Любовь Романова Призрак и другие соучастники

ГЛАВА 1 СТАСЯ

— Проблема русских ученых решена? — голос в телефонной трубке скрипел, точно ствол старого дерева в предчувствии бури, — Я прав?

— Как никогда, — ответил лысый человек, рассеянно наблюдая за автомобильной рекой из окна своего кабинета.

С высоты двадцать второго этажа бизнес-центра Потсдамская площадь выглядела очень неуютной. Среди угловатых, словно ледяные торосы, зданий брели крошечные человечки. Они горбились и поднимали воротники, пытаясь укрыться от промозглого мартовского ветра.

Лысый стоял вплотную к стеклянной стене, почти касаясь ее гладко выбритым подбородком. Случайному посетителю кабинет за спиной мужчины вряд ли бы смог рассказать хоть что-нибудь о своем владельце. Любопытный взгляд не находил здесь ни фотографий дородной фрау в обнимку с розовощекими детишками, ни кубка за победу в школьном чемпионате по футболу, ни легкомысленных пустячков, подаренных коллегами в канун рождества. Только голые стены, простая мебель из черного дерева и прямоугольник серого ковра на полу.

Напротив огромного письменного стола мерцал плоский экран. На нем беззвучно сменяли друг друга кадры с места авиакатастрофы. Маленький спортивный самолет упал во время полета из Берлина в Москву. Четыре человека, находившиеся на борту, погибли.

— Все содержание их компьютеров у нас, — негромко сообщил Лысый телефону.

— Я слышал, что после них остались не только расчеты… Есть еще ребенок…

— Да, девочка. Сейчас ей полтора года.

— Способности уже дали о себе знать?

— Нет. Это произойдет не ранее, чем ей исполнится 12 лет.

— Где она?

— В Москве.

— Почему не в Берлине? Почему вы не наблюдаете за ней? — скрип в трубке приобрел металлический оттенок.

— Мы наблюдаем. Нет смысла забирать ее от родных. Пусть все идет своим чередом. Когда настанет время, мы будем рядом.

— Уж постарайтесь…

Связь прервалась. Силуэт владельца кабинета черной аппликацией замер на фоне окна. Безжизненный взгляд уставился в точку, которая находилась где-то на исковерканной городским пейзажем и смазанной вечерним смогом, линии горизонта. Пожалуй, только одна деталь в этом человеке могла привлечь внимание — длинный, загнутый ноготь на левом мизинце.

«Инопланетянка», — решил Гарик, рассматривая девочку, стоявшую посреди двора. Вязанный берет, две русые косички до лопаток, острые коленки и глаза на пол-лица. Она напоминала фарфоровую куклу, печально взиравшую на поток людей из витрины, заставленной копеечными игрушками. От осенней влаги выбившиеся из прически волоски завивались в озорные бараночки, образуя вокруг головы пушистый нимб. На левой щеке то и дело мелькала ямочка, которая придавала своей хозяйке какую-то особую, инопланетную беззащитность. Девочка нежно прижимала к груди папку для рисования и с любопытством разглядывала здание интерната.

Каким ветром ее сюда занесло? Такую домашнюю, чистенькую? Все в ней, от полосатых гетр до желтого рюкзачка за спиной, кричало о чужом, незнакомом Гарику мире. Мире, в котором есть бабушкины пирожки, уроки фортепьяно, сказка на ночь и большой торт на день рожденье.

«Наверное, дочка одной из училок, — подумал Гарик и решительно полез в карман за самострелом из напальчника, — Интересно, если зарядить ей рябиной по коленкам, заревет?» Но узнать это он не успел. Из дверей интерната выглянула Антонина Петровна, маленькая, конопатая женщина, похожая на рыжего клоуна, только порядком растолстевшего и натянувшего длинную клетчатую юбку. Ребята в интернате звали ее Антошкой. Она работала в администрации города и курировала единственный интернат в Тихореченске.

Антошка поманила Инопланетянку, и та исчезла за огромными дубовыми дверями. «Это же новенькая! — догадался Гарик, — Теперь у нас жить будет». Он собирался отправиться следом за девочкой — все-таки не так часто в интернат поступали его сверстники, но в этот момент за спиной послышался трубный голос учителя труда. Он собирал мальчишек для очередного похода в мастерскую. Гарик тут же забыл про странную девочку. То же невидаль, инопланетянка с двумя косичками!

Стася, следом за Антониной Петровной, поднималась по лестнице интерната № 2. Это была необычная лестница. Широкая, с массивными каменными ступенями, напоминающими спящих тюлений, и изящными перилами. У ее подножия с двух сторон замерли фигуры греческих богов: упитанной женщины в развивающихся одеждах и грозного мужчины с внушительным посохом. «Гера и Зевс», — догадалась Стася — в доме бабушки было много книг по культурологи, поэтому она немного ориентировалась в греческих богах.

