"Остров" - читать интересную книгу автора (Колосов Дмитрий)

Глава четвертая

Воздействие парализатора закончилось лишь вечером. В течение получаса, пока яд отпускал нервные окончания, Русий катался по камере, зажав зубами рукав комбинезона, чтобы сдержать рвущийся наружу крик боли. Вскоре, оставив неприятные ощущения в кончиках пальцев, боль ушла, и атлант с трудом поднялся на ноги. За ним, видимо, наблюдали, потому что спустя несколько минут открылась дверь и вошел офицер в сопровождении двух легионеров. Офицер раскрыл кожаную папку, внимательно посмотрел на помятую физиономию Русия, после чего расцвел широкой улыбкой…

— Какая встреча! Как я рад видеть вас, господин Русий, у нас в гостях! — Русий молчал, — Все ваши приключения позади. К моему величайшему удовольствию, лично вы не входите в список атлантов, подлежащих уничтожению. Вы честны и порядочны, а значит — безвредны. И после кратковременной изоляции вы будете освобождены и займетесь чем вам угодно.

— С этого дня я буду заниматься лишь одним — убивать вас, где только смогу! — разжал губы Русий.

— Занятно, — заметил офицер. — Вы говорите штампами из обращения к атлантам. Не вы ли его писали? Нет? Ну это неважно. Сейчас мы проведем небольшую беседу, после чего вы отправитесь в гости к нашему королю. — Голос офицера был приятно чист. Рука ласково поглаживала кожаную папку. — Да, извините, я забыл представиться. Меня зовут Гримн. Я офицер контрразведки, специализируюсь на высших органах управления. Так что вы как раз по моей части. Теперь бы я попросил вас отправиться в мой кабинет.

Офицер сделал приглашающий жест. Русий встал. Легионеры расступились и заняли место за его спиной.

— Прошу вас! — Гримн вежливо уступил Русию дорогу, вышел следом за ним из камеры и, разговаривая самым дружелюбным тоном, пошел рядом. Легионеры топали чуть поодаль.

Они шли по коридорам Дома Перевоспитания, где Русий однажды уже бывал в качестве почетного гостя. Только тогда вокруг него суетилась свита из заискивающих чинов, теперь же он шел сопровождаемый двумя уродливыми кривоногими охранниками и скользким непонятным офицером. Миновав парадную колоннаду, они вошли в официальный корпус. Контрразведчик распахнул дверь одной из следственных комнат. Они вошли, дверь захлопнулась. Было слышно, как легионеры за дверью четко щелкнули сапогами и стали у входа. Офицер сел и указал Русию на кресло напротив.

— Вы занятно выглядите! Вас что, били?

— Нет. Просто не очень вежливо волокли по бетонному полу.

— Ну, это мелкие превратности войны. А убивать пленных мы своим солдатам не позволяем. Это как раз наша прерогатива. — Офицер ласково улыбнулся — А не выпить ли нам чего-нибудь?

Он позвонил, вошел вестовой.

— Ойвы и бутербродов.

Вестовой щелкнул каблуками и вышел. Гримн молчал, рассматривая Русия. Вскоре вернулся вестовой. На подносе, что был в его руках, стояли бутылка ойвы — очень крепкого алкогольного напитка, графин с фруктовой водой, бутерброды и два бокала. Солдат поставил поднос на стол и исчез. Дабы развеять опасения Русия и показать, что они играют в равную игру, Гримн немедленно налил себе бокал ойвы и отхлебнул. Может быть, несколько поспешнее, чем следовало. Русий усмехнулся. Гримн заметил это и широким жестом указал на поднос.

