"Позывные Зурбагана" - читать интересную книгу автора (Мухина-Петринская Валентина Михайловна)


Глава восьмая МАМА СТАВИТ ФИЛЬМ ПО СВОЕМУ СЦЕНАРИЮ

Наступил декабрь. Снег засыпал тайгу, горы, замерзшие реки, только Байкал бушевал, не давая сковать себя морозу, — темный, грозный, беспокойный, злой. Я работал шофером — гонял по таежным и горным дорогам свой грузовик, иногда зеленый фургончик, когда Христине приходилось выезжать. Работа была интересная, много свободного времени не оставляла, все же я наконец взялся за краски.

Я написал несколько пейзажей акварелью и маслом, заготовил много этюдов к будущей картине. Я сам не знал, хорошо или плохо у меня получилось, и никто не знал. Кому ни показывал, все хлопали удивленно глазами и не знали что сказать.

Пока о них решился высказаться только новый подручный Алеши. Он сказал, что картины мои «какие-то не такие», но ему нравятся, так как он, глядя на них, вспоминает самые счастливые дни из своей жизни, а от некоторых ему хочется поплакать от всей души.

Отец тоже затруднялся в оценке… Вот мама сразу бы определила, но мама была так далеко за горами и долами (и тайгой). Кирилл был в недоумении, но сказал: «А знаешь, парень, в них что-то есть…» Он несколько раз переспросил, почему я именно так изобразил Байкал и его берега, это же не другая планета.

Я каждый раз отвечал одно и то же: «На другой планете пока еще не был, но Байкал воспринимаю только таким».

По-моему, он именно такой и есть — словами описать трудно.

У Алеши появился еще один подручный, вернее, одна, немая девушка Егорова Нюра, так как Виталий уволился.

Нюру приняли по горячим просьбам Миши, и работница она оказалась на редкость хорошая. Алеша был ею очень доволен. Миша и Нюра быстро овладели искусством выпекать «Алешин хлеб» и халы, и Алеша мог спокойно оставлять на них пекарню, когда уходил на занятия математического кружка.

С Виталием все оказалось гораздо сложнее…

Его согласились зачислить в театр, надо было прийти показаться режиссеру, но Виталий уперся: не идет — и все.

— Какой я артист, — твердил он горько, — я бездарность! Годен разве песенки петь в ресторане. Так ко мне почему-то липнет всякая сволочь, уголовники… не пойду.

— Но им и пианист нужен, — доказывал я, — театру. Разве тебе так нравится работать в пекарне? Почему же тогда плакал?

— Он боится идти в театр, стесняется этого приезжего режиссера, — пояснил Алеша грустно.

— Пойдем вместе, — предложил я.

Мы долго уговаривали Виталия, все же уговорили, но я должен был идти вместе с ним. Договорились по телефону, что придем в воскресенье, в два часа дня. И мы отправились вместе.

Перед театром он опять забоялся. Псих все-таки!..

Главный режиссер, совсем еще молодой человек, принял его ласково, видно, отец предупредил насчет его страхов. Даже не удивился сопровождающему.

Он провел нас на сцену. Спектакль только что окончился, и кое-кто из артистов остался прослушать Виталия. Я скромненько сел в уголке. На сцене стоял рояль, и режиссер Елфимов жестом пригласил явно заробевшего Виталия к инструменту.

Виталий испуганно искал меня глазами. Елфимов попросил и меня на сцену. Я сел рядом, как если бы собирался переворачивать ноты.

Виталий успокоился и спел несколько песен. Почувствовав, что его исполнение нравится, он совсем успокоился и пел даже лучше, чем тогда у Кирилла.

Елфимов попросил сыграть что-либо на рояле. Виталий исполнил музыку Шостаковича к «Гамлету». Без нот, помнил наизусть.

— В любительских спектаклях играли? — спросил с надеждой режиссер.

— Нет, не играл.

— Стихи можете прочесть?

— Могу.

Я слушал и думал: ведь у него талант. Красивый, талантливый парень. Как он мог скатиться до общения с теми подонками, которых утопил Байкал? Для чего пьянствовал вместо того, чтобы учиться? Почему работает в пекарне вместо того, чтобы делать настоящее свое дело? Ведь было же у него призвание, раз он пошел учиться сначала в консерваторию. Как же можно пустить призвание в расход? Консерваторию бросил… Правда, в университете участвовал в самодеятельности. Я хотел понять и не мог. И вдруг вспомнил художника Никольского, пропившего свой талант. Он любил маму, но она не пошла за него замуж, даже не захотела остаться его другом. Она мне это объяснила однажды: «Не люблю неудачников!»