На стене вдоль лестницы висели огромные портреты, написанные маслом. Стася, в первый момент, даже засомневалась, что попала в интернат. Больше всего этот пустынный холл с широкой лестницей, ведущий на второй этаж, гигантской люстрой под потолком и мраморными статуями походил на музей или дом процветающего дворянского рода. Сейчас на лестнице появится дряхлый смотритель или высокомерный дворецкий и строго поинтересуется: «Кто это вас сюда пустил?»

— Ну как? Нравится? — спросила Антонина Петровна с таким видом, словно все, что их окружало, было ее заслугой.

— Здесь очень красиво.

— Да… Такого интерната, как в Тихореченске нигде, в России больше нет! Этот дом в начале 19-го века пожертвовал Михайловскому кадетскому корпусу князь Владимир Васильевич Вершицкий. Страшный был человек! Немало жизней сгубил, а перед смертью раскаялся и отдал свое родовое гнездо сиротам…

Чувствовалось, что Антонина Петровна не первый раз говорит об этом князе — история звучала гладко, как рассказ пожилого экскурсовода. Но Стася слушала внимательно. Все-таки ей теперь здесь жить. Впрочем, она всегда всех слушала внимательно. «Умений слушать — одно из самых ценных умений женщины, — говорила бабушка, — Почти такое же ценное, как умение слышать».

— А чьи это портреты на стенах?

— О! — торжественно подняла указательный палец Антонина Петровна, — это портреты всех директоров интерната. Вот — сам Вершицкий. Он несколько лет руководил кадетским корпусом. После революции корпус превратили в интернат для беспризорников.

Стася замерла перед изображением князя, покрытым от времени сеточкой мелких трещинок. На нее смотрел пожилой, усталый человек в военной форме. Серый мундир, седые, аккуратно причесанные волосы, болезненный цвет лица, на левой щеке тонкий шрам. Бесконечная тоска во взгляде. «Глаза, припорошенные пеплом», — вспомнились Стасе слова из какой-то очень грустной книги.

Дальше шли портреты самых разных людей. Антошка останавливалась у каждого из них. Один директор интерната возродил яблоневый сад вокруг здания, другой пристроил бассейн, третий сколотил из ребят театральную труппу, которая гастролировала по всей стране, четвертый оборудовал лучший в городе спортивный зал. Стася поднималась по лестнице, вглядываясь в лица, строго смотревшие на нее с картин. Некоторые были написаны просто мастерски — люди казались на них почти живыми. Другие больше напоминали грубую мазню. Да и рамы были очень разные: широкие, узорные и совсем простые, на скорую руку покрытые лаком.

— А этого человека я прекрасно знала, — сказала Антонина Петровна, не дойдя до конца лестницы несколько ступеней, — Сергей Николаевич Загубский, царства ему небесного. Умер полгода назад. А какой человек был! Тридцать лет руководил нашим интернатом. Я ведь в пединститут из-за него пошла. Он тогда в школе у нас работал учителем астрономии. Как же он умел рассказывать! О черных дырах, о звездах-карликах… — Антонина Петровна смахнула набежавшую слезу. — Покинул нас Сергей Николаевич. От инфаркта умер…

— А кто после него стал директором?

— Стервелла Родионовна.

— Кто? — удивилась Стася.

— Эээ… Стелла Родионовна Талдыко. Замечательная женщина, великолепный педагог…

Стася почувствовала неловкость в словах куратора интерната. Словно та не до конца верила в то, что говорит.

В этот момент они оказались перед солидной дверью из темного полированного дерева, на которой поблескивала табличка: «Директор Талдыко С.Р.». Антонина Петровна негромко постучала и потянула за ручку. И тут Стася услышала сиплое хрюканье. «Неужели директор держит у себя в кабинете поросенка?» — поразилась девочка.

— Тихо, Пупсик. Не волнуйся! — раздался высокий голос, — Мамочка сейчас откроет.

Дверь распахнулась, из-за нее тут же выскочило мелкое существо. Громко пыхтя, оно вцепилось в стасин кроссовок. Девочка от неожиданности дернула ногой, отшвырнув агрессора в строну.

— Пупсик! О, боже! Тебе больно? — услышала она панический вопль.

Стася подняла глаза и встретилась взглядом с директором интерната. Ее лицо было полностью лишено растительности: ни ресниц, ни бровей. На левой ноздре подрагивала коричневая бородавка, шея терялась в бесконечном количестве жировых складок, жидкие бесцветные волосы собраны в пучок на затылке. Глаза метали молнии.

— Ты кто такая? — начала допрос обладательница комплекта вторых подбородков.

— Это Настя Романова, — отодвинула Стасю в Сторону Антонина Петровна, — Новенькая.

Стася поискала взглядом злобное существо. Оно, недовольно ворча, успело усесться на алую подушку в кресле рядом со столом директора. Существо оказалось крошечной, толстой собачкой с выпученными глазами. «Той-терьер, — вспомнила Стася название породы, — Только очень толстый. Поэтому и хрюкает, а не лает».

Пока она разглядывала сердитого Пупсика, женщины успели обсудить погоду и перестановки в городской администрации. Они называли друг друга «милочками» и говорили приторными голосами, словно держали за щекой по карамельке. Стэлла Родионовна подписала пару бумаг, преданных ей Антониной Петровной, и только тут вспомнила о Стасе.

