"Социализм. «Золотой век» теории" - читать интересную книгу автора (Шубин Александр Владленович)

«Новая Гармония»

В 1824 г. Оуэн приобрел у религиозной организации благоустроенное поместье в американском штате Индиана и назвал его "Новая гармония". Впоследствии большой ошибкой реформатора считалось приглашение будущих колонистов "на готовенькое". Условия формируют характеры. Оуэну казалось, что уже сама благоустроенность будет формировать положительные характеры. Но участники эксперимента не приложили усилий к созданию «Новой гармонии». Ее стены ничего не значили для этих людей, не оставили следа в их характерах.

Оказавшись в стартовой точке социалистического движения, Оуэн неизбежно столкнулся с одной из основных проблем, которая затем будет терзать все направления социализма – с проблемой переходного периода.

Можно ли осуществить переход к социальному идеалу одним рывком, или для этого необходима промежуточная стадия.

При всей уверенности в благотворности общественных условий, Оуэн понимал, что люди, воспитанные в капиталистическом обществе, не смогут сразу начать жить по законам альтруизма. Если ты все время боялся впасть в нищету, копил на черный день, то очень трудно немедленно начать работать на коллектив "просто так". Поэтому первоначально, по принятой в марте 1825 г. конституции “предварительной общины”, колонисты должны были получать "по труду". Но как измерять этот труд, в каких единицах? Этот вопрос вставал перед всеми последователями автора трудовой теории стоимости экономиста Д. Рикардо, включая младших современников Оуэна Прудона и Маркса. Если рабочий получает за труд продукты, то необходим эквивалент, позволяющий приравнять затраты труда к объемам продуктов. Поскольку при рыночных отношениях таким эквивалентом являются деньги, то соблазнительно считать деньги эквивалентом труда, а размер продукта в деньгах (стоимость, ценность) — размером затраченного труда (с учетом производственных издержек).

Но в капиталистическом обществе деньги получают не только трудящиеся (то есть работники, непосредственно производящие осязаемый продукт). Люди, отдающие приказания или их наследники, получают гораздо больше. Причины этого оценивались социалистами по-разному. Прудон считал, что таким образом нарушаются законы свободного рынка, что приводит к монополизму, дисбалансам, кризисам и нищете. Маркс полагал, что эксплуататоры отчуждают труд рабочих, недоплачивают прибавочную стоимость. Оуэн считал, что можно исчислить объективную стоимость продукта в рабочем времени и сделать ее постоянной, освободив таким образом от случайных рыночных колебаний[76]. Оплата должна была производиться трудовыми бонами, которые характеризуют рабочее время, а не качество труда.

Если стоимость товаров соответствует рабочему времени, то и распределение должно осуществляться "по труду", по затратам рабочего времени. Но уже эксперимент Оуэна подтвердил подозрения скептиков о том, что время времени и труд труду рознь. Люди работают с разным "огоньком", квалификацией и эффективностью. Попытки Маркса позднее обосновать разделение на простой и сложный труд только подтвердило отсутствие методики вычисления "общественно необходимого рабочего времени". Пока качество труда обусловлено индустриальным механизмом стандартизации, а интенсивность – темпом конвейера, такие оценки возможны хотя бы приблизительно. Но как только значение приобретают качественные характеристики, вся схема рушится.

На приглашение Оуэна съехалось более 800 человек. Принимали всех. Ведь социальные условия должны были благотворно преобразовать характер любого человека.

Организовать такое сообщество было нелегко. Но Оуэн поставил более величественную задачу – сообщество должно было самоорганизоваться. Оуэн стал основоположником альтернативных общин (коммун). От традиционных крестьянских общин они отличались тем, что создаваемый выходцами из социальных слоев, давно уже покинувших аграрное общество. Важно понять суть этого явления, ибо к концу ХХ оно доказало свою жизнеспособность. Альтернативные общины возникают по всему свету, и некоторые существуют в течение нескольких десятилетий. Что это – бегство из цивилизации в "идиотизм деревенской жизни", как назвал догородскую среду доктор Маркс?

