"Путешествие антиохиского патриарха Макария в Москву в середине XVII века (1628-1631)" - читать интересную книгу автора (Алепский Павел)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. В Москве.

По въезде нашем (в Кремль) чрез царские ворота, нас поместили в каменном монастыре, что близ них, месте остановки патриархов; он во имя Афанасия и Кирилла Александрийских и другого Кирилла, известного под именем Белозерского, из их новых святых. Когда мы въехали в город, наши сердца разрывались, и мы много плакали при виде большинства домов, лишенных обитателей, и улиц, наводящих страх своим безлюдьем-действие бывшей тогда сильной моровой язвы. Наш владыка-патриарх благословлял людей направо и налево, я же, архидиакон, вместе с архимандритом сидели, по обычаю, сзади у углов саней. Приехав на место, мы пали ниц и возблагодарили со многим славословием Всевышнего Бога, Который даровал нам милость и благоволил нам увидеть этот великий град, столицу, новый Рим, город церквей и монастырей, славный во всем мире, о коем мы расскажем, описывая его красоты, в своем месте. С нашей души спала великая забота, и мы много радовались; да и как могло быть иначе, когда мы, стремившись сюда, целые три года без десяти дней странствуем среди опасностей, страхов и трудов неописуемых? Теперь же благодарим Бога вторично и молим Его, чтобы Он, как привел нас сюда целыми и невредимыми, также облегчил нам и возвращение в свою страну обогащенными и дал нам увидеть свои родные места.

К нам были приставлены от царя драгоманы для разговора и другие люди для исполнения наших поручений. Нашему владыке-патриарху назначалось с царской кухни и царского стола ежедневно, во-первых, хлеб, затем рыба для четырех сортов кушанья, икра и много напитков: вишневая вода темно-красная [114] и светлая, желтоватая, и большие кувшины меда; для нас же и служителей, кроме меда, доставлялся ежедневно большой бочонок кваса, то есть напитка из ржи и вареного ячменя с опьяняющим хмелем.

Знай, что ни архиереи, ни вообще монахи отнюдь не пьют водки явно: на них положен запрет от патриарха, и когда найдут кого пьяным, то бросают в тюрьму, бьют кнутом или выставляют на позор, ибо питье водки-поступок гнусный, может быть хуже прелюбодеяния. Но торговцам, архиерейским служителям и их родственникам назначается по две рюмки ежедневно.

Переводчики учили нас всем принятым порядкам, а кроме них решительно никто к нам не являлся, ибо существует обычай, что до тех пор, пока архиерей или архимандрит не представится царю и не будет допущен к руке, ни сам он не выходит из дому, ни к нему никто не приходит, так что и мы совсем не могли выходить из дому. Таков обычай. Наш владыка-патриарх никогда не снимал с себя мантии и панагии, и никто даже из переводчиков не входил к нему иначе, как после доклада привратника, чтобы предупредить; тогда мы надевали на владыку мантию-посох же висел подле него-и тот человек входил. Таков устав не только у архиереев, но и у настоятелей монастырей, ибо и они никогда не снимают с себя мантии и клобука, даже за столом, и мирянин отнюдь не может видеть их без мантии.

Тут-то мы вступили на путь усилий для перенесения трудов, стояний и бдений, на путь самообуздания, совершенства и благонравия, почтительного страха и молчания. Что касается шуток и смеха, то мы стали им совершенно чужды, ибо коварные московиты подсматривали и наблюдали за нами и обо всем, что замечали у нас хорошего и дурного, доносили царю и [115] патриарху. Поэтому мы строго следили за собой, не по доброй воле, а по нужде и против желания вели себя по образцу жизни святых. Бог да избавит и освободит нас от них!

В субботу, 3 февраля, на другой день нашего приезда,-прибыл в свои палаты кир Никон, патриарх московский, после того, как он с августа месяца находился в отсутствии в степях и лесах из боязни чумы. Мы очень обрадовались приезду патриарха: это была первая приятная весть и радость после забот и большой тоски. Стали приходить, одно за другим, известия о скором прибытии царя. В пятницу вечером, 9-го февраля, возвратилась в свой дворец царица.

