"Время таяния снегов" - читать интересную книгу автора (Рытхеу Юрий Сергеевич)

8

Яранга отчима Гэвынто строилась по соседству с ярангой дяди Кмоля. С тех пор как Гэвынто выбрали председателем колхоза, строительство заметно подвинулось вперед. Новый председатель, не жалея колхозных досок, строил свое жилище с размахом. Были возведены четыре стены под прямым углом друг к другу. На крутой двускатной крыше настлали новые; еще просвечивающие моржовые кожи. По плану Гэвынто его жилище должно было походить на русский деревянный дом. Внутри не было полога, три стены — задняя и две боковые — делались засыпные, а вместо двери во всю ширину и высоту передней стены предполагалось навесить меховую занавесь, как в настоящем пологе. В жилище, выстроенном Гэвынто, причудливо смешалось старое и новое.

Снег уже выпал, но настоящих холодов еще не было. Гэвынто торопился поскорее переехать в новое жилище.

Помогал ему и маленький Ринтын: выпрямлял на железной наковальне ржавые гвозди. Он располагался с наковальней прямо на улице, у дома. Однажды к нему подошел Петя, сын пекаря.

— Давай помогу, — предложил он.

Ринтын принес второй молоток, и работа пошла веселее.

Петя уже знал несколько чукотских слов, а ребята понемногу учились у Пети русскому языку.

Семья пекаря пришлась по душе жителям Улака. Дядя Павел, Петин отец, был неутомимым работником. В любое время суток его можно было застать в пекарне. Оказалось, что он, кроме того, и заядлый охотник и приехал-то в Улак как раз, когда через косу начали летать стаи молодых уток. В сенях пекарни прислоненный к стене стоял дробовик, вымазанный в муке: дядя Павел месил тесто и одновременно поглядывал в окно, не летят ли утки.

Ребята часто заходили к нему в пекарню и долго стояли, наблюдая за его работой. Все так и горело в руках пекаря. Формы с поднявшимся тестом перелетали с лавки в огромную железную печную пасть.

Пока пеклась одна партия хлеба, дядя Павел месил тесто для другой. В его сильных и ловких руках тесто попискивало и потрескивало. За работой дядя Павел пел одну и ту же песню, состоявшую всего из нескольких слов. Пел он подолгу, иногда по целому часу:

Помолчав немного, пекарь снова начинал:

И так продолжалось бесконечно долго.

Когда гвозди были выпрямлены и пальцы основательно побиты, Петя отложил молоток и таинственно шепнул Ринтыну:

— Я видел слепого.

Ринтын не понял.

Петя зажмурил глаза и замотал головой из стороны в сторону. Ринтын сразу догадался, что Петя говорит о слепом сказочнике и певце Йоке.

В хорошую погоду Йок выходил из яранги своего брата Таната, у которого жил, и ждал, когда кто-нибудь заговорит с ним. Ринтын часто бегал к нему и слушал его сказки. Слушая старика, Ринтын всматривался в худощавое с пустыми глазницами лицо и удивлялся его изменчивости. Каждое сказанное слепцом слово оставляло мимолетную тень на его лице, как малейшее дуновение ветра изменяет поверхность моря.

Всех жителей стойбища Йок узнавал по походке. И теперь, когда Ринтын с Петей подошли к нему, он повернул голову и спросил:

— Это ты, Ринтын?

— Я, Йок.

— Кто с тобой?

— Русский мальчик Петя. Сын того пекаря, что недавно приехал.

— Пусть подойдет ко мне.

Ринтын подвел Петю к слепому, Йок вытянул руки, нащупал голову мальчика и быстро провел пальцами по его лицу.

— Ему столько же лет, Ринтын, сколько тебе?

— Да. Мы с ним вместе в школу ходим.

— Я люблю сказки, Йок, — сказал Петя.

— О! Ты говоришь по-чукотски?

— Немножко, — улыбнулся Петя.

— Хорошо. Садись на камни. И я сяду. — Йок уселся и задумался. — Хотите, я вам расскажу о старой жизни в нашем стойбище? — спросил он ребят.

— Хотим, — ответил за себя и за друга Ринтын.

— Хорошо. Тогда слушайте. Улак — не чукотское слово, а эскимосское. По-чукотски оно означает пэкуль — женский нож. Коса, на которой мы живем, это рукоятка, а лагуна будет лезвие. Понятно? А теперь о самом главном. Очень давно жил здесь страшный силач и разбойник. Звали его Кэпэр. Яранга Кэпэра стояла на возвышении, там, где теперь школа. Место хорошее — оттуда Кэпэр мог видеть все, что делалось в стойбище, да и дорога, по которой улакцы ходили на охоту, пролегала возле его яранги. Слава о необыкновенной силе Кэпэра была так велика, что никому не приходило в голову померяться с ним. И как это бывает у сильных людей, вокруг него собрались добрые молодцы, любители угождать и кормиться объедками с чужого кэмэны,[4] но не самим добывать зверя. А еды у Кэпэра было — всего не съесть: он отбирал большую часть добычи у охотников, и никто не смел отказать ему в этом. Горе было тому охотнику, который не останавливался около его яранги и сам не относил причитающейся с него доли.

Был тяжелый год. Сильный мороз сковал все разводья. В стойбище наступил голод, жирники потухли. Умирали дети, старики.

Много раз возвращался охотник Энмын с пустыми руками. Ему было тяжело смотреть, как в темном пологе дрожат от холода его дети и жена. Едва красная полоска зари появлялась на небе, Энмын снова уходил на промысел.

