Глава восьмая

Таремское утро купалось холодным дождем. Непогода уже который день властвовала над Непокоренным градом, как часто звали Тарем. Небо хмурилось сизыми облаками, сверкало далекими вспышками молний, в воздухе пахло грозой. Кудрявое море будто взбесилось: волны, обычно ласковые и завитые белыми кружевами пены, нынче многократно выросли, бросались на багряные стены Тарема, погибая, чтоб вернуться в пучину и возродиться вновь.

Катарина проводила время в зимнем саду Замка на Пике, чьи гранитные стены более ста лет были пристанищем рода Ластриков. С тех пор его бесчисленное количество раз перестраивали, дополняли башнями, комнатами, внутренними постройками для скота и рабов. Один из архитекторов, по приказу прадеда, создал переплетение тайных ходов на самый крайний случай. Предок Катарины, человек не злой, но прагматичный, как только работа была закончена и планы оказались в его руках, велел замуровать мастера в один из коридоров, чтоб тайна не покинула замок. Их с братом дед заложил новые крылья, отец закончил начинание, а Фиранд позаботился о втором слое гранита на стенах. Теперь Замок на Пике был виден на многие мили вокруг, знамена Ластриков реяли при любой погоде круглый год; лишь в дни большой скорби их на половину спускали.

Тарем, что и так был городом-цитаделью, обзавелся второй чередой рвов, ощетинился длиннолучниками, — наконечники стрел торчали вдоль всей городской стены, — катапульты, загнув хвосты, выжидали, готовые в любой миг встретить неприятеля каменным дождем.

Поежившись от протяжного грозового раската, эхом прокатившегося по небу, Катарина взяла из рук рабыни нож, аккуратно, чтоб не хватануть слишком низко, срезала лилию, понюхала, улыбаясь. Передав цветок другой рабыне, в руках которой уже собрался целый букет белоголовых красавиц, вытерла руки о передник, надетый поверх дорогого платья с куницей по вороту.

Минуло три дня, как она вернулась домой. Фиранд пошутил, что сестрица приволокла за собою не непогоду, а гнев и сопли рхельского царя. Катарина, зная непредсказуемый нрав брата отвечал лишь улыбками, и согласными кивками. Фиранд, первый лорд-магнат в совете Тарема и всех колоний, рвал и метал, когда открылся секрет рхельской царевны; если б не увещания Катарины, он в тот же день направил в Баттар-Хор гонца, расторг всякие договоренности с родом царствующего Ракела, и ославил беспутную девицу. Три дня чело его хмурилось злостью, а в глазах пылал гнев. Слуги, страшась попасть под горячую руку, даже перешли на шепот. Замок замер. Катарина все это время старалась держаться рядом с братом и только благодаря этому удержала Фиранда от гневных писем, которые тот диктовал писарю бесчисленное количество раз.

В конце концов, первый лорд-магнат поддался на уговоры, гнев его обессилел, и Фиранд велел сестре разумно пользоваться тайной. Делай, что потребуется, сестра, сказал он, но оставил за собою право не женить сына на обесчещенной Яфе.

Из столицы Рхеля Катарина Ластрик выехала обремененная знанием и раздумьями. День и ночь, проведенные в пути до стен родного замка, она придумывала хитрости и уловки, которые помогли бы уговорить Фиранда взять царевну в семью. Мысли путались, тело, измученное переходом через портал, молило о мягкой перине и долгом сне без сновидений. Но Катарина не поддавалась слабости. Все, что таремка могла себе позволить — это Многоликий. Он следовал за нею по пятам, будто тень, молчал и, как только выпадал случай, массировал ступни и играл на альтари. Инструмент, послушный ловким пальцам Многоликого, то пел звонким девичьим голосом, то рыдал безутешной вдовой, а то и грустил, будто не упокоенный дух.

По приезду она первым делом написала письмо в Иштар, дасирийскую столицу, опальному бывшему советнику Саа-Рошу — его, как и многих других, Шиалистан со всяческими почестями, отправил на покой. Впрочем, как ни старался Шиалистан прикрыться сладкими речами о спокойной старости, которой он якобы желал советникам, все при дворе понимали — будущий император избавляется от неугодных, чтоб окружить себя верными людьми.