— Наливайте себе сами. А то мне кажется, что вы думаете, будто я жажду споить вас и выудить секретные сведения. Ваше здоровье! — Он сделал большой глоток, с видимым удовольствием погонял ойву во рту и проглотил. Русий тоже отхлебнул из своего бокала. Ойва приятно обожгла горло, и он почувствовал зверский голод. Гримн, кажется, только того и ждал и пододвинул к нему тарелочку с бутербродами. Пока пленник жадно насыщался, офицер потягивал маленькими глоточками ойву и продолжал рассматривать атланта. Проглотив три бутерброда, Русий остановился и отставил от себя тарелку. — Ну вот, — сказал Гримн, — теперь можно и поговорить. Скажу вам сразу, меня не интересует количество ваших войск, подземные переходы и план обороны. Это-дело военных. Более того, мне абсолютно наплевать на дальнейшую судьбу вашего Комитета. Сдастся ли он, сумеет убежать или погибнет — мне это безразлично. Меня интересует ваша психология, ваши убеждения, ваши «за» в пользу коммунитарного строя, ваше представление Высшего Разума. Раздумывая над этими категориями, я пришел к мысли, что не все в них можно абсолютно отвергнуть. Что-то может быть основой вселенского устройства. Что-то, отметя зерна от плевел, можем взять и мы. Убедите меня в превосходстве вашей идеи, и кто знает: может быть, наши миры смогут прийти к согласию. Мы вместе станем на путь строительства нового общества. Альзилы ведь тоже за гармонию и разум, только видим мы их несколько иначе…

— Вы говорите, — перебил альзила Русий, — что вы за гармонию и разум. Как же соотнести ваши слова с зверским уничтожением наших городов, истреблением пленных, расстрелами и казнями? О каком разуме здесь может идти речь?! Какая гармония оправдывает эти преступления?!

— Ваш гнев несколько странен, — мгновенно откликнулся альзил. — Вы прекрасно отдаете себе отчет, что наша жестокость — мера вынужденная и временная. Эта мера — дело рук военных, это средство устрашить и парализовать противника. Да и стоит ли оправдываться нам, когда вы на своей планете не переставали казнить людей за их убеждения, за их неверие в ваши идеи.

— Это ложь! Мы не убивали людей!

— А остров Пирим? Русий чуть замешкался.

— Это события многовековой давности. И потом, это гуманное средство для освобождения общества от инородной гнили. Уничтожив немногих, мы подарили жизнь миллионам!

— Подарили жизнь! Какое великодушие! — саркастически захохотал Гримн. — Гуманное средство! Великолепно! Убийство человека вы объявляете гуманным средством. А кроме того, гниль, о которой вы говорили, не инородная, а ваша, кровная! Итак, что мы имеем. Первое, убийства по политическим мотивам. Второе, более страшное, уничтожение умственных способностей индивида.

— Вы пытаетесь поставить нам в вину руконаложные машины?

— Именно!

— По-вашему, было бы гуманнее разложить этих людей?

— Гуманнее бы было вообще не причинять им никакого вреда, но если уж речь идет непременно о наказании, то, по большому счету — лучше убить.

— В ваших словах нет логики! Эти машины как раз и есть гуманное средство, так как вместо разложения индивида они перевоспитывают его и возвращают обществу. Эти машины перевоспитали и вернули к нормальной жизни тысячи атлантов.

— Вы когда-нибудь видели этих «перевоспитанных» и «вернутых»?

— Да…

— Вижу, вы не верите самому себе. Я сейчас покажу вам такого фрукта. Легионеры приняли его за опасного фанатика и притащили сюда. Однако я взглянул на шрамы на его голове и понял, что передо мной жертва вашего воспитания. Полюбуйтесь! — Гримн нажал кнопку, и охранники втащили орущего, бешено сопротивляющегося человека.

— Долой альзилов! Смерть собакам! Да здравствует Верховный Комитет! — Глаза атланта были ненормально пусты. Он попытался сбросить охранников со своих плеч, а когда это не удалось, начал орать ультрапатриотическую песню.

С саркастической усмешкой дослушав вопли до конца, Гримн приказал солдатам заткнуть фанатику рот.

— Ну что, Русий, не хотите ли еще побеседовать с этим возвращенным, крайне ценным членом общества?

Русий, стиснув зубы, молчал. Увиденное нанесло сильный удар по его убежденности. Гримн махнул рукой, и охранники утащили брыкающегося атланта.

— Вы специально подобрали этого идиота? — стараясь говорить язвительно, спросил Русий.