Имеем ли мы право не любить неудачников, или общество е ответе за каждого слабого человека?

Один может преодолеть все препятствия, которые воздвигает перед ним жизнь, словно крутые горы. Другой пугается и опускает руки от малейшей неудачи. Слабый тип нервной системы!

А в театр его примут. Не могут не принять.

Я с любопытством посмотрел на Елфимова. Рыжеволосый, зеленоглазый, высокий, широкоплечий. Я уже слышал от отца, что он работал режиссером в МХАТе, коренной москвич, и вдруг берет назначение в этот театрик на Севере на шестьсот мест. Причины он отнюдь не скрывал: главный режиссер! Полная самостоятельность в работе. Я его вполне понимал.

— Ну, что же, — сказал, улыбаясь, Елфимов, — если хочешь, иди работать к нам в театр. Зачислим с сегодняшнего дня.

— В качестве кого? — хрипло спросил Виталий (от волнения горло перехватило).

— Артист… пианист… людей у нас не хватает. Согласен?

— Да, спасибо.

— Вот и хорошо. Но комнаты для тебя, брат, пока нет. Я сам еще в гостинице околачиваюсь. А то и просто в театре в своем кабинете ночую.

— Он будет по-прежнему жить в пекарне! — обрадованно воскликнул я. — Ему есть где жить. А потом дадут квартиру.

— Отлично. Приходи завтра к десяти в театр. У нас как раз читка новой пьесы, и для тебя есть роль. Небольшая на первых порах.

— С-спасибо! — запинаясь, сказал Виталий. Лицо его сморщилось. «Хотя бы не заплакал», — испугался я, но он улыбнулся. Улыбка счастливого человека.

Это было еще в октябре. Сначала Виталий взялся за работу, им были довольны. А вот теперь, в декабре, Виталий несколько раз возвращался домой пьяным, и Алеша отхаживал его до утра. Виталию нельзя было совсем пить, он с рюмки-двух становился ненормальным: злым, агрессивным, плаксивым, бился головой об пол…

А потом с Виталием поговорил Женя (не знаю, как он с ним говорил, это было в наше отсутствие), и тогда Виталий перестал приходить домой пьяным, ночевал невесть где и никогда не говорил, где именно и с кем пьет. Так что его собутыльники были строго засекречены.

Нечего и говорить, что мы все очень огорчались, особенно Алеша.

А затем меня вызвал к себе в кабинет Кирилл и сказал, что «наш общий друг» Виталий обзавелся плохой компанией и прогуливает ночи, а потом пропускает репетиции — отсыпается и что Елфимов этого долго терпеть не собирается.

Я думал, что в Зурбагане нет плохой компании, но Виталий ухитрился найти. А может, это они нашли его.

Однажды вечером позвонил отец:

— Андрей, ты? Вы все дома?

— Все. Как ты?

— Дома. Вот решил сегодня дать отдых ноге. Лежу читаю. Одиноко что-то. Приходи сейчас ко мне. Переночуешь? Ладно?

Подошел Женя:

— Спроси его, могу ли я зайти минут на десять, поговорить с ним? Очень нужно.

Я спросил отца. Он ответил:

— Женю я всегда рад видеть. Пусть захватывает и Алешу с Христиной. Будем чай пить.

Я не очень надеялся, что Алеша сможет прийти сегодня к отцу, какова же была моя радость, когда Женя, посовещавшись с Алешей, сообщил, что сейчас мы придем вчетвером. На Мишу и Нюру Алеша мог положиться.

Я кинулся одеваться.

— Папа, ты будешь пить чай полулежа, как древний римлянин, пусть нога отдыхает.

— Ладно. Спасибо, дружок.

Скоро мы все сидели за столом, разрумянившиеся от мороза, веселые. Христина была в шелковом черном платье, которое ей очень шло. На шее нитка янтарных бус, под цвет волос.

За стенами носился, как летучая мышь, ледяной ветер, заблудившийся в полярной ночи, а у нас было тепло и уютно.

Выпили чаю с пирожками, поговорили о том о сем, затем Женя заговорил о цели своего посещения.

— Андрей Николаевич, я прошу вас посодействовать мне… — начал он, — дело в том, что нас с женой развели, как не сумевших построить семью, и я женюсь снова. Через две недели свадьба. Мне нужна квартира. У меня будет жена и шестилетняя дочь. Куда я их привезу? Пожалуйста, помогите, умоляю!..