Когда письмо было закончено и чернила впитались в пергамент, Катарина спрятала его в деревянный туб, залила отверстие сургучом, приложила печать семейства Ластриков и вызвала придворного мастера-волшебника, чтоб тот наложил охранные чары. Конечно, можно было воспользоваться ониксовыми шарами: с давних времен они служили средством для дальних переговоров. Шары, — их могло быть и два, и три, и даже больше, — тщательно вытачивалась, полировалась до зеркального блеска; после, за дело брался волшебник. Лишь немногие из отмеченных богинями магии достигали мудрости и мастерства, достаточных, чтобы настраивать шары один на другой. Маленькая оплошность — и ониксовые "глаза" оставались навеки незрячими.

У Ластриков было много ониксовых "глаз". Но, с тех пор как мастер-волшебник, долгие годы верой и правдой служивший Фиранду, исчез, Катарина перестала доверять шарам. Старика могли похитить и пытками ли, уговорами ли, заставить рассказать, как он настраивал "глаза" Ластриков. Если так и случилось, то Катарина скорее бы дала откусить себе руку, чем хоть слово сказала в черный, маслянистый шар, всегда холодный, будто вечные льды севера. Теперь таремка корила себя, что не дала Фиранду воспользоваться примером прадеда и уговорила брата сохранить жизнь старику.

Так или иначе, а до тех пор, пока судьба волшебника оставалась тайной за семью печатями, Катарина не рисковала. Когда письмо было подготовлено, она передала туб Многоликому, вложила в ладонь мальчишки рунный ключ-камень и, пожелав благословения Калисеи, отправила в Иштар.

Когда Катарина закончила заниматься цветами, ее потревожила сенешаль Замка на Пике. Звук от деревянных подошв ее обуви, был резкий и хлесткий, как и сама женщина. Леди Ластрик не могла припомнить точно, который год минул этой раздобревшей, но по-прежнему бойкой бабе.

— Госпожа…

— Вернулся Многоликий? Он сам? — Не дала закончить Катарина, вытерла ладони тряпицей и отослала прочь рабынь. Проводив взглядом безмолвную кавалькаду темнокожих, бритых наголо эфратиек, — Катарина считала, что всякая растительность на теле рабов служит рассадником паразитов и кожных высыпаний, — она вновь поглядела на сенешаль, ожидая ответа.

— Да, госпожа, — торопливо подтвердила женщина. — Он просил передать, что привез дасирийский подарок.

Катарина просияла. Даже быстрее, чем она думала. Впрочем, Многоликий как-то сказал, что дарит ей свою голову, и если настанет черный день и он не сможет исполнить волю госпожи, то не станет прятаться от наказания. Леди Ластрик льстила щенячья покорность конопатого мальчишки, но она не разрешала себе забыться — как бы там ни было, а Многоликий навсегда останется волком, посаженным на хозяйскую цепь. Он научится есть с руки и вилять хвостом, но никогда не перестанет искать случая, чтоб перегрызть и ошейник, и глотку хозяину.

— Желает ли госпожа, чтоб подготовили комнату? — Сенешаль чуть приподняла косматую, девственно не знавшую щипцов, бровь. Одетая во все серое, она напоминала сову — крючковатый нос, обманчиво неповоротливое тело на коротких ногах. Единственным ярким пятном на ней была сенешальская атласная лента — зеленая, с белыми лилиями фамильного герба Ластриков.

— Нет, гость не задержится.

Сенешаль склонилась в поклоне — в седых волосах, тонких и ломких, как сухой тростник, добавилось проплешин. Катарина поморщилась. Несмотря на безупречную службу и прочие заслуги перед гербом с лилиями, женщина эта называлась женщиной лишь потому, что родила троих детей.

— Я подготовлю Трофейный зал для трапезы, госпожа.

— Не стоит. Приведи гостя сюда, и скажи Многоликому, чтоб присоединился к нам. И пусть подадут теплого вина с гвоздикой — что-то мне нездоровится.