— Нет. Поверьте мне. Это типичный руконаложенный. После того, как у них стирают часть мозга, они теряют способность к самостоятельному мышлению, и ваши врачи вкладывают в их мозг любые идеи. Словно записывают на пластинку! Удивляюсь, как это ваш Комитет не переделал в идиотов всю планету! Как мне кажется, в вопросе о жестокости мы сыграли вничью. Теперь мне бы хотелось выяснить ваше мнение по вопросу, являющемуся камнем преткновения наших цивилизаций. Я имею в виду тезис коммунитарного коллективизма. Ваша коммунитарная идея утверждает о неразрывности счастья и коллектива. Человек может быть счастлив только в обществе. Только коммунитарное общество движет к разуму и счастью. Индивидуализм — гибель общества… Так, кажется, утверждает ваш Сальвазий?

— В общих чертах — да.

Русий собрался с мыслями и приготовился к борьбе.

— Ну что ж, попробуем поспорить? Итак, тезис первый: индивидуализм — абсолютное зло. Ваш ход!

— Начнем с того, что я считаю: абсолютного зла не существует. Любое зло конкретно и вполне определенно, а поэтому, — относительно. Из этого следует, что «абсолютное зло» — порождение вашей фантазии.

— Вот как! А как же ваша догма об абсолютном добре, которое вы называете всеобщим счастьем?

— Вы искажаете идею Высшего Разума!

— Хорошо, я согласен убрать слово «абсолютное». Итак, индивидуализм есть зло.

— Индивидуализм, — начал Русий, — разобщает людей, разрушает общество. Люди, живущие порознь, рано или поздно становятся враждебны друг другу. Индивидуализм порождает зависть. Человек, будучи индивидуалистом, переносит свои устремления с общественной цели на цель эгоистическую, сугубо личную. Общество распадается на сборище эгоистов, развитие теряет свою цель, эволюция теряет свой смысл.

— Пока я не услышал аргументов о превосходстве коммунитаризма над индивидуализмом. Допустим, люди объединились, но где гарантия, что стадо быстрее достигнет Высшего Разума?

— По-моему, здесь даже не надо теоретизировать. Именно наша наука совершила такие открытия как лазер, силовое поле или антигравитационное оружие. Вы можете возразить мне, что это все орудия уничтожения. Да, но мы обогнали вас и в других областях. Я привел эти примеры потому, что они наиболее выразительны. Ваши же ученые оказались бесплодны, они просто воруют идеи у нас! Где они, ваши гении? Вы изобрели лишь подлость, низость, предательство!

Гримн не стал спорить.

— Да, во многом вы опередили нас, но не забывайте, что ваша цивилизация старше, намного старше! А не задумываетесь вы, счастливы ли были ученые, совершившие эти открытия? Не сожалели ли они о содеянном? Знаете ли вы, куда исчез великий гений Зуслий, открывший формулу антигравитации? Став знаменитым, он решил изменить ваш мир и высказал пожелание, чтобы Комитет сделал атлантов счастливыми сейчас, а не в необозримом будущем. Чудак! Гении — все чудаки, их мысль подобна острому лучу света, сфокусированному лишь в одном направлении. Во всех остальных их мысль бродит в потемках. Именно таким и был Зуслий. Наивным чудаком! Тотчас после этого разговора его арестовали и поместили в закрытую лабораторию, по сути — в тюрьму. Можно было бы вправить ему мозги руконаложной машиной, но тогда гений был бы потерян и превратился в обыкновенного фанатичного идиота, а интересы Высшего Разума требовали эксплуатации его мозга. Свободного мозга! Он не смирился и начал бунтовать. Не сумев победить мирными убеждениями, он решил победить войной. Он ухитрился передать нам формулу силового поля, но категорически отказался бежать на Альзилиду. Он не был подлецом или корыстолюбцем. Он был прекраснодушным идеалистом, считающим, что вера и разум способны изменить мир. Он понимал, что Альзилида — единственный противовес агрессии Высшего Разума. И он защитил нашу планету от ваших эскадр и стал спокоен. Мир пришел в равновесие. Белое уравняло черное. Но он был слишком наивен. Комитет не простил предательства даже гению. И я не верю, что это была месть во имя Высшего Разума. Нет. Они мстили за свой страх, за свою дрожащую шкуру. Ведь вам даже ничего не сообщили о его смерти? — Русий отрицательно покачал головой. — Просто его имя исчезло со страниц газет и с экранов ТВ. Прошли дни, и вы забыли о нем. Он испарился, как будто никогда и не жил. Его пристрелили. Пристрелили подручные Кеельсее. Не просто пристрелили. Они превратили его в окровавленный орущий обрубок, а затем изрешетили из бластеров. Гений был принесен в жертву Высшему Разуму!