— Женя! Когда же ты успел развестись?

— Все провернула жена. Я только послал согласие. Она выходит замуж за весьма солидного человека, вдовца, директора магазина «Березка». Теща в восторге. Директор этот хотел удочерить Аленку, но я категорически воспротивился. Я верю, что мои гены окажутся сильнее и она потом уйдет ко мне. Отпуск я буду проводить со своей дочерью, я, слава богу, не лишен еще родительских прав. Что касается моей бывшей жены, думаю, что теперь она будет счастлива. Солидный муж, никаких гитар, никаких песен, да еще возможность достать всякие дефицитные вещи. Что еще ей нужно для счастья? К тому же квартира у него шик и блеск, ни на какой Байкал Не потащит, не забудет поздравить тещу с именинами. Все было бы как нельзя лучше, если бы не дочка… — Лицо Жени омрачилось.

— Ты женишься на Маргарите?

— Ну конечно. Мы уже и работу ей нашли в Зурбагане. Электросварщицей на строительстве порта. Так как же, Андрей Николаевич? К Новому году как раз сдается дом… даже два дома.

— Я знаю, что там все квартиры распределены. Но я думаю, можно помочь вам. Поговорю с Виринеей Егоровной насчет мансарды, в которой сейчас живет Христина.

Женя, что называется, вытаращил глаза. Алеша побледнел.

— Но… А Христина куда?

— Христина выходит замуж и переберется к мужу.

— За… за кого же? — удивился Женя. Христина густо покраснела. Лукавая улыбка тронула ее розовые губы. Она вертела блюдечко, не поднимая ресниц.

Ответил за нее Алеша:

— За того, кого она давно любит… За Андрея Николаевича, конечно.

— Когда же свадьба? — поинтересовался Женя, но взглянул на Алешу и переменил разговор.

— Спеть вам новую песню? Гитара есть?

— Совсем новую? — переспросил отец.

— Совсем. Только вчера сочинил.

Все улыбались, когда раздался звонок. Я помчался отпирать, недоумевая, кто бы это мог быть, — обычно предупреждают по телефону. Я отпер дверь и… очутился в маминых объятиях.

Это было невероятно, невозможно, но это была мама.

Ох, до чего же я по ней соскучился!

— Мама! — вопил я, вне себя от радости.

— Андрейка мой, сыночек! — приговаривала мама, целуя меня.

Какие-то мужчины внесли в переднюю чемодан и уехали, как я смутно понял, в гостиницу.

Я помог ей снять шубу, меховую шапочку, теплый шарф. На ней было вроде простое, но до чего же красивое платье из белой шерсти — одеться мама умела, как никто, и выглядела она лет на десять моложе, чем значилось в паспорте.

В переднюю выскочили Алеша и Женя, мама расцеловала их обоих, спросила, как живут.

С момента, как мама вошла в комнату, мы, трое друзей, стояли затаив дыхание у дверей и смотрели на моих родителей. А они… эти двое, не видели уже никого и ничего. Просто стояли и молча смотрели, смотрели и не могли насмотреться друг на друга. Оба побледнели. Мама вдруг пошатнулась. Она бы упала, но отец подхватил ее и бережно посадил в кресло. И сам сел возле.

Я понял, что он забыл про Христину. Поняли это и ребята, и сама Христина. Она сделала попытку подняться и уйти, но силы ей отказали. Я заглянул ей в глаза: да это же пытка какая-то!

— Мама, — сказал я и еще громче: — Мама! Познакомься, это Христина Петровна Даль. Научный работник из института «Проблемы Севера». Я ее шофер. Христина Петровна, это моя мама Ксения Филипповна Болдырева.

Мама пожала ей руку и улыбнулась.

— Рада познакомиться. Андрюша мне много писал о вас.

— Хочешь кофе? — спросил я маму.

— Очень даже.

— Мы все выпьем кофе, не уходите пока, — попросил я ребят. Надо было дать время Христине прийти в себя.

Я пошел на кухню и сделал на всех яичницу, нарезал еще окорока, благо был, холодной оленины и «Алешиного хлеба». Приготовил кофе. Когда я на подносе принес все, что нужно к ужину, все сидели у стола и спокойно беседовали.

— Мама, как ты здесь очутилась? — спросил я, разливая дымящийся кофе по чашкам.

