"Пепел Ара-Лима." - читать интересную книгу автора (Костин Сергей)

ХХХХХ

У Йохо болел зуб.

Невыносимая боль, то затихая на время, то накатываясь вновь, ковырялась в виске, заставляя лесовика считать себя самым несчастным существом не то что в деревне, но и во всем известном ему мире. Иногда от глупой жалости к самому себе у Йохо слезились глаза, а иногда, когда боль становилась совсем уж невыносимой, лесовик мечтал только об одном. Найти на берегу реки самую высокую кручу и кинуться в самый глубокий омут.

Но Йохо прекрасно знал, что у деревенской реки Вьюшки нет крутых берегов, а уж тем более, глубоких омутов.

Еще рано утром Йохо наведался к деревенскому лекарю. Хитрый старик, разглядев в утренних сумерках несчастное лицо Йохо, немедленно потребовал за избавление от зуба двух свиней.

Две свиньи за один зуб?

Йохо, смахнув пару слезинок, пообещал лекарю страшную смерть и даже, уходя, громко хлопнул дверью.

— Две свиньи…, - скулил лесовик, придерживая горячую щеку, — Ну ничего… Ты ко мне… Еще попросишь…

Йохо не был жаден. Две свиньи, не такое уж большое богатство. Случалось, что вконец обнаглевший старик-лекарь требовал за свои услуги большую цену. Жители давно собирались намять бока наглому деду, но все время откладывали взбучку. Кто потом позаботиться о больных зубах?

— Ну, нет у меня двух свиней! — простонал Йохо. — Нету! Ой, мамочки!

Лесовик Йохо придерживался старых заповедей. Он считал, что не подобает лесовикам пасти свиней, ковыряться в огороде или разводить в тихих заводях красную рыбу. Со старых времен его предки жили в лесу. Лес кормил и одевал, давал кров и прятал от врагов. Ни один из уважающих себя лесовиков не унизился бы до выращивания свиней. Гораздо естественней выследить в лесу выводок диких кабанов, или, на худой конец, обменять у равнинников свинину на собранные в том же лесу светящиеся камни.

Но наступили новые времена. Они всегда наступают, новые времена. Теперь уже не считается зазорным ковыряние в земле, или выращивание на заднем дворе дома свиней. Все больше и больше лесовиков, пренебрегая мудростью предков, забывают лес и становятся похожими на равнинников.

Но Йохо не из таких. В его маленькой хижине, что стояла у самой кромки леса, не было ни свиней, ни птицы. И прадед, и дед, и отец Йохо были настоящими лесовиками, предпочитающими хороший острый нож на тихой лесной дороге любой грязи на собственном дворе. И он, Йохо, в свои двадцать лет давно усвоил простую истину. Некогда лесовику заниматься глупостями.

— Тьфу, — в сердцах плюнул Йохо и тут же взвыл от боли.

Чертов зуб, чертов зуб, чертов зуб!

Чего только не делал лесовик, чтобы прогнать боль. Жевал пепел лягушки, пойманной у колодца, взывал горячими просьбами к небесам, до одури сосал чеснок, бился головой о стену, завязывал узелки на выдернутых из курчавой головы волосах. Все пустое. Щека продолжала гореть, словно жгли ее каленым железом.

Йохо, каждую секунду ощущая ноющую боль, добрел до края деревни. До самого последнего дома, стоящего чуть в стороне от всех построек. Потоптался на месте, не решаясь двинуться дальше, но возвратившаяся боль подтолкнула его вперед.

Если Йохо чего и боялся кроме зубной боли, то только приближаться к этому дому. Да и не он один. Почитай все жители деревни обходили стороной жилище, скрытое от посторонних глаз густым кустарником, да десятком раскидистых деревьев. Странных деревьев. Во всем лесу столь уродливых кривулей вовек не сыскать.

— Защити меня, — лесовик сжал корень дидры, и, стиснув по возможности зубы, распахнул калитку.