В субботу утром, 10 февраля, бояре и войска, по их чинам, приготовились для встречи царя, так как он провел эту ночь в одном из своих дворцов, в 5 верстах от города. В этот день, рано поутру, царь, вставши, прибыл в монастырь во имя св. Андрея Стратилата, что близь города, где слушал молебствие. По выходе его оттуда загремели все колокола, ибо то место близко к городу. Тогда вышел патриарх в облачении и митре, поддерживаемый и окруженный, по их обычаю, дьяками; перед ним священники в облачениях несли хоругви, кресты и многочисленные иконы; позади него шли архиепископ рязанский и четыре архимандрита в облачениях и митрах; тут были все городские священники; один из диаконов нес подле него крест на блюде. Все двинулись и встретили царя у Земляного вала. Наш владыка патриарх желал видеть въезд царя, но это было невозможно, пока он не послал разрешения испросить у министра. Мы сели в одной из келий монастыря, где проживали, и смотрели тайно на торжественное шествие из окон, выходящих на царскую (главную) улицу. Городские торговцы, купцы и [116] ремесленники вышли для встречи царя с подарками с хлебом, по их обычаю, с посеребренными и позолоченными иконами, с оброками соболей и позолоченными чашами. Показались в шествии государственные чины и войско. Вот описание их процессии. Сначала несли знамя, а подле него два барабана, в которые били; за ним шло войско в три ровных ряда, в ознаменование св. Троицы. Если знамя было белое, то все ратники, за ним следовавшие, были в белом; если синее, то и ратники за ним в синем, и точно также, если оно было красное, зеленое, розовое и всяких других цветов. Порядок был удивительный; все, как пешие, так и конные, двигались в три ряда, в честь св. Троицы. Все знамена были новые, сделанные царем пред отправлением в поход. Эти чудесные, огромные знамена приводят в удивление зрителя своею красотой, исполнением изображений на них и позолотой. Первое знамя имеет изображение Успения Владычицы, ибо великая церковь этого города, она же патриаршая, освящена во имя Успения Богородицы; изображение сделано с двух сторон. Эго хоругвь той церкви, и за ней следовали ее ратники. Второе знамя с изображением Нерукотворенного образа, в честь хитона Господа Христа, который находится у них. На прочих знаменах-на одних был написан образ св. Георгия или св. Димитрия и прочих храбрых витязей-мучеников, на других образ Михаила Архангела или херувим с пламенным копьем, или изображение печати царя-двуглавый орел, или военные кони, земные и морские, для украшения, большие и малые кресты и пр. Более всего поражали нас одежда и стройный порядок ратников, которые ровными рядами шли за своим знаменем. Все они, как только увидят икону над дверями церкви или монастыря, или крест, снимали свои колпаки, оборачивались к ним и молились, несмотря на ужасный холод, [117] какой был в тот день. Сотники, т. е. юзбаши, с секирами в руках, также шли подле знамени. Таким образом, они продолжали двигаться почти до вечера. При приближении царя все они стали в ряд с двух сторон от дворца до Земляного вала города; при этом все колокола в городе гремели, так что земля сотрясалась. Но вот вступили (в Кремль) государственные сановники; затем показались царские заводные лошади, числом 24, на поводу, с седлами, украшенными золотом и драгоценными каменьями, царские сани, обитые алым сукном, с покрывалами, расшитыми золотом, а также кареты с стеклянными дверцами, украшенные серебром и золотом. Появились толпами стрельцы с метлами, выметавшие снег перед царем. Тогда вступил (в Кремль) благополучный царь, одетый в царское одеяние из алого бархата, обложенного по подолу, воротнику и обшлагам золотом и драгоценными каменьями, со шнурами на груди, как обычно бывает на их платьях. Он шел пешком, с непокрытою головой; рядом патриарх, беседуя с ним. Впереди и позади него несли иконы и хоругви; не было ни музыки, ни барабанов, ни флейт, ни забав, ни иного подобного, как в обычае у господарей Молдавии и Валахии, но пели певчие. Обрати внимание, брат, на эти порядки, виденные нами! Всего замечательнее было вот что: подойдя к нашему монастырю, царь обернулся к обители монахинь, что в честь Божественного Вознесения, где находятся гробницы всех княгинь; игуменья со всеми монахинями в это время стояла в ожидании; царь на снегу положил три земных поклона пред иконами, что над монастырскими вратами, и сделал поклон головой монахиням, которые отвечали ему тем же и поднесли икону Вознесения и большой черный хлеб, который несли двое; он его поцеловал и пошел с [118] патриархом в великую церковь, где отслушал вечерню, после чего поднялся в свой дворец.

При въезде своем в город, царь, увидев его положение, как моровая язва поколебала его основания, правела в смятение жителей и обезлюдила большинство его домов и улиц, горько заплакал и сильно опечалился. Он отправлял вперед посланцев осведомляться у жителей об их положении, утешать их в смерти их близких и успокаивать. Когда он дошел до ворот крепости большого дворца, над коими возвышается громадная башня, высоко возведенная на прочных основаниях, где находились чудесные городские железные часы, знаменитые во всем свете по своей красоте я устройству и по громкому звуку своего большого колокола, который слышен был не только во всем городе, но и в окрестных деревнях, более чем на 10 верст,-на праздниках нынешнего Рождества, по зависти диавола, загорелись деревянные брусья, что внутри часов, и вся башня была охвачена пламенем вместе с часами, колоколами и всеми их принадлежностями, которые при падении разрушили своею тяжестью два свода из кирпича и камня, и эта удивительная редкостная вещь, восстановление которой в прежнем виде потребовало бы расхода более чем в 25,000 динаров на одних рабочих, была испорчена,-и когда взоры царя упали издали на эту прекрасную сгоревшую башню, коей украшения и флюгера были обезображены, и разнообразные, искусно высеченные из камня статуи обрушились, он пролил обильные слезы, ибо все эти события были испытанием от Творца-да будет возвеличено Его имя! [119]

