Карен Хабер Партия с Генералом

Хриплый крик петуха разбудил Марию Веру перед рассветом. Она села в кресле и поняла, что ее муж Карлос так и не вернулся домой.

Петух продолжал протестовать против окончания ночи пронзительным, почти человеческим, сварливым голосом. Откуда-то со стороны пыльной разбитой глинистой дороги откликнулся другой петух. Вскоре привычный птичий хор Вилларики заголосил во всю утреннюю силу, призывая каждого проснуться ни свет ни заря, выпрыгнуть из кровати и поспешить к мешку с зерном.

Спина Марии затекла за ночь, проведенную в жестком деревянном кресле возле печки, глаза резало, словно их запорошило песком. Она встала, умылась, расчесала длинные черные волосы, заплела их в косы и надела бабушкин серебряный крестик, предварительно поцеловав его.

В городке, давно забытом Богом, только Мария носила крестик. Соседи злословили у нее за спиной — и открыто смеялись над ее нелепой, патетической и бессмысленной верой. Но Мария была упрямо привержена своей религии, подобно тому как маленький ребенок не дает выбросить сломанную, безголовую, но все еще любимую куклу.

Зевая, она прошла на кухню, чтобы выпить стакан молока. Затем она села за стол и поела холодных корней маниоки, которые сварила накануне вечером.

— Доброе утро, Мария. — Хоакин, рассыльный из табачно-винной лавки, принадлежавшей ее мужу, стоял, прислонившись к дверному косяку, и голодным взглядом провожал мясистые кусочки маниоки, исчезавшие во рту Марии.

Она торопливо проглотила.

— Чего тебе, мальчик? Карлоса нет. Он так и не пришел домой.

Черные глаза Хоакина округлились от ужаса.

— Я видел его с людьми Генерала. Вчера вечером.

— Что?

— А сегодня утром, когда я, как обычно, пришел в магазин, там было темно. Дверь заперта. Вот я и пришел сюда.

«Боже, — подумала Мария. — Неужели это случилось? Неужели Карлос пошел к Генералу?»

Страх сковал холодом ее кишки. Она знала, что бывает с теми, кто играет с Генералом в его игры удачи. Знал и Карлос. Какая же страсть обуяла его?

Мария откинулась на жесткую спинку кресла и почувствовала, как сердце сжалось в груди. Как же мог Карлос отправиться играть с Генералом? Почему именно сейчас? Если это правда, то он пропал. Не многие из тех, кто уходил в большой дом с белыми колоннами, возвращались; во всяком случае, на памяти Марии и ее матери таких не было.

Генерал жил в Вилларике, сколько Мария помнит, а может, и дольше: самая старая женщина в городке частенько пересказывала истории о знаменитых играх Генерала, слышанные ею от ее бабки. Невероятно. Глупые старые клуши становятся такими рассеянными и суеверными.

В каждом городке есть большой человек, даже в таком замызганном и засиженном мухами местечке, как Вилларика, где церковь заброшена и только кантипа открыта по воскресеньям. Лучше уж, не задумываясь, называть его генералом, сеньором, боссом. Какая разница, кто он такой на самом деле?

Каждый Генерал в этой стране занимается одним и тем же: отбирает у крестьян лучшую часть урожая, обкладывает торговцев налогами, ворует молоденьких девушек из школы, держит казино, занимается контрабандой оружия, а то и чем похуже.

Ходят слухи, жуткие истории о массовых захоронениях в Чако, каннибализме, сатанистских ритуалах. Даже те, кто объявляет себя атеистами, вроде Антонио Сантино, крестятся при упоминании Генерала и ужасающих азартных играх, которые ведутся в его большом доме.

Но никто не осмеливается протестовать. Лишь глупцы жалуются на налоги или что-то еще. Остальные улыбаются. Никто не говорит. Молчание стало нормой в Вилларике. Молчание и Генерал. А те, кто идет играть с Генералом, не возвращаются.

Карлос Вера часто опаздывал к ужину — он никогда не мог отказать себе в удовольствии перекинуться в картишки. Рожденный игроком, он любил карты, и они, похоже, любили его. То же самое можно было сказать про его отца и старшего брата. Игра была их наследственной болезнью.

Единственной причиной, почему Карлос никогда прежде не ходил к Генералу, было воспоминание о том, что произошло с его отцом Энрике и братом Эдуарде. Они пошли туда, оба, вместе, словно мотыльки, влекомые пламенем толстой свечи, и не вернулись. Карлос тогда был ребенком, но он хорошо знал, какое ужасное событие случилось в его семье. Когда он вырос, эхо материнских рыданий хранило его, словно талисман.

До сих пор. Генеральские игры в конце концов заманили и Карлоса. Мотылек полетел на пламя, как остальные.

Мария не хотела верить в то, что это когда-нибудь случится. И вот вчера вечером, как и много вечеров до этого, она смотрела на часы, вздыхала и ставила котелок с курицей в старую газовую духовку, чтобы подогреть.

«Он скоро придет, — говорила она себе. — Вот только сыграет партию-другую в кантине. Это его натура. Будь терпелива и надейся на то, что Карлос выиграет больше, чем проиграет». Она вытащила из коробки со штопкой один из его носков и уселась в кресло-качалку возле печки. Заходящее солнце разбросало длинные пурпурные тени по маленькому глинобитному домику.

Небо стало фиолетовым, затем темно-синим. Все носки были починены, сложены и убраны в дешевый сосновый комод возле кровати. Карлоса все еще не было.

А может, быстро подумала она, он пошел в штаб-квартиру партии. Конечно, он и пол-гуарани не пожертвовал бы на политику. Просто он любил играть в карты с членами Синей партии. Да, да, конечно. Карлос, должно быть, пошел туда.