— Приехала снимать фильм.

— Какой? — поинтересовались мы вразнобой. Мама рассмеялась.

— Могу рассказать. Это будет документальный фильм, но очень поэтический. Само название фильма говорит за себя: «Солнечные блики на коре дерева».

— О чем? — осведомился отец, уже овладев собой.

— О чем?.. О советских людях в экстремальных условиях.

— И ты… — удивился я, — какое совпадение!

— Черта с два совпадение! Меня поразили твои письма, сыночек. Взяла два-три и с ними в дирекцию. И хотя перед этим мы крепко поругались из-за очередного отклоненного мною сценария на производственную тему, но тут мы сразу примирились. Мне выделили командировочный фонд. Заключили договор на сценарий. Да, сценарий я буду писать сама. Вот так-то.

— На сколько ты приехала?

— Как сниму. Год, полтора… Со мной оператор, ассистент, прочие сотрудники. Кстати, хотя мы забронировали номера, их почему-то поместили в коридоре. Даже оператора-женщину.

— До завтра, — пробормотал отец, — сегодня в гостинице иностранцы.

— Какие иностранцы?

— Свои. Входящие в СЭВ. Из Болгарии, Венгрии, ГДР. Завтра уедут дальше.

— Как они сюда попали, зачем? — удивилась мама.

— В Зурбагане создается лесопромышленный комплекс…

— Я хотела сюрприз Андрейке сделать… — тихо произнесла мама.

Мама обоим Андреям сделала сюрприз. Поняв кое-что, Женя первый поднялся, за ним Христина и Алеша. Когда они ушли, папа тоже было схватился, хотел переночевать в институте в кабинете. Но мама категорически возразила.

— Нет уж, мы поживем втроем. Самые интересные разговоры бывают перед сном. А ты можешь рассказать много интересного об этом крае, о его людях, о своих приключениях. Не забывай, я приехала ставить фильм о Севере, на котором отродясь не была. Раскладушка для Андрюшки найдется?

— Найдется, — смущенно пробормотал отец. Я не стал настаивать на пекарне, уж очень соскучился по маме.

Они говорили долго, я так и уснул под их разговор.

Засыпая, я думал, что никакой свадьбы у Христины через две недели не будет. Куда же наш Женя привезет Маргариту с Аленкой? Мне было по-человечески жаль Христину, но я, как маленький, радовался, что у меня теперь, наверно, будут папа и мама.

Утром я проснулся рано, быстренько оделся, отварил картошку к окороку, напек блинчиков (мама любит их с клубничным вареньем, но печь ей некогда, а может, лень), сварил кофе. Накрыв на стол, я вместо будильника поставил им пластинку Поля Мориа.

— Разве плохой у меня сын? — спросила мама, потягиваясь.

— Славный парень, — серьезно похвалил отец.

Мама накинула халатик, выбрала платье и пошла в ванную комнату переодеваться. Отец поспешно оделся. Он стеснялся своего протеза, может, думал, что мама не знает… Она знала. Я ей писал.

Мы весело позавтракали. Какое все-таки счастье, когда семья вся в сборе, когда семья нормальная: папа, мама и сын!

Мама уже знала о всех наших достопримечательностях. От секретаря обкома, из подшивки зурбаганской газеты, брошюр и моих писем. Первое, что она захотела посмотреть, — это наскальные рисунки эпохи неолита. Боялась, что зимой так занесет снегом, что ничего не увидишь.

Хорошо, что мне на радостях не спалось, и я разбудил их довольно-таки рано. Отец проявил оперативность и нам быстро подготовили вертолет. К истокам Ыйдыги летели отец, мама, оператор Мосфильма Таня Авессаломова, Кирилл, два кандидата наук из института «Проблемы Севера».

Кузькин меня охотно отпустил, Христина наотрез отказалась, сославшись на неотложный опыт (не было у нее никакого опыта).

Погода была солнечная, морозная, видимость прекрасная, но замерзшие стекла мешали видеть ту красоту, что проплывала под нами далеко внизу.

Я сидел рядом с Таней Авессаломовой. Когда она успела выучиться на оператора? На вид ей было не более девятнадцати. Худенькая, длинноногая, подвижная, хорошенькая, смуглая, с глубоко посаженными яркими серыми глазами, полными лукавства и задора, курчавая, как негритенок. Славная девушка! Мы с ней как-то сразу сдружились.