Обрати внимание на удивительный порядок, с каким записывал упомянутый секретарь так: "Лета 7163 от сотворения мира, в воскресенье, 11 февраля, кир Макарий, святейший из людей своего времени, патриарх Антиохии и всего Востока, прибыл к его величеству, высочайшему царю и самодержцу. В подарки, кои он привез с собою от своего святого престола, и святыни из его священной страны". Первая из них была превосходная критская икона, нами приобретенная, с изображением лозы, которая выходит из Господа Христа и несет 12 учеников Его; Бог Отец с высоты, над Духом Святым, благословляет. Изображение исполнено кистью, приводящей в изумление зрителя. Далее, икона св. ап. Петра, весьма древняя; сосуд старого мира, покрытый парчой; сосуд нового мира из того, которое мы сварили в Молдавии; чудесный индийский ларец из слоновой кости, с маленьким серебряным замком; внутри его стеклянный прозрачный сосуд, в роде чашки, покрытый парчой и запечатанный, в нем частица подлинного Древа Креста, испытанного на огне и в воде: в огне оно становится, как камень, а, остывая, принимает прежний вид, делаясь черным; в воде опускается на дно, а не плавает, как свойственно дереву; это верный его признак. Вместе с ним был кусок Честного Камня с Голгофы, обагренный кровью Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, подлинный, с признаками и свидетельствами, ибо кровь, когда окрасила камень, изменилась в своем свойстве: камень сделался подобным куску серебра, на котором божественная кровь блестела, как золото, и сверкала, как раскаленный [121] уголь, к изумлению смотрящих. Эти многоценнейшие сокровища приобрели мы в Константинополе при содействии добрых людей, купив за большую сумму золота, ибо царствующий град доселе хранит много подобных сокровищ. Секретарь записал, после частицы Креста и Божественного Камня, греческое Евангелие, древний пергамент, которое мы привезли из Антиохии, где оно находилось как вклад; панагия серебряная, вызолоченная, в коей образ пророка Захарии, вырезанный из кости сына его, св. Иоанна Крестителя; пук ярких свечей иерусалимских, благовонный ладан, т. е. стиракса, коробка с царским мускусным мылом, константинопольское мыло с амброй, превосходное небеленое полотно, мыло благовонное иерусалимское, мыло кусками алеппское, называемое антиохийским, ладан вареный и невареный, манна, финики, пальмовая ветвь с листьями, фисташки алеппские, кои они зовут, как греки, кедро; также фисташки цельные, в скорлупе, и они же соленые, кассия, дорогая белая ангорская шерстяная материя, четыре чудесные дорогие платка с золотом. Это подарок для царя. Записав его, секретарь приписал: "антиохийский патриарх кланяется твоему царскому величеству сим подношением".

Потом под этим он записал таким же образом: Этот дар он подносит царице: древняя прекрасная икона складнем, сосуд с миром, частица Крестного Древа, также кусок Честного Камня в хрустальном сосуде, покрытом парчой, в золоченом ларце, кусок головного покрывала св. Анастасии мученицы, избавляющей от чарований, в ящике из черной кости, обитом снаружи и внутри парчой, пук ярких свечей, стиракса, коробка мускусного мыла, мыла благовонного и алеппского, манна, финики, ладан, кассия, фисташки, жасминное масло в хрустальном сосуде и два дорогих платка с золотом. [122]

Затем он также записал: "вот подарок царевичу Алексею, сыну царя Алексея". Этот мальчик родился у царя в прошлом году в этот именно день, т. е. 12 февраля. Московиты и казаки имеют хороший обычай: когда родится младенец мужеского или женского пола, его называют именем святого или святой того дня, а как по греческому часослову в этот день память Мелетия, патриарха антиохийского, у них же память св. Алексия, который был вторым митрополитом в Москве и называется чудотворцем, то царевича назвали его именем. Вот какие были ему подарки: перст Алексия, человека Божия, и немного волос его в серебряном, вызолоченном сосуде, сосуд с миром, пучок ярких свечей, стиракса, мыло благовонное, манна, ладан, фисташки, миндаль, леденцы и платок с золотом. Далее он записал ниже: Вот подарки трем сестрам царя: три частицы мощей святых жен-старшей сестре, по имени Ирина, частица мощей св. Анастасии, второй, по имени Анна, частица мощей св. Марины, третьей, по имени Татьяна, частица мощей св. Февронии мученицы; каждой по сосуду мира и по платку с золотом и часть из вышеупомянутых подарков: стиракса, мыло двух сортов, манна, ладан, фисташки, теревинф, миндаль, леденцы и пр. Подарок каждый был приготовлен отдельно, по старшинству. Затем он записал ниже: Вот подарки трем дочерям царя:; старшей Евдокии, средней-Марии и маленькой, которой от рождения 15 дней-Анне. Мы приготовили ; (подарки),; также; для каждой отдельно, из всех предметов,; как ; означено для сестер царя, ибо таков обычай.

Секретарь записывал не сокращенно, как я, но со многими подробностями, по одиночке, делая это неспешно и спокойно, .к нашему большому удивлению. Мы сильно беспокоились по причине таких больших приготовлений и расстановки блюд с подарками, для [123] каждого лица отдельно, пока Всевышний Бог не привел этого дела к благополучному концу. Секретарь покончил запись, и мы покрыли все блюда шелковой материей. Мы насчитали 180 блюд, ибо даже миро и ковчежцы с мощами святых мы поставили на блюда для большого почета и уважения. Секретарь ничего не записывал, не увидев собственными глазами, и отставлял (вещи) в сторону одну за другой. Главная причина, почему они так заботливо записывают, та, чтобы ничто не утратилось и чтобы запись сохранилась для будущих веков, дабы об этом вспоминали, говоря: во дни царя Алексия приезжал антиохийский патриарх и поднес ему то-то и то-то и так далее до конца. Каждый царь имеет отдельное казнохранилище, чтобы видели, какие преславные святыни приобретены в его царствование-ради соперничества с бывшими до него царями; в этом их тщеславие. В пример большой точности и излишне подробного записывания, у них принятого, служит сообщенное нам в настоящее время драгоманами. В этом году прибыл к ним настоятель одного монастыря с Афона; когда его расспрашивали о нем и его монастыре, он сказал: "восемьдесят лет тому назад мы послали такому-то царю частицу мощей такого-то святого"; открыли казнохранилище и записные книги и нашли там, как он сказал. Обрати внимание на эту великую точность! Так поступили и теперь. Нам рассказывали, что они открыли государственные хроники и нашли, что 95 лет тому назад, при царе Иване, коего имя известно в нашей стране, прибыл к ним антиохийский патриарх Иоаким и что с того времени до сих пор никто оттуда не приезжал. По этой причине, говорили нам, богохранимый царь Алексей приказал, чтобы весь тот почет, который был оказан прежнему патриарху, был оказан вдвойне нашему владыке-все это сделано им по его большой любви и великой вере к [124] нему. Известно, что александрийский патриарх, а также иерусалимский и константинопольский приезжали несколько раз, но антиохийский патриарх из арабов с того времени к ним не приезжал.

