"Десантура" - читать интересную книгу автора (Ивакин Алексей Геннадьевич)8А вслух подполковник Тарасов сказал: — Понимаю, что вермахт сейчас стоит в Демянске, а не Красная Армия в Танненберге. — Этого никогда не будет! — презрительно дернул щекой фон Вальдерзее. — Не знаю, герр обер-лейтенант, будет или нет. Сейчас меня другое интересует. Более насущное, — Тарасов вдохнул полной грудью: «Начнем потихонечку?» Юрген прищурился: — Что именно? — Моя дальнейшая судьба… Обер-лейтенант помолчал. Внимательно посмотрел на подполковника. Потом тихо так сказал: — Николай Ефимович… Я не могу вам сейчас обещать ничего. Все зависит от этого — он приподнял листы бумаги и слегка потряс ими — понимаете меня? — Конечно. — Тогда… Тогда расскажите о принципах взаимодействия с другой бригадой. Со второй, если не ошибаюсь? — С двести четвертой… — Да, с двести четвертой. Извините. — тонко улыбнулся лейтенант. А Тарасов едва заметно покачал головой: — Вторая бригада должна была атаковать Лычково с тыла. Не знаю, как уж у них это получилось… — Никак. Бригада была разгромлена, — не поднимая головы от протокола допроса сказал фон Вальдерзее. Спокойно так сказал. Между делом. И почему-то Тарасов ему поверил. — Двести четвертая бригада под командованием… — Под командованием? — Майора Гринёва. Лейтенант удивленно поднял голову: — Пленные из двести четвертой показывают, что Гринёв был подполковником… — Нет. Майор. Его разжаловали осенью прошлого года. За что — не знаю. Не вдавался в подробности. «Интересно… Поверит или нет?» Лейтенант вроде бы поверил: — Так, так… Продолжайте… — Должна была выйти к месту сосредоточения бригад на болоте Невий Мох. После соединения общее руководство операцией должен был принять Гринёв. — Что? — опять удивился Вальдерзее. — Майор руководит подполковником? — Так решило командование фронта, — отрезал Тарасов. — Вы проиграете эту войну… Русские не умеют воевать, и в этом я убедился только что… И по какой причине майор должен был командовать подполковником? — Его бригада была больше. И по количественному составу, и по вооружению. Насколько я знаю, Гринёвцы вошли в котёл с батареей сорокапяток. — Господин Тарасов, а что вы почувствовали, когда узнали, что вами будет руководить — МАЙОР! — выделил последнее слово обер-лейтенант. — А вы как думаете? Голод — странная штука. Первые три дня голод сначала сосет под ложечкой, потом охватывает все тело — даже пальцы на ногах хотят есть — а потом раздирает тебя так, что хочется впиться зубами в руки. И вдруг приходит момент — у кого-то раньше, у кого-то позже — голод пропадает. Кажется, что тело стало чужим, ватным каким-то. Движения замедляются. Сквозь воздух идешь, словно сквозь мягкую стену. Мыслей нет. Вообще нет. А думать надо… Надо, надо, надо… Почему не отвечает штаб фронта? Где самолёты снабжения? Где Гринёв со своей бригадой? Что делать? Сил бригады недостаточно даже для выполнения первой задачи — нападения на аэродром в Глебовщине. Не говоря уже о штабе немецкого корпуса… Идти на задание — значит положить бригаду в эти чертовы снега. Возвращаться — значит трибунал. Продолжать ждать — значит тихо вымереть. Деревья уже ободраны. Из хвои отвары пьют, больше нечего… Лошадей — живых и павших хватило на один неполноценный ужин — стограммовый кусок мясо на бойца. — Какие будут предложения, товарищи командиры? — Тарасов играл желваками. — Командиры батальонов? С вас начнем… Встал комбат-один: — Мое мнение — надо атаковать аэродром. По крайней мере, добудем продуктов. И сел. — Немногословен, ты, Иван Иванович… — улыбнулся комиссар бригады. — Жук и есть… — А что тут ещё скажешь? По моему, больше вариантов нет… — перебил хохоток командиров капитан Жук. Командиры других батальонов согласились с мнением комбата-один. — Разведка? Командир отдельной разведывательно-самокатной роты Паша Малеев — здоровый, белявый — протрубил дьяконским басом на весь лес: — А нам разведчикам, как командир прикажет. Надо будет — в Берлин сгоняем и фюрера достанем! На этот раз никто не засмеялся. Командиры помнили, как Малеев гонял их ещё в Зуевке, невзирая на звания и должности. «Строевая подготовка — есть основа армии! Нет строя — нет дисциплины! А командир есть первый пример по дисциплине для бойца!» — выгуливал он лейтенантов и капитанов по плацу. А бойцы у него ходили с зашитыми карманами, полными песка… — Начштаба? Майор Шишкин одернул полушубок: — Я думаю, что надо ещё подождать Гринёва. И попытаться наладить связь со штабом фронта. Уточнить детали, получить указания. — Товарищ майор, — внезапно вступил в разговор начмед бригады. Обычно