В подтверждение словам, леди Ластрик чихнула и подтерла нос. Проклятый Баттар-Хор, все же братец Фиранд прав был, когда говорил о соплях, только Ракел не имел к тому никакого отношения.

Сенешаль уже стояла в дверях, намереваясь покинуть сад, но Катарина задержала ее громким окриком. Женщина смиренно повернулась, сложила ладони поверх ленты и бесцветными глазами уставилась на хозяйку.

— Как наш алексийский соловей? — Катарина тронула пальцами крохотные синие бутоны незабудок, улыбаясь цветам так, как редко улыбалась людям.

— Счастлив, госпожа.

— Проследи, чтоб его не перепоили хасисом, а то еще ослабнет умом.

И снова кивок, покорный, учтивый — сенешальская ленка чуть не достала пола. Жестом, Катарина отпустила женщину.

Ожидая дасирийского гостя, она присела на скамейку под сенью буйных виноградных лоз. Молодые гроздья раздулись от сока, и клинья их тянулись вниз, напрашиваясь в ладонь. Леди Ластрик задумчиво сорвала пару крупных ягод, но так и не положила их в рот. Здесь, в Тареме, виноград рос чуть ли не на голом камне, лозы жадно ползли к ласковому солнцу, цепляясь тонкими пальцами за все, что находилось поблизости. Синий мелкий виноград, кислый и годный лишь на брагу для рабов, крупный зеленый, из листьев которого делали салаты и добавляли в соленья, для кислинки, янтарный сорт с горчинкой, черный терпкий — всех было не пересчитать. То, что здесь шло на корм рабам и скоту, в северных землях считалось дорогим лакомством.

Катарина отбросила ягоды в сторону, подыскала подходящую пышную гроздь, и срезала ее.

Когда в дверях, окруженный стражей, появился бывший дасирийский советник Саа-Рош, Катарина встретила его кивком и виноградной гроздью, стараясь не смотреть на потное, воспаленное прыщами, лицо. Саа-Рош тут же откусил, прямо с грозди, сок брызнул на пухлую, будто свежая булка, ладонь, побежал в рукав. Дасирийцу даже в голову не пришло попросить воды, чтоб сполоснуть с ладоней дорожную пыль. Катарина мысленно пожелал себе терпения, задумалась о благе Тарема и слилась с улыбкой.

— Катарина, ты всегда знала толк в угощениях, — крякнул волнистый от жировых складок бывший советник, встал на одно колено, чтоб поцеловать край платья. Даже этих небольших телодвижений хватило, чтоб лицо Саа-Роша сделалось пунцовым. Завязки на его дорожном камзоле едва не трескались, ткань впилась в тело, будто веревки в свиную сардельку. Толстяк поднялся.

— А ты, Саа-Рош, всегда знал, как хорошо послужить Тарему. — Катарина покачала головой.

Она дала знак страже и мужчины, вооруженные молотами, удалились. В тот момент, когда выходил последний, в дверях появился Многоликий. Одетый во все серое, он беззвучной кошкой подошел ближе, становясь за спиной толстяка. В руке его мелькнуло белое лезвие кинжала, чуть изогнутое, на манер тех, которые держали при себе тахирские пираты. Неуловимое движение… Витиеватый кожаный шнурок, на котором Саа-Рош, известный своими суеверными страхами, носил золотую гривну, освященную в храме богини удачи, упал к ногам толстяка.

Дасириец шарахнулся в сторону, отходя на безопасное расстояние. Губы Многоликого дернулись от гадливости, — в отличие от госпожи, парень мог позволить себе роскошь быть откровенным, — он нашел взгляд Катарины и, с ее молчаливого одобрения, устроился в стороне на мраморной глыбе.

Саа-Рош заволновался, забыл про виноград и подозрительно уставился на женщину.

— Зачем же, в таком случае, ты спускаешь на желанного гостя своего цепного пса?

— Только для безопасности нашего разговора. — И это отчасти было правдой.