Возвращаемся. Когда секретарь кончил и положил каждый предмет на свое место, мы дали ему подарок, и он ушел.

В понедельник утром, 12 февраля, когда бывает память св. Мелетия, патриарха антиохийского, могущественный царь благоволил иметь свидание с отцом кир Макарием, патриархом антиохийским.

С раннего утра звонили в колокола патриархии и в большой, и патриарх Никон отправился служить обедню для царя в упомянутый монастырь в честь св. Алексия. Пришел опять грамматикос, т. е. упомянутый секретарь, имея в руках записную книгу и привел с собою сто стрельцов в красном одеянии для несения блюд. Он вызывал их внутрь дома по десяти и, читая по книге: во-первых, икона такая-то, отдавал ее одному из стрельцов нести; далее читал: ковчежец с древом Креста, миро, Евангелие, панагия с частицей мощей Иоанна Крестителя, пук ярких свечей, стиракса, ладан, манна, мыло мускусное, мыло благовонное и алеппское, финики, финиковые ветви, фисташки, кассия. Был у нас сосуд с душистою водой, которая замерзла в сосуде я стала, как камень: хрустальный сосуд треснул пополам, а вода осталась, стоя как кусок камня, к удивлению смотрящих. Далее: белая шерстяная материя и четыре платка с золотом. Когда кончено было с подарками царя, мы покрыли их, и секретарь, выслав стрельцов во двор, привел других, пока, не покончил со всем, действуя спокойно, по правилам и по порядку, называя по записной книжке каждый предмет отдельно, причем осматривал его вторично,-все это приводило нас в изумление. Все стрельцы устанавливались в ряд на площадке двора.

