Глава четвертая БАЙКАЛ СВЯЩЕННЫЙ

Утром все еще спали, когда резко прозвенел телефон. Отец взял трубку, послушал и буркнул, что через десять минут будет готов. Увидев, что я проснулся, он сказал, чтоб мы позавтракали и никуда не уходили, ждали его. За ним сейчас высылают машину — первый секретарь обкома приглашает его позавтракать с ним, хочет о чем-то поговорить в неофициальной обстановке.

Через десять минут отец спустился вниз, а я сел к письменному столу и написал маме длиннющее письмо. Об отце я лишь упомянул, что он меня принял и мы, все трое, ночуем у него в номере.

Позавтракав и опустив письма в почтовый ящик (Женя написал короткое письмо молодой супруге, Алеша — Максимовой), мы, как было приказано, вернулись в номер. Отец пришел повеселевший, успокоенный и сообщил новости: первое — он взял отпуск на десять дней, проведет его с нами на Байкале. Второе — мы выезжаем сегодня же электричкой до Байкала, где нас ждет катер. На нем мы вдоволь поездим по озеру, а потом катер доставит нас до места.

Мы быстро собрались, успели еще сбегать в магазины, купить еды на дорогу и скоро уже ехали в электричке.

Дорога исключительно живописная — горы, скалы, ущелья, тайга. Но нам с Алешей она запомнилась навсегда потому, что именно этой дорогой в нашу жизнь вошла девушка по имени Христина Даль. Первым ее увидел Алеша. Мы сидели так: у окна — я, рядом — отец, напротив — Женя и Алеша. Отец о чем-то думал. Мы с Женей не отрывали глаз от окна. Алеша смотрел на кого-то… Наконец он не выдержал и шепнул мне:

— Посмотри, какая славная девушка. Никогда не видел такой. Глаза синие-пресиние!

Я хотел обернуться, но Алешка испуганно зашипел:

— Ты что?!

Тогда я привстал, делая вид, что поправляю багаж на сетчатой полке между окнами. Девушка с синими глазами сидела на другом конце вагона и вытягивала шею, пытаясь разглядеть Болдырева-старшего.

Когда мы проехали очередной туннель, она решительно подошла к нам и радостно окликнула отца:

— Андрей Николаевич!

Отец вздрогнул и уставился на нее, как бы не веря своим глазам.

— Христина! Вот встреча! Я думал, что уже никогда больше тебя не увижу. — Он живо поднялся и крепко сжал обе ее руки. Христина без особых церемоний чмокнула его в щеку. Смущенный, отец твердил:

— Я рад! Как же я рад! 40

Радовались они оба так явно, что Женя предложил ей сесть на свое место.

— Мы и втроем поместимся, — поспешно сказал Алеша, — помочь вам перенести вещи?

— Пожалуйста, такие тяжелые.

Алеша, улыбаясь, перенес, ее вещи — большой чемодан, коробку от телевизора, аккуратно перевязанную тонкой белой веревкой, и еще какие-то бережно упакованные пачки — все неподъемное.

— Книги, — пояснила девушка.

Отец вспомнил про нас и решил, что пора представить:

— Мой сын Андрей и его друзья Алексей и Евгений! — первый раз он назвал меня сыном, на радостях, что ли. Мы уселись втроем, а Христина и отец напротив.

— Ну рассказывай: откуда, куда, зачем? Все о себе. Как же я рад тебя видеть!

Христина охотно стала рассказывать, прерывая сама себя вопросами: ей тоже хотелось знать о нем все.

— Еду из Новосибирска. Я же там училась, вы знаете, закончила институт — дипломированный врач уже. А вы теперь директор НИИ? Мне писали. Оставляли меня при кафедре… психиатрии, но я наотрез отказалась. Психологией я увлекаюсь, но это же совсем другое. Меня интересует психология здорового человека.

— Напрасно отказалась, — поморщился отец. — По-моему, у тебя явная склонность к научной работе. Что ж, будешь районным врачом? Терапевтом?