В Замке на Пике Катарина не боялась ничего. Они с Фирандом, не страшась быть подслушанными, заключали сделки с представителями купеческих гильдий, покупали в обход многих лиц новые куски земель близь таремских колоний, вели двойные, а подчас и тройные игры. И все же, сегодня Катарина предпочла не искушать судьбу.

Ее слова не убедили дасирийца — его лицо, круглое и гладкое точно репа, пошло пятнами. Катарина укоризненно посмотрела на Многоликого — мальчишка с отсутствующим видом осматривал растения в саду. Саа-Рош поднял гривну, вытер ее рукавом, и зажал в свободной ладони.

— Я не стану разговаривать, когда мне, того и гляди, перережут глотку, — хорохорился толстяк.

— Прошу тебя, Саа-Рош, с каких пор тебе вдруг стало опасно под крышей Ластриков? — Леди Ластрик позволила себе иронию. Визгливый голосок бывшего советника раздражал ее и, не будь он нужной фигурой в партии, которую Катарина собиралась разыграть, Многоликий бы получил удовольствие "поиграть" с гостем. Небольшой урок того, как следует разговаривать с Ластриками.

— С тех, госпожа, как в стенах этого наипрекраснейшего замка, появился этот…

— Я бы хотела говорить с тобой. — Она резко оборвала толстяка, понимая, что его стенания могут продолжаться нескончаемо долго. — О деле, которое принесет пользу Дасирийской империи и лично тебе, если будешь в точности следовать моим указаниям.

Саа-Рош прищурился, отчего глаза его утонули под тяжелыми веками.

— Откуда такая забота, госпожа?

— В память о старой дружбе, — соврала она. — Надеюсь, со времени моего последнего визита в Иштар, ничего не изменилось?

Их прервали рабы. Один принес поднос с засахаренными фруктами и зефиром, второй — приземистые чаши без ножек, над которым курилась дымка. Катарина предложила гостю угощение. Сама же, взяв одну из чаш, пригубила горячее вино, терпкое и острое от специй.

— Через два десятка дней Шиалистан и соплячка встанут под свод храма Всех богов, — пожал плечами Саа-Рош. — И пусть боги будут милостивы к Дасирии ибо все мы обречены.

Катарина не спешила с ответом. Она наслаждалась вином. Благо, что бывший советник заткнулся, накинувшись на сладости и хмель, и умолк. Многоликий, тем временем, по-кошачьи свернулся на мраморной глыбе, подложив под щеку ладони, и будто бы дремал. Обманчивое создание, подумала Катарина, нисколько не сомневаясь, что мальчишка нарочно прикидывается спящим, чтоб толстяк успокоился.

— Советник, — Катарина нарочно звала его так, памятуя раздутое тщеславие дасирийца, — помнишь ли мою страсть к секретам и загадкам?

Толстяк хотел ответить, но из набитого едой рта раздались лишь невнятные звуки, да посыпались на одежду куски зефира и фиников.

— Так вот, мне в руки, совершенно случайно, попала тайна. Если будешь благоразумен — я поделюсь ею. Воспользуешься верно — вернешь и должность, и спасешь Дасирию от рхельского шакала.

"А не будешь — так заставлю, или найду кого посговорчивее", — про себя добавила леди Ластрик, улыбаясь своему отражению в чаше с вином.

Саа-Рош проглотил пищу и жадно, большими глотками, влил в себя вино, после облизав губы неповоротливым языком.

— С каких пор Тарем стал подавать милостыню? — Спросил бывший советник.

— Это услуга, которая, не скрою, послужит и на благо Тарема. Братские отношения дорогого стоят. — Леди Ластрик сделал неопределенный жест рукой.

Дасириец, ученный годами службы при троне императора, прищелкнул языком, погрозив Катарине толстым, как сосиска, пальцем, и снова взялся набивать брюхо. Оборот, который приобретал разговор, Катарине не нравился. Не хватало только, чтоб толстяк напился вдрызг.

— Хватит! — Женщина выбила чашу из рук Саа-Роша.