Царь, выйдя от обедни и воссев во дворце, а именно в палате назначенной для приема патриархов, послал с приглашением к нашему владыке-патриарху трех важных сановников из князей, из коих [126] один-судья судей, второй великий стольник, т. е. начальник чинов царского стола, третий-- хиамджи баши, т. е, имеющий попечение о царских палатках. При входе их в келью, наш учитель, обратившись к иконам, пропел тихим голосом "Достойно есть", по обычаю их архиереев, когда к ним кто-нибудь приходит. Они поклонились ему до земли, а он благословил их настоящим московским благословением, т. е., на чело и плечи. Первый из них подошел и сказал-а драгоман, тут стоявший, переводил: "Благополучный царь, величайший среди царей, автократор, т. е. самодержец, всех стран Великой и Малой России, Алексей Михайлович, кланяется твоей святости и приглашает твое блаженство, святой отец, кир Макарий, патриарх великого града Божия Антиохии и стран Киликии, Иверии, Сирии, Аравии и всего Востока, чтобы благословил его и оказал ему честь своим посещением. Он спрашивает о твоем здоровье и благополучии". Наш учитель, воздев руки к небу, помолился, как подобает, за царя, с земным поклоном и выразил много благожеланий. Обыкновенно, когда приходил кто-либо из сановников царских, архиерей встает, равно встает всякий раз, как упоминают имя царя и когда он присылает ему стол. Другие два сановника также подошли и сказали тоже. Наш владыка с утра был одет в мантию! Поддерживая его под руки, они спустились с ним во двор и посадили его в царские сани, убранные дорогими коврами, указав ему со всею точностью принятый порядок. У правого из угла стал, держась за них, архимандрит, а у левого архидиакон; один из служителей шел впереди с посохом. Стрельцы, неся подарки, предшествовали длинным рядом, один за другим. Когда мы выехали из монастырских ворот, оказалось, что от самых ворот до царского дворца стояли в ряд с обеих сторон [127] стрельцы, каждый со знаменем в руке, как это принято при встрече патриарха и важного посла от кого-либо из государей. Наш владыка-патриарх благословлял их, а они ему кланялись, пока мы не поравнялись с великою церковью; тут владыка помолился на икону Владычицы, что над ее дверьми. Когда же приблизились к церкви Благовещения, которая имеет девять куполов, блестящих густою позолотой, то здесь его высадили, а царь в то время смотрел из окон дивана (приемной палаты), кои выходят на эту площадку и это место. Владыку, который имел в правой руке посох, повели, поддерживая под руки, вверх по лестнице, находящейся в чудесной галерее этой церкви. По обыкновению он помолился на церковь. Его встретили три визиря, поклонились ему и сказали тоже, что говорили первые, взяли его под руки, и когда поднялись с ним по лестнице дивана, его встретили еще три визиря и сделали тоже. Когда он приблизился к внутренним дверям дивана, оттуда вышли три самых важных визиря, встретили его и ввели во дворец. Тут вышли ему на встречу все бояре, министры и приближенные царя. Привратники у дверей взяли его посох. Когда он вошел, а мы за ним, и приблизился к высокому трону царя, то, обратившись к иконе, которая над ним находилась, пропел "Достойно есть" едва слышным голосом, как учили его драгоманы, сделал поклон перед ней и затем поклонился царю, который, сойдя с трона, встретил его с непокрытою головой и поклонился ему до земли. Когда он встал, наш владыка-патриарх благословил его по-московски, на чело, грудь и плечи и поцеловал его, по обычаю, в плечо; царь же поцеловал владыку в голову и облобызал его правую руку, Оба продолжали стоять. Царь спросил его чрез переводчика: "Хвала Богу за благополучный твой приезд! как ты себя [128] чувствуешь? как ты совершил путь? как твое здоровье". Наш владыка-патриарх, как подобает, радостно пожелал ему от Бога многих благ, и царь пригласил его сесть. Владыка сел близ трона на кресло. Царь же взошел и сел на трон и начал беседу чрез переводчика, расспрашивая о том и другом. Все вельможи в одеждах, осыпанных золотом, жемчугом и драгоценными каменьями, стояли кругом палаты с непокрытою головой, ибо царь был тоже с непокрытою головой. Обыкновенно, в присутствии архиерея, он постоянно остается с открытою головой: как же им быть иначе? Нами тотчас овладел великий страх и трепет. Венец царя, похожий на высокий колпак, весь украшенный крупным жемчугом и драгоценными каменьями, держал один из приближенных вместе с его черною тростью, которая походит на монашеский посох,-я полагаю, что это скипетр царства. Его верхнее одеяние, похожее на саккос, было из желтой тяжелой венецианской парчи и кругом, по подолу, прорезам, на груди, воротнике и обшлагах обшито золотом и великолепными драгоценными каменьями, ослепляющими взоры. Когда царь воссел на трон, один из его приближенных подошел и, приподняв, стал поддерживать его правую руку, а министр пригласил нас поклониться царю и целовать его десницу. Мы шли один за другим, по-порядку, кланялись издали, подходили, целовали его правую руку и возвращались, сделав поклон вторично; (так продолжалось) пока мы не ввели всех своих служителей. Греки называют этот прием jilhma ceiri "целование руки". Всякий, кто целует теперь руку царя, получает от него подарок, смотря по своему положению: если он настоятель монастыря, то получает сорок соболей, камку и милостыню; если диакон, монах или их родственник, то сорок куниц или милостыню. По этой [129] причине с нами вошли все архимандриты, наши спутники, со своей свитой и целовали руку царя после нас. Всякий, кто приезжает в течении года к царю за помощью, архимандриты, монахи, бедняки, даже архиереи, ждут до того дня, когда прибудет патриарх, архиепископ или важный посланник от кого-либо из государей и царь пригласит его к целованию своей руки и свиданию: тогда эти люди входят вслед за ним.

Архимандриты, поцеловав руку царя, вынули грамоты от своих монастырей или удостоверение от одного из патриархов на имя царя, если таковое имелось, в том, что они достойные люди. Визирь принял их письма и отдал переводчику перевести их на русский язык, для прочтения царю. При нашем учителе были письма от патриарха иерусалимского и его соименника, кир Паисия Константинопольского, как рекомендация и правдивое о нем свидетельство. Он передал их царю, который, вставши, принял их правою рукой и поцеловал. При этом царь сказал ему: "О, батюшка! т. е. о, отец мой! ради тебя я прибыл, чтобы свидеться с тобой и получить твое благословение, ибо давно уже слышал о твоем приезде ко мне и сильно желал лицезреть тебя. Я знаю твою святость и прошу тебя всегда взывать к Богу и молиться за меня". Наш учитель отвечал: "Я человек грешный, но Бог да даст тебе по сердцу твоему и по вере твоей и да исполнит все твои надежды! Да дарует тебе победу, как даровал ее великому Константину, и да сделает имя твое, вместо автократор, монократор, как именуется он! Да наделит тебя наследством его престола во век!" Услышав эти слова от него, царь был чрезвычайно радостен и, поклонившись ему, поцеловал его десницу вторично. В то время как оба они стояли, ввели внутрь дворца стрельцов, которые несли подарки. Они стали в ряд. [130] Министр подошел и начал брать блюда одно за другим и передавать нашему владыке патриарху, а он вручал их царю. Принимая блюда, царь всякий раз целовал его десницу и то, что было на блюде, и отдавал его казнохранителю, стоявшему справа от него, чтобы он расставлял блюда на окнах. Великий дефтердар, держа в руке записную книгу, читал громким голосом: "патриарх кир Макарий Антиохийский подносит царю то-то и то-то". Когда царь брал от него блюдо, тот называл, что лежало на нем, не спрашивая нашего учителя. Обрати внимание на эту точность! Царь спросил у нашего учителя только о фисташках, ладане и манне, ибо русские, как мы упомянули, их не знают; он понюхал фисташки и, удивляясь им, сказал: "какая это благословенная страна, Антиохия, что растут в ней подобные плоды!" Когда министр покончил с подарками царя, приняв все блюда до последнего, царь обратился к казнохранителю и приказал ему поставить их отдельно на одном из окон.

Затем дефтердар начал читать: "и подносит он славной царице, княгине Марии, то-то и то-то", при чем министр передавал подарки нашему учителю, а этот царю, пока не кончились. Царь велел казнохранителю поставить их на другом окне.