Да, мы пользуемся подкупом и не отказываем в убежище предателям. Но задумывались ли вы, почему они появляются, предатели? Еще один пример — Начальник штаба войск Северной стороны. Вы думаете, он стал предателем из-за денег? Нет, — спохватился Гримн, — денег вы не имеете… Скажем так, из-за богатства? Из-за славы? Чего-то еще? Смешно! Он имел все, что только хотел, мы не смогли бы его так обеспечить. Его популярность доблестного воина была куда предпочтительнее, чем сомнительная слава предателя. Может, женщины? Я думаю, вы не будете отрицать, что атлантки куда более привлекательны, чем женщины Альзилиды. Даже на наш вкус. Почему же он пришел к нам?

— Меня самого мучает этот вопрос, — скривил губы Русий.

— А все очень просто. Этот человек был личностью. Он имел что сказать миру, а ваше общество — государство утилизировало его, превращало в обыкновенный винтик в огромной машине. Он пытался крикнуть «я», ему затыкало рот дружное «мы». Он хотел любить женщину, его заставляли любить похотливых самок. Он хотел пить чистое вино, ему же черпали прокисшую брагу. Он был чужаком на вашем пиру. Его не пьянила мутная брага, он не мог надышаться грязным воздухом. Он хотел взвиться ввысь, вы обрезали ему крылья. Он переставал чувствовать себя человеком. Все его мысли, желания, стремления подавлялись идеями и целью общества. Он хотел подарить миру свою сущность, вам же был нужен идейнопослушный слепок мастерских мэтра Сальвазия. Он был бунтарь. Он взбунтовался против равнодушного мира и за этим бунтом он потерял моральное «я» и переступил грань нравственного — стал предателем. Я не оправдываю его поступок, но я восхищаюсь его бунтом. Он посмел поднять голову, но поднял ее криво.

Гримн умолк и отпил глоток ойвы. Нить разговора взял в свои руки Русий.

— Мне кажется, вы идеализируете его облик. Вы, Гримн, впадаете в грех, который приписываете мне. Из простого конкретного предателя с его комплексами и мотивами вы пытаетесь создать образ чистого, если так можно выразиться, бескорыстного предательства. Это не человек, это памятник предателю-идеалисту. Поверьте, он не был идеалом, я читал его досье. Он совершил немало грязных поступков, которые не могут быть оправданы и вашей моралью. Согласен, что мотивы предательства изложены вами достаточно правильно, но история не поставит ему памятника. Он не станет символом мученика идеи. Он останется эпизодом, грязной строкой в книге судеб. И я не могу оправдать его поступка ни с точки зрения идеи Высшего Разума, ни с точки зрения вашей морали. Исходя из идеи Высшего Разума, он преступил грань пользы поступка и отбросил достижение Всеобщего Счастья на многие десятки лет. Он предал не народ, нет… Он предал не Атлантиду. Он предал большее — он предал идею Высшего Разума! Единственное универсальное, существующее во Вселенной. Он вмешался в законы мироздания, а это смешнее и нелепее, чем пытаться остановить гигантское колесо Вечности, и он был пожран неизбежным. Это дикость — оправдывать его поступок.

— Вот вы опять заговорили о Высшем Разуме. Вы опять скомкали маленького человечка и заменили его идеей. Интересы человека пожраны интересами общества. Разве это не страшно?

— Нет. Страшно другое. Когда индивидуализм подменяет собой общество. Хаос и преступность, наркомания и проституция. Разве вы не столкнулись с этим?

— Ну, насчет проституции… Эта язва поразила и ваше общество. Ведь ваша идея внебрачных отношений по сути дела та же проституция!

— Чепуха! Наши женщины занимаются любовью ради удовольствия, ради продолжения жизни, ваши проститутки — ради денег!

Гримн вдруг довольно рассмеялся.

— Ваши мысли быстры и интересны. Может показаться странным, но я рад, что вы попали к нам в гости. Мне давно не попадался столь интересный собеседник. А как по-вашему, есть ли предателю оправдание с позиций нашей морали?