Остатки вина выплеснулись ему в лицо, залили ворот камзола. От неожиданности, дасириец часто заморгал, беззвучно открывая рот. Возмущенный, он озлобился, и уже, было, направился к двери. Многоликий тенью сорвался с места и преградил путь. Чуть склонив голову на бок, мальчишка рассматривал дасирийца пустым взглядом. Толстяк отшатнулся, затоптался на месте на гнущихся ногах, почти что пританцовывая от страха.

— Пес! — взвизгнул Саа-Рош, но мальчишка ничем не подал понять, что слова задели его.

— Советник, если ты не прекратишь, я позабочусь о том, чтоб любимые охотничьи гончие моего брата нашли новую игрушку, — предупредила Катрина тихо. — Сядь.

Дасириец мигом стал сговорчивым, раскланялся, лепеча какие-то извинения, и сел на самый край скамьи, отчего его задница мешком свесилась набок. Он вытянулся, подобрав живот, сложил руки на коленях, будто школяр, готовый получать наказание.

Многоликий зевнул во весь рот, и снова вернулся на належанное место.

— Теперь будем говорить, — Катарина чихнула, прикрывая нос платком. — Мне доподлинно известно, что Нинэвель родилась не от семени Нимлиса.

Саа-Рош перестал дрожать, вместо этого лицо его вытянулось, пальцы задергались так, будто он перебирал струны на невидимых гуслях. Было видно, как дасириец порывался что-то сказать, уже даже открывал рот, но каждый раз что-то удерживало его. Наконец, бывший советник завертел головой, опасливо озираясь.

— Не бойся, в Замке на Пике нет лишних ушей. И Многоликий не позволит, чтоб вдруг залетная пташка нас подслушала.

— Не каждый день… — Саа-Рош достал платок и утер им лицо, продолжая выискивать в отдаленных уголках сада невидимых шпионов. Когда снова заговорил, голос его был тише, Катарине даже пришлось подойти ближе. — Ты точно уверена, что информация настоящая?

— Несомненно. — Катарина, неторопливо, обошла толстяка кругом, какое-то время тишину под сенью виноградных лоз нарушал лишь шепот подола ее платья. — Человек, который поделился секретом, знает, что с Ластриками лучше не шутить. И не пытаться обвести нас вокруг пальца.

Дасириец хмыкнул, но страх еще больше угнездился в его мышиных глазках. Если б Катарина могла выбирать, она за все сокровища Тарема не стала бы даже близко подступаться к бывшему советнику. Но Саа-Рош был жаден, тщеславен и имел много влиятельных друзей при дворе. Леди Ластрик знала, что даже теперь, когда Шиалистан всеми силами пытается запретить бывшим советникам и прочей отозванной от престола знати, появляться в императорском замке, у Саа-Роша остались верные ему люди.

— Если это правда, тогда Фарилиссе не поздоровится. — Толстяк полоснул по горлу ребром ладони.

— Что делать со шлюхой ваше дело, — безразлично отмахнулась Катарина, высморкалась, молча проклиная Рхель, и снова отпила из чаши, чтоб промочить горло. — Я знаю, кто обрюхатил Фарилиссу, и знаю, где его искать. И готова платить золотом тому, кто найдет полюбовника, получит от него признание и клятву присягнуть на своих словах в храме Всех богов. Платить дмейрами, — уточнила она.

Ловушка захлопнулась. Саа-Рош перестал трястись, улыбнулся всем ртом, сложил ладони замком и водрузил их на живот. Теперь он ловило каждый жест Катарины, позабыв про мнимых шпионов, испорченную одежду и даже Многоликого. Удивительно, как меняет человека упоминание о золоте, подумала Катарина, впрочем, ничуть не удивляясь. Бывший советник делал все в точности так, как она и предполагала.

— Я всегда был полезен дому Ластриков, госпожа знает, как я преданно служил и ей, и ее брату, чей ум благословен богам.

— Именно потому ты здесь, — не могла не согласиться леди Ластрик. — Если Дасирия избавиться от шакалов, наши страны снова смогут вести правильный, старый уклад. Тарем всегда желал лишь мира Дасирии, нашему старшему брату.

