невольно рассмеялся:

– Узнаю вас, Агнесс, вы, как прежде, не можете говорить без образов.

– Что поделаешь... Я уверена: мыслить образами – яснее и конкретнее, понятнее другим. Но послушайте же, что я хочу сказать: без русских, я думаю, давно бы все это было кончено. В гоминдановской армии почти нет ни самолетов, ни летчиков. Китайцы вечно должны быть благодарны Советской России, которая прислала своих парней защищать китайское небо. Мне удалось их видеть. Они хоронили своего товарища, несли на плечах красный гроб и опустили его в могилу. Если бы вы видели их лица, Ики! Суровые, застывшие, словно высеченные из гранита... Я увидела скифов, древних ацтеков, презирающих смерть. А в глазах такая упорная решимость. Летчик погиб на третий день после того, как прилетел из России, погиб в первом бою и теперь лежит в китайской земле. А другие, которые похоронили его, продолжают сражаться. Вы помните, Ики, чудесную легенду о валькириях, о женщинах-духах, витающих над полем боя, чтобы сохранить память о погибших героях и унести их в Валгаллу славы? Помните?.. Когда я умру, где бы это ни было, я завещаю похоронить меня на китайской земле, а на могильной плите чтобы было написано только одно слово: «Помните!»

– Но зачем такие грустные мысли, Агнесс! Нам еще рано думать о смерти, мы еще так мало сделали.

Рихард заговорил о Пекине, о храме Неба и акустическом куполе, где земные императоры разговаривают с богами.

– Я сама пыталась разговаривать с богом, – засмеялась Агнесс. – Стала в центре круга, и голос мой загрохотал, неслышный для окружающих. Мне напомнило это раннее детство в Штатах. Вы грызли когда-нибудь сухари? Для нас это было лакомством. Когда грызешь сухарь, ничего не слышишь, только грохот в ушах. Чудо акустики напомнило мне сухари... Однако, – перебила себя Агнесс, – мы собирались пойти в бар. Идемте?

Они спустились вниз, прошли в главное здание посольства, остановились у входа в небольшой зал, заставленный столиками. В глубине, через всю стену, тянулась стойка, блистающая никелем. Бармен сбивал коктейль. Посетителей было немного.

– Идемте, я познакомлю вас с Стилуэллом, – шепотом сказала Агнесс. – Любопытный человек: демократ-колонизатор, но ведет себя, как кот, идущий сам по себе... Вон он сидит за столиком. Его прозвали Джо Уксус...

Зорге проследил за взглядом Агнесс. В углу за стаканом виски сидел американский полковник – худощавый старик с запавшими щеками и кислым выражением лица.

Агнесс подошла, Стилуэлл поднялся и предложил стулья. За столом долго вели отвлеченную беседу, пока не перешли к теме, интересовавшей Рихарда много больше, чем рассуждения военного атташе по поводу достоинств виски «Белая лошадь». Стилуэлл бросил фразу, которая заинтересовала Зорге.

– Войну эту пора кончать, – брезгливо цедил полковник. – Японцы должны понять, что не только они одни имеют интересы в Китае. Им надо гарантировать сырье, рынки, а дальше – политика открытых дверей. Никто не станет поддерживать их односторонней экспансии... Японцы завязнут в Китае, и от этого выиграют только русские...

Значит, снова политика раздела, политика умиротворения своего политического конкурента... Рихард Зорге по крупицам собирал сведения о настроениях американцев, их планах, дальневосточной политике. Высказывания военного атташе подтверждали вывод, который складывался в голове разведчика... И затем эта фраза о русских. Не трудно догадаться, что скрывается за этой фразой, – Соединенные Штаты предпочитают северное направление японской экспансии – в сторону Советской России...

Следующий день Агнесс и Зорге провели вместе. Агнесс возила Рихарда по городу, рассказывала о том, чему была недавней свидетельницей.

– Я жила в отеле «Палас», на восьмом этаже, вон там, – Агнесс кивнула на здание, мимо которого они проезжали. – В первый день, когда японцы заняли Нанкин, я насчитала из моего окна четырнадцать пожаров... Вечером я переселилась в посольство. Сейчас город сожжен на одну треть. Захват Нанкина японские войска ознаменовали пожарами и расстрелами. Они создали, как в Маньчжурии, «временное» китайское правительство. Объявили о нем на другой день. Во главе поставили Ван Цзин-вея, но это действительно временно... Конечно, Доихара уже в Нанкине и подбирает более удобную фигуру...