Однажды пришел Энмын с охоты веселый, хотя по-прежнему без добычи. Дождавшись ночи, Энмын с женой вышли из яранги. Ночь была светлая, лунная. Полыхало сияние. Крадучись, Энмын с женой отправились в торосы. Оттуда они вернулись с нерпой, добытой Энмыном еще днем и спрятанной во льдах. Разожгли в пологе жирник, сварили полный котел мяса и только успели накормить детей, как в чоттагыне послышались шаги. "Кто там"? — "Я. Где нерпа?" — "Кэпэр! — в страхе прошептал Энмын. — Жена, давай отдадим ему то, что осталось. Не то худо будет". — "Не получит он даже ластов!" — сказала жена Энмына и, схватив выквэпойгын,[5] вышла в чоттагын. Увидя женщину, в ярости размахивающую палкой, Кэпэр испугался и бросился к выходу. Ведь никто еще на него не замахивался! Поскользнувшись на льдинке собачьей мочи, он упал и сломал себе обе руки. Втащили Энмын с женой Кэпэра в полог, и там он пролежал несколько дней. Молодчики Кэпэра пустили слух, что Энмын уступил по обычаю свою жену Кэпэру. Когда дошла эта новость до жены Энмына, она рассердилась и всем рассказала о том, как силач сломал себе руки. Тут и увидели все, каков силач Кэпэр! Собрались жители Улака и изгнали своего мучителя вместе со всеми его слугами. Жены охотников долго смеялись потом над своими мужьями и говорили им: "Столько лет терпели этого Кэпэра и, как пугливые куропатки, таскали ему добычу, оставляя своих детей голодными".

Йок умолк. Ринтын спросил Петю:

— Хорошая сказка?

— Хорошая, — ответил Петя, хотя мало что понял из рассказа слепого.

— Спой нам новую песню, Йок, — попросил Ринтын.

— Новую? — Слепой лукаво улыбнулся. — Подождите, поищу.

Йок на побережье считался лучшим певцом. Были у Йока песни и со словами и без слов. Ринтын слушал и те и другие. Все они много говорили сердцу. В песнях слепого певца оживала природа, краски заменялись звуками, перед глазами возникало пустынное море, играющие волны, ветер бежал по сухой осенней тундре; угадывались за облаками солнце, блеск голубого неба. В песнях слышалось журчание весеннего ручья, глухое рокотание морского прибоя и свист зимней морозной пурги.

— А такую песню вы слышали? — Йок набрал в грудь воздуха и голосом пекаря запел:

Ой да ты, кали-и-и-на!

— Слышали! Слышали! — засмеялись ребята.

— А такую?

Сейчас голос Йока в точности походил на голос патефона из магазина.

— А есть еще одна песня про ту же калину:

— Мы эти песни знаем, — сказал Ринтын, — мы хотим, чтобы ты спел нам совсем новую песню.

— Про электричество, что ли, спеть вам? — задумчиво сказал Йок. Хорошо, спою вам про электричество.

Йок запел. Он иногда двигал руками, как бы сопровождая танцем слова. И верно, это была скорее не песня, а песня с танцем вместе — о людях, покоривших ветер и заставивших его служить себе. В песне-танце рассказывалось о том, как далеко в Москве добрые люди решили дать жившим испокон веков при тусклом свете жирника чукчам самый лучший, какой только есть в мире, свет.

— Хорошая песня? — спросил Ринтын Петю, когда Йок умолк.

— Наверное, хорошая, — вежливо ответил Петя. — Я не все понял и еще не привык к вашим песням. Скоро привыкну, — поспешил он пообещать, увидев огорченное лицо Ринтына.

Слепой сидел молча, повернувшись к мальчикам, и по его лицу пробегали тени мыслей.

— Как ты выдумываешь свои песни, Йок? — спросил Ринтын.

Старик улыбнулся, его лица коснулся теплый ветерок.

— Я их не выдумываю.

Мальчики недоуменно переглянулись.

— Я не выдумываю песни, — повторил Йок. — Быть может, вы сейчас не поймете всего того, что я вам скажу, но все же постарайтесь не забыть мои слова. Придет время, вы станете взрослыми, тогда в вашей груди зазвенит песня… Ты говоришь, Ринтын, выдумывать песни… Зачем это делать, когда кругом столько песен! Поет ветер — пожалуй, у него больше всего песен, потому что он бродит по всей земле и приносит диковинные напевы из дальних стран. Поет морской прибой, поют падающие снежинки, зеленая трава тоже поет. Напевает что-то свое и ведро, которое несут к ручью, чтобы наполнить водой. Надо только уметь слушать.

— И собаки поют? — спросил Ринтын.

— И собаки, — серьезно ответил Йок.

— А кто же лучше всех поет?

— Лучше всех поет русская девушка с полярной станции, — ответил Йок. — Я никогда не слышал такого красивого голоса.

Помолчав, он добавил:

— Такой голос может быть только у девушки доброй и красивой.

…После этого Ринтын стал прислушиваться ко всему, даже к шуму своих шагов. Иногда он уходил к морю и, напрягая слух, старался уловить песню морского прибоя. На вершине сопки он снимал шапку, закрывал глаза и, подражая Йоку, вертел головой, подставив уши ветру. Он подкрадывался к воющим собакам, но они, удивленно взглянув на мальчика, умолкали, зевали и, с треском захлопнув пасть, уходили от него подальше.