Нельзя не заметить ключевых различий между идеей Оуэна и традиционной деревней. Наиболее важным отличием общин Оуэна от традиционной аграрной общины и даже общин диггеров (сторонников Д. Уинстенли) является стремление к сочетанию коллективизма и интеллектуализма, сельской, промышленной и научно-творческой деятельности, производственного и территориального гражданского самоуправления.

Оуэн считает, что фабричная система открыла возможность движения в направлении гармоничного социалистического общества[77]. Из коллективного производства, возникшего в современную эпоху, логически вытекает и коллективное владение. Если все на современном предприятии и так вместе работают, то почему задачи управления этой работой нужно доверять узкой элите. Пока работники недостаточно образованы, это имеет объяснение – инженер лучше разбирается в производстве. Но если работник будет образован не хуже инженера, то уж дело-то свое он точно знает не хуже.

Большинство участников эксперимента были лучше подготовлены к интеллектуальному труду, но должны были заниматься и физической работой.

Ферма принадлежала самим работникам. Оуэн — сторонник полной демократии и ненасилия. Единственное возможное наказание, крайняя мера — удаление из общины. И только в том случае, если не удалось прийти к согласию конфликтующих сторон.

Оуэн считал, что замещение должностей будет происходить автоматически — по мере достижения того или иного возраста общинниками. Но в силу небольшого размера общины Оуэн не видит необходимости в специалистах-управленцах (некомпетентное управление станет затем одной из причин разорения общин).

В общине не должно быть никакой правящей касты, подробной регламентации – только основные гуманистические принципы, добровольно выполняющиеся всеми участниками. Община Оуэна – не государство. Таких общин в стране должно быть множество. Жители общин не должны иметь привилегий по отношению к другим гражданам.

Капиталистический индивидуализм превращает человека труда в нищего, в то время как узкая "паразитическая" каста живет в роскоши. Это лейтмотив социалистической критики XIX в. Для этого столетия и для нынешних стран Третьего мира она выглядит вполне оправданной. Капитализм жесток и несправедлив. Кризисы перепроизводства, нищета, расточительное расходование ресурсов доказывали (да и доказывают), что капитализм неэффективен. Но есть и более серьезная проблема. Узкая индустриальная специализация превращает человека в инструмент, однобокую функцию. Оуэн считал, что разделение труда представляет собой лишь иное проявление бедности и умственного бессилия[78]. Индивидуумы, конкурируя друг с другом, разрушают друг друга, и в этой системе существуют лишь как пассивные инструменты.

В Нью-Ленарке Оуэн попытался решить эту проблему, занявшись культурным развитием работников в нерабочее время. Он повел себя как альтруист и получил экономический эффект. Теперь, в Новой Гармонии, Оуэн стремился построить общество на основе альтруистической помощи людей друг другу, преодоления узкой специализации путем многостороннего развития личности. Общинник должен выполнять черную и творческую работу, вместе со всеми участвовать в материальном производстве, духовных поисках и развитии культуры.

Специализация, уродующая личность, в то же время обуславливает необходимость элиты, управляющей трудящимися: работников, узко специализирующихся на какой-то одной операции, нужно координировать, соединять их раздробленный труд в единое целое. Такое «отчуждение» работников друг от друга из-за их однобокой специализации прямо противоречит принципу гуманизма, который отстаивает Оуэн. Человек должен быть многосторонним, гармонично развитым творцом, а не однобоким инструментом элиты, предназначенным для какой-то узкой функции. Следовательно, работник должен быть специалистом в разных областях. Начиная с Оуэна эту проблему пытались решать путем смены занятий. Как позднее напишет В. Маяковский: «попашет, попишет стихи». Но уже в Новой Гармонии необходимость заниматься не только интеллектуальным творчеством, но и уборкой навоза вызывала неприятие. И дело не только в том, что чистка сортиров вызывает меньше удовольствия, чем, скажем, музицирование. Творчество увлекательно, оно затягивает, и необходимость отвлекаться от него на нетворческий труд раздражает и разрушает творческий процесс. Оуэн не услышал предупреждения Фурье о различии функций труда и творчества. Но и предложение Фурье просто разделить тружеников и творцов противоречит гуманизму Оуэна. Выход в другом – в вытеснении нетворческого труда творчеством, в механизации работ и быта. Первые шаги в этом направлении делались уже в Новой Гармонии и особенно в других поселениях оуэнистов. Труд в Новой Гармонии был «добровольным» (хотя широко использовалось моральное принуждение). Считалось, что община будет заботиться о его привлекательности (здесь Оуэн идет за идеей Фурье). Но технические возможности для этого были невелики, особенно когда речь шла об обслуживании не себя самого, а сотен людей – большой общины, огромной семьи.