Не успела несмазанные петли проскрипеть, как над ухом Йохо раздался громкий, хриплый кашель. Лесовик присел, скорее от неожиданности, чем от страха. Йохо был не из трусливых лесовиков, но, кто не упадет на карачки, когда над ухом хрипло кашляет невидимое чудовище?

— К колдуну? — на Йохо, прикрыв один глаз, смотрел большой черный ворон. Толстая ветка под ним качалась, и, казалось, еще чуть-чуть, и треснет от непосильной ноши.

— Ты чего?! — все еще не оправившись от неожиданности, заволновался Йохо, — Пугаешь тут! Я это… Да. К нему.

Ворон пару раз моргнул открытым глазом, переступил лапами:

— И не боишься?

— А чего его…, - Йохо остановился на полуслове, втянул голову в шею и прислушался.

Тихо-то как? Словно все звуки разом решили покинуть этот мир. Ни чириканья ранних пташек, ни шороха листьев. Вымерло все, сгинуло. Только боль от зуба пищит, словно растревоженное осиное гнездо. И по виску, по виску, как по наковальне.

Лесовик попятился, уперся спиной в изгородь и, не оборачиваясь, попытался нащупать рукой калитку.

Ну его, колдуна. Лучше пойти в лес, отыскать светящиеся камни, да выменять на них у глупых равнинников пару свиней. И отдать проклятому старику-лекарю. Или, заявиться с утра в корчму, поссориться с кем-нибудь до драки, да подставить в нужный момент под кулак больной зуб. Могут, правда, и больше одного высадить, зато быстро и не так страшно.

И больше никогда не придется приходить сюда.

У самого дома заухало, завыло, и по листьям пробежал холодный ветер. Встретился с испуганным лицом лесовика, застудил глаза и, шепнув нехорошее, замер.

Йохо, уже не сдерживаясь, взвизгнул, подпрыгнул и уцепился за ручку калитки, которая никак не хотела открываться.

За спиной отчаянно рвущегося прочь лесовика противно захрипел в смехе ворон:

— Да подожди… Куда бежишь, глупый? Вот я сейчас тебя…

Лесовик перестав со злостью обрывать плющ, успевший стремительно обвиться вокруг его рук, отскочил от закрытой калитки. Вытащил из-за пояса широкий нож, пригнулся, выставил острие в сторону ворона.

— Ну, давай! — лезвие недобро сверкнуло, описав пару широких полукругов, — Налетай! Я вас всех! Ну!

Ворон дернулся, прикрыл лапой клюв и затрясся от веселья. Толстая ветка жалобно затрещала, но выдержала. В глубине деревьев кто-то зашелся в истеричном, неживом каком-то, смехе.

— Шустрый, — растопырив черные крылья, ворон уселся удобнее, — Это не ты, шустрый, третьего дня двух солдат в лесу прирезал? Прирезал, да закопал под корнями.

Нож чуть было не выпал из руки.

Йохо почувствовал, как сильно и гулко в груди запрыгало сердце.

— Откуда знаешь? — лесовик не узнал собственного голоса.

Он мог бы поклясться могилами предков, что в тот день никто не видел, как он расправился с незнакомцами, по лесу шляющимся. И не было в том его вины. Приблудившиеся солдаты первыми набросились на него на глухой тропинке, когда он возвращался в деревню с полной сумкой светящихся камней. Он, Йохо, только защищался. Хотя, кто послушает простого лесовика в такое неспокойное время? Петлю на шею, меч под ребро, вот и весь суд.

— Мало ли, — неопределенно ответил ворон, усмехнувшись, — Да ты не суетись, лесовик. Не суетись. И нож спрячь. Не правильное место ты выбрал, ножом махать.

Что-то недоброе послышалось лесовику в голосе старого ворона. Не угроза, а нечто большее. Предупреждение.

Йохо нехотя спрятал нож.

— И что теперь? — смотрел он на черную птицу исподлобья. Нехорошо смотрел, — Сообщишь, куда следует? Так лети, сообщай быстрее. Чего зря клювом щелкать? За донос наверняка награда обещана.