— Не так, Андрей Николаевич, вы не представляете, как интересно! Ведь я уже на работе. Научной. Знаете где? Очень длинно, вы только послушайте: научно-координационный центр Академии медицинских наук по медико-биологическим и санитарно-гигиеническим проблемам строительства Байкало-Амурской магистрали. Уф!!! Наш пункт будет в городе Сен-Маре. Вот мне его организовывать. Правда, что вы хотели назвать город — 3урбаган, как у Грина?

Отец добродушно усмехнулся.

— Предложение назвать так город внес не я, а мечтатели и романтики, которые его строят и перестраивают. Я их поддержал. Город-то молодежный. Пусть называют, как им хочется. Пришлось немного поспорить в обкоме. Но быть на Байкале городу Зурбагану!

— Ура! — заорал я в восторге так, что на меня стали оглядываться.. — Ты не говорил нам, что — Зурбаган!!!

— Не успел еще. Так каковы цели и задачи этого координационного центра? — снова обратился он к девушке.

И тогда Христина привела нас — не только меня, но и Алешу и Женю — в полный восторг. Вот что она нам разъяснила. Адаптация человека в экстремальных условиях — научная тема, интересующая Христину и ее новосибирского руководителя академика Турова (адаптация — приспособление организма к условиям существования. Экстремальный — значит предъявляющий повышенные требования). Условия жизни отрядов строителей Заполярья сходны, например, с жизнью в Арктике и Антарктиде. А важность этой темы в том, что человечество все больше будет работать именно в экстремальных условиях. Не только освоение суровых, безлюдных территорий Севера, но и длительное пребывание в космосе, под водой, под землей, на Луне, на Марсе (а когда овладеют гравитацией, то и на планете Юпитер!). Впереди освоение других планет. Строительство искусственных населенных спутников Земли, откуда будут стартовать звездные корабли. Именно поэтому умение создавать лучшие условия труда, быта и отдыха людей в экстремальных условиях имеет столь важное значение для мирового здравоохранения.

— Как бы я хотел участвовать в этом! — вскричал я, а Алеша явно запечалился, видно, подумал: «А как могу участвовать в этом я — испечь хороший хлеб?»

— И это немало, Алеша, — ответил я, угадав его мысль.

— Значит, ты направляешься к нам… в Зурбаган, — раздумчиво проговорил отец.

— Да. Хотела пароходом «Комсомолец»… А вы, наверно, самолетом?

Отец объяснил насчет катера и предложил Христине, если она располагает временем, присоединиться к нам. Вернее, к составу экспедиции Всероссийского общества охраны природы.

— Ой, спасибо! — обрадовалась Христина. — А я не помешаю?

— Нет, — серьезно заверил ее отец.

Оказалось, отнюдь не катер, а белый теплоход ожидал нас. Пусть не слишком-то большой, но с лабораторией, кают-компанией, каютками для научных работников и команды, круговой палубой. На белоснежной корме было четко выведено медными ярко начищенными буквами: «Баклан».

Капитан «Баклана» Григорий Иванович Бесфамильный, мрачноватый крупный мужчина в форме, принял нас хорошо. Отца он знал и, видно, уважал. Он даже уступил ему свою капитанскую каюту (отец смущенно отнекивался, но капитан настоял). Сам устроился в штурманской, поскольку никакого штурмана не было.

Настроение капитана испортилось, когда он разглядел, что Христина, хоть и в брюках, нисколько не парень. Я было подумал, что капитан суеверен, но боцман Иван Галчонок разъяснил нам, что у капитана стал портиться характер и он понемногу становится ругателем, а присутствие девушки вынудит его сдерживаться, чего он терпеть не может.

Галчонок показал наши каюты. Отдельную для Христины и четырехместную нам, ребятам. На четвертую полку мы свалили наши вещи.

Галчонок был «рыжий-рыжий, конопатый», ясноглазый, веселый (как наш Женя).

Он присел на мою койку и поведал все «бакланьи» новости.

— Когда мы отчалим? — перебил его Алеша и, узнав, что завтра в пять утра, предложил осмотреть поселок.

Отец уже ушел в лимнологический (озероведческий) институт, там у него были друзья. Христина отправилась в местную поликлинику что-то передать старушке-медсестре. А мы втроем решили пройтись по берегу Байкала.