— Нет. Он нарушил одну из главных ваших заповедей — не предай.

— Хм. Вы неплохо знаете и наши идеи. Это делает вам честь. Послушайте, неужели наше отрицание этого поступка через «не предай» ложно сравнительно вашей утилитарной идеи? Ведь если бы предал какой-нибудь наш генерал, уничтожил, например, альзильский флот и помог вам захватить Альзилиду, то он способствовал бы достижению Высшего Разума и вы оправдали бы его поступок?

— Несомненно. Мы оцениваем его прежде всего с точки зрения полезности для достижения конечной цели общества.

Нравственные нормы, основанные на иной основе, ложны, а значит, не имеют никакого значения или, в крайнем случае — второстепенное значение.

— А как же быть с тем фактом, что поступок этот — гнуснейшее предательство? Как же быть с жалом ехидны, умерщвляющей собственных детей? Как оправдать то, что означенный генерал погубил бы целый народ, погубил детей, женщин, культуру? Неужели жизни миллионов людей стоят меньше, чем ваша идея Великого Разума? Тогда эта идея — кровавый Молох, она пожирает грудных младенцев. Можно ли въехать в ворота Великого Разума на красном коне?!

— Идея Разума выше этих жертв. Они — преходящи, идея — вечна. Мы должны жить не ради себя, мы должны жить ради будущего. Мы лишь песчинки в огромном макромире Вселенной.

— Постойте, зачем же низводить себя до песчинок? Я лично не согласен считать себя песчинкой. Мы мыслим, мы созидаем. Мы можем создавать звезды. И то, что мы хотим создать, мы должны делать сейчас, а не оставлять какому-то Высшему Разуму.

Русий устало откинулся в кресле.

— Наш спор бессмыслен. Мы стоим на разных полюсах. Хотя я не могу не признать, что ваши доводы были весьма обоснованны. С точки зрения вашей идеи!

— Спасибо хоть на этом. Но если вы не против, я бы хотел продолжить дискуссию. Не буду скрывать от вас, я ее записываю. Для себя. А может, и для вас. Когда-нибудь вам будет крайне интересно послушать то, что вы мне наговорили.

— Я не против. Хотя сомневаюсь, что нам когда-нибудь придется встретиться. — Русий налил ойвы и промочил пересохшее горло.

— Не зарекайтесь! — Гримн немедленно последовал его примеру.

— Итак, — сказал, он осушив бокал, — у нас обоих есть определенные доводы в пользу наших воззрений. Я не смог сразить вас, вы не смогли повалить меня. Сейчас же мне интересно услышать от вас, как соотнести идею Высшего Разума с идеей Всеобщего Счастья?

— Ну, это слишком легко. Общество, достигшее Высшего Разума, будет абсолютно счастливо. Люди будут владеть таким капиталом знаний, который поможет достичь им полного материального и культурного благополучия. Они будут высоки душой и богаты благами. Они уничтожат хижины и будут жить в прекрасных дворцах. Разум уничтожит нищету и голод, превратит Вселенную в мир изобилия. Человек перестанет бросать завистливые взгляды на человека. Люди достигнут вершин самопознания. Наступит всеобщая любовь.

— Красиво звучит, но это не более чем прекрасная сказка. Человек хищен. Он зверь. И нельзя вытравить этого зверя никакими средствами. Если только не выжигать. И хорошо, если он — благородный зверь. Благородный умеет ценить своего врага, не трогает слабого, подаст руку раненому. Но страшно, когда пытаются приручить этого зверя. Его заключают в клетку с золотыми решетками. Он смиряется. Для вида. И пожирает парное молочко. Вместо кровавого мяса. Но бойтесь его! Он потерял благородство. Он стал равнодушен: к себе, к другу, к миру. Золотые прутья вытянули из него все чувства, кроме одного — равнодушия, чувства страшного, более страшного, чем ярость. Бойтесь этих людей. Они не враги, они равнодушные. Враг встречает тебя с открытым забралом, равнодушный прячется под маской смирения. Враг поразит тебя копьем, но подаст руку для последнего прости. Равнодушный пройдет мимо висящего над пропастью. Равнодушие погубит мир! Бойтесь равнодушия!