От Южных городских ворот поехали по Син Каи-род, свернули к реке, выехали на набережную. Агнесс сказала:

– А вон там на берегу расстреливали китайцев и сбрасывали в реку... Стрельба шла несколько дней, я видела трупы, плывущие по Янцзы. Так плывут бревна во время сплава... Почему-то мертвые плывут на спине, вперед головой. Некоторые были связаны проволокой один с другим, и казалось, что они держатся за руки, покачиваются на волнах и ныряют, сначала один, потом другой... Держатся друг за друга, чтобы не утонуть...

После осеннего спада воды Янцзы опять была полноводна и широко катила свои волны. На реке, где обычно теснились у берегов джонки – жилища бедняков, где сновали крикливые пароходики и многопалубные лайнеры обгоняли неторопливые грузовые суда, сейчас царило пустынное затишье: ни джонок, ни кораблей – река как вымерла. Смедли продолжала рассказывать:

– Вон туда, к сходням, рядом с таможней, сгоняли китайцев. Их охраняли равнодушные японские часовые. Унтер-офицеры, тоже безразличные и равнодушные, осматривали пленных – кого уличали в солдатской профессии, гнали по сходням и, не доводя до конца, стреляли в затылок, ногой сталкивали в воду, если убитый падал на сходнях.

Командующий войсками Мацуи объявил, что пленных в Китае нет и не будет, потому что в Китае нет войны, только кратковременные инциденты. Война без пленных. Поэтому Гаагская конвенция не распространяется на войска императорской Японии...

Когда Рихард работал в Китае, он лишь ненадолго наезжал в Нанкин к германским советникам, город знал плохо. Но он помнил зеленые, по-европейски широкие улицы центра, многолюдные, типично китайские окраины с живописными игрушечными домиками. Теперь город превратился в пустыню, лежал в руинах, в пожарищах, распространявших кислый запах гари. Среди руин бродили японские солдаты-мародеры.

Агнесс уверенно вела машину. От набережной она свернула к Восточным воротам и переключила скорость. Машина пошла совсем тихо.

– Смотрите, – сказала она, – у ворот памятник убитым японским солдатам. Его воздвигли после богослужения за души павших. Молебном руководил командующий Мацуи. Вы его видели?.. О, как я ненавижу этого буддообразного ханжу, его слоновые уши, тонкие усики и клок волос на подбородке... Мне кажется, он специально создан для ханжества и убийства... Но вы посмотрите, что происходит сейчас, – видите часового? Он останавливает всех, кто едет в повозках, на рикшах, в автомобилях, и заставляет пройти под воротами пешком в знак почтения к убитым и убивавшим солдатам... Но мы не станем подъезжать к воротам. Все это так ужасно, Ики!

Агнесс развернула машину по направлению к центру. Рихарду казалось, что с Агнесс вот-вот начнется истерика.

Штабной самолет, который должен был лететь на следующее утро, полетел в Тяньцзинь в тот же вечер. Японцы предпочитали отправлять связные самолеты ночью: авиация китайской гоминдановской армии действовала все активнее.

Едва успев распрощаться с Агнесс Смедли, Зорге покинул Нанкин. В Тяньцзине он пересел на пароход и возвратился в Японию.

В Нанкине Рихард впервые увидел лицо войны с новой для него стороны. Такого не было и под Верденом! Война ушла от города дальше, но истребление беззащитных, безоружных людей продолжалось в невиданных ранее масштабах. Как страшен и мерзок воинствующий национализм! Но ведь идейные корни фашизма и милитаризма одни и те же во всех странах – в Японии, Германии, Италии. А если такая орда ринется на Советский Союз, на Европу?.. Где найти силы, чтобы оградить мир от того, что он, Рихард, увидел в Нанкине?!

В Китае Зорге сделал много важных наблюдений и уверился в том, что военные дела у японцев идут далеко не так блестяще, как они хотят изобразить. Возможно, поэтому командование экспедиционными силами так неохотно дает информацию о текущих военных событиях. Но эту информацию обязательно надо вырвать! Зорге принялся осуществлять свой план сразу же, как только вернулся в Токио.