Мы шли берегом, то и дело останавливаясь, чтоб полюбоваться озером. «Славное море, священный Байкал…» Почему «священный», я тогда еще не понимал, но что это море, огромное, величественное, не похожее ни на какое другое море, я убедился сразу. Мне довелось побывать с мамой на Черном, Азовском, Каспийском — ничего общего. Будто своя душа была у Байкала, неповторимая. Только нам она еще не открылась.

Так мы шли, пока не увидели замшелый деревянный пирс в виде буквы «П», около которого покачивалась на волнах баржа и несколько моторных лодок. Мы взошли на этот пирс.

— До чего же хорошо, ребята! — воскликнул Женя, Алеша растроганно кивнул головой, а я даже ответить не смог: горло сдавило от волнения.

Синий воздух, пронизанный золотистым светом солнца, — это было огромное небо.

Искрящиеся, чуть вздымающиеся зеленоватые воды — это было море. И полная затаенного смысла, скрытого ликования — тишина побережья. Я взглянул на Алешу — у него дрожали губы. Он был потрясен, мой славный дружище.

Долго мы стояли в молчании, как вдруг услышали отвратительный дурашливый смех.

На пирс входила неприятная компания: четверо расхлыстанных парней, уже приложившихся к бутылке. У троих из них были длинные сальные волосы, четвертый острижен наголо — волосы только начали отрастать, и… он даже не успел загореть. Может, вышел из психиатрической лечебницы? Или?..

Они несли свертки, бутылки в авоськах. Перед стриженым явно заискивали.

Они шли прямо на нас, будто не замечая. Разговаривали, вставляя через каждые два-три слова матерщину.

Я первый посторонился, мне было бы неприятно, коснись они меня рукой или плечом. Они попрыгали в моторную лодку с экзотическим названием «Ча-ча-ча».

Женька рассмеялся.

— По-моему, этим «работягам» страсть как хочется с нами подраться.

— Я бы не советовал им, — раздумчиво заметил Алеша, рассматривая свои кулаки. — Не люблю я драться, противно, но если понадобится… Знаю кое-какие приемы.

Почтенный квартет разразился семиэтажной руганью.

— Когда они начнут вылезать на пирс, надо смахивать их в воду! — крикнул я.

Именно это, кажется, приостановило их: за нами была выигрышная высотка. Один из них, самый тощий и злобный, пытался убедить товарищей «поучить нас маленько».

— Ребята, вот вы где! — услышали мы голос, чистый и звонкий.

Христина шла по пирсу, улыбаясь нам. Она перевела взгляд на хулиганов в лодке и всплеснула руками:

— Гарик! Вот не ожидала встретить. Ах да — амнистия! Дома уже был?

Стриженый не слишком-то обрадовался встрече. Но что-то буркнул в ответ, сначала неразборчиво.

— А ты как? — спросил он неохотно.

— Окончила институт, еду работать…

— Что ж ты в Новосибирске не сумела устроиться?

— Хочу к себе, на Байкал.

— Ты всегда была чудачка… А я хочу в Жилуху податься. Врачи вот советуют отдохнуть сначала. Нервы расшатались — ни к черту не годятся. Домой не поманывает. Мать будет ныть. Отца увидишь, привет передавай.

Подумав, он представил Христине своих товарищей:

— Вовик, Славик, Талик. Моя двоюродная сестра Христя, — объяснил он им.

— Ты хоть написал родителям? — спросила Христина, кивнув приятелям.

— Не любитель писать. И что писать? Мать все мечтала прокурором меня видеть. И взбредет такое в голову?.. Ну, мы отправляемся.

Мотор заурчал, загрохотал, завоняло бензином, и «Ча-ча-ча» рванулась с места. Кто-то из них швырнул пустую бутылку из-под дешевого вина, и она запрыгала на прозрачной волне.

— Мой двоюродный брат, — вздохнула Христина. — Жаль дядю.

Мы отправились на теплоход.