Саа-Рош поддакнул.

— Дозволен ли мне вопрос, Катарина? — Он пожевал губами, словно сам не до конца уверенный, стоил ли начинать.

Леди Ластрик разрешила. Толстяк был на крючке, она так и видела его, мысленно подсчитывающим золотые дмейры где-нибудь подальше от людских глаз. Хватит ли дасирийцу ума исчезнуть сразу после того, как партия будет разыграна? Женщина сомневалась, но предпочла о том помалкивать. Когда Шиалистана выставят из дворца, рхельский шакал может согнать бессильную злобу на зачинщике. Именно потому Катарина не спешила проявлять враждебность к рхельцу, и уговорила брата не разрывать всякие дела с империей. Женщина была хорошим стратегом, порою, и брат Фиранд говорил, что Катарине должно было родиться мужиком и править таремский флот.

— Тарем всегда был мудростью Дасирии, — бывший советник откровенно лукавил, но леди Ластрик пропускала лживые речи мимо ушей. Саа-Рош любил заходить из самого дальнего далека. — Уверен, что рхельцам не понравиться, если их ставленника выбросят с императорского трона, уж год нагретого шакальим задом.

Бывший советник будто прочел ее мысли. Что ж, не сделай он этого, Катарина начала бы сомневаться, верно ли поступает, связываясь с человеком, которому охота до денег отбила всякий нюх на неприятности.

— Я понимаю, что никто из Ластриков, — он сцапал с подноса сморщенную дольку абрикоса, шустро сунул ее в рот, как вороватый ребенок, и обремененные тяжелыми щеками челюсти заходили ходором, — не станет показывать свою причастность. Но кто после поручиться за мою голову, госпожа? Жрецы в храмах Гартиса нынче цены заламывают втридорога за самое плохонькое лечение, а уж чтоб воротиться из темного царства…

Он многозначительно замолчал, закатывая очи горе.

— Уже торгуешься, советник?

— Торгуюсь, — не стал отпираться он, — чтоб не продешевить. У меня пять жен, восьмеро спиногрызов и столько родни в доме, что негде нужду справить. Если я сгину, они проклянут меня так, что Гартису дурно станет. А мне, светлейшая, не хочется, чтоб меня харсты в зад драли трижды вдень.

— Брат мой, мудрый Фиранд, никогда не был жадным, но всегда слыл чутьем и торгашачим нутром. И он щедро заплатит за хорошую работу. — Нарочно сделав акцент на предпоследнем слове, Катарина промокнула нос платком, продолжив: — Если тебе, Саа-Рош, не по душе наше предложение и наше золото, что ж — разойдемся миром. Только, — она позволила себе злую шутку, — прежде придется отнять тебе язык.

Советник громко закашлялся, подавившись угощением, и Катарина поспешила его успокоить:

— Но ведь мы договорились и Ластрикам нечего переживать, что тайна пойдет по просторам Эрбоса гуляй-полем? Или я ошиблась?

— Нет-нет, светлейшая, — он так торопился, что еда вновь пошла ему не в то горло. Когда Саа-Рош, наконец, заговорил, голос его хрипел, будто в простуде. — Я лишь хотел увериться, что ты, госпожа, не оставишь меня в дураках.

— Сделай, что велено, советник, и получишь пять тысяч дмейров.

Тот чуть не подпрыгнул, живо, — откуда только взялась легкость в ногах! — подскочил к Катарине, бухнулся в ноги, и обцеловал подол платья таремки. Катарина выдержала время, давая дасирийцу унизиться еще больше, после чего вырвала из пальцев Саа-Роша скомканный край юбки.

Бывший советник встал, выискал на подносе полную чашу, — Многоликий так и не прикоснулся ни к еде, ни к питью, — влил в себя уже подостывшее вино, и щенячья покорность поселилась в его мелких глазах.