Еще осенью, вскоре после того как начался вооруженный конфликт, Рихард принял некоторые подготовительные меры. Теперь они пригодились. Через подставных лиц Рамзай создал частное телеграфное агентство, имевшее сотрудников в Китае. Агентство поставляло газетам какую-то информацию, но теперь надо было сделать так, чтобы это агентство стало источником военной информации. Об этом Рихард решил посоветоваться с Одзаки, Вукеличем и Мияги. Зорге твердо придерживался одного конспиративного правила – не встречаться всем вместе, разве только в самом крайнем случае; поэтому с каждым из них он разговаривал отдельно.

Прежде всего следовало заинтересовать военных, подбросить им мысль, что штабу экспедиционных войск нужен свой информационный центр, что давно уже пора военным людям взять контроль над военными сообщениями. Осуществить эту часть плана должен был Мияги, у него достаточно знакомых среди работников генерального штаба. Что касается Одзаки, то он вступит в игру несколько позже и в другом месте.

Вскоре в генеральном штабе заговорили о настоятельной необходимости создать информационный центр для освещения боевых действий в Китае. Такой центр должен контролироваться штабом экспедиционных войск, чтобы вредная информация не могла просочиться в прессу.

В правительстве идею Сатбо Хамба приняли одобрительно. Принц Коноэ сказал, что предложение военных заслуживает внимания. Для военно-информационного агентства уже начали подбирать сотрудников.

Советник правительства по китайским проблемам, Ходзуми Одзаки, естественно, не мог остаться в стороне от такого дела. Он тоже одобрил идею информационного центра, но высказал одно сомнение: нужно ли тратить дорогое сейчас время на организацию агентства, стоит ли нести большие расходы, когда такое частное агентство уже существует? Не проще ли передать его в распоряжение правительства и подчинить штабу экспедиционных войск? Предложение советника было логично и не вызвало возражений. Руководство новым агентством поручили надежным, знающим военное дело людям. Люди Зорге тоже сделались военными, их одели в военную форму, дали звания. Теперь доктор Зорге мог не беспокоиться об отсутствии информации с японо-китайского фронта – сотрудники группы «Рамзай» находились в информационном центре при штабе командующего войсками генерала Мацуи.

Несомненно, что события в Китае отодвинули непосредственную угрозу нападения Японии на Советский Союз. Однако затянувшаяся война в Китае нарушала планы японской военщины. Создавшееся положение могло толкнуть японские военные круги на новые авантюры. Рихард Зорге вполне отчетливо представлял себе такую возможность. События могли принять самый неожиданный и крутой оборот. Настораживало то, что поговаривали о назначении Итагаки военным министром. На этот пост его рекомендует генерал Доихара. Чувствовалось, что правительство ищет выхода из китайского тупика.

Первым об этом заговорил Одзаки. Разговор произошел вскоре после возвращения Зорге из поездки в Китай. Рихард каждый раз назначал явки со своими людьми в разных местах, но чаще всего встречи происходили в «Империале», в просторном лоби отеля, стилизованного под старинный английский аристократический дом с узкими окнами-бойницами, с кирпичными нештукатуренными стенами, низкими антресолями, каменными лестницами и тесными переходами. «Империал» был одним из немногих зданий, уцелевших во время страшного землетрясения 1923 года. Здесь вечерами толпились журналисты, обменивались новостями, сидели в ресторане, приходили, уходили – газетная биржа.

Рихард поднялся в угловую гостиную, где было поменьше людей. Одзаки сидел в группе журналистов. Зорге поздоровался и ушел. Через несколько минут Ходзуми сам нашел его внизу. Заказали коктейли. Опершись на кирпичный выступ, Рихард ловил отрывочные фразы, вкрапленные в обычный журналистский разговор.

– Было совещание в присутствии императора... Говорят, у вас была интересная поездка?.. Генштаб высказывается за прекращение военных действий в Китае, чтобы усилить подготовку против Советского Союза... Мне бы очень хотелось побывать в Шанхае. Ну, как там?.. Коноэ против, считает, что нельзя останавливаться на полпути. Поспешное предложение о перемирии с Китаем расценят как слабость Японии... Я не уверен, но, мне кажется, возможна отставка кабинета... Император спросил – нельзя ли одновременно продолжать войну в Китае и вести подготовку против России. Военные попросили время для консультаций...