Вторую неделю солнечный ливень днем, бурный звездопад ночами. По утрам туман, пронизанный светом. Солнце поднимается выше, туман оседает, растворяясь в воде, и Байкал вдруг начинает искриться, дробиться, сверкая, словно гигантское зеркало, отразившее самое солнце со всеми его протуберанцами. Кто-то невидимый чуть наклонит зеркало, и оно отразит прибрежные скалы — огромные глыбы, черные и зеленые, бронзовые величавые сосны, отвесные гранитные стены, синеватые скалистые гряды в вышине, облака, плывущие в синем океане над головой, как снежные острова.

Сияющий мир хлынет в душу, и захлебнешься от восторга, и уже кажется, что у тебя крылья и вот сейчас сорвешься и полетишь все выше в глубь бездонной ослепляющей синевы.

И удивительно вписывалась в этот непостижимый мир Христина Даль, девушка, выросшая в Забайкалье.

Прапрадед ее, приват-доцент Даль, ученый и революционер, был сослан на Байкал еще лет сто назад. Здесь он женился на кержачке, написал фундаментальный труд «Флора и фауна Байкала» и, когда получил возможность вернуться в Петербург, уже не смог оставить захвативший его душу край. Его сын, а в свое время и внук уезжали в столицу для получения образования, но неуклонно возвращались на Байкал для научной работы. Столетие семья Далей посвятила изучению и защите озера.

Христина по окончании медицинского института в Новосибирске тоже вернулась на родину. Матери она не помнит, та умерла, когда девочке было всего четыре годика. Отец погиб в экспедиции шестью годами позже.

Осиротевшую Христину взял в свою семью дядя со стороны матери, ветеринарный врач. Отличительной чертой этой семьи была бездуховность. Мещанство в его самом чистом виде.

Когда Христине исполнилось тринадцать лет, она от них ушла. Уже тогда она знала, чего хочет от жизни, чего не приемлет.

Алеша полюбил ее с первого взгляда. Без малейшей надежды на взаимность. Слишком низко он привык себя ставить. Эта постоянная неуверенность в себе…

Я Христину люблю как человека, как личность. Сколько в ней обаяния!.. От нее так и веяло ясностью, чистотой, спокойствием. Высокая, тоненькая, крепкая.

У Христины здоровая, не поддающаяся загару кожа лишь чуть-чуть окрашена солнцем. Необычайно яркие синие-пресиние глаза, большой чистый лоб (не оставила еще на нем жизнь своих борозд), русые, прямые, блестящие волосы зачесаны назад и подхвачены, чтобы не мешали, резинкой или обручем, и говорит неторопливо, и от слов ее веет такой же ясностью и миром, как от всего ее облика.

Папа говорит, что прежде она носила две толстые косы до пояса, но по окончании института отрезала их: врачу косы не идут, а прическу не захотела делать.

С момента, как я ее увидел, мне все время хочется сделать ее портрет акварелью: масляные краски для нее слишком грубы.

На «Баклане» все перезнакомились, подружились. Матросов у них не хватает, так что мы трое сразу включились в команду. Капитан нами доволен.

Днем «Баклан» в плавании, на ночь мы находим себе подходящую стоянку. Иногда и днем стоим, когда отец и оба «научника» заняты обследованием. Мы тогда выступаем в роли лаборантов или коллекторов.

«Ча-ча-ча» шла впереди нас. Время от времени мы попадали на их стоянку. Обычно они расписывались либо на скалах, либо хоть на песке: Гарик, Славик, Вовик, Талик. Но и без этого мы сразу определяли их недавнее пребывание по обилию мусора: пустые бутылки, консервные банки, картофельная шелуха, промасленная бумага.

Отец, сжав зубы, терпеливо закапывал все это либо сжигал на костре. Он не выносил, когда замусоривали чистые берега. Я ему помогал, поругивая «туристов».

Однажды мы их настигли, когда они отъезжали на своей «Ча-ча-ча», даже не затушив костра, где тлела не успевшая завянуть березка. Ослепительной свежести белый песок был загажен. Команда «Баклана» высказала, что о них думает. Они нас всех выругали и поспешно отчалили.

Нам предстояла еще одна встреча, на этот раз последняя… Не забыть мне ее никогда.