Оуэн поставил великую задачу преодоления специализации в условиях, когда на специализации держалась вся экономико-техническая система индустриализма, позволившая человечеству добиться роста благосостояния части населения, падения смертности, снижения угрозы голода. В те времена тенденция к росту специализации набирала силу. Технические условия для отказа от специализации отсутствовали, и за гуманистический порыв «против ветра» приходилось платить падением эффективности производства и казарменным принуждением интеллектуалов к тяжелому физическому труду. Это была благородная, но низкоквалифицированная помощь чернорабочим. Но, забегая вперед, вспомним, много ли пользы принес нашей экономике труд профессоров на овощебазах.

Попытка решить проблему специализации путем «смены труда» доказала к концу ХХ века свою бесперспективность. Как разовая помощь, добровольный порыв, проявление альтруизма это всегда вызывает уважение и эмоциональный подъем. Но экономический механизм на этой основе не может сохраняться. И все же проблема специализации остается, как и задача ее преодоления. Может быть, возможны иные пути? К концу ХХ века появляется возможность дать положительный ответ на этот вопрос.

Коллективизм, тем не менее, первоначально дал значительный экономический эффект. Впоследствии это явление повторялось снова и снова в ХХ веке – во время революций в России, Испании, Венгрии и других странах. Работники, становясь хозяевами предприятия, начинали трудиться за двоих. Коммунистический альтруизм здесь не при чем. Работники работали на себя, ради того, чтобы предприятие дало доход новому хозяину – самому работнику. Капитализм, часто-собственническая организация, главным основанием которого считается рыночное стимулирование производства, материальная заинтересованность – не дает этой заинтересованности работнику. Только преодоление капитализма при сохранении товарообмена могло и может дать ему такой стимул.

Уже в Новой Гармонии стало ясно, что материальные стимулы неразрывно связаны с духовными. Ощущение, что тебя никто не угнетает, не эксплуатирует, вызывает всплеск энтузиазма. Но закрепить его обычно не удается. На место праздника труда приходят будни.

Отсутствие у работников управленческого и тем более самоуправленческого опыта приводит к сбоям. Для одних это стимул учиться, отлаживать механизм самоуправления, накапливать опыт. Для других – стартовая точка разочарования либо радикализации (как можно скорее пробежать трудный участок и перейти к следующему). Отход от чистоты принципов часто рассматривается как начало разрушения, превращение нового общества в один из вариантов старого. Возникает соблазн осуществить все сразу и по максимуму. Если у реформаторов, почувствовавших соблазн радикализма, под рукой окажется сила принуждения, начинается кровавая конфронтация «нового» и «старого», которая все равно как правило заканчивается каким-то синтезом или компромиссом между ними.

Оуэн, конечно, не мог прибегнуть к силе. Но он тоже был подвержен соблазну радикализации. При чем в этом случае даже не в связи с разочарованием, а от «головокружения от успехов», как выразится через сто лет теоретик и практик совсем другого социализма.

Оуэн лишь время от времени жил в общине, создававшейся на его средства. Нужно было вести агитацию, привлекать новых людей и деньги. Увидев первые успехи, он решил, что пора переходить к коммунизму. Такова общепринятая версия[79]. Но почему Оуэн немного не подождал, не проверил? Обычно это объясняют его наивностью – как никак утопист. Оуэна можно упрекнуть в самоуверенности, в догматизме и недальновидности, но никак не в деловой наивности. Не будем забывать, что перед нами – опытный организатор, расчетливый предприниматель, заработавший немалые капиталы на производстве, а не каких-то махинациях. Видимо, Оуэн не только радовался успехам, но видел и опасности переходного периода, который имеет собственную логику, инерцию, противоречия. Многое было непродуманно в системе стимулирования и управления. И лидер, опираясь на энтузиазм общинников, предпочел поскорее сделать следующий шаг.