— Дурак, — сказал ворон, чуть склонив голову, — Мне эта награда нужна… Хотел бы, давно бы ты в петле болтался. А я твои косточки поклевывал. Да и поздно уже, с доносами летать. Не к кому.

Черная птица отвернулась и замерла, словно и не стоял рядом лесовик, готовый свернуть шею слишком любопытным и знающим то, что знать не положено.

— Так я это… пойду? — в другое время Йохо непременно воспользовался ситуацией, но только не здесь. Да и прав ворон, Какое ему дело до чьих-то жизней. Свою бы прожить, не устать.

На этот раз плющ торопливо убрал побеги, не препятствуя лесовику открыть калитку.

Йохо, не веря, что сумел живым выбраться из страшного места, почти выбежал за изгородь. Но едва переступил невидимую границу, как резкая, перекашивающая все тело, боль вернулась. Резанула по вискам так, что сил осталось, свалиться на землю, скрючиться, да завыть от бессилия и жалости к себе.

Загребая руками траву вместе с комьями земли, распахнув в крике рот, из которого стекала густая вязкая слюна, лесовик, сам не понимая, что делает, пополз обратно, к страшному дому, к причудливо изогнутым деревьям, к странной тишине и всезнающему ворону. Лучше умереть, чем терпеть невыносимый жар в мозгах и дикую боль. Лучше уж по доносу в петлю, чем сдохнуть посередине деревни. Вот уж повеселятся его враги.

Калитка словно ждала возвращения лесовика, распахнулась сама, ни скрипнув, на всю ширину.

— Эк тебя, — ворон спрыгнул с ветки и опустился рядом, — Вернулся. Знать достало.

— Уйди, — взмолился Йохо, продолжая ползти. Боль немного отступила, но лесовик не рискнул подняться на ноги.

— А кто тебя колдуну представит? — не унимался ворон, прыгая почти у самого лица Йохо, — Он ведь случайных гостей не жалует. Враз превратит в слизняка. Или в лягушку зеленую. Или в червяка двухголового. Хочешь в червяка?

Йохо сморщился. Не от боли, которая с каждым ползком утихала, сменяясь прохладой. Лесовик представил себя двухголовым червяком, и ему это не понравилось. Может и права черная птица. Он явился в этот дом без приглашения. А в деревне с незваными гостями не церемонятся. Нож по самую рукоятку в грудь. И провернуть не забудут. А уж потом причитания, что, мол-де, не разглядели доброго жителя.

К дому Йохо подобрался на четвереньках. У самых дверей постоял немного в задумчивости, покачиваясь, поднялся на ноги. Зуб хоть и ныл, но той боли, которую он испытал у калитки, не осталось. Огляделся по сторонам, примечая возможные пути бегства, и только после этого повернулся к ворону.

— Стучаться?

— А ты думал, — птица подпрыгнула и, резко хлопнув крыльями, на которых уже виднелись седые перья, уселась на не струганные перила, — Да только в глаза ему не смотри. Не любит он этого. Враз в слизняка превратит. Или в лягушку зеленую. Или…

— Знаю, в червяка, — лесовик облизал губы, обтер на всякий случай об штаны ладони и осторожно занес над дверью кулак.

Зря он сюда пришел. Ой, зря. О колдуне в деревне слава недобрая. Нехорошая слава. Те жители, кому пришлось погостить в доме, ничего не помнят. На вопросы любопытных, кто такой колдун, не отвечают. Уставятся в потолок и молчат. Словно заклятие страшное наложено.

Но с другой стороны, колдун никому ничего плохого пока не сделал. Никого зря не обидел. А то, что про него страхи разные рассказывают, так то от незнания. Или от глупости. И про то, как колдун по ночам на кладбище с мертвыми разговаривает. И про то, что в подвалах у него… как ее, лабтория со склянками, в которых кишки разные, да мозги тухлые плавают. Брешут, язык не берегут.

