"Десантура" - читать интересную книгу автора (Ивакин Алексей Геннадьевич)11— Да… Тот налет был полной для нас неожиданностью, господин подполковник. — На то мы и десантники, господин обер-лейтенант. — Аэродром был практически разгромлен. Но мы его восстановили. — Я знаю. — Хотите откушать? — как-то по старорежимному спросил фон Вальдерзее. — Хочу. Но не буду, — поморщился Тарасов. — Почему? — удивился немец. — Если я ещё что-нибудь съем, то могу умереть от желудочных колик. После двухмесячного голодания… — А чаю? — От чая не откажусь. Пока дежурный по штабу суетился с чаем — сволочи где-то стащили серебряные подстаканники, не из Германии же их привезли? — фон Вальдерзее снова завел этот ничего не значащий для войны разговор. — Все-таки я считаю, что вы железные люди, — вздохнул он. — Почему? — удивился Тарасов, краем глаза наблюдая за суетящимся денщиком. — Вы забыли обо всем на свете, готовились к неизбежной и, надо сказать, бесполезной смерти, и все-таки, воевали. И как воевали! Тарасову это польстило. Признание заслуг — пусть и врагом, а может быть, тем более врагом? — всегда приятно. Но он не показал вида. — Почему же мы готовились к смерти… Вовсе нет. Вы не правы, господин обер-лейтенант. Мы готовились к победе. И о жизни мы не забывали. Нельзя идти на войну, забыв обо всем на свете. — Не совсем вас понимаю… — Все очень просто. Например, во время выполнения бригадой боевого задания, мы сыграли свадьбу. — Что??? — фон Вальдерзее аж привстал. — А что? — удивился Тарасов. — Свадьбу? Это как? Кого? С кем? — в сознании немца не укладывалось то, что на войне можно играть свадьбы. И ещё не укладывалось, что Тарасов так спокойно об этом говорит. — А что такого-то? Жизнь, она и на войне — жизнь! А женился у нас один лейтенант на переводчице второго батальона. — С вами что, женщины были? — Девушки, господин обер-лейтенант. Девушки… Десантницы… — Товарищ подполковник, а товарищ подполковник! — Тарасова старательно тряс за плечо адъютант. — Немцы? — подскочил Тарасов. — Да не! — отшатнулся младший лейтенант Михайлов. Его и так-то качало на ветру — тощего, черного, грязного — а тут ещё и испугался звериного оскала комбрига. — Штаб? Связь? Что случилось? самолёты? — Товарищ подполковник… Тут до вас Кузнечик… В смысле, лейтенант Олешко… С невестой… — Даниил… Ты об пень брякнулся? Какая в едрену матерь невеста? — Тарасов старательно протер покрасневшие со сна глаза. — Ну, товарищ подполковник… Я-то тут причем… — виновато извиняясь, шагнул назад адъютант. — Они сами… — Ни черта не понимаю… — Тарасов встал с лежанки под разлапистой елью. Встал с трудом… Сон в промозглой жиже не способствовал нормальному отдыху. Даже и не встал… Выполз… Перед ним стоял в изгвазданном — когда-то белом — полушубке бывший командир взвода, а сейчас уже и роты, лейтенант Дмитрий Олешко. Кузнечиком его прозвали за невероятную схожесть… Тощий, длиннорукий, большеногий и большеглазый. По снегу идёт и ноги так высоко-высоко поднимает! Как кузнечик, право слово… И все время шмыгающий носом. Кличка прижилась. Даже в штабе на совещаниях, порой, прорывалось… Из-за плеча лейтенанта выглядывала девчонка. Тарасов нагнулся. Взял горсть чернеющего снега. Протер им с силой лицо. Распрямился. Утерся рукавом кожанки. Только после этого разглядел, что за Кузнечиком осторожно прячется переводчица, техник-интендант третьего ранга Наташа Довгаль. Маленького ростика, с грязными, неровно обкусанными ногтями. Серенькая такая мышка с сияющими глазами. Влюбленными глазами. Влюбленными на войне… — Что хотели? — сердито спросил Тарасов. — Языка, что ли достали? — Не совсем… То есть совсем нет… Товарищ подполковник… — зачем-то снял извазюканную