— А ты что здесь делаешь? — недовольно спросила она. — Третий этаж, пятая комната. Вещи внизу под лестницей у завхоза. Свободна.

Стася в недоумении вышла из кабинета. «Это все? — удивилась она, — Третий этаж, пятая комната? Добро пожаловать в новую жизнь». Девочка тяжело вздохнула и отправилась на поиски завхоза.

К счастью, найти его, вернее ее, оказалось совсем не сложно. Дородная женщина с толстой косой, уложенной на затылке бубликом, возилась в комнатушке под той самой лестницей, которая привела Стасю в кабинет Стервеллы Родионовны.

— Здравствуйте… — робко сообщила Стася о своем присутствии. Та никак не отреагировала, продолжая перекладывать картонный коробки, — Вы завхоз? — опять тишина.

Стася была очень воспитанным девочкой. Бабушка всегда внушала ей: «Воспитанный человек никогда не навязывает свое общество, если не в нем не нуждаются. Если кто-то не реагирует на твои вопросы, не стоит повышать голос или хватать его за одежду. Возможно, он просто не желает с тобой разговаривать».

В общем Стася решила подождать, пока женщина закончит свои дела. Время шло, а дела не заканчивались. Она еще немного потопталась у двери, а потом ее взгляд упал на огромный чемодан.

— Ой, это же мои вещи! Я как раз за ними пришла. Можно, я заберу чемодан и пойду? — Не дожидаясь ответа, Стася ухватила своего кожаного монстра за бок и потянула к выходу из комнаты. Женщина так и не проявила к ней никакого интереса.

Девочка с трудом дотащила чемодан до первой ступени. Она посмотрела наверх и ужаснулась: «Как же я его подниму?» В холле не было никого, не единого человека, который смог бы ей помочь. «Странный какой-то интернат, — подумала Стася, — Где же дети? Сейчас октябрь, учебный год в разгаре, а здесь пусто. Может, они все на экскурсию уехали? Или на уроках сидят? Только что же это за уроки без перемен? Или учебные классы где-то в другом месте находятся?»

Не дождавшись появления ни одной живой души, Стася, засучив рукава, самостоятельно приступила к «доставке бегемота на третий этаж». Раз ступенька, дав ступенька, три ступенька — передышка. Раз ступенька, два ступенька, три ступенька — передышка. Бегемот попался упрямый. Он неохотно полз вверх, канючил и требовал оставить его в покое. Стася совсем выбилась из сил. Ну, вот уже и портрет бывшего учителя астрономии показался. Старик смотрел на измученную девочку лукаво и, как ей показалось, ободряюще. Ничего, мол, справишься — совсем чуть-чуть осталось…

— Ой, гляньте, кто это? — Стася вздрогнула от неожиданности и едва не выпустила ручку чемодана, — Неужели новенькая? Вот почему в пятую палату еще одну кровать поставили.

Рядом со Стасей оказались три девочки ее возраста. Говорила самая высокая с длинными светлыми волосами, забранными в конский хвост, и чуть выпирающими вперед верхними зубами. Ее можно было счесть весьма привлекательной юной особой: прекрасные васильковые глаза в обрамлении пушистых ресниц, королевская осанка поток золотых волос делали свою обладательницу вполне достойной звания королевы школьного бала. Вот только передние резцы портили всю картину. Придавали девочке сходство с сусликом, вытянувшимся по струнке рядом со своей норкой. Одета она была в узкие джинсы и фиолетовый свитер. На шее болтался МП3-плеер, в ушах поблескивали золотые сережки. У двух других девочках одежда оказалась куда скромнее. Обе носили школьную форму — синий пиджак и клетчатую юбку в складку. Одна — крупная, рыхлая, с блеклыми глазами и выцветшими веснушками на носу была чуть ниже, но раза в три толще своей подруги. На фоне упитанных щек все черты ее лица выглядели непропорционально мелкими: нос походил на посевную картофелину, рот — на миниатюрную раковину речной мидии, а крошечные глазки казались позаимствованными у дородного хряка. Единственное, пожалуй, чем она могла гордиться — это тяжелая коса толщиной в Стасину руку, достающая до подола юбки. Другая девочка была яркой представительницей осколков татаро-монгольской империи — маленькая, коренастая с раскосыми глазами, которые уставились на Стасю с непонятным выражением: то ли любопытства, то ли безразличия.

— Тебе помочь? — участливо спросила первая девочка, которая явно была лидером в этой тройке. — Ты же в пятую комнату идешь? А это на третьем этаже, в дальнем конце коридора. Сама ни за что не найдешь — заблудишься.

— Спасибо! — обрадовалась Стася.

— Спасибо в кастрюльке не сваришь! Мы тебе поможем, а ты нам что?

— У меня нет денег.

— Нет денег — заплати чем-нибудь другим. У тебя такой миленький рюкзачок, — девочки за ее спиной противно захихикали.