Потом дефтердар читал: "подносит царю (царевичу?) Алексею-ибо так его всегда называют то-то и то-то", пока не кончил. Царь приказал казнохранителю поставить подарки в другое место, отдельно, чтобы не смешались.

Далее он читал: "и подносит семейству царя: дочери царя Михаила, княжне Ирине, то-то и то-то, дочери царя, княжне Анне Михайловне, то-то и то-то и дочери царя, княжне Татьяне Михайловне, то-то и то-то". Когда он окончил, царь приказал поставить подарки каждой отдельно. [131]

Затем он читал: "подносит дочери царя, княжне Евдокии Алексеевне, то-то и то-то, дочери царя, княжне Марфе Алексеевне и дочери царя княжне Анне Алексеевне то-то и то-то", пока не покончил всего. Читал он очень громким голосом.

Царь пошел, все осмотрел, отодвинул в сторону подарки каждого и, вернувшись, благодарил нашего учителя и поклонился ему. Наш учитель отвечал поклоном и сказал: "Не взыщи на нас, славный государь! Страна наша очень далека, и уже три года, как мы выехали из нашего престола. Твое царство велико: прими это малое за большое". Услышав такие слова, что он в отсутствии три года, царь сильно изумился и начал много утешать его и хвалить его подарки, сказав: "По истине, они в моих глазах стоят многих сокровищ".

Драгоман сделал знак нашему учителю; он поднялся, подошел и встал против иконы, помолился на нее, потом поклонился царю, который также сделал ему поклон, и попрощался с ним. После того как он благословил царя вторично, этот взял его под руку и проводил почти до дверей, где и простился с ним. Царь послал всех своих сановников проводить его за выходную дверь, так что все присутствовавшие были изумлены этим почетом. От царя мы направились к патриарху. Когда наш владыка-патриарх приблизился к первой лестнице патриарших палат, его встретили два главных архимандрита, поклонились ему до земли и сказали, читая по имевшейся у них бумаге: "Отец святой, блаженнейший и владыка кир Макарий, патриарх вели кого града Божия Антиохии и стран Киликии, Иверии, Сирии, Аравии и всего Востока! брат твой и соучастник в божественных таинствах, господин кир Никон, архиепископ града Москвы и патриарх всех стран Великой и Малой России, послал нас, архимандритов [132] монастыря такого-то в такой-то области и монастыря такого-то в такой-то области, встретить твою святость, по слову Господа нашего Христа в Его святом Евангелии: "кто принимает вас, принимает Меня", и они опять поклонились ему до земли. Читали они по-русски, а драгоман переводил слово в слово на греческий. Наш владыка-патриарх выразил подобающие благожелания и благословил их. Они взяли его под руки, вместо бояр, и повели наверх. Когда он дошел до второй лестницы, его встретили два другие архимандрита, которые, сказав и сделав тоже, взяли его под руки. При входе нашем во внешнюю часть палат, где находится третья лестница, вышел патриарх Никон, одетый в мантию из зеленого рытого, узорчатого бархата, со скрижалями из красного бархата, на коих в средине изображение херувима из золота и жемчуга, и с источниками из белого галуна с красною полоскою в середине. На голове его был белый клобук из камки, верхушка которого имела вид золотого купола с крестом из жемчуга и драгоценных каменьев. Над его глазами было изображение херувима с жемчугом; воскрылия клобука спускались вниз и также были украшены золотом и драгоценными каменьями. В правой руке он держал посох. Он встретил нашего учителя с великим почетом, сказав: "Отец святой, блаженнейший, владыка кир Макарий, патриарх великого града Божия Антиохии и стран Киликии, Иверии, Сирии, Аравии и всего Востока! Твоя святость уподобляется Господу Христу, а я подобен Закхею, который, будучи мал ростом и домогаясь увидеть Христа, взлез на сикомору, чтобы видеть Его; так и я, грешный, вышел теперь, чтобы лицезреть твою святость." Драгоман переводил его речь на греческий слово в слово. Затем он облобызался с нашим владыкой и повел его во внутрь своих палат, весь пол которых был устлан [133] большими коврами. Оба они подошли, по обычаю, к иконостасу, который всегда ставится над головой патриарха. Свечи горели. Они пропели "Достойно есть," сделали земной поклон и поклонились друг другу, Затем патриарх Никон снял свой клобук и просил нашего владыку-патриарха благословить его. С трудом, после многих отказов, он благословил его на чело, грудь и плечи, по их обычаю, и они сели беседовать чрез драгомана. Потом он встал и пошел во внутренние покои, где снял свою зеленую мантию и надел другую, всегдашнюю, из рытого узорчатого бархата фиолетового цвета и белый, также всегдашний, клобук с одним вышитым из золота херувимом на челе, снял зеленое бархатное одеяние и надел красное бархатное, по их обычаю, и вышел. В это время подходили все бывшие у него настоятели монастырей, протопопы, священники и дьяконы большие и маленькие (анагносты) и все его бояре и кланялись нашему владыке-патриарху, а он их благословлял. Все стояли, по своему обычаю, с непокрытою головой, как стоят постоянно бояре и народ пред священниками, а священники перед патриархом и архиереем, равно и в церкви.