грязью ушанку Олешко. — Полгода как подполковник! — рявкнул злой от хронического недосыпания Тарасов. — Что случилось? Олешко совсем оробел: — Да ничего не случилось… — Твою ж мать… — Тарасова опять пошатнуло… — Зачем пришли тогда? — Жениться хотим! — пискнула из-за спины лейтенанта переводчица. — Что???? — Тарасов едва не упал. То ли от неожиданности, то ли от слабости… Но схватился за еловую лапу и устоял. — Жениться хотим… — почти прошептал совсем стушевавшийся лейтенант. — Любовь у нас, товарищ подполковник! — почти крикнула Довгаль. — Да понял я… — Тарасов, наверное, в первый раз растерялся за весь поход. — Что кричать-то… Но собрался быстро. И сразу заорал на влюбленных: — Совсем обалдели? Шутки решили пошутить? Какая, к чертовой матери, женитьба? Вы где, придурки, находитесь? Это война, если вы ещё не поняли! ещё и беременная, небось? — заорал Тарасов на переводчицу. — Зов плоти, значит! Я вам покажу, зов плоти, епметь! — Товарищ подполковник… Не надо матом… — Кузнечик неожиданно покраснел лицом и сделал шаг вперёд, закрывая Наташу собой… А она вдруг заплакала. И эти слезы вдруг… Тарасов словно натолкнулся на какую-то невидимую никому, кроме него, стену. И имя это стене было… Надя… Он вдруг увидел, что эти совсем ещё юные — Господи! Ей восемнадцать, ему девятнадцать!!! — любят друг друга. Она только и умела, как переводить испуганную речь пленных, он только и умел командовать такими же мальчишками-головорезами. Сердце защемило… А вслух комбриг сказал: — Ничего не понимаю! Объясните, лейтенант Олешко! Тот совершенно по-граждански пожал плечами: — А что тут объяснять, товарищ подполковник. Мы с Наташей любим друг друга. И хотим пожениться. — Давно? — Очень. Уже два дня. Тарасов прикусил губу. Два дня на войне — это вечность. Да ещё и в тылу врага… — Свадьбу отложу, — ответил он, прищурившись. — Завтра операция. Когда выйдем в наш тыл, тогда и будем вас женить. Всей бригадой. — Нет! Мы сегодня хотим! — Наташа вышла вперёд и упрямо посмотрела на Тарасова. — Завтра может быть поздно. Подполковник не успел ответить. На его плечо опустилась исхудалая рука Мачихина: — А они правы, Ефимыч… Завтра может быть поздно… Отойдем? — Ждите, — бросил влюбленным Тарасов. И отошёл с комиссаром шагов на десять, мешая трофейными ботинками грязь и снег новгородских болот… — Как думаешь? — шепнул Наташе лейтенант Димка Олешко, научившийся целоваться позавчера. Научившийся убивать месяц назад… — Комиссар уговорит, — шепнула ему переводчица техник-интендант третьего ранга Наташа Довгаль. — Думаешь? — Думаю… — Люблю… — И я… Они яростно сцепились руками, ожидая разговора — нет! Приговора! И смотрели, как подполковник, сложив руки за спиной, молча кивал бурно жестикулирующему комиссару. Потом буркнул что-то, развернулся и рявкнул на адъютанта: — Писаря сюда! А потом резким шагом подошёл к Кузнечику с Наташей. — Рота в курсе? — Так точно, товарищ подполковник! — вытянулся Олешко. А Довгаль добавила: — Как же не в курсе-то… — Как бойцы отнеслись? — спросил подошедший за комбригом Мачихин. — Ну…. Вроде нормально… — застеснялся Кузнечик. Тарасов неодобрительно покачал головой. А Мачихин опять положил ему руку на плечо: — Ты, лейтенант, не «вроде» должен знать, а точно! Как же ты жене своей объяснять будешь — где и с кем задержался? Тоже — «Вроде я тут с ребятами засиделся…» Так? — Товарищ комиссар! Вы за нашу семейную жизнь не волнуйтесь! — вступила в разговор Наталья. — Ваша семейная жизнь в тылу у немцев это моя жизнь! Понятно? — прикрикнул на них Тарасов. Мачихин снова чуть сжал его плечо. А из-за другого плеча выскочил адьютант Михайлов: — Как просили, товарищ подполковник, вот печать бригады, вот бланки… — Хххе — опять качнул головой Тарасов. И, чуть присев и положив на колено серый лист бумаги, что-то зачеркал на нм карандашом. Потом дыхнул на печать и смачно шлепнул по бланку. — Первый раз, блин, женю… — ухмыльнулся он. — Что тут говорить-то надо, а комиссар? — повернулся он к Мачихину. Тот по-доброму улыбнулся: — Ты женат-то, а не я… Тарасов улыбчиво повернулся к новобрачным: — Объявляю вас мужем и женой, в общем! Документ вот, а в книжках красноармейских мы дома штампы поставим. Как вернемся. Договорились? — Так точно, товарищ подполковник! — а голоса-то у Наташи с Митей дрожали… — Шагайте по подразделениям. трёхдневный отпуск получите за линией фронта. — Николай Ефимович… — укоризненно протянул Мачихин. — Ну, нельзя же так… — Не понял, товарищ комиссар? — развернулся Тарасов к Мачихину. Вместо ответа тот махнул рукой адъютанту. Тот протянул комбригу вещмешок. Тарасов засмеялся от неожиданности: — Вот я старый пень. Забыл совсем…. Держите подарки, ребята! Кузнечик смущено взял из рук командира бригады худой мешок. — Удачи вам. И детишек нарожайте после войны! Лады? Пойдем, комиссар! Скрипя мокрым мартовским снегом командир и комиссар бригады удалились в подлесник. — Комиссар, собери-ка политработников. Пусть объявят по бригаде, что свадьбу играем сегодня. — Понял тебя, командир, сделаем… А Наташка, по неистребимому своему женскому любопытству сунула нос в вещмешок. — Митька! Живем! В мешке оказалась буханка хлеба, банка каких-то консервов и фляжка с чем-то булькающим… Свадебный подарок — это самое дорогое, что есть у тебя сегодня. Это была последняя буханка хлеба, последний спирт и последняя трофейная тушёнка. Если, конечно, не считать госпитальные запасы. Их, как говорят в Одессе ещё есть. Ещё… Тарасов надеялся, что завтра это «ещё» считать не будет. А Митя-Кузнечик и Наташа Довгаль надеялись, что завтра не наступит никогда… — Увидимся послезавтра? — сказала она ему. — Конечно, — ответил он. — Хлеб раненым… — Да, мой хороший… И они стали целовать друг друга. Первый раз на виду у всех. Вещмешок упал на грязный снег… — Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант, — похлопал Кузнечика по плечу сержант Заборских. Тот оглянулся: — Отстань, сержант! Не видишь? Мы женимся! — Вижу… — хмыкнул Заборских. — У нас вам подарок есть. Пойдемте, а? Подарком оказалась землянка. Самая настоящая. Пока лейтенант с Наташей ходили к комбригу бойцы, оказывается, вырыли на крохотном пригорочке узкую яму. На самое дно — глинистое и мокрое — набросали полушубков, собранных с убитых в последнем бою. Завалили их сосновым, духовитым лапником. Он мягче елового и не такой колючий. Сверху жердями устроили тонкий настил. Укрыли его длиннополыми немецкими шинелями. Соблюли маскировку — забросав их прошлогодней мокрой листвой. Правда, лаз получился узкий. По одному только пробраться можно. — Извините, товарищ лейтенант, но самое высокое место тут, чтоб не мокро было ночевать, — как обычно хмуро, без тени улыбки сказал сержант. Наташа почему-то резко отвернулась. И покраснела… Лейтенант закусил губу. Потом, чуть поколебавшись, протянул вещмешок сержанту: — Раздели фляжку по взводу. Хлеб и тушёнку в госпиталь передай. Сержант удивленно посмотрел на лейтенанта: — Откуда? — Оттуда! — сглотнул слюну лейтенант. — Дурак ты, лейтенант! — Заборских резко развернулся и почавкал по мартовскому снегу к взводу. Кузнечик так и остался стоять с вытянутой рукой. Он попытался что-то сказать, но не успел. Наташа приобняла его сзади: — Вот и наш первый дом, да? — Что? — Хорошие у тебя ребята… Пойдем домой! Не послезавтра, сейчас. Пойдем? Митя повернулся к ней. Прижался, уткнувшись в тёплые, пахнущие молоком и хлебом