Кровь бросилась Стасе лицо. Она, конечно, слышала, что новеньким приходится в интернатах не просто, но такой наглости от первой же знакомой не ожидала.

— Извини, я не могу отдать. Мне его бабушка подарила.

— Неужели. Так она тебе еще подарит.

— Не подарит. Она умерла.

— Слушай, как там тебя…

— Стася.

— Слушай, Стася, давай так — ты мне рюкзачок, а я тебе свое по-кро-вительство, — последнее слово она произнесла по слогам, как будто только недавно его выучила, — Знаешь, что это такое? Тебя никто здесь не тронет. Директор меня больше всех любит. Спроси кого угодно — все скажут: Виола Акулова у Стервеллы в любимчиках. Поняла?

— Поняла, рюкзак я все равно не могу отдать.

— Ну и дура! — Сказала крупная девочка с веснушками. — Потом пожалеешь.

— Не потом, а сейчас! — Хихикнула Виола и резко толкнула чемодан. Тот заскользил вниз по каменным ступеням, перевернулся в воздухе, открылся, и, теряя в полете все свое содержимое, полетел вниз. Стася в ужасе смотрела, как из него вываливаются ее платья, футболки, любимые книжку, игрушечный мишка, подаренный бабушкиным студентом, шкатулка с бусами и другие, такие родные и важные для нее вещи. Через несколько мгновений чемодан лежал около самой нижней ступеньки, а все, что до этого находилось в нем, ровным слоем покрывало лестницу. Рядом давились от хохота ее новые знакомые. Неприятное начало. Девочка задумчиво посмотрела на результаты катастрофы, потом на Виолу с подругами. Что делать? В этот момент в ее памяти снова всплыли слова бабушки: «Больше всего врагов радует наше отчаянье. И сильнее всего огорчает — наша невозмутимость».

— Спасибо за помощь, — сказала Стася со спокойной улыбкой. Она очень надеялась, что со стороны это была именно «спокойная улыбка», а не гримаса. И, судя по всему, у нее получилась — Виола аж поперхнулась от такой реакции, правда довольно быстро нашла, что ответить:

— Заходите еще! Всегда рады помочь! — после этого компания гордо спустилась по лестнице, наступая на разбросанную одежду, и покинула холл интерната.

Стася оглянулась по сторонам. Вокруг снова не было ни единой души. Только Сергей Николаевич Загубский смотрел на нее с грустной улыбкой. Сочувствовал.

Девочка собрала вещи, застегнула чемодан и после долгих мучений втащила его на третий этаж. К счастью, пятая комната оказалась совсем рядом с лестницей. Соврала Виола — найти ее было проще простого. Теряя силы, Стася распахнула дверь помещения, в котором ей, судя по всему, предстояло провести ближайшие годы. Им оказалась просторная комната, оклеенная блеклыми обоями. Всю ее мебель составляли шесть кроватей, покрытых унылыми серо-зелеными покрывалами, и обшарпанные тумбочки. Из удручающего интерьера выбивалась только богатая лепнина на потолке, видимо, оставшаяся еще со времен Вершицких.

— Ты уже здесь? Романова? — Окликнул ее женский голос.

Стася обернулась. На пороге стояла завхоз, внимание которой девочки так и не удалось привлечь.

— Как же ты свой баул сюда притаранила? А я-то думаю, куда он исчез? — женщина говорила очень громко. Просто кричала. «Может, у нее со слухом плохо?» — подумала Стася — Что ты на меня так уставилась? Что? Говори громче! Ничего не слышу!

Тут лицо ее просветлело, и женщина вытащила из ушей две розовые затычки.

— Ну, надо же! Совсем забыла про беруши! Ходила к Миронычу в мастерскую, а там такой шум — сразу голова начинает болеть, вот я уши-то и заткнула.

Она положила затычки в карман цветастого халата и внимательно оглядела Стасю.

— Та-а-ак, вещей не много. В тумбочку клади самое нужное — остальное в кладову. И давай знакомиться: я Алевтина Иванна. Завхозом тута работаю. Можешь меня тетей Алей звать. Если что понадобиться — полотенца, тряпка половая — ко мне беги. Ну да скоро сама разберешься.

Тетя Аля говорила тягуче, словно вовсе и не говорила, а пела какую-то старую песню, вставляя в нее смешные словечки вроде «кладова» и «тута».

— Ну, все Романова, устраивайся, вот твоя кровать, — закончила тетя Аля и ушла.

Внезапно коридоры интерната наполнились гомоном. Дверь вновь распахнулась и в комнату ввалилась компания девчонок.

— Ой, новенькая!

— А что у тебя в папке?

— Ух ты, какой берет!

— Меня зовут Мила, а тебя как?

— Я Таня.

— Света.

— Женя.

— Алена.

Девочки говори разом, не давая Стасе вставить и слова, но круглолицая Мила навела порядок:

— Девчонки, тихо! — возмутилась она. — Ну, рассказывай!

И Стася, усевшись на своей кровати, начала рассказывать.