он отмалчивался, мало что понимая в военных делах и докладывая только о своем царстве. — Товарищ майор, промедлим ещё пару дней и бригада просто ляжет тут. Требуется срочная эвакуация, как минимум сотни обмороженных. Гангрена. Операции в этих условиях я делать не могу. Люди… — Что вы можете, товарищ военврач, дело десятое, — перебил начмеда Тарасов. — Делать будете, что придётся. Шишкин, не обратив на эмоциональный выпад медика, продолжил: — Товарищ военврач второго ранга прав. Бездействие равно смерти. Необходимо действовать. Наверняка у немцев в деревнях, превращенных ими в опорные пункты, имеются склады и боеприпасов и продовольствия. Мы все с вами наблюдаем, как транспортные «Юнкерсы», практически вереницей, снабжают фашистов. Николай Ефимович, товарищ комиссар и я посоветовались и предлагаем такой вариант. Разведроте сегодня же ночью проверить ближайшие деревни — Малое и Большое Опуево, а также… Шишкин стал сыпать названиями деревень и сел, где по его расчетам, немцы должны были оставить гарнизоны. — В бой не вступать. Провести визуальное наблюдение сделать выводы и возвращаться. Утром же выдвинемся к наиболее лакомому кусочку. Как считаете, товарищи командиры? А командиры были не против. Разве поспоришь с мнением командования? Тем паче, что решение было единственно разумным в данной ситуации… Совещание закончилось за час до наступления сумерек. — Малеев, останься, — приказал Тарасов командиру разведчиков. — Задача понятна? — Обижаете, товарищ подполковник… — забасил тот. — Что я, пень какой? — Павел Федулович, — обратился Тарасов к старшему лейтенанту. — От тебя жизнь пацанов зависит. И судьба операции в итоге. Понимаешь? Минимум действий, максимум внимания. Придержи своих орлов комнатных. — Чего это комнатных-то? — привычно обиделся Малеев на привычную шутку командира. — А то знаю, хоть и ходят, аки тени отца Гамлета, а немцам глотки хотят порезать. Так? — А как же… — Вот именно сегодня и не надо резать. Успеете ещё. — Языки? — Брать. Желательно фона какого-нибудь. — Будет вам фон. Хотите этого… Как его… Брык… Бряк… — Малеев никак не мог запомнить фамилию командующего окруженной Демянской группировкой. — Фон Брокдорфа-Алефельда. Тоже неплохо. Но это потом. Ты мне сначала доставь сведения о продуктовых складах. Подкрепимся и будем этого фона по всему графству гонять. Старший лейтенант не понял: — По какому графству? Тарасов засмеялся во все тридцать два зуба: — А ещё разведка… Ты что, не знаешь, что немцы котёл «Демянским графством» называют? Малеев ошеломленно захлопал глазами: — Первый раз слышу… — Иди бойцов собирай, Павел Федулович. С Богом! Тарасов похлопал по плечу медведистого разведчика. Тот козырнул и умчался к своим архаровцам. Тарасов вздохнул и отправился обратно в свою снежную яму, по недоразумению названную блиндажом. Но дойти не успел. Его перехватил связист: — Товарищ командир! Радиограмма из штаба фронта! Ночь. Темнота такая, что можно глаз выколоть. По-настоящему глаз выткнуть… Наткнувшись на ветку в буреломе. Наверное, только русские люди умеют потеть в двадцатиградусный мороз. А знаете почему? Все просто. Русский — это прилагательное. Он приложен к своей стране. Немец, англичанин, американец, француз — они существительные. Пока они существуют — существуют и их страны. Но убей немца — не будет и Германии. Убей американца — не будет Америки. Убей русского — не будет русского. А Россия останется. И другой русский придёт… Через бурелом, через ночь, через сугробы. И пот щиплет глаза, стекая из-под шерстяного подшлемника. Темень такая, что видно только белеющий под ногами снег. Пять километров по бурелому за три часа. Почти каждый шаг — в перелет кустов. Пять километров — и котелок пота с каждого. И ещё одна сломанная лыжа — бойца пришлось отправить обратно по следам. Гадство… А ведь надо вернуться с докладом к шести утра. Что там в этом Опуево? Малеев сказал командиру разведгруппы, что — возможно! не более! просто возможно! — в Малом Опуево штаб какой-то там мекленбуржской дивизии. Деревья внезапно стали расступаться. — Дорога, командир! Зимник! — остановился вдруг Ваня Кочуров, тот который тропил снег последние десять минут. — Глеб, позырь! Отделение рухнуло в сугроб, скрипнув снегом. А потом, сержант Глеб Клепиков пополз вперёд. Рассмотреть — что там и как… Глеб подождал в придорожных кустах минут пять. Тишина. Никого. Только звездное небо и тихое потрескивание замороженых веток… Тишина… Сержант поднялся и боком — лесенкой переставляя лыжи — поднялся на дорогу. — Наезженная. Машины ходят. И сани! — крикнул он, присев и поглаживая