Год назад, еще до того, как Избранные войной поперли, старосте Ятрышнику и его двум непутевым сыновьям захотелось показать, кто в деревне хозяин. Мол, колдун один, кто из всех жителей камни в общую казну не вкладывает. Нехорошо как-то. Неправильно. А посему, чтобы неуплатчика проучить, решили на дом колдуна красное облако напустить. Поджечь решили. Да только ничего у них не получилось. Как потом сами говорили, когда еще при мозгах были, дерево огонь принимать отказалось. Почадило только. Деревенские не поверили. Как это, дерево, а не горит? Значит плохо поджигали.

Поверили после того, как дом самого Ятрышника развалился в одночасье до трухи, а сам староста и два сына непутевых умом окончательно ушли. Даже не оглянулись. На жителей бросаться стали. Ножами детишек уличных пугать. Всей деревней их и убивали.

А большего зла от колдуна никто не помнил.

— Двум могилам не бывать, — прошептал лесовик и, собрав все свое мужество, благо не надо было его занимать у соседей, стукнул в двери три раза.

Открылась сразу. Йохо даже как следует не успел рукой до дерева дотронуться. Распахнулась черным пятном, дыхнула холодным, но свежим воздухом.

Йохо заморгал часто, попятился назад, но ноги, до этого никогда не подводившие хозяина, приросли к полу, одеревенели. И даже корень дидры не показался в этот миг надежной защитой. А ведь он, Йохо, отдал за волшебный амулет четыре светящихся камня. Обманула городская знахарка, на посмешище выставила.

— Проходи, — каркнул ворон, заходя вперед лесовика, — Нечего сквозняки устраивать.

Йохо послушался, и, стараясь унять дрожь, зуб ведь как болел, так и не переставал ныть, шагнул в темноту, удивляясь, что на этот раз ноги послушались. Знать все-таки наложили на него колдовство, раз такое случилось.

Наткнувшись в темноте раза два на стену, Йохо усмотрел светлую полоску и, не раздумывая, толкнулся вперед, удивляясь собственной смелости.

Лесовик только раз в жизни испытал настоящий ужас. Когда год назад, по весне, умываясь в лесном ручье, привиделось ему страшное отражение с пустыми глазницами, с облезлой кожей и оскаленными зубами. Отражение пялилось на него, глазниц пустых не отворачивало, беззвучно зубами двигало, смеясь, а может угрожая.

Три недели после этого не ходил в лес. Закрывшись в доме жег коренья волшебные, да лоб об угол расшибал за грехи прошлые и будущие.

Но знать плохо расшибал, коль привела судьба его в место страшное. К колдуну, чье лицо, медленно поворачиваясь, открывало тот самый лик, что в ручье привиделось. Лик — маску ни на что не похожую, разве что на смерть, если, конечно, существует она в образе живом.

Лесовик встряхнул головой, зажмурился, а когда вновь на колдуна посмотрел, то и совсем мыслить перестал. Только ресницами хлопал, да рот открывал, удивляясь.

Стоял перед ним старик обычный. Не страшный, не жуткий, не уродливый. Неказистый, каких полно в деревне. Борода седая только ниже колен, да взгляд синих глаз пронзительный, до самой печенки проникающий. Уши оттопыренные, не горбатый, ни юродивый. Руки сухие крючковатую палку сжимают. Посох с золотым набалдашником. На макушке седоволосой шапочка, бисером расшитая, узором замысловатым украшенная. И одежда не такая, как у всех лесовиков. Не из кожи зверя дикого, а из тканного полотна, что только в городах за большие деньги купить можно.

Колдун не был лесовиком. Пришел в деревню простым путником. Давно, Йохо тогда еще к деревьям на карачках ползал. Никого не спрашивая, поселился в доме заброшенном, на отшибе стоящем. Поначалу хотели деревенские пришлого силой выгнать, да только, по рассказам, ничего не вышло. Толи колдун заразу какую напустил пугливую, толи еще какая беда случилась. Да только решили колдуна не трогать. Себе дороже. Тронь, потом век деревню от заговоров не очистить.

Так и остался колдун в деревне жить. Вреда от него никакого не случалось, по правде сказать все больше пользы. Как в лесу засуха страшная с пожарами, так лесовики к дому крайнему представителей с подарками засылают. Как Вьюшка глупая по весне через края разливается, опять к нему, с сумками полными. И помогал, усмирял колдун и пожарища, и разливы. Да что говорить, как пришлый в деревне поселился, лесовики раза в два больше камней стали отыскивать.