… Еще совсем недавно она жила в Москве с бабушкой. Училась в гимназии. Родителей своих не помнила. По словам бабушки, они были учеными, генетиками. Генетики — это те, кто придумали клонирование. Но папа с мамой никого не клонировали, даже овец, а что делали — бабушка не говорила. Их самолет разбился, когда они летели из Германии в Москву. Нет, Стася совсем по ним не плакала — ведь тогда ей было всего чуть больше года. Сколько она помнила себя, рядом всегда находилась бабушка — Эльвира Эдуардовна Романова. Бабушка преподавала живопись в Московском художественном институте имени Сурикова и еще работала в частной художественной галерее — оценивала подлинность картин. В ее трехкомнатной квартире, полученной когда-то от Союза художников, пахло масляными красками и липовым чаем. Целыми днями у них толпились гости: студенты, друзья, клиенты, коллеги и старый бабушкин приятель — дядя Тарас, который работал следователем в милиции. Стася выделяла его из толпы гостей. Когда Эльвиры Эдуардовны не было рядом, он рассказывал маленькой Стасе захватывающие истории про смелых московских сыщиков, но как только бабушка оказывалась в поле слышимости, дядя Тарас тут же замолкал — ему было строго настрого запрещено «пугать ребенка всякими глупостями». А Стася ни капельки не пугалась. Совсем наоборот — она обожала страшные истории. Но разве с бабушкой поспоришь! С этой статной, седовласой женщиной, и в жару и в холод закутанной в тончайшую черную шаль. Иногда Стасе казалось, что бабушка — потомок царей Романовых — одна из уцелевших княгинь, дочка Николая Второго. Девочка даже как-то спросила ее об этом, но та только засмеялась: «Неужели я такая старая, чтобы родиться в середине позапрошлого века? И не надейся, детка! В нашем роду одни крестьяне, да рабочие». Но Стасе отчего-то казалось, что бабушка говорит не всю правду. Вообще, их дом окутывало много тайн. Например, Стася ничего не знала о родителях. Совсем ничего. Но, ученые, ну генетики, ну работали в Германии… И все. В бабушкиной комнате весела фотография: папа и мама сразу после свадьбы. Оба очень красивые. У отца шевелюра кудрявых волос, лукавый взгляд, тонкий с горбинкой нос. Прямо как у бабушки. Ну да, он ведь ее сын. Папа ласково смотрит на маму — русоволосую, большеглазую красавицу с ямочками на щеках. «Жаль, что я на нее не похожа, — порой вздыхала Стася, разглядывая свое отражение». Иногда она пыталась расспросить бабушку о родителях, но та отнекивалась: ты уже и так все знаешь.

Еще одна тайна для Стаси была связана с ее воспитанием. Например, бабушка запрещала ей читать современные книги: романы, детективы, приключения. Она не пускала ее в кино и разрешала общаться только с детьми своих друзей. Даже телевизора у них не было, и девочка чувствовала себя белой вороной, когда одноклассники начинали обсуждать очередной мультфильм. Раньше Стася воспринимала такое положение вещей, как должное, а потом начала возмущаться: «Что я хуже других?» Но бабушка быстро пресекла бунт внучки — недаром она преподавала в институте больше двадцати лет.

А потом бабушки не стало. Это произошло ровно две недели назад. Несколько дней она ходила чем-то расстроенная и однажды не пришла домой на обед. Стасе позвонили из института и сказали, что бабушку увезли на скорой — с сердцем стало плохо. Через час за девочкой заехал дядя Тарас, они вместе собрали бабушкины вещи и отправились на его служебной «Волге» в больницу. К ним вышел утомленный врач и куда-то увел дядю Тараса, а Стася осталась ждать. Мимо ходили сосредоточенные медсестры в белых халатах и важные врачи в серо-голубой униформе, напоминавшей пижаму, иногда, словно испуганные мышки, попавшие в кошачьи владения, растерянно оглядываясь, брели родственники пациентов. Они робко о чем-то спрашивали медперсонал и тихо исчезали. Время шло. Стася ждала. Наконец в коридоре вновь появился измученный врач и, пряча глаза, пробормотал, что очень сожалеет, но Эльвиру Эдуардовну спасти не удалось. Потом он о чем-то долго шептался с дядей Тарасом, а девочка стояла в стороне и повторяла про себя: «Бабушки больше нет. Ты никогда ее не увидишь. Она умерла». Но поверить в эти слова не могла. Не верила и не плакала. Внутри образовалась маленькая «черная дыра», в которой билось что-то страшное. Стоит только задуматься, приглядеться, и оно затянет тебя в темную бездну, накроет тоской и безысходностью… И Стася старалась не задумываться.

С этого момента жизнь двенадцатилетней девочки изменилась, как меняется природа после первого снегопада. Жизнь стала другой. Сразу после бабушкиных похорон пришли какие-то люди из комитета опеки, помогли собрать вещи, посадили на поезд и отправили в Тихореченск. «Почему в Тихореченск?» — спрашивала она. Но ответить девочке никто не мог. Ей даже не дали попрощаться с друзьями: домашний компьютер был немедленно отключен, мобильный телефон изъят. И вот она здесь — в интернате.