Разговор продолжался несколько минут... Выпили по коктейлю. Рихард увидел князя Ураха и, громко извинившись перед Одзаки, шагнул к приятелю.

– Послушай, Альбрехт, вот когда я жалел, что тебя не было! Ты увидел бы много интересного!..

Урах и Зорге шли через лоби, и Рихард весело рассказывал ему о своей поездке.

Заседание Тайного совета, о котором сообщил Одзаки, происходило в присутствии императора в середине января 1938 года. Там проявились две крайние точки зрения, и возникшие разногласия едва не привели к отставке кабинета. Не было единодушия и среди военного руководства. Генеральный штаб предпочитал действия на севере против Советского Союза, а командование морского флота высказывалось за экспансию на юг – в направлении Индокитая, Филиппин, Сингапура...

Принц Коноэ оказался в затруднительном положении – между двумя военными группировками. Заседание Тайного совета продолжалось целый день – с девяти утра до позднего вечера. Представитель морского штаба сказал:

«Мы хотим расположить наши военно-воздушные базы в Китае возможно южнее, но генеральный штаб не намерен заходить так далеко и объясняет это тем, что армии надо готовиться к войне с Россией... Мы желаем услышать мнение императора...»

Сошлись на компромиссном предложении – войну продолжать, готовиться к боевым действиям в Маньчжурии, от перемирия с правительством Чан Кай-ши уклоняться. Так и записали в секретном решении: «Нанкинское правительство не признавать, заменить его временным пекинским правительством, военные операции продолжать, действия армии поддержать дополнительными кораблями военно-морского флота».

О заседании Тайного совета Рихард Зорге узнал от Одзаки через два дня после состоявшегося решения, но все это нуждалось в документальном подтверждении.

Все, что происходило за закрытыми дверями резиденции японского премьер-министра, имело первостепенное значение для судьбы мира на Дальнем Востоке. Доктор Зорге вскоре получил и еще одну, на этот раз вполне достоверную, информацию – фашистская Германия оказывала все большее влияние на политику Японии и планы ее генерального штаба. Рамзаю удалось не только прочитать, но даже и сфотографировать и отправить в Москву копию инструкции, присланной из Берлина германскому послу в Японии. В инструкции было сказано:

«Попытки Японии действовать в Китае против коммунизма на основе антикоминтерновского пакта идут в неверном направлении. Япония пытается представить войну против Китая как «борьбу с большевизмом» и убедить нас в необходимости принять японскую сторону хотя бы морально. Такая пропаганда для нас неприемлема. Необходимо в Токио дать совет быть умереннее и соразмерять свои силы».

«Необходимо обратить внимание японской стороны, и особенно генерального штаба, на то, что ослабление японских позиций по отношению к России может произойти именно в связи с тем, что все силы ее оказались связанными в Китае».

Берлин поддерживал, разделял точку зрения генерального штаба на то, чтобы форсировать военные события непосредственно на японо-советской границе в Маньчжурии.

Может, это и не имело прямого отношения к назревавшим событиям, но Гитлер признал вдруг Маньчжоу-го. Почему бы это: пять лет в Берлине игнорировали марионеточное правительство Пу-и, а сейчас готовы обменяться послами... Не служит ли это симптомом других, более существенных событий? Зорге продолжал наблюдать за их дальнейшим развитием.

Через какое-то время начальник императорского генерального штаба поручил военному атташе в Германии генералу Осима встретиться с министром иностранных дел Риббентропом и передать ему некоторые конфиденциальные предложения. Об этом Рихард тоже узнал через Эйгена Отта. Сначала пришла расшифрованная немецкой разведкой инструкция военному атташе в Берлине генералу Осима, а вскоре подтверждение, что такая беседа состоялась. Берлин информировал своего посла в Токио о содержании беседы:

«Японский военный атташе Хироси Осима посетил господина Риббентропа в его вилле в Эрненбурге, передал новогоднее поздравление и сообщил, что японский генеральный штаб ищет пути для урегулирования китайского инцидента, чтобы укрепить сотрудничество Японии и Германии и объединить их действия против Советской России. Господин Осима также сообщил о пожелании генерального штаба, чтобы будущий пакт был бы направлен главным образом против Советской России».