В феврале 1826 г. по предложению Оуэна была принята конституция “Общины совершенного равенства”. Она провозгласила коммунистические принципы. “Будет общность собственности относительно... предметов, известных под именем капитала в самом обширном значении слова, т. е. всего того, что не предназначается для непосредственного потребления”, — говорилось в конституции общины[80].

Теперь колонисты должны были получать поровну и трудиться, всеми силами приумножая коллективную собственность общины, “работать и получать по совести”. Разделение труда отменялось. Каждый должен был выполнять работу каждого. Решение, продиктованное успехами первого этапа эксперимента и стремлением не замечать его первые трудности, было встречено общинниками с энтузиазмом. Ради этого они и ехали в Индиану.

Вскоре, однако, выяснилось, что совесть общинников еще долго останется прежней. Коллектив медленно преобразовывал характеры людей, и притом не обязательно в том направлении, которое ожидал Оуэн. «Переходный период» не успел выполнить своих задач.

Общинники предпочитали интеллектуальные занятия. Демократическое устройство общины и преобладание в ней интеллектуалов способствовали этому. Выпускавшаяся в общине газета (“Нью гармони газетт”) писала об этом: “Мы все наше время проводим в спорах об отвлеченных предметах; вся наша энергия уходила на пустые усилия, каждый старается убедить других в том, что только он способен указать путь к совершенному блаженству”[81].

Но так ли пусты были эти усилия. В чем предназначение человека, если не в размышлении о своем месте в мире и обществе, не в общении на эти темы. Смысл социалистической идеи заключался в спасении человека от нищеты и отупляющего труда. Что же удивляться тому, что общинники предпочитали интересные им беседы уборке скотного двора. Но плохая уборка скотного двора в условиях самообеспечивающейся общины вела к ее экономической гибели.

Вечная проблема коммунистической идеи и социалистической практики — что делать с лентяями. Если человек делает вид, что работает, а на самом деле “валяет дурака”, то его соседу становится обидно. И принудить коллегу к работе с огоньком никак не получается. Уборка свинарника его не привлекает, а получает вознаграждение независимо от того, как трудится. Такое отношение к труду заразительно. Если он не работает — почему должен работать я? Работая на сообщество, человек вправе рассчитывать на эквивалентную отдачу. Но эквивалента нет, и замечая, что его запросы не удовлетворяются, что товарищи работают не так интенсивно, как хотелось бы (это может быть иллюзией), человек теряет стимул для собственного самоотверженного труда.

Интересно, что такая же психология господствует и среди большинства рабочих мира, не участвующих ни в каких экспериментах. Но у них за спиной стоит целая система надсмотрщиков и стимулов. Радикальная коммунистическая идеология рассчитывает на моральные стимулы и проигрывает, потому что не может создать альтруистическую мораль прежде, чем возникнут коммунистические отношения. А отношения эти не могут работать, пока не создана соответствующая мораль. Только религиозные общины способны приближаться к коммунистическому идеалу, потому что в них объединяются люди, поглощенные сверхидеей. Но быт часто разрушает даже такие сообщества. И монастыри поглощаются бытом. Светские коммунистические общины в большинстве своем были обречены на распад еще раньше, так как объединяли людей разных взглядов.

Но была ли обречена на распад переходная модель общины, которая была “преодолена” с провозглашением коммунистических принципов в 1826 г.? Этот эксперимент тогда не был поставлен.

В связи с этим интересно обратиться к критике Оуэна его великим современником Фурье: “Секта, руководимая господином Оуэном, утверждает, что она основывает социетарный (здесь — социалистический — А. Ш.) строй; делает же она совсем противоположное: ... она трудами своими подрывает доверие к ассоциации”. Фурье называл оуэновскую общину “монастырским режимом общности благ”. Он считал, что нужно развивать качества людей “в каждом отдельном человеке без того, чтобы задевать массу”[82].