Катарина тем временем поравнялась с Многоликим, ласково, как ребенка, потрепала его по волосам: меж лохмами, будто обкромсанными самыми тупыми во всем Тареме, ножницами, застряли иголки дасирийских голубых сосен. Как ни настаивала она, мальчишка напрочь отказывался пользоваться услугами придворного цирюльника и портного, оттого и выглядел всего неопрятно. Таремка понимала его опасения — предавший своих братьев, Многоликий был обречен на вечный страх удара из-за угла. Потому-то и боялся всякого, кто мог подступиться к нему достаточно близко, не говоря уж о мастерах бритвы и ножниц.

— Хочешь, чтоб спустил с него жир? — Не открывая глаз, спросил мальчишка.

— Не для того я просила тащить эту свинью в Тарем, — она шепнула это прямо ему в ухо. — Выполнишь еще кое-что для меня, Многоликий?

— Как велишь, моя госпожа.

Видя, что дасирийцу не по душе их перешептывания, леди Ластрик вернулась к гостю. Насморк и резь в глазах были плохими предвестниками начинавшейся простуды. Поняв, что было глупостью вести разговоры здесь, далеко от тепла камина, она решила поторопить разговор.

— Тебе придется поехать в Северные земли, Многоликий отправится с тобою. Я доверяю ему рунный камень-ключ.

Бывший советник исподлобья покосился на мальчишку, определенно недовольный тем, что придется снова терпеть неприятную компанию, но в этот раз ему хватило смекалки промолчать.

— Поедешь в Съёрг, найдешь там храм Эрбата. Я знаю, что раньше кобелек служил знаменам военачальнику первой руки Драту, и хвалился тем, что его бастард. Но чем-то прогневил папашу и был отослан на край Эрбоса с глаз долой.

— Все десирийцы через одного хвалятся, что Дратовы щенки, — неуверенно предупредил Саа-Рош.

— И лишь у одного на морде папашкина длань, — закончила Катарина. — Мне было сказано, что видно три пальца из пяти.

Толстяк закивал, оба его подбородка дружно поддакивали в такт.

— Как отыщешь — делай, что придется, лишь бы заставить его признаться. И не стесняйся просить Многоликого, он и немого разговорит.

— Все исполню как велишь, госпожа.

— Для твоего же блага, советник, не свалять дурака, — погрозила она.

После, кликнув стражу, велела сопроводить гостя в круглый трапезный зал. Когда в саду остались лишь она да Многоликий, мальчишка бросил прикидываться спящим, и, стоило Катарине присесть на скамью, устроился в ее ногах.

— Моя госпожа так добра, — сказал он печально. — Этому борову не мешало бы вспороть брюхо за дерзость.

— Он мне нужен, Многоликий, нужен Тарему. Если хочешь, чтоб входы били крепкими, их нужно как следует удобрить. Чистоплюйство, мой дорогой, нынче роскошь.

— Велика твоя мудрость. — Мальчишка положил голову на колени госпоже. — Будут ли для меня особые указания?

— Проследи, чтоб толстяк не распустил язык. Я очень дорожу секретом и мне не с руки, чтоб кто-то прознал о том раньше срока. Тем более, чтоб весть достигла императорского замка. Когда найдете кобеля Фарилиссы, делай, как сочтешь нужным. Только не калечь, чтоб мог говорить и был при памяти. А теперь ступай. Вам скоро в путь, поешь, как следует и возьми у золотаря сколько тебе нужно на дорогу и прочие мелкие расходы.

Мальчишка молча поднялся и растворился в дверях. Катарина знала, что он не возьмет ни единой лишней монеты. Он был убийцей, а не вором. Кровавой гончей что, взявши след, уже никогда его не бросит, пока не пустит жертве кровь. К тому ж здесь, в Замке на Пике, у бывшего брата Послесвета, было все, чего он желать — Катарина никогда не держала в черном теле тех, кем дорожила и чьими услугами пользовалась. Лишь сытая, обласканная собака никогда не предаст хозяина.

Оставалось одно — уговорить Фиранда взять Яфу в дом Ластриков. Катарина нарочно откладывала разговор, ожидая подходящего момента, но теперь, когда вышло время промедленья, предстояло выдержать всю тяжесть братского гнева.