волосы… — Пойдем, хорошая моя! И засмеялся: — Три дня увольнительных положено! Свадьба же! Она улыбнулась, вязла его за руку и молча повела в земляночку. Первой забралась она, скрываясь от любопытных, завидующих по-доброму, и — почему-то — грустных солдатских взглядов. Олешко все же заметил, что взвод его, уже ставший по численности отделением, скрылся за деревьями. И, просунув в лаз мешок с продуктами, полез внутрь. Укрылись они его полушубком. На ноги бросили ее шинельку. Простынью стал чей-то изорванный маскхалат. А демянские леса укутывала черным снегом ночь. И где-то ангелы взлетали на боевое задание… — А я помню тебя… — шепнула она ему, когда они перестав ворочаться, улеглись лицами друг к другу. — Увидела и сразу-сразу влюбилась. — Прямо так и сразу? — беззвучно засмеялся лейтенант Олешко. — Прямо так и сразу. И бесповоротно. И навсегда, — она осторожно коснулась мягкими губами его колючего подбородка. — Колючий мой… Как хорошо, что ты колючий! — Почему?! — удивился он, слегка отпрянув от ее лица. — Не знаю… Нравится твоя щетина… — Глупышка моя… — Ага! Твоя! Поцелуй меня! Крепко-прекрепко! — она закрыла глаза и подставила ему губы. Осторожно, словно касаясь хрустальной драгоценности, Кузнечик прижался к ней. — Крепче! — выдохнула Наташа. Вместо ответа он расстегнул дрожащей рукой верхний крючок гимнастерки. Толком они не умели целоваться. Первый поцелуй он как первый выстрел. Всегда в молоко… Они вообще ничего не умели. Но любовь и война — быстрые учителя. Руки их, словно ласточки, порхали друг по другу. Словно торопились натрогаться друг друга. — Муж мой… — Жена моя… Она перебирала его волосы, он целовал ее кожу. Звякнули пряжками ремни… А потом они перестали говорить. Им было некогда. Они любили. Над лесом, в темной воде облаков пролетали, вместо бомбардировщиков, тихие ангелы… Никто их не видел, никто. Небо высоко, до него рукой не достать и глазом не увидеть. И утро ещё далеко. — Поешь, мой хороший… — сказала она потом. Он улыбнулся. Неловко приподнялся. Отломил от буханки кусок и молча протянул ей. Она откусила крохотный кусочек и на открытой ладони поднесла к его лицу. Аккуратно, слизывая каждую крошку, он больше целовал ее ладонь, чем ел. Отталкивал только для того, чтобы она тоже поела. И не было в этом мире вкуснее этого промерзлого, старого куска хлеба. — Хочешь ещё? — потянулся он за буханкой. — Хочу. Не хлеба… Он остановился в недоумении, вытащил из вещмешка тушёнку и фляжку с водкой. Наташа засмеялась, как смеются счастливые женщины над смешными своими мужчинами. И потянула Митьку к себе. И вскрикнула неожиданно: — Ой! — Что? — испугался Кузнечик, и, резко разогнувшись, ударился головой о низкий потолок. — Меня кто-то за волосы держит… — испуганно сказала она. — Тише, тише, сейчас… — он нащупал в темноте ее косу. Провел рукой по ней. Оказалось, коса просто примерзла к холодной стенке земляночки. Морозы по ночам ударяли все ещё не слабо, хотя радостные дни весны сорок второго уже сгоняли черный снег сорок первого. А молодожены и не замечали этого. На то они и молодожены… Он подышал на заледеневшие волосы Наташи. Потом, непослушными, давно опухшими пальцами, осторожно дернул и освободил ее. — Смешная ты моя… Вместо ответа она ткнулась ему в грудь. — Повернись-ка ко мне спинкой, — поцеловал он ее в макушку. Она кивнула молча. — Чтобы волосы не примерзали к земле, да? — Да, моя хорошая, да… Какая нежная кожа у тебя? — Где? — Везде… Утро ещё далеко… А где-то вставало солнце. Небо серело, низкие облака обнимали друг друга, живая тишина плыла над лесом. Ангелы пошли на посадку. — Товарищ лейтенант! Подъем! Извините, но приказ! — кто-то дергал лейтенанта Олешко за ногу… |
||
|