Вчера я спросил маму:

— А почему ты взяла с собой какую-то Авессаломову, а не Дениса Попова? Ведь он всегда ездил с тобой во все командировки…

— Как оператор он меня больше не устраивает, — вздохнула мама. Лицо ее омрачилось.

— Почему?

— Работает по шаблону, по старинке. А Татьяна Авессаломова — талант. Будет лучший оператор, если не вздумает заняться режиссурой. Надо дать ей шанс найти себя, как художнику.

— Жаль, что зима, летом мы бы больше увидели! — сетовала Таня, пытаясь протереть замерзшее стекло.

Вертолет опустился на песчаный берег Ыйдыги, слегка припорошенный снегом. Дул ветер и сдувал снег.

Мы попрыгали на землю раньше, чем спустили лесенку. Отец сошел последним. Мама хотела поддержать его, но он на какое-то мгновение опередил ее помощь.

— Какая красота! — воскликнули мама и Таня. Летчик, видимо нанаец, улыбаясь, смотрел на них. Только он да отец были в этих местах, и не раз.

Оледенелая, промерзшая чуть не до самого дна Ыйдыга в лучах невысокого солнца сверкала словно серебряная дорога. Дремучий заснеженный лес непроходимо высился за рекой, а перед нами поднимались высочайшие базальтовые скалы, круто обрывающиеся к Ыйдыге.

— Вот и роспись, — показал отец на скалы и тихо ахнул.

Каждый выражал свои чувства, как ему диктовали его выдержка и темперамент. Одна Таня не смотрела на изумительные наскальные изображения (знала, что они от нее не уйдут), а торопилась заснять на пленку непосредственность наших эмоций.

Лишь затем она приступила к снимкам наскальных изображений, чертыхаясь и возмущаясь.

Здесь среди первобытной природы вырезанный тысячелетия назад на древнем базальте человекообразный лик выглядел еще более потрясающим и прекрасным, нежели на фотографии. Мягкий, сердцевидный овал лица, широкий лоб, огромнейшие, в половину лица, круглые глаза без зрачков, чуть выпуклые губы, тронутые улыбкой (за ним два ряда острых зубов), и непропорционально узкий подбородок.

Я смотрел и не мог оторвать взгляда от изображения прекрасного существа (марсианка?). Мне вдруг показалось, что лицо отделяется от камня и движется нам навстречу. Я невольно отступил назад, и видение исчезло, но глаза продолжали пристально и грозно смотреть прямо тебе в душу. Какой же гениальной выразительностью обладал древний мастер… Рядом были выбиты лоси, олени, птицы.

Но страшно сказать, тысячелетняя базальтовая скала с ее гениальными росписями вся была испещрена сотнями имен и фамилий, а какой-то Жоржик Кривоносое расписался с помощью зубила поперек щеки и глаза прекрасного лица.

— Мерзавцы! — глухо проговорил отец.

— Ничтожества, — отозвался Кирилл.

А я сказал убежденно, что, если бы застал этого Кривоноса за осквернением наскального изображения, залез бы к нему и столкнул вниз.

— Это надо было охранять! — возмущенно заявила мама.

— Не можем же мы здесь выставить милицейский пост? — расстроенно отозвался отец.

— Построили бы лесной кордон, объявили эти места заповедными.

— Насчет заповедника давно хлопочем. На Байкале уже есть заповедник. Считают, что хватит.

Таня снимала еще более часа, но сказала, что придется еще раз добираться сюда — весной, и с более мощной аппаратурой.

Внезапно погода стала резко меняться к худшему, и пилот заторопил нас. На обратном пути нас изрядно мотало и трепало, все же мы благополучно приземлились в Зурбагане. «Демократы» все уехали, гостиница освободилась, и для Тани удалось достать крохотный, но отдельный номер. А папа, мама и я направились домой и весь вечер слушали старшего Болдырева — отец очень интересно рассказывал о приключениях первопроходцев.

На следующий день мама с Таней осматривали институт «Проблемы Севера», Таня кое-что снимала, кое-что брала на заметку, обещала прийти сюда еще не раз.

Мама долго беседовала с Кириллом (Таня не дождалась ее, и мы с ней ушли на строительство порта). Затем мама отправилась на автобазу и, между прочим, выпросила для меня отпуск за свой счет — ей хотелось, чтобы я с ними всюду побывал, да и соскучилась она по мне сильно. Кузькин разрешил. Он бы маме что угодно разрешил, в таком был от нее восторге. Она всем понравилась.