— Вы, случайно, не поэт? — неловко пошутил Русий, пытаясь охладить полемический пыл Гримна.

— Нет, что вы. Но я могу спеть гневную оду равнодушию. Ваш Разум довел людей до равнодушия. Вспомните, как равнодушно они бежали с баррикад, как равнодушно рвали портреты своих кумиров, которым еще вчера равнодушно пели пылкие гимны. Вы вытравили у людей чувства, заменив их равнодушием. Оно и убило вас. Всеобщее счастье, мир изобилия… Человеку нужны эмоции. Яркая кровь, вкус хорошего вина, чудо любви. Вы отобрали у него эти ощущения. Кровь заменили бесцветной водицей, любовь — равнодушными самками, вино — мутной брагой. Вы отобрали у него все, что отличало его от толпы, все, что говорило ему: я атлант игрек, умный и красивый. Я люблю женщин, я люблю бордовое вино. Я не боюсь умереть в бездне Космоса. Я не боюсь, потому что я люблю жизнь. Вы истребили этих людей. Единицы их остались на вашей планете. Единицы любящих жизнь. Они и умерли вчера, умерли красиво. Они со вкусом жили, со вкусом и шли умирать. И я склоняю перед ними голову. Другие же — серая масса. Они не боятся смерти, но и не могут умереть. Им все равно. Они словно трупные черви, равнодушно пожираемые погребальным костром. Они даже не фаталисты, у тех было хотя бы какое-то чувство-чувство неизбежности. Атланты не имеют и этого. Они черви, скользкие и безразличные. Вы пытаетесь вести их к Всеобщему Счастью, и они равнодушно плетутся за вами, но не надейтесь, вы не достигнете вашей цели, потому что равнодушие этих людей неспособно даже принять счастье.

— Признаюсь, я нахожу вашу последнюю мысль во многом разумной. Действительно, наши Дома Воспитания оболванили людей и сделали их равнодушными. Мы видели это, боялись этого и признались себе в этих опасениях только после того, как ваше вторжение подтвердило их правдивость. Но почему равнодушные люди не могут достичь Высшего Разума хотя бы пассивно? Ведь вы сами признались, что есть еще атланты, сохранившие горячие, искренние чувства.

— Я не буду отрицать возможность достижения вашим обществом Высшего Разума. Вы, можете достичь его. Но сможет ли общество равнодушных достичь Высшего счастья? Всеобщее счастье равнодушных?! Как можно достичь истины, отрицая все возражения? Вы уничтожили немногое, что еще чувствовало, любило и смеялось. Но ведут ли к счастью слезы близкого? Истинно ли счастье, воздвигнутое на страданиях хотя бы одного человека? А ваше «счастье» строится на страданиях миллионов! Ваша беда в том, что вы выдаете ваши идеи за универсальные и пытаетесь навязать их всей Вселенной. И если кто-то не соглашается с этими идеями, вы уничтожаете его во имя все тех же идей. Вы стали нетерпимыми. Вы готовы разжечь всемирный костер. Но задумывались ли вы, что счастье ныне живущего человека, нашего современника, в сотни раз важнее, чем призрачное Всеобщее Счастье? Почему счастье потомков должно быть важнее счастья современников? Задумывались ли вы, что любовь двоих больше и ярче, чем любовь ко всему человечеству? Вы попытались объединить ручейки счастья в великую реку Всеобщего Счастья, но она превратилась в бушующий поток и пожрала своих создателей. Вы хотели счастья для всех, но создали счастье ни для кого. Счастье витает где-то, словно птица, но человек уже не может его поймать. Оно принадлежит Обществу. Но одной птицы Обществу не хватит. Одной птицы хватит на одного, на двоих. А ваша гигантская птица-счастье обречена вечно кружить в небе. Она никогда не попадет в руки человека.

В голове Русия бушевал вихрь новых мыслей. Его мозг не успевал за фейерверком фраз Гримна.

— Извините меня, Гримн. Я не могу продолжать нашу беседу. Я устал, и вы явно побиваете меня своей аргументацией. А я бы хотел драться на равных. Короче, мне надо отдохнуть.

— Пожалуйста, — сразу согласился Гримн — Располагайтесь в этом кабинете.

— ?!