Случалось жители и поодиночке к колдуну хаживали. Кто с дитем недоношенным, кто с раной смертельной. Что там с ними происходило, про то не рассказывали, но деревенские видели, чем походы секретные оборачивались. Детишки выкарабкивались, а раны не живучие затягивались. Покрывались в один день коркой сухой, да на следующее утро отваливались.

Однако близко к себе колдун никого не подпускал. А слишком любопытным носы одергивал. Как надумает кто поглазеть без разрешения в дом крайний, так у того с неделю из носа кровь хлещет. Хоть пробками деревянными забивай.

Долго бы стоял так Йохо, пялясь на деда чудного, кабы не ворон.

Птица черная неторопливо вышла из темноты, встала перед лесовиком, прокашлялась в крыло:

— Вот… Сам пришел, искать не надо.

Метнулся лесовик обратно к дверям, услышав в словах птицы угрозу явную. Да только лоб расшиб. Двери, что ворота дубовые, перед носом захлопнулись. С той стороны засовом железным задвинулись. В окошко бы бросился, да больно маленькие, не пролезть. Одна надежда на нож осталась. Но и ножика проверенного, в крови врагов лютых закаленного, за поясом не оказалось. Обложили что зверя слабого, глупого. А с пустыми руками, какой из него вояка?

Йохо стоял, крепко прижавшись к стене, ворочал глазами то на черную птицу, невозмутимо прохаживающуюся по скрипучим доскам пола, то на колдуна, даже не сдвинувшегося с места. В который раз за сегодняшнее утро пожалел лесовик, что затянуло его, бедолагу, в плохой дом. И хоть знал, что силы в нем во сто крат больше, чем у ворона и колдуна вместе взятых, но чувствовал, селезенкой и что там еще в пузе плещется, в этом месте сила не главное.

— Я говорил, что шустрый, — обращаясь к седому старику, прокаркал ворон, — Ишь зыркает. Сам явился, а зыркает. Может, его в слизняка превратишь? Или в лягушку зеленую. А в червяка двухголового он сам не хочет. Брезгует.

— Не хочет, не будем, — голос у старика оказался на удивление мягким, с придыханием. И совсем не страшный. Йохо даже от стены отлип, вперед подался.

— Отпустили бы меня? — попросил он, непонятно на что надеясь, — Я вам ничего плохого не сделал. Случайно вот.

Колдун погладил палку свою, улыбнулся морщинистыми уголками губ:

— А и не стану держать тебя, лесовик. Дверь-то, в одну сторону открывается. Да только подозреваю, не от случайности ты в дом мой заглянул. Зуб-то как? Перестал, наверно, раз торопишься?

Йохо дотронулся кончиком языка до зуба больного, словно проверяя, не ушла ли боль звенящая. Не ушла. Притаилась, затихла жаром в десне. Понял, пока здесь стоит, жар не высунется. А стоит за изгородь выйти, от боли завоет.

— Помощи прошу, — потупил глаза лесовик. — Совсем измучался. Помоги, если можешь.

— Помочь…, - колдун задумчиво вытащил из-за пояса лягушечью лапку, засушенную, сморщенную. Сунул в рот, пожевал, да выплюнул. — Тьфу, гадость какая! Помочь помогу. Да только как расплатишься?

— Камни принесу, — простонал Йохо. — Сколько скажешь, столько и добуду.

Закашлялся в смехе ворон черный. Да и колдун в седую бороду усмехнулся.

— Ни к чему мне камни твои, лесовик. Этого добра полон лес. Работой отдашь. Пойдешь ко мне в работники?

Не бывало такого, чтобы вольный лесовик к кому-то в услужение ходил. Все равно, что свиней разводить. Позора не оберешься. Засмеют, заплюют. И в хороший дом через порог не пустят. Стыдобинушка.