Накануне мы остановились в глубокой подковообразной бухте, окаймленной желтым полумесяцем песка. Края этой огромной подковы оканчивались двумя крутыми обрывистыми мысами. Они поднимались над Байкалом метров на сорок — черные скалы, отвесные, как стена, — но по мере удаления от озера снижались. В закруглении подковы, сразу за желтоватой каймой песка, начинался лиственный лес. Там мы бросили якорь. Но на этот раз капитан, руководствуясь какими-то своими соображениями, приказал прикрепить «Баклан» еще и к деревьям потолще.

После ужина все собрались в кают-компании — пришли на голос Жени, он пел, аккомпанируя себе на гитаре. Впервые он пел не стесняясь, свободно.

Кроме Алеши, никто даже не подозревал, что у него такой хороший голос. Последним вошел капитан.

— Ну спасибо, Женя, разуважил! — сказал капитан проникновенно. — Если не устал, спой еще.

И Женя пел. К моему удивлению, многие песни оказались нам совсем незнакомы. Особенно нам понравилась одна. Колыбельная. Оставленная мужем женщина поет над колыбелью своей дочки:

— Чьи это слова?

— Чья музыка?

— Какой мотив чудесный! — н абросились на него, когда Женя умолк, задумавшись. Женя неопределенно повел плечами.

— Это ведь его песня! — не выдержал Алеша. — Он сам их пишет, как Булат Окуджава. И музыку и слова…

Женя смущенно отмахнулся.

— Тоже мне, нашел Окуджаву… Просто люблю петь и складываю песни. Я же не поэт, а шофер.

— Но почему вдруг про женщину? — удивился я.

— Была у нас на заводе Лихачева мать-одиночка. В праздники я о ней вспоминал, ну, что одна… За окном веселье, а она одна… Вот и получилась песня. Само собой как-то сочинилось. И мотив откуда-то взялся.

— А где она сейчас? — спросил Алеша. — Ты вроде говорил мне, что она уехала. Куда?

— В Зурбаган, — пошутил Женя. Все почему-то так и подумали: пошутил.

— Женя первое место получил на конкурсе самодеятельности в Москве, — сказал Алеша. — Его даже в ансамбль приглашали… Забыл какой. Скажи, Женя.

— Неважно. Ведь я не пошел, — отмахнулся Женя.

— Почему? — заинтересовался отец.

— Не люблю петь даже в маленьком ансамбле. Люблю сам выбирать песни. Если нет подходящей к настроению, сам сочиняю. Это ведь нетрудно.

— Повезет ребятам, с кем тебе доведется жить и работать, — заметил отец, — легкий ты человек, Женя. Такие на Севере ценятся.

— Наверно, твоя жена за песни тебя полюбила, — изрек я глубокомысленно.

Женя усмехнулся, довольно едко.

— Несмотря на песни, Андрюша. Теперь она, во всяком случае, убеждена, что женатому человеку это не к лицу — песни, гитара, самодеятельность. На праздники разрешает спеть… вместе с объевшимися и перепившими гостями. Можно даже соло.

— Ревнует она, — тихо предположил Алеша.

— Верно, она ко всему меня ревнует. Даже к книгам. Любимые книги у Алеши хранил. Она Полное собрание сочинений Паустовского загнала… все шесть томов. Да еще Грина хотела продать. На Грине я ее поймал и благополучно отнял. «Из ревности»… Денег у нее не хватило на ковер. Я от злости залил тот ковер чернилами, а все свои книги отнес к Алеше на сохранение.

— Что же ты, не видел до свадьбы, какая она? — с досадой заметил ихтиолог. Женя промолчал. За него ответил капитан:

— Черт их до свадьбы разберет. Они сами не знают, какими станут.

Я почему-то взглянул на отца. Он не возражал. Я лично знаю твердо лишь одно: Марина никогда не превратится в нечто подобное, потому что она поэтична от рождения.

Вошел боцман. Веснушчатое лицо его выглядело озабоченно.

— Может, убрать сходни? — спросил он у капитана. — Только что причалила «Ча-ча-ча». Костер разжигают. От них всего можно ожидать — такая шатия.

Капитан не только велел убрать сходни, но и приказал держать вахту. Однако ночь прошла спокойно.