Когда звезды начали прокалывать холодные белые дырочки в темном котелке неба, Мария решила, что сейчас ее муж, наверное, ушел из штаб-квартиры — если он был там, — и встретил этого никудышного Антонио Сантино. Они скорее всего отправились в какой-нибудь захудалый бар выпить мате. Да. Они сейчас пьют, играют и хором поют старые песни Чако.

Когда большие часы на церкви пробили полночь, у Марии подошли к концу и терпение, и запас разумных объяснений происходящего.

«Он уже не придет, — осознала она. — Он проведет еще одну ночь с какой-нибудь шлюхой у реки». Несмотря на все обещания, на все заверения, что с этим покончено раз и навсегда. Мысль об этом совсем доконала ее. Она была слишком измучена и полна отвращения, чтобы встать с кресла у печки, поэтому просто закуталась в серую шерстяную шаль и уснула.

Теперь Мария почти сходила с ума от страха. Где Карлос? Так или иначе, она должна его отыскать. Она сбросила шаль, рванулась к двери и побежала по пыльной дороге в город, к кантине.

В такую рань посетителей еще не было. На столах торчали ножки перевернутых деревянных стульев, и Рафаэль Гонзалес протирал кафельный пол. Когда Мария подошла, он поднял голову.

— Привет, — сказал он сонно, но глаза смотрели настороженно. — Как дела?

— Рафаэль, ты видел Карлоса вчера вечером?

— Вчера вечером было тихо.

— Но он был здесь?

Рафаэль покачал головой и начал тереть пол с двойным усердием, стараясь не встречаться с ней взглядом.

Сердце ее забилось. Мария поспешила вниз по улице, мимо лавки мясника, где в витрине висели почерневшие бараньи туши — настоящий пир для мух — к штаб-квартире Синей партии. Заглянув в окно, она увидела Алехандро Гомеса, партийного секретаря, который, сидя за деревянным столом, изучал вчерашнюю газету и потягивал себя за пышные черные усы. Когда Мария вошла, он поднял голову и оторопело уставился на нее, широко открыв глаза. Но тут же замаскировал эмоции под дежурным выражением лица.

— Buenos dias[1], — сказал он официально.

У Марии перехватило дыхание от страха.

— Ты видел Карлоса?

— Карлоса? Нет. — Он разгладил усы, левый, правый, и посмотрел на нее с сочувствием. — Я слышал, он ушел. Из города.

— Из города? Куда?

Гомес пожал плечами и вернулся к своей газете. Выйдя из штаба, Мария чуть не столкнулась с Антонио Сантино, давним партнером Карлоса по игре. Он вежливо кивнул, пропустил ее и двинулся дальше. Она догнала его, схватила за ворот голубой рубашки и повисла на нем, умоляюще глядя в глаза.

— Антонио, — сказала она. — Где Карлос?

— Карлос? Разве он не здесь? — Голос Антонио выдал фальшивую нотку, словно он очень старался казаться беззаботным. — Возможно, играет где-нибудь в карты.

Он нежно потрепал ее по руке, освободил воротник и быстро зашагал по улице.

Мария стояла одна, глядя на закрытые ставни домов, и чувствовала на себе взгляды множества глаз из-за этих ставен. Никто не хотел сказать ей правду, но она ее знала. Карлос пошел играть в карты с Генералом.

Она переборола ледяной страх, начавший было подниматься из живота к горлу, грозя задушить ее, заморозить навеки ее рот и заставить замолкнуть.

Бог знает что случилось с Карлосом в игорном зале генеральского дома, пока она спала. Мария задрожала. Карлос мог быть импульсивным, искренним, подчас изменял ей, но таковы были все мужчины в городе. Да, он любил карты — с этим можно было смириться. Он был ее мужем, и она не хотела жить без него.

Она медленно побрела домой и увидела Хоакина, ожидающего ее у двери. Увидев ее, он вскочил на ноги.

— Это ошибка, — сказала она ему. — Я знаю, что ошибка. Я пойду к Генералу и попрошу за Карлоса. Карлос иногда бывает придурковатым. Разве я не знаю? — Ее смех прозвучал громким, безнадежным аккомпанементом к словам. — Он открывает рот прежде, чем подумает, но он не такой уж бедокур или заядлый игрок. Он просто обязан вернуться домой. Как же я буду управляться с лавкой? С домом? Генерал это поймет. Конечно, поймет.

Хоакин смотрел на нее.

— Мария, ты спятила? Что ты говоришь? Никто никогда оттуда не возвращался.

— До сих пор.

— Но, Мария...

— Не пытайся меня отговорить. Я попрошу его, а если это не сработает, я заставлю его отпустить Карлоса.

Парень судорожно глотнул.

— Тогда я пойду с тобой, если не возражаешь. — Даже произнося эти слова, он начал дрожать, но все же сумел храбро вздернуть голову.

— Не будь смешным. На кого ты пытаешься произвести впечатление? Кроме того, если ты пойдешь со мной, кто останется в лавке? Ступай туда и жди Карлоса. И захвати запасной ключ от кассы.

Хоакин так просиял, что Мария тоже улыбнулась, несмотря на беспокойство, грызущее ее душу.

— И помни: я пересчитывала деньги вчера утром, — сказала она. — Поэтому оставь всякие дурацкие идеи вроде покупки леденцов.

Он кивнул, все еще улыбаясь, помахал рукой и убежал.

Мария вымыла руки и надела лучшее платье, белое с кружевным воротником, которое надевала только по воскресеньям. Она надела пару белых кожаных туфель, которые Карлос купил ей в Асунсьоне и которые она гордо носила, несмотря на жесткий шов, который натирал пальцы правой ноги.