— Вы удивлены, что я не тащу вас в камеру? А зачем? Вам не убежать отсюда. Да и некуда бежать. А кроме того, мне кажется, вы не против продолжить наш разговор. Давайте допьем, и я пойду прогуляюсь по делам. У меня еще есть кое-какие дела.

Альзил разлил остатки ойвы по бокалам, протянул свой бокал к Русию. Тот помедлил, но потом чокнул краем бокала о бокал Гримна. Офицер улыбнулся и выпил. — Как там наши? — внезапно спросил Русий. Гримн не удивился.

— Держатся. И я бы сказал, неплохо держатся. Там, верно, мало равнодушных.

— Да. Там молодые парни. Их еще не совсем отучили радоваться игривому девичьему взгляду.

— Черт побери! Вот вы и заговорили моим языком. А я думал, мне вас не переубедить, настолько непробиваемым выглядели вы согласно вашему досье.

— Контрразведка разочарована?

— Отнюдь. Вы стали мне менее интересны как враг, но куда более интересны как собеседник. — Гримн слегка покачнулся… — И собутыльник!

Они рассмеялись.

— А сейчас спите. Спите, но думайте. Завтра, когда вы проснетесь, мы продолжим наш разговор.

Русий его уже не слышал. Он уронил голову на руки и сладко сопел. Ему снились цветные сны.

Гримн прибыл по вызову к генералу Стею, начальнику Корпуса Разведки Альзилиды. Лощеный адъютант доложил о нем, и Гримн был немедленно препровожден в генеральский кабинет.

Генерал Стей не счел нужным подняться для приветствия и встретил его, сидя за массивным столом, сбоку от которого, утопая в мягком кресле, развалился измученный, но довольный собой Аквариум. Гримн подошел, отдал честь и хотел отрапортовать. Генерал прервал его нетерпеливым жестом.

— Садись! Ну, как твой субъект, разговорился?

— В общем, да. И оказался весьма интересным типом. Он один из немногих атлантов, способных трезво глядеть на вещи. Кроме того, он умеет спорить.

— Любопытно, — саркастически протянул Стей, — неужели он переспорил величайшего спорщика Альзилиды? — Аквариум хрипло засмеялся.

— Нет, генерал, куда ему! Их идеи слишком убоги. И он проиграл. Но в том не его вина. На его месте проиграл бы любой.

— Чем он занимается сейчас?

— Спит.

— Что? Спит?! Дьявол тебя побери, Гримн! Мы здесь сидим без информации, а такой ценный экземпляр, досконально знающий всю систему обороны атлантов, нежится в постели! Немедленно тащи его сюда, мы вытрясем из него все, что он знает.

— Он ничего не скажет.

— Заставим!

— Вряд ли. Вряд ли его можно заставить. Его, надо убедить. Но я слишком далек от этого. И кроме того, мы сегодня слишком много говорили о предательстве, и я сомневаюсь, что после этого он сможет предать:

— Воспитал на нашу голову… — злобно процедил Стей.

— И еще я должен заметить, — не меняя монотонной интонации, продолжил Гримн, — в случае превышения дозволенного воздействия я буду вынужден доложить об этом Черному Человеку. Он лично заинтересован в судьбе атланта.

Беседовать с Черным Человеком генералу Стею явно не хотелось, и он процедил:

— Ты становишься не в меру прытким, мой умный Гримн. Не забывай все-таки, что пока я Начальник Корпуса, а не эта черная образина.

— Я прекрасно помню это, генерал. Мне можно идти?

— Следующий допрос будешь проводить в присутствии контрольной комиссии. А сейчас я тебя больше не задерживаю…

— Проклятый интеллигент! — выругался генерал после того, как Гримн вышел. Он вскочил — неожиданно оказалось, что генерал очень маленького роста — и нервно забегал по кабинету. Маленькие неверные шажки забавляли Аквариума, который был уродлив, но силен и ловок. Набегавшись по кабинету, генерал бросил:

— Дружище, мне позарез нужен этот атлант. За последние три дня я получил от короля три нагоняя за неверную информацию, и мне нужна «дойная корова», которая возместит мне моральные издержки. Этот Русий и станет такой «коровой». Мы его выпотрошим, а потом шлепнем.

— В чем же проблема, шеф?