— Да ты головой не верти, лесовик, — постучал по полу посохом колдун. — Отказаться всегда можно. И к лекарю вашему вернуться можно. Да только он в беде твоей по уму не поможет. Вышибет зуб камнем речным, да сдерет за работу пустяковую втридорога. А у меня лишь одно поручение выполнишь, да свободен, как птаха лесная.

Ворон птица, в подтверждение слов колдуна каркнул громко, взмахнул крыльями черными, что смола пережженная, взлетел, да опустился на плечо седого старика. Колдун даже не пошевелился, стоял, как стоял. Словно невесомый ворон был.

Йохо погладил горячую щеку.

Одно поручение не работа. Сделает, никто и не заметит. Лишь бы помог проклятый колдун. Главное, сдуру в муть не сунуться.

— Дело-то, какое? — осторожно, еще не соглашаясь, поинтересовался лесовик.

Колдун, словно и не слышал вопроса, подошел к окну крошечному, заглянул, согнувшись.

— Солнышко-то сегодня, какое радостное, — лесовику пришлось напрячься, чтобы слова старика услышать. — И знать не знает, какие дела на земле творятся. Все ему весело, все ему светело. Кровь по всей земле реками разливается. Зверь зверя грызет. Птица птицу в полете бьет. Живые живых не жалеют. Мертвым покоя не дают. Пойдешь, лесовик, на дальние угодья, к дубу сухому тысячелетнему, что на мертвой поляне стоит. Небось, знаешь где? Принесешь то, что найдешь. Или, что дадут.

Странные слова колдун говорит. Но, на то он и колдун, чтобы выражаться фразами непонятными. Что под корягой старой найти можно? Гриб колдовской, или ящерицу дохлую, для волшебства пригодную. А может камень особенный. Мало ли…

— Всего-то? — шмыгнул носом Йохо. — Принести то, что найду? А если много чего отыщу? Да так, что не дотащу? В лесу всякой драни полно валяется.

— Не ошибешься. Узнаешь. Иди, лесовик. Да не возвращайся, пока не найдешь. А в случае чего ворон подскажет. Авенариусом его кличут. Позовешь, прилетит. Ступай, лесовик. А вернешься, про боль свою позабудешь. Обещаю.

Йохо еще раз шмыгнул. За странными речами колдуна он как-то и про зуб забыл. Словно не стучало со вчерашнего дня в висках, да под черепом не свербело. Знать, правда, сила старика велика, что сумел боль на время приглушить.

— А может, прям сейчас? — замешкался у дверей лесовик. — Что б, значит, в лес здоровым идти? А, колдун?

Только чуть старик в его сторону повернулся. Голову наклонил, обнажая лик, в ручье увиденный. С лоскутами кожи, да с глазом пустым, холодным.

Лесовик и не заметил, как из дома выскочил. Споткнулся о калитку, вышибая телом скрипучую преграду, растянулся на вытоптанной траве. В ладони вспотевшей заговоренный корень, на губах молитва случайная, которую вспомнить сумел. Лоб не расшиб, но носом изрядно в земле поковырялся.

— Чтоб меня! Чтоб меня…, - вскочил на ноги, развернулся, что было скорости.

Никто следом за ним не гнался. Никто крови его не хотел. Даже ворона не видно. Авенариуса черного.

А мир вокруг ожил. Заголосил птицами дикими, зашумел деревней проснувшейся. Потянуло борщом утренним, из щавеля, да кореньев сладких. Вот только солнышка веселого что-то не видно. За тревожной пеленой спряталось. Толи слов колдуна постыдилось. Толи на него, на лесовика, обиделось.

Неспокойно на душе стало. Тревога не тревога, а поступь беды Йохо услышал. Померещилось ему в дымке ранней, будто над деревней зарево взвилось. Упало с неба, до домов дотронулось, да исчезло, словно не было.

— Чтоб меня, — повторил Йохо, поворачиваясь спиной к домику, что спрятался в зарослях. И рванул, что мочи, в сторону леса.

Только в нем спасение от страха. Только там, в лесу, он дома. Где знаком каждый куст, каждое дерево, каждая живность глупая.