Генералу придется ее выслушать. Он увидит, что она порядочная преданная жена, нуждающаяся в своем муже. На этот раз он сделает исключение.

Она произнесла короткую молитву перед бабушкиным деревянным распятием, висевшим в спальне в изголовье кровати, и дотронулась до своего маленького серебряного крестика на шее.

Она еще раз быстро осмотрела дом, набираясь уверенности от этих знакомых домашних вещей.Она кивнула креслу-качалке и попрощалась с часами на полке. Затем шагнула через порог и заперла за собой дверь.

В соседнем дворе Анита Кабеза вешала мокрые простыни на истертые почерневшие веревки.

— Мария, — окликнула она. — Куда ты так спешишь? Сегодня слишком жарко. Зайди попить кофейку, и я расскажу тебе о том, что мне вчера сказала Луиза.

Как ей ни хотелось этого, Мария знала, что останавливаться нельзя.

— Не сейчас.

— Почему? Что за спешка?

— Иду к Генералу. Мне сказали, что Карлос там.

Анита больше ничего не сказала. Застыв с обвисшей, мертвой простыней в руке, она быстро перекрестилась и уставилась на Марию, словно видела ее впервые. Секунду спустя она повернулась и заспешила в дом, захлопнув за собой дверь. Лязг засова прогремел, словно пушечный выстрел.

Мария закусила губу и спросила себя: а что ты, собственно, ожидала? Она быстро зашагала мимо домов друзей и соседей. Каждый встречный смотрел на нее с сожалением, словно думал про себя: pobre dies[2]. Как будто все они знали, куда она идет.

Когда она дошла до центральной площади городка, уличный метельщик Рамон печально поприветствовал ее. Она кивнула, высоко подняла голову и пошла дальше.

Вскоре она добралась до большого розового дома, окруженного высокой стеной, увитой оранжевыми бугенвиллеями. Здесь жили немцы, немцы, свободно говорившие по-испански и даже немного на гуарани, хотя Мария притворялась, что не понимает, когда они обращались к ней на этом языке. Гуарани был не для иностранцев. А немцы всегда останутся extranjeros[3]. Даже если они живут в городке со времен последней большой войны и их детей нянчат парагвайские женщины, обучая их говорить по испански, как местных.

Педро, работавший у немцев шофером, стоял у ворот, склонившись над сверкающим капотом большого синего «Пежо», и полировал и без того гладкий металл. Он приходился Марии троюродным братом по материнской линии. Педро был крупным мужчиной, почти таким же высоким, каким был дед Марии — Мигуэль: руки и ноги, словно стволы деревьев, на голове шапка иссиня-черных волос, блестевших в утреннем свете.

Золотые часы на запястье Педро поймали солнечный луч и отбросили радужного зайчика на капот. Мария знала, что Педро купил машину на деньги, полученные от контрабанды английского виски через границу в Боливию. Того, что платили ему немцы, естественно, не хватило бы на такую роскошь.

Он взглянул поверх машины, заметил Марию и улыбнулся.

— Hola, bonita[4]. Куда это ты собралась в такое чудесное утро?

— Иду к Генералу выручать Карлоса.

Улыбка умерла на губах Педро. Глаза сделались жесткими и потемнели. Три лета назад пропала его кокетливая сестра Ита, вся состоявшая из серебристого смеха и сверкающих черных глаз. Кое-кто из соседей говорил, что ее забрали люди Генерала, увезли в черной машине с зеркальными стеклами. Другие утверждали, что она пошла туда по своей воле, работать шлюхой в генеральском казино. В любом случае домой она не вернулась.

— Ты что, спятила? — рявкнул Педро. — Мария, где твоя голова?

— Карлос там, — просто сказала Мария. Неужели он не понимает? Впрочем, он холостяк, что он может понять? — У меня нет выбора. Остается только пойти туда и привести его домой.

— Ты хочешь жить?

— Я хочу вернуть Карлоса.

— Неужели твой забулдыга стоит того, чтобы потерять ради него жизнь?

Она кивнула. В уголках ее глаз блестели, дрожали слезы.

Педро смотрел на нее еще некоторое время, затем расстроенно выдохнул.

— — Ладно. Ладно, я отвезу тебя туда. Слишком длинный путь в такой жаркий день.

— Нет, Педро. Тебе нельзя. Твой хозяин...

— ...В Монтевидео. — Он распахнул переднюю, дверцу «Пежо». — Садись.

Она кротко юркнула на голубое кожаное сиденье, исполненная смущения и благодарности.

Педро протиснулся за руль и повернул ключ зажигания. Мощный двигатель машины ожил. Он подал назад, выехал на дорогу и быстро помчался по булыжной мостовой. «Пежо» мягко покачивался, словно огромная колыбель, убаюкивая Марию. Вскоре высокие здания остались далеко позади. Педро теперь ехал быстрее, и глинобитные дома сливались в розовато-голубую линию вдоль дороги.

Ближе к окраине городка дорога становилась хуже: булыжники здесь рассыпались, и некому было их заменить. Даже прекрасная большая машина немцев виляла и прыгала по разбитой мостовой, и Педро пришлось пореже нажимать на акселератор. Автомобиль полз под горячим солнцем, и, несмотря на кондиционер, Мария чувствовала, как пот струится по рукам и лбу. Она вытерла лицо каймой юбки и посмотрела в окно.

Здесь дома встречались реже, и окружали их в основном пустыри, заросшие сорняками и диким кустарником. Дневной свет проникал сквозь прогнившие стены и освещал заброшенные комнаты, где когда-то собирались за ужином семьи. С перил свисало какое-то забытое тряпье, трехногая табуретка застряла в оконной раме, давно потерявшей стекла. Глинобитные стены были выщерблены, их краски полиняли, лишь вьюнок оживлял их темно красными колокольчиками своих соцветий.