Утром мы поднялись рано. Отец с двумя научниками, как называет наших кандидатов наук команда «Баклана», ушли в заросли побережья. Хотели убедиться своими глазами, что в этом красивейшем уголке полностью исчезли длинноклювые крохали, которые еще года три назад водились здесь в изобилии. Орнитолог рассказывал нам, что туристы уничтожают уток самым варварским способом, преследуя их на быстроходных моторных лодках. Исчезли большие бакланы, оставили свои гнездовья лебеди-кликуны, опустели гнезда орланов. Погибли многие птичьи базары… Погибли ягельные поляны. Отряд туристов, промаршировав по ягельной поляне, оставил за собой лишь серую пыль. А полчища туристов растут, нередко невежественные, безжалостные ко всему живому, равнодушные к красоте.

Отец рассказывал, что в последние годы был принят ряд постановлений по сохранению природы Байкала, но что этим дикарям от цивилизации любое постановление? Им ничего не стоит позавтракать яичницей из последнего гнезда исчезающих бакланов. И всегда ли их поймает на месте преступления сторожевой инспекторский катер?

Вышел я с отцом, но затем сказал, что возвращаюсь на судно. Однако я не вернулся, а пошел вдоль бухты, взбираясь все выше и выше, пока не подошел к самому обрыву.

У меня с детства так: если я какое-то время на людях, даже если это самые близкие друзья и родные, то я как бы устаю от всех, нарастает потребность побыть часок-другой одному.

Я шел один и насвистывал, весьма довольный. К обрыву я вышел как-то даже неожиданно.

Вдруг словно посторонились сосны, пропуская меня. Вид на Байкал оказался ошеломляющим. Горизонт раздвинулся беспредельно. Огромная чаша неба, огромная чаша озера, как две голубые полусферы гигантского прозрачного шара, плывущего в слепяще-яркой синеве.

Только теперь, так внезапно, я понял, почему в старину называли Байкал священным.

Из глаз невольно брызнули слезы. Хотелось не то слагать музыку, не то писать картину… Казалось, я смог бы перенести на холст частицу этого душевного потрясения, пронизывающего ощущения тайны и благоговения.

Долго я стоял так один, пока вспомнил, что меня могут хватиться, будет беспокоиться Алеша. Тогда я с усилием повернулся и медленно стал спускаться с утеса.

Еще полный пережитым, я почти спустился к бухте, когда услышал отборную ругань. Вздрогнув, я посмотрел вниз и увидел Алешу в окружении хулиганов с «Ча-ча-ча».

Трое стояли рядом с ним и бранились, а четвертый подкрадывался сзади и — именно в этот момент я увидел все это сверху — поднимал камень над головой Алеши.

Не более секунды, может, части секунды было в моем распоряжении. Взгляд охватил сразу всю картину: синюю бухту, судно на якоре у противоположного берега, матросов, огибающих бух-ту1_ они бежали на помощь Алеше, но были еще далеко, а камень современного питекантропа уже поднимался над головой моего друга. В сознании блеснуло, резанув, как бритвой, воспоминание о матери Алеши, которая била его по голове и чуть не сделала его слабоумным. Не помню, как я прыгнул, но в следующее мгновение с яростным воплем, словно дикая кошка, я свалился на спину парня, едва не сломав ему шею, и повалил его наземь.

Отчего он потерял сознание, я так и не понял: то ли он сам ударился башкой о камень, приготовленный для Алеши или другой какой — на берегу было много камней: осыпались скалы, — то ли он испугался, а может, я ему что-нибудь вывихнул, свалившись на него с трехметровой высоты.

Я сам был как бы контужен, ушибся всем телом, падая плашмя. Алеша поднимал меня, не понимая еще, что случилось, команда «Баклана» уже подбегала (впереди рыжий боцман Иван Галчонок). Отец со своими спутниками как раз выходил из леса, капитан что-то орал с палубы в мегафон, а чайки кричали, надрываясь во все свое птичье горло.

Увидев подбегавших матросов, парни бросились к своей «Ча-ча-ча», оставив на песке петерявшего сознание товарища. (Может, они сочли его мертвым?)

— Немедленно все на судно! — надсаживался в мегафон капитан Бесфамильный. — Горная! Идет горная!