После того, как этот важный господин был допущен к руке царя, оп явился также к патриарху [134] Никону, поклонился обоим патриархам, и они благословили его по обычаю. В это время царь прислал одного из своих придворных пригласить обоих патриархов вместе к его царскому столу, довершив этим меру великого почета, оказанного им в этот день нашему учителю,-да продлит Господь его царство во век!-ибо, обыкновенно, после допущения патриарха к руке и возвращения его к себе домой, царь посылает ему со своего стола кушанье и напитки, но теперь он пригласил его сесть с ним за его трапезу: это большой почет и великая честь.

Оба патриарха вместе пришли в другую, большую деревянную палату, где были расставлены кругом столы. Благополучный царь сидел на переднем месте и перед ним стоял большой стол, весь покрытый серебром. При входе их, он встал, снял свою корону и встретил их поклоном. Они благословили его и пропели "Достойно есть" пред иконами, которые были над его головой, сделав земной поклон вместе со всеми присутствовавшими. Слуги приняли от них посохи и, став в отдалении, держали их приподнятыми. Московский патриарх сел по левую руку царя и рядом с ним патриарх антиохийский. Стольники, т. е. служащие за столом, поставили перед царем и обоими патриархами серебряные тарелки с тремя такими же кубками. Министров и приближенных царя посадили за длинным столом, и каждый из них, прежде чем сесть, подходил, кланялся до земли царю, шел и садился. Все они находились с левой стороны нашего владыки-патриарха. Архиепископа сербского вместе с архиепископом рязанским и архимандритов посадили направо от царя за дальним столом. Мы же с прочими настоятелями монастырей, священниками и монахами сели за столами, расставленными рядами посредине, и прежде чем сесть, кланялись царю издали. Затем оба [135] патриарха встали, прочли молитву над трапезой и благословили царя и стол. Стольники стали подносить царю большие продолговатые хлебы, которые он рассылал для раздачи всем присутствовавшим: сначала патриархам, которые при этом кланялись ему, потом всем своим вельможам, из коих каждый вставал с своего места и кланялся ему издали, пока, наконец, не прислал и нам. Таков у него обычай за столом. Смысл его такой: "всякого, кто ест этот хлеб и изменит мне, оставит Бог". Первое, что все вкусили, был этот хлеб с икрой.

Затем царь встал и подал каждому из патриархов по три кубка вместе. Они поклонились ему и поставили их перед собою. Он рассылал их также всем своим боярам. Стольник, который брал от него кубки, выкрикивал издали громким голосом имя того, кому хотел передать, говоря: "Борис Иванович!"-Это, именно, главный министр царя- при чем называл его имя и имя его отца, ибо таков обычай в этой стране, что никого, ни мужчину, ни женщину, не называют иначе, как по имени с прибавлением имени отца, говоря, такой-то, сын такого-то, или такая-то, дочь такого-то. Столовые в этой стране, которые называют палатами, бывают четырехугольные, с одним только столбом посредине, будет-ли строение из камня или строганого дерева. Вокруг столба имеются полки, в виде ступенек, одна над другой, покрытые материями. На каждую ступень ставят серебряные вызолоченные кубки разных видов и форм, большие и малые, и чаши восьмигранные, круглые и продолговатые, как корабль. При каждом обнесении присутствующих потчуют из новой посуды.

Стольники, т. е. чашнигуры, и матарджи (?), т. е. шарабдары (виночерпии), числом двести, триста человек, все бояре и они носят красивую одежду, грудь которой убрана, по их обычаю, шкурами из [136] крупного жемчуга, драгоценных каменьев и золота. Они хорошо заметны, ибо их верхнее суконное платье бывает цвета голубой лилии, а колпаки светло-зеленого цвета яри или шелковицы. Они стоят, чтобы всем прислуживать. Каждая группа их назначена для одного рода услуг: одни подносят хлеб, другие-блюда с кушаньем, иные-кубки с напитками, Все подносили они сперва царю; а он рассылал с ними всем присутствующим, даже большие хлебы и блюда с кушаньем; сначала патриархам, потом своим вельможам, затем архиереям, архимандритам и прочим присутствующим. Все берегли то, то что он присылал им, и отсылали домой, как великое благословение с трапезы царя и от его милости. Стольник, взяв блюдо для передачи кому-либо, выкрикивал: "такой-то, сын такого-то! государь царь Алексей, т. е. наш господин царь Алексей, жалует тебя этим от своей милости". При этом тот вставал, кланялся царю издали и, принимая, целовал хлеб и пищу. Перед царем стояло обыкновенно только одно или два блюда: их меняли каждую минуту. Подаваемые кушанья были разнообразны и все рыбные: в этот день мясо вовсе не подавалось за столом царя, по монастырскому уставу, словно он был настоящий монах. Мы видели еще того удивительнее-вещь, приведшую нас в изумление. Это была неделя пред мясопустом; смотри же, что произошло теперь! после того как оба патриарха прочли застольную молитву, явился один из маленьких дьяконов (анагностов) и поставив посредине аналой с большою книгой, начал читать очень громким голосом житие св. Алексия, коего память празднуется в этот день, и читал с начала трапезы до конца ее, по монастырскому уставу, так что мы были крайне удивлены; нам казалось, что мы в монастыре. Какие это порядки, коих мы были очевидцами! и какой это благословенный [137] день, в который мы лицезрели сего святейшего царя, своим образом жизни и смирением превзошедшего подвижников! О, благополучный царь! Что это ты совершил сегодня и совершаешь всегда? Монах ты или подвижник? Сказать ли, из уважения к патриархам ты не велел подавать за своим столом мясных блюд на этой неделе пред мясопустом? Что это совершил ты, чего не делают и в монастырях? Чтец читает из Патерика, певчие время от времени поют перед тобою. Бог всевышний да хранит твое царство и твои дни! да покорит под ноги твои врагов твоих за это смирение и прекрасное имя, которое ты приобрел в своей жизни! Какое сравнение с трапезой Василия и Матвея, кои не стоят быть твоими слугами, трапезой с барабанами, флейтами бубнами, рожками, песнями турок! какое сравнение с их обычаем сидеть на переднем месте на высоких креслах, а патриарха сажать ниже, направо от себя! За правосудие и справедливость Бог даровал тебе царство и приумножил, ибо, куда бы ты ни пошел, победа идет перед тобою и твоими воинами. Если Господь наш-да будет прославлено имя Его!-не дал бы победы тебе, то кому же Он дарует ее? Тебе, превзошедшему отшельников, пустыннослужителей своим образом жизни и неизменным постоянством в бдениях. И не только это он сделал, но из уважения к патриархам оставался с непокрытою головой от начала трапезы до конца ее в такой сильный холод и трескучий мороз. Он ел мало, но был занят беседою с патриархом Никоном и неоднократно всматривался в нашего учителя, которому много услуживал яствами и питьем, ибо возымел к нему большую любовь, чему мы были теперь очевидцами.