Предположения Зорге подтверждались – японский генеральный штаб да, конечно, и правительственный кабинет, подогреваемые из Берлина, готовили новый круг заговоров. Судя по информации из Берлина, которую прочитал Зорге, речь шла о каком-то новом договоре между Германией и Японией. Это была первая секретная информация, с которой новый посол, теперь уже генерал, Эйген Отт ознакомил своего друга Рихарда Зорге.

Да! Недавний полковник Эйген Отт стал послом германского рейха в Японии...

Это случилось ранней весной тридцать восьмого года. Отт неожиданно позвонил вечером Рихарду по телефону. Они только час назад расстались, но полковник снова вызывал Рихарда к себе. Он был чем-то сильно взволнован.

– Есть важная новость, – доносился издалека его голос, – ты должен обязательно ко мне приехать. Ты мне очень нужен...

Рихард сказал, что приедет минут через двадцать, положил трубку и стал одеваться – он уже лег спать. Через несколько минут Зорге мчался на своем мотоцикле по опустевшим токийским улицам. Рихард любил стремительную езду. Помимо всего прочего, она избавляла его от слежки: какой «хвост» угонится за ним на такой скорости!

Рихард с ожесточенным треском подлетел к посольским воротам и проскочил во двор, едва привратник папаша Ридел распахнул ворота. В кабинете Отта горел свет.

– Что произошло? – спросил Зорге, бросая на диван кожаные краги. – Ты думаешь, я страдаю бессонницей?..

Вместо ответа Отт протянул Рихарду радиограмму из Берлина:

«Токио. Военному атташе полковнику Эйгену Отту. Шифром посла.

Фюрер приказал отчислить вас от активной военной службы в армии в связи с предполагаемым использованием на дипломатической работе. Фюрер намерен назначить вас послом германского рейха в Токио. Сообщите немедленно, готовы ли вы принять этот пост. В случае, если у вас имеются возражения, вы немедленно должны прибыть в Берлин, чтобы изложить их фюреру устно.

Генерал-полковник Людвиг Бек,

Начальник генерального штаба».

– Ну, что ты на это скажешь? – спросил Отт, выждав, когда Зорге прочтет радиограмму.

– Я должен принести вам свои поздравления, господин будущий посол германского рейха! – церемонно-дурашливо произнес Зорге и поклонился по-японски, дотянувшись руками до колен. – И ради этого ты меня вызывал! Не мог дотерпеть до утра. Какое тщеславие!..

– Оставь, Ики, перестань дурачиться! – досадливо поморщился Отт. – Я хочу говорить серьезно, мне нужен твой совет. Как, ты думаешь, я должен поступить?

– Вот это другое дело!.. – Рихард стал серьезным и полез в карман за сигаретой. – Тебе, возможно, покажется странным, но я не советовал бы тебе принимать этот пост.

– Почему?

– Да просто потому, что посол может потерять многие человеческие качества, а мне не хочется лишиться хорошего товарища...

– Спасибо тебе, – растроганно сказал Отт, – но уверяю, что мы останемся добрыми друзьями.

Зорге не был подготовлен к этому разговору. Уж слишком неожиданно все произошло. Хотя Рихард и способствовал тому, чтобы полковник Отт стал германским послом в Японии, он никак не предполагал, что это случится так скоро. Рихард Зорге «вел» его еще с тех пор, как встретился с ним в Нагоя – заурядным подполковником, немецким наблюдателем в японском артиллерийском полку. Не прошло и года, как Отт сделался военным атташе, а теперь становился полномочным послом... Но проявлять восторг, конечно, не следует, уместнее выразить сожаление по поводу дружбы, которая может нарушиться.

– Ну, если останемся друзьями, тогда соглашайся! – шутливо ответил Зорге.

В ту же ночь из германского посольства в Берлин ушла шифровка – Эйген Отт соглашался занять пост высшего дипломатического представителя Германии в Токио. Телеграмму они составляли вдвоем с Рихардом. Только после этого Эйген Отт отправился в свою квартиру. Фрау Хельма еще ничего не знала о предстоящем назначении.

Что касается Рихарда, то он мчался на предельной скорости по сонным улицам и торжествовал! Эйген Отт стал послом! Стал послом...