— А с другом своей бабушки, ну, дядей Тарасом, ты пыталась поговорить? — спросила Мила.

— Да, конечно, пока телефон не отобрали, но он перестал отвечать на мои звонки, а на работе мне сказали, что Тарас Анатольевич перевелся в другой город. Вот и все.

Девочки начали обсуждать Стасину историю.

— А у тебя из родственников здесь никто не живет? — задала вопрос Женя, самая маленькая из всех обитательниц палаты с чуть оттопыренными ушами. — Ну, в Тихореченске? Может, другая бабушка или дедушка? По маминой линии? Или тетка? Тогда понятно, почему тебя сюда привезли.

— А чего же они не пришли ее навестить? — усомнилась Мила.

Внезапно дверь комнаты распахнулась. На пороге стояла Виола со своим подругами.

— Ты уже доползла? — нагло спросила она, глядя на Стасю. — Ой, а что это вы тут собрались? Кто вам разрешал к ней подходить?

Стася ожидала, что сейчас Виолу поставят на место, мол, кто ты такая, чтобы нам указывать? Но все вышло совсем иначе. Девочки торопливо вскочили с ее кровати и разбежались по углам. Все старались не смотреть на Стасю. Только Мила попыталась вяло возразить:

— Вилка, она же новенькая, чего ты к ней цепляешься?

— Ты кого, Зайцева, Вилкой назвала? Для тебя я Виола. Или забыла, как неделю в интернате куковала, когда мы в Питере развлекались? — Девочка сладко улыбнулась, отчего стала похожа на кролика из мультфильма про Винни-Пуха.

Мила тут же замолчала.

— Короче, все услышали? Чтобы никто к ней не подходил. Иначе — пожалеете. Вы меня знаете. А ты… как там тебя? Ну не важно. Подумай, может меня можно чем-нибудь порадовать — подарок сделать. Тогда я растаю и прощу тебя.

В этот момент по зданию интерната разнеслось металлическое дребезжание.

— На ужин пора, — сказала Таня, и палата № 5 полным составом ринулась в столовую.

У входа задержалась одна Мила. Она выглянула в коридор в поисках Вилки и, не обнаружив ее, шепнула Стасе:

— Иди за мной. Только молчи, а то наши Вилке донесут, что мы общаемся.

На Стасю накатило унижение. «Почему я должна прятаться от какой-то Вилки?», но, подумав пару секунд, она пошла следом за Милой. В конце концов Виола — не повод умирать с голоду.

Пока они шли до столовой, откуда, кстати сказать, доносились весьма аппетитные запахи, Стася размышляла о сложившейся ситуации. Как всегда, когда жизнь подбрасывала ей повод задуматься, девочка представляла лицо своей мудрой бабушки. Что бы сказала на это Эльвира Эдуардовна? А Эльвира Эдуардована, поправила бы царственным жестом свои изящные очки и изрекла:

«Девушка, какой смысл злится на несчастного ребенка? Ведь твоя Виола — всего лишь ребенок, лишенный родительского тепла. Представь себя психологом, а Виолу — своим пациентом. Что ты чувствуешь по отношению к ней? Профессиональный интерес. Может быть, жалость. Твоя задача не воевать с ней, а помочь. Помочь стать нормальным человеком».

В этот момент Стася вошла в столовую и замерла на пороге. Огромный зал, под потолком которого висела гигантская люстра, был уставлен длинными столами. По четырем углам возвышались колонны, которые украшали фигурки упитанных амурчиков. Одну стену занимали гигантские окна почти до самого пола. На противоположной стене висела большая картина в богатой позолоченной раме. «Пир в Кане» Веронзе Паоло — определила Стася. Середина шестнадцатого века. Копия. Причем, очень не плохая. Как внучка искусствоведа она прекрасно разбиралась в живописи.

Девочка была настолько потрясена дореволюционным великолепием столовой дома князей Вешицких, что не заметила опасности — ноги, заботливо подставленной толстой подругой Вилки. Стася сделала шаг, споткнулась и растянулась на полу во весь рост. Мир над ней тут же взорвался многоголосым хохотом.

— Это кто?

— Новенькая.

— Чего она на ногах не стоит?

— Эй, вставай!

«Лучший способ не остаться не замеченной — шлепнуться посреди столовой! — решила про себя Стася, — А лучший способ не выглядеть при этом дурой — улыбаться!» Она натянула лицо радостную улыбку и подняла голову. Прямо на нее смотрел зрачок видоекамеры.

— Немедленно поднимайся! У нас тут гости, телевиденье, а ты развалилась! Еще и лыбится! — Стася тут же узнала высокий голос Стервеллы Родионовны, которая злобно взирала на нее сверху вниз. Ее вторые подбородки подрагивали от негодования.

— Но это же не я! Вы ведете себя не педагогично! — возмутилась Стася, отряхивая юбку и потирая ушибленную коленку. От обиды к горлу подступил комок, а на глаза начали предательски наворачиваться слезы.