Когда дома закончились, потянулся высокий железный забор, утыканный острыми пиками. Он казался бесконечным, сплошным, черным, за исключением высоких медных ворот, через которые можно было въехать в огромную усадьбу.

Дом Генерала.

Мария видела его только раз, еще ребенком. Поспорив с двоюродными сестрами, она чуть не весь день шла сюда из городка, добралась до темнеющих ворот и долго, с дрожью и странной смесью ужаса и удовольствия, смотрела через решетку. Домой она пришла затемно, и разъяренная мать отправила ее спать без ужина.

Редкий ребенок в Вилларике мог отказать себе в запретном удовольствии понаблюдать за большим домом, где — как шептались взрослые — происходили такие ужасные вещи. Но, удовлетворив любопытство, они редко туда возвращались. А вырастая, старались держаться как можно дальше от высоких медных ворот.

— Ну вот, — сказала Мария. — Выпусти меня.

Педро затормозил, нахмурился и предостерегающе положил руку на ее запястье.

— Ты уверена, что хочешь туда войти?

— Да. — Ее голос был так тонок, что она заставила себя повторить потверже: — Да. Пожалуйста.

Он отпустил ее.

— Тогда я подожду тебя здесь.

— Но...

— Даже не пытайся спорить.

— Хорошо. Спасибо тебе, кузен.

Она заставила себя открыть дверь, покинуть безопасное убежище «Пежо» и встать перед воротами. Снаружи воздух был раскаленным, словно в топке, густым и влажным от предчувствия дождя. Она больше не чувствовала себя замужней двадцативосьмилетней женщиной. Она вновь была юной, девственной и неопытной девочкой, стоявшей перед лицом жесткой неумолимой силы, и она была испугана.

Створки ворот были украшены чеканным изображением извилистых лоз, усыпанных золотыми колокольчиками. Ворота были в два раза выше человеческого роста.

Сторожка была пуста, и нигде не было видно колокола или звонка, чтобы вызвать привратника. Мария робко толкнула правую створку, и она с металлическим шепотом распахнулась на смазанных петлях.

Теперь она увидела дом. Он неясно вырисовывался вдали сквозь знойное марево: двухэтажное кирпичное здание с белоколонной галереей по второму этажу. Газон перед домом был зелен, безупречно подстрижен и пуст. Звенели цикады. Садовника нигде не было видно.

Мария шагнула одной ногой за ворота. Колени у нее подгибались, и она не была уверена, что сумеет в одиночку добраться до дома. Она оглянулась на машину, такую синюю и надежную. Педро стоял возле «Пежо», скрестив руки, и смотрел на нее. Он кивнул, и она сделала еще шаг. Потом еще.

Ворота захлопнулись с высоким медным звуком, и Мария подпрыгнула. Иди вперед, сказала она себе. Иди!

Гравий под ее ногами хищно хрустел. Она прошла мимо аккуратной живой изгороди из джакаранды с огромными пурпурными соцветиями и розовых кустов, усыпанных желтыми цветами. Приближаясь к дому, она заметила, как вьюнок с колокольчиками обвивает колонны балкона, рубиновый на белом.

Даже тени на белом алебастре отливали красным. Цветы были красивы, даже слишком красивы, нереальны в своей безупречности, словно алые рты, жаждущие прошептать ужасную тайну в раскаленной тишине. Мария с трудом передвигалась по дорожке, ее дыхание заглушало цокот саранчи и хруст гравия.

Массивную дубовую дверь дома никто не охранял. Как странно, подумала Мария. Где же люди — люди в униформе, с ружьями, в блестящих черных сапогах, — которые, как она ожидала, прогонят ее прочь или станут обращаться с ней еще хуже, гораздо хуже?

Она подошла к двери, взялась за изогнутый молоточек в виде львиной головы с разинутой пастью и опустила его блестящую медную пластину. Он произвел ужасный шум, напоминающий барабанную дробь. Несомненно, любой игрок и контрабандист, каждая проститутка и каждый арестант отсюда до Асунсьона услышал этот стук молотка, услышал, как колотится сердце Марии о ребра, и подивился этим звукам.

Эхо затихло. Никто не вышел.

Она еще раз постучала. И еще раз. Страх начал понемногу таять, она взялась за ручку двери; ручка повернулась, и дверь распахнулась так быстро и мягко, что Мария чуть не упала в прихожую. Дверь захлопнулась — бум! Она оказалась в темноте. Внутри. В доме Генерала.

Солнечный свет просвечивал красными пятнами сквозь тяжелые темные занавеси, но был не в силах проникнуть дальше и осветить помещение. Мария сглотнула.

— Хелло? Есть кто-нибудь?

Дом, казалось, проглотил ее голос, переварив его вместе с эхом.

— Хелло?

Подожди. Что это?

Звук? Да, ботинки, ступающие по мягкому ковру. Приближающиеся шаги. Некто, крадущийся к ней, словно убийца, с какой целью? Ладони Марии оставили потные следы на гладкой деревянной панели у нее за спиной.

Крадущиеся шаги приблизились.

— ...Чего тебе надо?..

Хриплый шепот и дуновение леденящего ветра заставили Марию отпрыгнуть в сторону. Ее голос был похож на вопль, не совсем, но близко к тому.

— Кто вы? Покажитесь.

— Но ведь это ты незваный гость, — откликнулся голос. — Тебя сюда не приглашали. Скажи мне, прохожий, кто ты.