Он давал какую-то команду, ничего я в ней не понял. Что такое «горная», я еще не знал. Зато знали матросы. Вместе с боцманом они повернули назад и мчались, будто за ними гнался бешеный бугай.

Отец, видно, тоже понял и звал нас, махая руками. Что-то, наверное, произошло…

Я было рванулся вперед, таща за собой Алешу, но он уперся, показывая на бесчувственного парня.

— Они же его бросили! — крикнул Алеша. — А что случилось?

— Не знаю. Какая-то «горная».

— Обвал? Землетрясение?

Я взглянул на бухту. «Ча-ча-ча» быстро удалялась.

Теперь! капитан кричал им — Ребята! Идет горная! Вас разобьет о скалы. Гребите к нашему судну. Куда же вы? Пропадете! Ребята, мать вашу…

— Наверно, шторм, — предположил я.

— Но ведь тихо, какой же шторм? — удивился Алеша и приподнял парня за плечи. Я взял за ноги, и мы потащили этого подонка.

Он был тяжелый. Длинные волосы упали на помертвевшее лицо. «Хоть бы не умер!» — подумал я испуганно.

Когда мы, совсем запыхавшись, подтащили парня (не то Вовик, не то Славик — оказался Талик) к сходням, команда и научники привязывали «Баклан» канатами за деревья и даже за скалы. Бросили добавочный якорь.

Отец и Христина помогли нам втащить парня на палубу.

— Несите его в кают-компанию! — крикнул нам капитан. Он был бледен и сыпал командами.

Мы взошли на теплоход (его повернули зачем-то носом к берегу), положили парня на диван в кают-компании, и Христина с Алешей стали приводить его в чувство. Я снова поднялся на палубу.

Было еще тихо. Но, показалось мне, что-то зловещее уже вступало в эту неспокойную тишину. Я не знал, чего именно ждать от этой горной, и растерянно смотрел во все стороны. Обежал вокруг рулевой рубки на ту сторону палубы. С гор ползли странные, липкие по виду, мертвенные облака, и в жуткой тишине все птицы умолкли, даже чайки; не звенели уже цикады. Желтоватые плотные облака сползали в воду.

И вдруг, начав с низкого басовитого гудения, что-то злое, страшное стремительно прошло всю октаву, закончив нестерпимо высокой нотой, почти свистом.

Меня чуть не снесло в воду. Счастье, что я стоял, инстинктивно держась за дверь, и сразу нырнул во внутренний коридор. Пол дрожал: машина работала полным ходом. Заякоренное, опутанное канатами, носом к теплой ласковой земле, это неподвижно стоявшее судно работало в полную силу, всеми своими механизмами, чтоб только удержаться в этой неподвижности.

Мы стояли, а те несчастные на моторке пересекали бухту. Никогда не предполагал, что такое бывает. Еще мгновение назад была тяжелая маслянистая тишина, и вдруг сразу внезапный ужасающий ветер, ураган. Я бросился в кают-компанию к людям.

Парень (это был Талик) уже пришел в себя, Христина забинтовала ему голову. Теперь он смотрел в окно. Лицо его перекосилось от неописуемого ужаса. Его поддерживал Алеша, сам без кровинки в лице. Я подбежал к окну: «Ча-ча-ча» летела в воздухе, как планер, над черной бурлящей водой прямо на скалистый мыс, обрывающийся в Байкал. Мыс, на котором какой-то час назад стоял я, чувствуя себя как в инопланетном храме.

На наших глазах лодку с невероятной силой ударило об отвесные скалы, и больше мы не видели ни обломков, ни людей.

Раздался крик боцмана: лопнул один из канатов, удерживающих «Баклан» носом против ветра, заскрежетали по дну якоря. «Вот и все…» — подумал я обреченно. Но «Баклан» устоял.

Кто-то погладил меня по плечу. Оглянулся: отец.

— Ты сядь, Андрюша, — ласково сказал он. Я сел рядом с ним. Сильно потемнело. Разве это вечер?

Горная бушевала часа четыре. Стихла так же внезапно, как и налетела. Однако мы не решились выйти в море и переночевали в этой же бухте, не убрав крепления.