спрессованный снег. На голове его была шапка, уши которой были плотно подвязаны под подбородком. А сверху был накинут капюшон белого маскхалата. Поэтому он сразу и не услышал, что его спиной появился сначала тонки, а потом все более басовитый гул автомобиля. Когда он обернулся, было уже поздно. Легковая машина вывернула из-за поворота. Прыгать за обочину было поздно. И сержант Клепиков принял единственно верное решение — он развернулся лицом к синему, маскировочному свету фар и властно поднял руку, ладонью к машине — «Стоп!». Бойцы его отделения, уже изготовившиеся к прыжку через дорогу, снова рухнули в снег. Машина остановилась в метре от сержанта. Стекло опустилось и немец грубо облаял десантника. Что он говорил — сержант не понял, разобрав только одно слово — «Идиёттен». Водитель даже не понял, что перед ним русский. Глеб лениво подошёл к дверце шофера и жутко улыбнувшись черным, обмороженным лицом, скомандовал: — Хенде хох, скотина немецкая! Ком цу мир! А самым главным аргументом для водителя оказался ледяной ствол СВТ, нежно коснувшийся арийского носа. Немец скосил вытаращившиеся глаза на мушку винтовки и выполз из машины. Правда у него это получилось не сразу. Ручку заело. Пришлось сержанту слегка надавить винтовкой. Немец от страха сморкнулся большим пузырем. И зря. Потому как немедленно примерз к металлу. Глеб, правда, это не сразу заметил. Поэтому, когда он отдернул винтовку, даже удивился реакции фрица, завопившего от боли и схватившегося за лицо. — Хлипкий какой… — сержант брезгливо снял с дула кусочки пристывшей кожи. А десантники уже спористо окружили легковушку. Клепиков наклонился и заглянул в моментально выстывший кузов. На переднем месте лежал фрицевский автомат. А на заднем — какой-то старик в высокой фуражке с меховыми наушниками. — Вань, автомат забери… Рядовой Кочуров вытащил автомат и закинул его за спину. А Клепиков изучал старика. Тот его взгляд понял по-своему — начал суетливо вытаскивать дрожащими руками свои вещи — маленький пистолет, зажигалку, золотые часы, серебряный портсигар… Потом протянул мешок, лежащий рядом. — Братцы! Консервы! Хлеб! — радостно крикнул кто-то из бойцов. — И шоколад! Клепиков сорвал витые погоны с плеч старика. Тот тонко вдруг закричал: — Nein! Nein! Nicht Schiessen! Bitte! Bitte! Der Enkel! — и трясущимися руками стал тыкать открытым портмоне в лицо сержанту. Клепиков от неожиданности отпрянул, потом уже оттолкнул руки немца. — Чего он орет? — засмеялся Кочуров. — Какать хочет… Вот и орет, — буркнул Клепиков. — Ладно, пошли. — А этими что? — Черт с ним. Стрелять не велено. А по лесу его не доведем до наших. Умрет от страха. Да и толку от него… Невзрачный какой-то старикашка. — И водителя? — А от него вообще толку нет. Эй, старый! Бери свой портсигар. И зажигалку с часами. Только вот сигареты реквизирую. И консервы. А в остальном комсомольцы дедушку не обидят. Да вот пистолет, извини… Машина рванула так, что десантники долго смеялись над стариком. Помчался так, как будто вся Красная Армия за ним гналась. — Вперёд, к Опуево! — скомандовал Клепиков. — Времени мало… И только Ваня Кочуров все жалел о толковой немецкой зажигалке. А утром — разведав подступы к деревне — бойцы, довольные собой, разбредались по своим снежным норам. А сержант Клепиков пошёл с трофеями к капитану Малееву… Через полчаса все отделение стояло перед начальником особого отдела роты — капитаном Гриншпуном. Тот слегка улыбался помороженными щеками. — Ну что, бойцы… Молодцы! Трофеи знатные… Особенно пистолетик. Награду заслужили… — Да что вы, товарищ капитан… — засмеялись десантники. — Мы ж не ради награды… — Выбирайте сами свою награду. Либо вас прямо сейчас лично расстреляю, либо после после разговора с комбригом. Бойцы окаменели. — Вы же, сволочи, генерала отпустили. Может, самого Брокдорфа! Командующего всем корпусом! Уроды!! Пожалели, значит, фрица? А он бы вас пожалел? Капитана задергалось нервным тиком красивое лицо. Сзади заскрипел снег. Бойцы не смели оглянуться, опустив головы. — Расстрелять к чертовой матери этих шляп! — раздался голос Тарасова. Подполковник обошёл строй штрафников, зло сжимая витые серебряные погоны немецкого генерала. Остановился перед Клепиковым. И без размаха коротко ударил — кулаком с погонами — сержанта поддых. Тот согнулся пополам, беззвучно хватая, как снулая рыба, распахнутым ртом стылый воздух: — Товарищ подполковник… — вмешался Мачихин. — Товарищ комиссар! — взвился Тарасов. Потом помолчал и снова повернулся к бойцам. — Сдать оружие, продовольствие, ремни. Ждать здесь. Сейчас пришлю автоматчиков… |
||
|