— Молчи, убогая. Еще учить меня будет! Иди на место, — прошипела директор интерната. И тут же продолжилась приторным голосом, обращаясь к съемочной группе, — На обед сегодня у ребят мясной суп, куриные котлетки с картошечкой и великолепный клубничный бисквит. Ну, скажите, в каком еще интернате так забоятся о здоровье своих воспитанников?

Журналистка, круглолицая девушка с микрофоном, дежурно кивала. Оператор, патлатый парень, снимал лица ребят. Дети, стараясь попасть в кадр, напирали на него — в результате около дверей столовой образовалась небольшая давка. Стася с трудом вылезла из толпы и пошла к столу, за которым сидели девочки из ее комнаты. Никто из них не проронил и слова, когда она села на свободное место.

«Только не плакать! Только не плакать! — уговаривала себя Стася, — Слезки, стойте! Возвращайтесь на место! Что бы мне такое представить? Ну, например, что я попала на другую планету. Здесь все иначе. Здесь живут одни инопланетяне. Они ставят друг другу подножки, пинают чемоданы, требуют подарить им свой рюкзак. Они не злые — просто совсем другие…»

Перед Стасей появилась тарелка супа. Две женщины в белых поварских халатах расставляли по столам первое, от которого исходил умопомрачительный запах. Живот отреагировал на него радостным урчанием. Девочка взялась за ложку. Попробовала. Вкусно. Очень вкусно. Странно, а ведь бабушкины супы она терпеть не могла. Впрочем, не только супы. Пюре у нее тоже не получалось, а о пирожках и речи быть не могло! В общем, член Союза писателей Эльвира Эдуардовна не умела готовить. Ну, разве только яичницу и овсяную кашу. Это два блюда у нее выходили вполне прилично. Впрочем, бабушка не комплектовала по поводу своих кулинарных способностей. Совсем наоборот — смеялась и раз в неделю приглашала тетю Лару наварить борща и нажарить котлет. Так и жили.

Тарелка супа мгновенно опустела, а на столе уже появилась горка жаренной картошки и пара розовых котлеток. М-м-м, как вкусно! Жизнь налаживается! Это ощущение укрепилось еще больше, когда повара понесли на подносах тарелки с клубничным бисквитом — треугольники, покрытые консервированной клубникой. Ягодка к ягодке — словно из книги по кулинарии. Стася уже подцепила самую крупную клубнику вилкой и собиралась отправить ее в рот, когда почувствовала рядом с собой какую-то возню. Справа от девочки сидела маленькая Женя. Она наклонилась над тарелкой с бискивтом, судорожно вцепившись в края. За ее спиной стояла все та же Вилкина подруга.

— Отдай! Тебе все равно нельзя! У тебя аллергия! — требовала она, пытаясь отобрать тарелку с пирогом.

— Нет, не правда! Отпусти! — попискивала Женя.

— Отдай. Не связывайся с Дылдой! — шепнула Мила, сидевшая слева от Жени.

Стася быстро оценила ситуацию, протянула руку и слегка надавила на запястье Дылды. Та мгновенно побледнела и отпустила тарелку. Дядя Тарас успел научить свою маленькую подружку паре полезных приемов.

— Убью, гадина! — потянула Дылда и уже нависла над Стасей, но в это мгновение около девочек оказалась телевизионная группа, которая все время снимала счастливые лица детей, поглощающие клубничный бисквит.

— Скажи, пожалуйста, тебе нравится в интернате? — Спросила Стасю журналистка, протягивая микрофон.

— Это замечательный интернат! — не растерялась девочка. В московской гимназии ей не раз приходилось давать интервью — ведь у них было свое собственное школьное телевиденье. — Я здесь всего первый день, и не перестаю удивляться, с каким уважением и заботой все здесь относятся друг к другу.

— Во, шпарит! — восхищенно шепнул оператор.

— Например, только что вот эта девочка, — Стася показала на Дылду, которая тут же попала в объектив телекамеры, — поделилась со своей одноклассницей клубничным бисквитом! Она очень любит сладкое, но нашла в себе силы отказаться от него, ради своей подруги.

Дылда что-то злобно зашипела и убралась на свое место. Отбирать десерт после такого представления было бы глупо.

— Ты здорово держишься перед камерой! — похвалила журналистка, сворачивая шнур микрофона, — Приходи, как закончишь школу, к нам, на Тихореченск-ТВ, из тебя получится отличный журналист. Меня Саша Кандалинцева зовут.

— Стася. Стася Романова.

— Вот и познакомились. Трудно будет — звони. Приедем, снимем репортаж о том, как в интернате притесняют новичков. Я ведь видела, что это гарна дивчина пирог у твоей соседки отбирала. Короче, звони, — Саша протянула Стасе свою визитку, улыбнулась, подмигнула и отпарилась вслед за своим лохматым оператором.

— Все, Стася, жизни теперь тебе не будет, — со знанием дела сказала, сидевшая рядом Мила, — Вилка достает, так еще и Дашке-Дылде насолила. Осталось только с Наркой поцапаться.

— Нарка — это кто?