— Проблема в том, что атлантом заинтересовался Черный Человек, а ты прекрасно знаешь, как опасно переходить ему дорогу. Я уступлю пленного Черной обезьяне — мелкий презент — и сделаю вид, что выхожу из игры. Они успокоятся, и в этот момент к игре подключаешься ты со своими парнями. Ты выкрадешь этого атланта. Об охране можешь не беспокоиться. Она будет слабенькой, и я разрешаю тебе применить оружие. Сделай из охранников покойников. К чему лишние свидетели! Это нападение можно свалить на атлантов. Мы схватим десяток человек, заставим их сознаться и шлепнем. Одним выстрелом убьем двух бакров: и заговор раскрыт, и атлант у нас!

— Это опасное дело, — протянул Аквариум, внимательно глядя на Стея. Тот молчал — Это преступление против короля и государства, оно может стоить мне головы.

— А ты позаботься, чтобы не стоило. И потом, ты же знаешь, за опасное дело хорошо платят.

— И сколько же?

— Двести тысяч тебе и по двадцать — твоим людям. Кстати, сколько их будет?

— Неважно. Пятьсот тысяч на все расходы — и я, пожалуй, возьмусь.

— Ладно. Ты получишь пятьсот тысяч.

— Половину вперед! — потребовал диверсант.

Генерал не стал перечить и в этом. Набрав цифровую комбинацию на замке походного сейфа, он сунул в гнездо замка указательный палец правой руки. Дождавшись идентификации — о чем сообщила зажегшаяся красная лампочка в левом углу сейфа — генерал не без труда открыл массивную дверцу. Сейф был доверху набит пачками новеньких альзильских банкнот. Генерал достал десять пачек, перетянутых красными ленточками, и шлепнул их на стол.

— Здесь пятьсот тысяч.

— Ого! Я поражен, — усмехнулся диверсант, — что-то ты слишком щедро швыряешься деньгами…

— Эти деньги привяжут тебя ко мне лучше всяких клятв.

— Верно, генерал, — заметил Аквариум, и его ужасные глаза вспыхнули странным блеском. — Теперь мы связаны одной веревочкой.

С этими словами Аквариум быстро спрятал деньги в заплечную походную сумку.

— Каков маршрут?

— Смотри — Стой достал карту Солнечного Города и стал объяснять, показывая путь пальцем — Вот по этой дороге от Дома Перевоспитания через улицу Свободы, улицу Семнадцатого Командора и дальше — к ракетодрому. Далее на космопланере на флагман.

— Ясно, — сказал Аквариум, сделавший на запястье несколько крошечных пометок. — Мы встретим их на пересечении Свободы и Разума. Мне нужно знать точное время…

— Будет.

— … и три комбинезона саперов. Кроме того, номер машины, в которой он поедет.

— Все будет. Жди завтра между семнадцатью и восемнадцатью. Я дам знать,

— Договорились. Вот по этому передатчику, — Аквариум протянул Стею небольшую черную коробочку, — вы можете в любой момент связаться со мной. Он настроен на волну моего подразделения. До завтра, мой генерал!

— До завтра!

Аквариум небрежно козырнул и вышел. Спустя минуту генерал выскочил в коридор по, как он выражался, внутренним проблемам. Когда он шел обратно, ему вдруг показалось, что вдалеке мелькнула фигура Гримна. Генерал счел это признаком усталости.

Гримн был из разряда людей, всегда готовых, подобно чуткому хищнику, отразить любое внезапное нападение, откуда бы оно последовало. Его универсальный аналитический мозг действительно располагал к некоторому философствованию, но это, вопреки мнению Начальника Корпуса, ничуть не умаляло, а, наоборот, усиливало профессиональные качества. Прекрасно разбираясь в людях, он был склонен доверять врагам, нежели друзьям. Поэтому, вставая из-за генеральского стола, Гримн скользким движением прикрепил к его внутренностям платиновую блоху — сверхчувствительный микрофон — и, заняв удобную позицию в кабинке туалета, с живым интересом прослушал разговор Стея с Аквариумом, улыбаясь своим потаенным мыслям. Туалет он покинул вполне удовлетворенным. Он не только знал планы заговорщиков, но и придумал очень неприятную шутку для генерала Стея.