— Я Мария Вера. Мой муж Карлос здесь.

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказали. Люди видели.

— Ты боишься, Мария Вера?

— Да.

— Подойди ко мне. Вверх по лестнице. Ты найдешь меня в игорном зале у камина.

— Но я не вижу... Темно...

Над головой вспыхнула лампочка в матовом стеклянном шаре, облив ее алмазным светом. С шипением зажглась еще одна и еще, освещая огромный коридор. Коридор, в котором она была совершенно одна.

Комнаты вдоль коридора были затянуты туманом и тонули в темноте. Как она ни старалась, как ни выгибала шею и ни скашивала глаза, Марии не удалось разглядеть ничего за пределами освещенного для нее прохода, убегающего вверх по убранной ковром лестнице.

Плюшевый красный ковер с восточным орнаментом был закреплен медными стержнями, привернутыми к ступенькам. Каждый стержень отсвечивал короткой вспышкой, когда Мария переступала через него, словно она сама была источником света.

«Я в доме Генерала, — думала она. — В доме, откуда никто не возвращался. Всю жизнь я слышала передаваемые шепотом истории об этом месте и его хозяине. О том, кто он такой. Что он делает. Но верила ли я в них? Верила ли до этого дня?»

Воздух становился холоднее, руки покрылись гусиной кожей. Кровь бешено мчалась по жилам. Ей пришлось схватиться за перила, чтобы не дать себе повернуться и броситься вниз по лестнице, к двери.

«Карлос, — подумала она. — Я иду, чтобы увидеться с Карлосом. Карлос. Карлос. Разыскать его и привести домой». Это был напев, молитвенное Песнопение, не дававшее угаснуть ее мужеству, заставляющее двигаться дальше, вверх, вверх, со ступеньки на ступеньку. Она повернулась на лестничной площадке и медленно взобралась на второй этаж. Все вокруг притихло, притаилось. Ожидало.

— Сюда.

Хриплый шепот заставил ее содрогнуться.

Она толкнула резную раскрашенную дверь, и перед ней открылась огромная богатая комната. Казалось, она раскинулась на весь второй этаж дома. Почти всю комнату занимал громадный полированный стол из красного дерева, покрытый тончайшим зеленым сукном, которое крепилось к поверхности перламутровыми гвоздиками.

Стены были отделаны богатыми панелями из красно-коричневого дерева, украшенного причудливой резьбой, которая ловила свет и отражала его под странными углами. В канделябрах мерцали свечи, и Марии почудилось, что стены движутся, вращаясь вместе с отраженным светом.

Она вытянула руку, чтобы обрести равновесие, и коснулась резной рамы, покрытой толстым слоем позолоты. Над картиной висела пара скрещенных шпаг: травленые узоры на лезвиях, рукоятки инкрустированы золотом и перламутром. На картине была изображена группа военных в нарядной униформе начала девятнадцатого века с тонкокостными благородными лицами.

Трое из них были знакомы Марии. Да, конечно, это был бессмертный Симон Боливар со своими темными глазами и стремительной фигурой. Рядом храбрый Хосе де Сан-Мартин, а возле него блестящий Антонио де Сюкре. Великие люди страны, исторические фигуры из далекого прошлого. Она узнала все эти имена и лица в школе, когда была ребенком. Но вот четвертый человек. Кто это такой? Длинный нос, темные разбойничьи глаза.

Мария задрожала и отвела глаза от свирепого холодного лица.

В дальнем конце комнаты в камине плясало бешеное пламя, хотя тепла от него не прибавлялось. За окнами, наклонными и освинцованными, была глубокая ночь. Она могла разглядеть полную луну, которая оставляла за собой голубую дорожку, поднимаясь по небосклону.

Но как это могло быть? Она уставилась в окно, отказываясь верить собственным глазам. Снаружи был полдень: она только что потела под солнцем. Куда выходили эти окна и какие ужасные вещи могут ей еще привидеться, если она будет и дальше смотреть на эти блестящие стекла?

— Здесь всегда ночь, — произнес глубокий густой голос.

Мария резко обернулась

За столом сидел человек, стройный мужчина в зеленом военном кителе с золотыми эполетами на плечах. Зеленая фуражка, расшитая золотом, скрывала его лицо в тени.

Она порывисто вздохнула. Секунду назад комната была пуста.

Он улыбнулся из-под тени, отбрасываемой фуражкой, и изменил положение, чтобы Мария могла разглядеть его лицо. Оно было длинным и узким — слегка постаревший вариант четвертого персонажа на картине. Глаза у него были темные, как небо за окнами, и не отражали света.

— Я Генерал, — сказал он и церемонно поклонился.

— Эти люди на картине...

Он кивнул.

— Бывшие коллеги. И чудесные люди. Если бы сейчас у нас были такие люди, я бы полностью бросил заниматься политикой.

Мария недоверчиво покачала головой.

— Но они жили очень давно.

— Возможно. — Темные глаза пристально разглядывали ее. Глубокий голос был мягким, почти шепчущим. — Хотя кажется, что прошел лишь месяц, от силы год. Время не имеет для меня того-же веса, что для других. Но не обращай внимания. Ты мой гость. Чувствуй себя как дома. Выпей вина.

Бокалы на столе были старинными, с глубокой резьбой в виде арабесок, мерцающей в свете свечей. Ближайший к Марии кубок был наполнен темно-красной непрозрачной жидкостью. Она быстро взглянула на него и почему-то пожала плечами.

— Я пришла сюда не пить.

— Так зачем же ты сюда пришла, сеньорита?

— Сеньора, — сухо сказала Мария. — И я пришла не играть. Я пришла за мужем, Карлосом Верой.