Фурье так и не смог воплотить в жизнь свою теорию, и в этом смысле в его критике чувствуется нотка зависти. Резкость критики всегда камуфлирует наиболее важные разногласия. Каково соотношение практики Оуэна и теории Фурье?

Между двумя теоретиками есть важное противоречие, на которое обратил внимание М. Туган-Барановский: “для Оуэна человеческая природа есть нечто в высшей степени пластичное и изменчивое; цель общественного преобразования заключается в изменении человеческой природы, в создании нового человека, более соответствующего нашему нравственному идеалу.

Цели общественной реформы для Фурье прямо противоположны. Фурье... был убежден в неизменности основных свойств человеческой природы, а с другой стороны был решительным аморалистом. Не человеческий характер должен приспосабливаться к общественному строю, а общественный строй должен быть приспособлен к неизменным свойствам человеческого характера”[83].

Гуманизм и «аморализм» двух мыслителей противостоят относительно. Оуэн – радикальный гуманист. Он готов принести на алтарь братских отношений между людьми и традиционную мораль, включая семейные узы. Он выступает за единую семью в общине[84]. Но и Фурье, при его показном аморализме, вполне гуманен, он выступает за то, чтобы люди жили счастливо и дружно, хотя и не сливаясь в единое общинное братство. Собственно, это принципиально соответствует первому, «переходному» этапу эксперимента Оуэна. Сначала следует гармонизировать отношения существующих людей, а уж потом станет меняться их натура.

Социализм Фурье соотносится с коммунизмом Оуэна также, как социализм и коммунизм в марксизме. Но между общинным социализмом и марксизмом пролегает глубокая расселина. Общинники готовы экспериментировать на себе, в то время как коммунисты-централисты могут добиться успеха, только заставив идти с ними в ногу все общество. Близкие по взглядам идеологи часто резко критикуют именно соседей по идейному спектру, предлагающих решать проблему «не совсем так». Но общины по Оуэну и по Фурье могут сосуществовать, в то время как малейшие разногласия между марксистами приводят к смертельной схватке. Расколы общинников носят более мирный характер. Это — своего рода разводы.

В 1827 г. Новая Гармония раскололась. Наиболее интеллигентные и состоятельные в материальном отношении (у них оставались прежние накопления) участники эксперимента выделились в отдельную общину “Меклюрию”. Эта община положила начало движению, которое затем развивалось в Америке несколько десятилетий. Временами граждане небольших общин, состоящих преимущественно из высокообразованных людей, обеспечивали высокий уровень быта при неизменно утонченной культурной жизни[85].

Оставшиеся так и не смогли наладить дела. В 1828 г. Оуэн уехал в Англию, сохранив только пятую часть своего состояния. Новая Гармония прекратила существование.

Исследователь жизни Оуэна В. Подмарков так подвел итог этой попытке построить коммунизм в отдельно взятой ферме: “Новую Гармонию погубили не орды завоевателей и не специфические конкурентные законы капиталистического строя (видимо, они попросту не успели сработать), а эгоизм, зависть, алчность и озлобление ее членов, большинство которых стремилось именно к тому, чтобы преодолеть эти явления”[86]. Оказалось, что община не исправляет в автоматическом порядке, а усиливает черты характера людей. Им приходится жить бок о бок, в тесном контакте, отвечать друг за друга. Коммунизм стирает перегородки между людьми, открывает двери и обнажает отношения. При всем благородстве замысла, любое неблагородство участника такого общества больно ранит окружающих. Ведь люди в коммунистическом обществе не могут защищаться друг от друга, и по замыслу Оуэна — не должны этого делать.

Оуэн считал, что причиной неудачи эксперимента стала моральная неподготовленность участников. “Практика показала невозможность поспешного образования коммун из крайне несовершенного человеческого материала”, — писал Оуэн в самом конце эпопеи Новой Гармонии[87]. К. Андерсон комментирует это признание: “Ни Оуэн, ни его ученики, похоже, не заметили, что их заключение противоречит одной из важнейших посылок их теории. Согласно представлениям Оуэна, человека можно изменить, только изменив окружающую его среду”[88]. Что же, Оуэн тоже учился. Воздействие общества на человека и человека на общество – две стороны реформы.