— Ну, это третья в их компании — Гульнара. Раскосая такая. Татарка. Она по-русски почти не говорит, зато все понимает. И Вилку слушается как собака. Ладно, лучше с тобой рядом не сидеть, а то они и ко мне прицепятся.

Стася стало противно. Она считала, что трусость — это самое худшее качество в человеке. Даже хуже глупости и подлости.

— Спасибо, — вдруг сказала, молчавшая все это время Женя, — Меня здесь еще никто не защищал. — И снова умолкла, доедая свой бисквит.

Стася положила в рот последнюю ягоду, отнесла грязную посуду и отправилась на поиски пятой комнаты. Ждать Милу и Женю она не стала. Ей было стыдно за их трусость, да и вряд ли они осмелятся ее провожать. Поэтому Стася шла по коридорам одна. И, конечно, быстро обнаружила, что заблудилась. Девочка оказалась в небольшом зале, стены которого были увешаны детскими рисунками. Осенние деревья, дымковские игрушки, ваза с ромашками. Обычный набор тем для любой художественной студии, и вдруг… Огромный рыжий кот. Толстый, вальяжный, жмурится на мир разноцветными глазами: один — зеленый, другой — желтый. Рядом с ним устроились воробьи. Такие же толстые и умиротворенные. Компания сидела на крыше многоэтажки, за ней проступал контурами погруженный в сумерки город. Стася смотрела на рисунок и чувствовала, как ее заполняет ощущение «весеннего ветра». Так она называла внезапную радость с примесью надежды, когда хочется вскочить и пронзительно закричать «иииии!!!». Первый раз это чувство посетила ее лет в шесть. Она гуляла с бабушкой по парку, как вдруг налетел влажный мартовский ветер, пропитанный запахом капели и набухающих почек, забрался под куртку, растрепал челку, заставил раскинуть руки и закружится на месте. Тогда девочке показалось, что мимо пронеслась невидимая карета, запряженная шестеркой лошадей, в которой сидела красавица Весна, объезжающая свои владенья. Бабушка, конечно, отругала ее, объяснила, что визг без причины — признак невоспитанности, причесала челку деревянным гребешком, застегнула куртку и велела идти домой. Воспоминание о той прогулке оказалось таким ярким, что сейчас, стоя в полутемном коридоре, Стася почувствовала пряный аромат набухающих почек и запах талой воды. Странно, что «весенний ветер» снова напомнил о себе именно теперь, в конце октября, когда за окном вот-вот полетят «белые мухи», когда бабушки больше нет, и никогда не будет, а ее достает компания интернатских девчонок. Неужели виной этому толстый рыжий кот? Кто же его нарисовал? Стася посмотрела на подпись: «Соболев, 12 лет». «Тоже двенадцать. Вместе учиться будем!» — обрадовалась она. Постояв еще немного у рисунка, девочка отправилась на поиски своей комнаты.

Она обнаружилась за ближайшим поворотом коридора. Пара шагов и вот уже знакомая дверь, из-за которой доносятся девчачьи голоса.

Как только Стася переступила порог, в комнате повисла напряженная тишина. Мила, Женя и другие соседки по палате уставились на нее, словно ожидая чего-то нехорошего. Стася перевела взгляд на свою кровать и замерла. Все покрывало было усеяно цветными карандашами, баночками с краской, обрывками бумаги и клочками чего-то желтого. Медленно, еще не веря своим глазам, она подошла к кровати и села рядом. Лоскутки желтой клеенки и обрывки лямок — все, что осталось от подаренного бабушкой рюкзачка. Его содержимое — карандаши и краски — валялись тут же, поломанные и испачканные.

— Это Нарка все, — пробормотала Мила. — Мы видели, как она из комнаты убегала.

— Небось, Вилка ей приказала, — добавил кто-то из девочек.

Но Стася не слушала. Она сгребла останки рюкзака в кучу и легла рядом на кровать. Мир вокруг помутнел, по щекам девочки побежали горячие ручейки слез. На подушке образовалось теплое болотце. Стася плакала. Нет, не потому, что какая-то Гульнара разорвала ее рюкзак. Она плакала, из-за смерти бабушки. Из-за того, что больше никогда не сможет прижаться к ее, пахнущему лавандой, плечу и пожаловаться на «хулиганов из второго подъезда». Из-за того, что больше не будет праздников в гостиной, когда в доме собирались бабушкины друзья и студенты. Не будет гимназии, кружка рисования, подружки Лизы и партнера по бальным танцам Севки. Ничего этого не будет! Никогда! Ее ждет совсем другая жизнь, в которой есть мстительная Вилка, равнодушная Стервелла, злобный Пупсик и трусливые соседки по палате. И все!

Сначала Стася плакала тихо. Почти беззвучно. Потом все громче и громче. Она смутно помнила, как ее успокаивали, звали, трясли, били по щекам. Чуть позже прибежала женщина, от которой пахло аптекой, и сделала укол. Наконец девочка погрузилась в сон. Мучительный сон, полный смутных воспоминаний о первом дне в интернате.