— Хорошо, — сказал Генерал. — Мне это нравится. Жена должна быть преданной. Ты будешь стоять рядом с ним, когда мы начнем играть.

— Карлос здесь?

Он смерил ее темным взглядом.

— Разумеется.

— Но когда...

— Сейчас.

Внезапно комната наполнилась пронзительным смехом женщин, шелестом перемешиваемых карт и стуком костей в стаканчиках.

Музыка, старинная и нестройная, закружилась в воздухе. Но где же музыканты?

В центре комнаты стоял мраморный фонтан, вырезанный в виде морской раковины. Из него било пенное вино.

Вокруг толпились люди, они сидели за карточным столом, стояли возле бара в углу, кидали кости, смеялись и пили.

Мария с содроганием узнала темпераментную сестру Педро, Иту, одетую в черное кружевное платье и красную шаль. Она дерзко размахивала юбкой из стороны в сторону. С момента исчезновения она не постарела ни на один день, а ведь с тех пор прошло пять лет. В углу высокий мужчина в белой вышитой рубашке разговаривал с двумя военными в жесткой коричневой униформе. Это был Паскуале Сегвидас. Профсоюзный лидер. Он пропал больше десяти лет тому назад.

Многие лица были незнакомы Марии. Но многих она знала, хорошо знала. С изумлением она приметила троих предыдущих лидеров Синей партии: Розарио Салседо, Оскара Руиса и Хорхе Салдану — все они исчезли давным-давно и числились погибшими. Но сейчас они, бодрые и дружелюбные, выпивали вместе со своим давним политическим врагом — Генералом. Как это могло случиться?

Генерал поднял бокал, отпил глоток.

— Твой муж будет пить со мной. Почему ты отказываешься?

— Я не хочу, — сказала Мария. — Оно похоже на дьявольское вино.

Он рассмеялся. Зубы у него были большие и очень белые.

— У тебя живое воображение, не правда ли? Я предчувствую, ты станешь забавным дополнением к нашим праздникам. Может быть, не откажешься попозже сыграть с нами в баккара?

— Отпустите моего мужа домой.

— Выпей вина. Испытай удачу в игре.

— Я не хочу пить, и я пришла сюда не ради игры.

— Прошу тебя, дорогая, — сказал Генерал. — Не забывай о вежливости. Ты ведь, позволь напомнить, незваная гостья. Посмотри вокруг. Разве кто-то выглядит несчастным? Нет. Все они жизнерадостны, у всех праздничное настроение. И все молоды. Здесь десять лет пролетают, словно минуты. Секунды. — Он улыбнулся и указал через стол на стройного молодого человека в шелковом вечернем костюме. — Артур Гомес, — окликнул он. — Скажи мне, сколько тебе лет?

— Девяносто два, ваша светлость.

— А ты, Фелисия Астура? Тебе сколько?

Темноволосая девушка с кремовой кожей, затянутая в желтый шелк, улыбнулась почти смущенно и сделала реверанс.

— Семьдесят пять, ваша светлость.

Генерал сказал:

— Видишь, Мария? Нескончаемая юность. И нескончаемый праздник.

— Я вам не верю.

— Весна жизни, не нуждающаяся во враждебности и истерических спорах. Это необычайно приятно. Такая одухотворенная, радостная компания не может наскучить в течение целых столетий.

— Невероятно, — сказала Мария. — Что вы такое говорите?

— Тебя мучает жажда. — Он протянул ей кубок.

Разговоры в комнате разом прекратились. Все глаза выжидательно следили за их борьбой. И ни один из этих взглядов, ни один, не отражал мерцающего света.

— Возможно, — сказал Генерал, — муж сумеет убедить сеньору присоединиться к нам.

— Я бы лучше убедила вас отпустить его домой.

— Боюсь, что это невозможно. — Он с сожалением улыбнулся. — Все приходят на наши игры, и кому я оказываю гостеприимство, предпочитают остаться со мной. Так гораздо лучше, поверь мне.

— Для кого?

— Для всех. — Бокал сверкнул в его руке.

— Я бы не осталась.

— Но Карлос? Твой муж... — Не почудился ли ей этот слабый голодный проблеск в бездонных глазах Генерала? — Неужели ты покинешь его? Ведь он никогда не уйдет отсюда.

— Если он хочет остаться здесь, с вами, то я его больше не хочу, — отрезала Мария. — Но в это я не верю.

Генерал пожал плечами. Его голос сделался глубоким, почти гипнотическим.

— Я вспоминаю ночь, похожую на эту, когда мы пошли в поход на Новую Гранаду. Стоял сезон дождей, и реки превратились в озера. Семь дней мы брели по пояс в воде, пытались плыть на лодках из бычьих шкур. Бычья шкура — представь, как она пахнет, когда намокает, — он коротко усмехнулся. — Боливар безжалостно гнал нас, но мы были преданы ему, жаждали выполнить любой его приказ.

— Боливар? — переспросила Мария. — Но ведь это было так давно. Пять поколений назад.

Генерал даже не взглянул на нее.

— Разве? Только не для меня. Мне кажется, это случилось накануне. Но на чем я остановился? Мы подошли к Андам. Многие погибли во льду перевала Писба, на пути к Боготе. Боливар выбрал этот путь, ибо знал, что испанцы считают его непроходимым. Наш спуск в Новую Гранаду был триумфальными — мы застали испанцев врасплох. Роялисты сдались в Бойаке, и три дня спустя мы были в Боготе, — Генерал одним глотком осушил кубок, и слуга приблизился, чтобы наполнить его. — Ах, это было восхитительно! — добавил Генерал. — Настоящая жизнь. Не чета этой бледной немочи, так называемой современной жизни с ее бесконечными выборами, с уродливыми, дурно пахнущими металлическими монстрами. — Он рассмеялся — раздались резкие, лающие звуки.