Оуэн понял, что нужно тщательно подбирать людей, которые будут жить в его новой общине. Она действительно была создана в 1837 г. и просуществовала до 1845 г. Затем община Гармони-холл разорилась. Вступили в действие “специфические законы капиталистического общества”. Этот эксперимент показал, что новые отношения не могут существовать в изоляции. В этом случае ячейка альтернативного общества разрушается и поглощается окружающей средой. Общины могут существовать как система.

Распад Новой Гармонии не означал конца движения за создание общин (коммун). В США оуэновский эксперимент развивался на фоне более широкого движения, имевшего религиозные корни.

В Великобритании агитация оуэнистов привела к тому, что с 1820 г. образовались группы рабочих, желавших создать свои общины, но не имевших на это средств. Заработать эти средства они надеялись с помощью общины, живущей пока без отрыва от существующей общественной среды – кооператива. Уже в середине 1820-х гг. кооператоры-оуэнисты превращаются в фактор общественной жизни, и к концу 20-х гг. им удается развернуть успешный бизнес, в котором рабочие являются одновременно и хозяевами дела, и собственным рынком сбыта. Накопив капитал, рабочие создавали ремесленные мастерские[89], преодолевая, таким образом, последствия индустриализации, отчуждавшей работника от средств производства.

В 1844 г. по инициативе Ч. Говартса возникнет «Общество справедливых рочдэльских пионеров», которое оставит в стороне идею производственной кооперации и сосредоточится на потребительской. Идея пионеров заключалась в том, что пайщики получают доход не на вложенный капитал и не поровну, а в зависимости от количества купленных в кооперативной лавке товаров. Так кооперация создала себе преимущественный рынок сбыта, что позволило пионерам и подобным им обществам добиться быстрого роста.

В 1831-1834 гг. прошли семь кооперативных конгрессов, на которых при участии Оуэна обсуждался опыт кооперативного движения и перспективы преобразований. Лишних средств на создание общины у кооперативов не было — деньги должны были идти на обеспечение выплат членам кооператива и новые закупки. Оуэн в этот период уповал на правительство, надеясь, что пришедшие к власти либералы обратятся к социальным реформам и поддержат создание общин. Этим он предвосхитил теории Луи Блана и Фердинанда Лассаля. Поэтому тогда Оуэн считал ненужным создание небольших общин, за которые выступал его последователь У. Томпсон. Малые общины по мнению Оуэна будут слишком зависимы от условий рынка. Настоящая община должна быть устойчива и сама производить основные необходимые ей продукты.

Томсон, а вслед за ним и большинство делегатов кооперативных съездов, не верили правительству. Позднее Оуэн молчаливо признает их правоту и перейдет на анархические позиции. Его следующая община будет невелика. Но предсказание Оуэна сбудется, и она погибнет в конкуренции с окрестными фермерами.

Однако и этот пример не может служить приговором общинным экспериментам. Разорение одной и даже нескольких фабрик не может доказать бесперспективность фабричного производства. То же можно сказать и о самоуправляющихся общинах. В 1831-1833 гг. успешно работала община Рэлехейн в Ирландии. Она располагалась на землях лендлорда Вэнделера, который, собственно, и пригласил оуэниста Э. Крейга для создания общины из местных крестьян. Эксперимент оказался успешным, общинное самоуправление позволило заметно улучшить жизнь крестьян, их культурный уровень, ослабило социальные и национальные противоречия в округе. Все необходимое общинники получали на общественном складе за трудовые деньги, полученные пропорционально рабочему времени. Общинники решили и проблему лентяев — их ставили работать рядом с наиболее трудолюбивыми членами общины — “сачковать”, глядя в глаза напарнику, оказалось невозможно. “Теперь, когда наши интересы и наши обязанности стали совпадать, нам не нужны никакие надсмотрщики”, — объяснял основы организации производства один из участников общины[90]. Британским наблюдателям казалось невероятным, что общинники работают сверх положенного времени в пору страды[91]. Вероятно, они не видели, как работает, например, русская община.

Но затем лорд проигрался в карты, имение было продано, а новый хозяин запретил непонятный ему общинный порядок[92].