Мама просидела часа полтора у секретаря райкома, о чем они говорили — не знаю!

Но обедали мы с ней в столовой вместе с отцом, после чего мама попросила меня проводить ее к Христине Даль.

Отец и глазом не моргнул, а я занервничал. По дороге в институт я не выдержал и напомнил маме, что Христина — невеста отца и, наверно, очень сейчас переживает.

— Но ведь я это знаю… из твоих писем! — удивилась мама.

— Я только хотел, чтоб ты с ней помягче.

— Плохо мы с тобой друг друга знаем, — вздохнула мама. Мы застали Христину одну, она что-то писала, сверяясь с какими-то таблицами. Она заметно осунулась. Мама, одетая, как всегда, элегантно (черное с белым), села на диван и предложила Христине сесть рядом. Христина, будто не слышала, чуть подвинулась к маме, прямо со стулом. Я хотел спросить, не помешаю ли, но, боясь услышать утвердительный ответ, присел с рассеянным видом у окна.

— Мне необходимо очень серьезно поговорить с вами, — начала мама.

Христина побледнела, я даже испугался, не упадет ли она, чего доброго, в обморок.

Но мама моментально привела ее в чувство.

— Это будет разговор режиссера, впервые выступающего в документальном жанре, и молодого ученого, работающего над темой, которая лежит в основе полнометражного фильма, тема которого: советский человек в экстремальных условиях. Понимаете меня, Христина Петровна? Одним разговором здесь, к сожалению, не ограничишься. Это будет постоянное общение, рассчитанное не менее чем на год, не бабий разговор двух «соперниц». Мне очень жаль, что мы обе любим одного и того же человека… Чтоб раз и навсегда покончить с этой темой, напомню, что тот, кого вы любите, мой бывший муж, мы разведены семнадцать лет, вы чуть ли не вдвое моложе меня… Все шансы на вашей стороне, и об этом — все! Государство выбросило на эту затею с фильмом огромнейшие деньги, и мы обе просто не имеем права при встрече думать о чем-либо, кроме как о деле. Вы согласны со мной?

— Конечно, — слабо улыбнулась Христина. — Каким вы мыслите себе этот фильм?

— Как ни странно, началось с названия: «Солнечные блики на коре дерева». Это, собственно, не мои слова. Слышала их от одного рабочего, наладчика, — муж нашей актрисы. Он сказал так: «Мы живем в особое время. Время, на которое третье тысячелетье уже бросает свой отблеск, — словно солнечные блики на коре дерева». Мечтатель, конечно, но мне так понравились его слова, что я сразу занесла их в свою записную книжку. Мне хотелось бы сделать свой фильм поэтичным, светлым и мужественным, как те люди, которые осваивают сейчас Крайний Север, океан и космос.

— Но почему именно я… — начала было Христина. Мама прервала ее возражения:

— Потому что ваша научная тема — человек в экстремальных условиях. Это же и тема моего будущего фильма.

— Этой темой увлекся и Кирилл Георгиевич.

— У Кирилла Дроздова в науке лишь одно требование: «Нет уж, позвольте мне, как ученому, делать то, что я хочу».

— Разве это плохо?

— Отнюдь нет. У меня лично такое же требование к кинематографу. Просто это уже другая тема. Болдырев будет фигурировать в фильме как директор института «Проблемы Севера», Кирилл как заведующий лабораторией, а вы как научный работник. Я надеюсь, вы поможете мне найти главных героев фильма, тех, кто созидает в этих условиях.

— Конечно. Располагайте мною и моим временем, сколько понадобится.

— Вот и хорошо. Спасибо! Вы уведомите меня, когда выедете на мостостроительство или другой какой объект.

— Андрюша скажет. Без него я не выезжаю.

Они вежливо попрощались.

В последующие дни я всюду сопровождал маму и Таню. Иногда они тотчас приступали к съемкам, иногда ограничивались предварительными разговорами. У них была своя машина.

Эти две женщины — режиссер и оператор — понимали друг друга с полуслова, даже, казалось, с одного взгляда.

Вечером мама все гнала меня на каток, так как она привезла мне мои коньки, но меня на каток отчего-то совсем не тянуло — даже удивительно, если вдуматься. В свободное время я писал маслом на холсте.

Маме мои картины очень нравились, она нашла их современными и даже более чем современными: «Будто они переброшены к нам из Будущего», — сказала она как-то раз.

Мама, наверно, преувеличивала, но мне было приятно это слышать от нее.