Все в комнате подхватили его смех, все, кроме Марии. Вокруг нее раздавался хриплый хохот, напоминающий лай собак на луну. Она заткнула уши, отвернулась и увидела Карлоса. Его квадратный подбородок, прямой нос, мягкие полные губы.

— Карлос! — В три шага она очутилась рядом и повисла у него на шее, едва не рыдая от радости.

— Мария, — он улыбнулся одними губами. Голос у него был неживой, а карие глаза, в которых прежде так часто плясали искры озорства или наслаждения, теперь, казалось, не видели ее и не отражали желтого пламени в камине.

Она в отчаянии прижала его к себе, не желая отпускать.

— Пойдем со мной, Карлос. Здесь тебе не место. Пойдем скорее. Дверь даже не охраняется.

Карлос продолжал улыбаться, но даже окоченевший труп хранит на лице более живую усмешку.

— Зачем ты сюда пришел? Зачем, Карлос? Как ты мог?

— Они сказали, что я слабак, — сказал он. Мгновенный след боли промелькнул в его ровном голосе. — Что я не смогу обыграть Генерала.

— Кто это сказал?

— Его люди.

— Они лгали, — сказала Мария. — О, Карлос, неужели ты не видишь, что здесь никто не выигрывает?

Голос Генерала прервал их разговор, и, пока он говорил, все другие разговоры вокруг стихли.

— Сеньора, вы оскорбили честь этого дома.

Ярость захлестнула Марию.

— А мне плевать. Вы мне не докажете, что не подтасовываете карты. Почему никто никогда от вас не возвращается? Потому что они всегда проигрывают.

— Может, хочешь поспорить на это?

— Нет, — сказала Мария. Но внезапно ее озарила идея. — Однако я не отказалась бы сыграть с вами, Генерал. При одном условии.

Генерал оскалил в усмешке белые зубы, напоминающие острые перламутровые ножи.

— Каком же? — спросил он.

— Если я выиграю, вы позволите мне и моему мужу уйти.

— А если проиграешь?

Мария глубоко вздохнула.

— Тогда с нами все будет так же, как с остальными. Мы оба останемся.

— Вдвоем или никак? Мне это не очень выгодно, — сказал Генерал. — Но почему бы нет? Да, я люблю интересные пари.

Карлос вырвался из ее объятий и повернулся к столу. Генерал поднял бокал, наполненный красной жидкостью, и протянул ему.

— Выпей, Карлос. Чтобы закрепить нашу сделку.

Мария печально смотрела, как муж принял бокал и в два глотка осушил густое красное вино. Генерал одобрительно кивнул.

— Видишь? Твой муж выпил со мной, Мария. Почему бы и тебе не выпить?

Вместо ответа Мария отвернулась в поисках хоть каких-нибудь признаков дружелюбия и поддержки в этой переполненной комнате. Но те, кто не следил непосредственно за их пари с Генералом, сосредоточились на картах, костях или ближайшем представителе противоположного пола. Их лица были закрыты от нее. Она осталась одна.

Женщины с алебастровой кожей, похожие на длинноногих ведьм в красных шелковых платьях, смотрели на нее сквозь дымные тени. Их глаза были темны, словно ночь.

Возле них мужчины покачивались в ритм движениям крупье, сдававших карты или бросавших кости. Странная музыка обволакивала комнату, сливаясь с ритмом игры. Она звучала, как маленькие колокольчики, или пение монахов, или как нечто, чего Марии еще не приходилось слышать.

Она расправила плечи и взглянула в лицо Генералу.

— Я пришла сюда не пить, — сказала она.

— Тогда играй, — ответил он. — Во что будем играть? Безик? Калабрия?

— Я знаю только одну игру — рубикон, — сказала она. — Меня ей научила бабушка.

— Пусть будет рубикон, — смеясь, сказал Генерал.

Слуга подвинул кресло, затянутое красным бархатом. Она села, выпрямив спину, как солдат, и стала ждать, пока высокий бледный человек с зализанными волосами и тоненькими усиками сдаст ей карты.

— Дамы вперед, — сказал Генерал.

Она пошла осторожно, открыв двойное «деречо»: две девятки, две четверки.

Генерал положил свои карты, развернув их свободным и насмешливым движением.

Мария смотрела с ужасом. Там была дама пик, которую особенно трудно побить. Но она заставила себя оставаться спокойной.

— Три карты, — сказала она, возвращая две.

Крупье сдал ей тройку и две двойки, и Марии стало немного легче. С этими картами она могла построить «паука», единственную приемлемую защиту.

Генерал взял четыре карты. Он некоторое время смотрел на них, слегка нахмурясь, затем положил пару десяток к ее группе двоек и троек.

— Я вырвал твоему «пауку» клыки, — сказал он.

В следующий раз ей достались неважные карты, и, как позволяли правила, она вернула их крупье, пропустив ход. Теперь Генералу пришлось играть против самого себя.

Генерал послал ей короткий восхищенный салют.

— Очень хорошо, — сказал он. — Твоя бабушка была хорошей учительницей.

Хотя ему тоже можно было пропустить ход, но Марии показалось, что он был слишком горд для этого и поэтому принял вызов.

Он взял новые карты и, кивнув, положил бубнового валета, червонного валета и две пятерки. «Виенто» — сильный ход, способный очистить стол.

Игры за другими столами прекратились, так же как и все прочие шумы, кроме музыки, которая неистово кружилась по замершей комнате, поддерживаемая ритмом фонтана. Молчаливые и угрюмые, гости собрались вокруг, пристально следя за игрой. Даже Карлос неподвижно стоял возле Марии.

Она сыграла «бандарилью» — все тузы и валеты — смелый, острый ход.

Генерал ответил «парадой» — нейтральные четверки и шестерки.

В следующий раз ей достались очень хорошие карты. Почти с триумфом она положила тройку, пятерку, семерку и девятку червей. «Касакоразон». Зачастую подобный ход оказывался выигрышным.

Генерал криво улыбнулся, признавая ее удачу, и медленно, очень медленно, положил свой ответ.

Король. Валет. Туз. Все пики.

«Эль Диабло».

Мария в смятении смотрела на карты. Ей не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь побил такой набор карт. Но она только сказала: «Я возьму еще одну».

Генерал следил за ней, как кошка следит за мышью.

— Только одну? — спросил он.

Она кивнула.

Карта скользнула к ней — голубая рубашка по зеленому сукну.

Она перевернула ее, посмотрела, и сердце ее упало до колен. Тройка треф. Невозможная, бесполезная карта. Она проигрывала. Карты были заколдованы, и через них она потеряет свою душу. Мужество ее таяло. В отчаянии она потянулась к кубку, который слуга поставил возле ее локтя. Густое красное вино играло, словно океанские волны на закате.

Слабый крик раздался в безмолвии, раз, потом еще. Какое-то животное, заблудившееся в ночи? Она не обратила на него внимания и поднесла бокал к губам.

И вновь тоскливый звук.

Мария окаменела. Это было не животное. Это был автомобильный гудок. Педро.

Неужели он пытался докричаться до нее? Напомнить, что он ее не покинет? Но что, если он пойдет ее искать? А за ним и Хоакин, и другие. Вскоре здесь окажется целый городок, и все они будут пить и проигрывать души за генеральским столом.

В комнате потемнело, и бокал в руке налился свинцом. Он заглянула в него, в красную жидкость, и увидела не море, но бурлящую кровь ее страны, жаждущую, чтобы ее выпили.

Нет. Даже ради Карлоса она не выпьет кровавой чаши в доме Генерала.

— Оставайся в аду! — крикнула она и оттолкнула бокал с такой силой, что тот опрокинулся, забрызгав вином ее юбку, Карлоса и Генерала. Одежда покрылась яркими красными пятнами.

— Ты чокнутая сука! — сказал Карлос. — Что ты наделала?

Она посмотрела на него.

— Слабак! Ты ничтожество. Ты никогда ни о чем не заботился, кроме карт. Я была дурой, что пошла сюда за тобой. — Она отшатнулась и нечаянно столкнула со стола канделябр.

Время замедлилось до ритма биения ее сердца, почти различимого в этой огромной комнате. Она смотрела, как пламя взбежало по расшитой скатерти, заплясало на зеленом сукне, побежало по креслам, гобеленам и даже одежде генеральских гостей. Сама Мария так и не почувствовала ни жара, ни боли. Тем не менее все остальные кричали так, словно их жгли заживо. Только Генерал неподвижно сидел, не обращая внимания на суматоху.

Даже Карлоса пожирало пламя. Он горел, словно факел, судорожно корчась, сбивая пламя с волос и дико крича. Мария бросилась к нему, безуспешно пытаясь затушить огонь.

Он затих в ее объятиях, словно дитя. «Мария?» — прошептал он. На мгновение его глаза прояснились, сияя. Но пламя потухло, жизнь иссякла, и среди разгоравшегося пламени Мария увидела, что держит в руках обгорелый скелет.

— Карлос!

— Нет, нет, Мария, где ты?

Музыка оборвалась. По комнатам засвистел ледяной ветер, он раздувал огонь, рвал волосы Марии и ее платье. Понемногу огни погасли. Лишь ледяное пламя горело, разрасталось, пожирало все вокруг.

Кирпич не горит. Но из него получаются отличные печки. Тревога поднялась слишком поздно, а дом Генерала был слишком далеко от городка, от машин, лестниц и шлангов.

Дом Генерала пылал, пока не прогорели балки, поддерживающие верхний этаж. Он обрушился, разрушив первый. Перила большой лестницы упали и рассыпались по полу горящими головешками.

Даже крыша исчезла. В конце концов остались лишь кирпичные стены, почерневшие и закопченые, а белые колонны лежали рядом, словно выбитые зубы.

Лишь к утру коробка дома остыла настолько, что можно было пробраться через пепел и обгоревшую древесину. На рассвете Педро, наполовину обезумевший от усталости и страха, бродил по дымящимся развалинам.

— Мария! — кричал он. — Ради Бога, ответь мне! Где ты?

Ответом был лишь ветер, завывающий в деревьях. Ворота со ржавым скрипом раскачивались на медных петлях. Но вот до него донеслось странное бормотание, которое становилось громче и громче по мере того, как Педро приближался к чернеющим остаткам огромного зала. Из-под опрокинутого фонтана слышалось тихое пение. Чем ближе он подбирался к фонтану, тем отчетливее слышался напев.

Педро подставил плечо под резной мрамор, согнул свои мощные ноги и поднатужился. Фонтан с треском откатился в сторону, расколовшись надвое. Мария заморгала, прикрывая глаза от нарастающего света дня.

Он схватил ее в объятия.

— Матерь Божья! Ты спаслась! Но ради Бога, как тебе удалось выжить в этом аду?

Мария молчала, дрожа всем телом от солнечного света.

— Генерала больше нет, Мария. Его больше нет!

Она сощурилась, словно свет был слишком ярок для нее, и она едва видела Педро.

— Мария, скажи что-нибудь!

Она протянула руку.

— Еще одну, — сказала она. — Дайте мне еще одну карту.