Первое, что подавали нам пить виночерпии, было критское вино, чудесного красного цвета и отличного [138] вкуса, затем вишневую воду и мед разных сортов. Что касается видов кушанья, то подавали приготовленные из рыбы блюда наподобие начиненных барашков, ибо, по изобилию рыбы в этой стране, делают из нее разные сорта и виды кушаньев, как мы об этом слышали давно. Выбирают из нее все кости и бьют ее в ступках, пока она не сделается как тесто, потом начиняют луком и шафраном в изобилии, кладут в деревянные формы в виде барашков и гусей и жарят в постном масле на очень глубоких, в виде колодцев, противнях, чтобы она прожарилась насквозь, подают и разрезают на подобие кусков курдюка. Вкус ее превосходный; кто не знает, примет за настоящее ягнячье мясо. Также есть у них много кушаньев из теста, начиненного сыром и жареного в масле, разных форм: продолговатые, круглые, как клецки, лепешки и пр. Еще есть у них обыкновенные короны из хлеба, начиненные маленькими, как червяки, рыбами и жареные.

Все эти кушанья подносили стольники: сорок, пятьдесят из них вместе бегом входили с блюдами разных видов кушанья, которые царь рассылал с ними присутствующим, (что продолжалось) от начала до конца трапезы, так что мы много печалились, видя их усталость, ибо они стояли на ногах с начала до конца; но еще больше мы жалели царя, который совсем ничего не ел. Переводчик и другие толмачи также стояли на ногах перед царем вдали; когда он желал спросить о чем-либо нашего владыку-патриарха, они передавали его слова и сообщали ответ. У того стола, на котором было размещено множество кубков, стояли бояре, и один из них вместе со служителями наполнял беспрестанно сосуды, кои разносили присутствующим.

Так продолжалось от после полудня почти до полуночи, так что нам стало невмоготу. Затем царь [139] встал и стольники начали подносить ему серебряные кубки с вином; сначала он подал их патриархам, которые выразили ему свои благопожелания, певчие же пропели ему многолетие; потом раздавал их всем присутствующим собственноручно, каждому по кубку, ибо эта круговая чаша за его здоровье и выпивают ее в знак любви к нему.

Один из близких вельмож стоял подле него, поддерживая его правую руку. Всякий подходивший к царю сначала кланялся ему до земли издали, затем приближался, целовал его руку и, приняв чашу, возвращался назад и выпивал ее, потом кланялся ему вторично и уходил. Так шло до последнего. Вместе с ними подходили и мы. Затем патриарх вторично выразил свои благожелания и певчие пропели многолетие царице и ее сыну Алексею. Царь опять раздавал собственноручно всем присутствующим до последнего другие кубки. Потом, по его приказанию, певчие пропели многолетие патриарху московскому кир Никону и царь, сначала выпив его здравицу, также раздавал вино всем присутствующим. Затем, по его приказанию, пропели многолетие патриарху антиохийскому и всем боярам, и была выпита четвертая круговая чаша, которую раздавал патриарх собственноручно, при чем архидиакон поддерживал его правую руку.

При первом обнесении подавали царю чудесную вызолоченную чашу, из которой сначала он пил сам, а потом давал пить обоим патриархам. Царь продолжал стоять до тех пор, пока не дал пить всем присутствующим. Если он хотел дать приказание служителю, то подходил сам и говорил ему, так что мы дивились его необычайному смирению. Да продлит Бог его царство во век!

Лишь около полуночи, по благости всевышнего Бога, царь встал из-за стола. Оба патриарха прочли [140] молитву. Протопоп со своими товарищами-священниками и протодиакон с товарищами вышли на средину, неся панагию в чудесном серебряном вызолоченном сосуде с ангелами кругом, поддерживающими красивое блюдо, на котором лежала панагия. Совершили над ней обычные молитвы и все получили от нее частицу, после того как архидиакон окадил присутствующих из венцеобразной кадильницы с ручкой. По прошествии послеобеденной молитвы, принесли сосуды и собрали в них куски, по монастырскому обычаю. Затем царь простился с нашим владыкой-патриархом, сделав ему поклон, а он его благословил. Царь назначил с ним своих бояр с большими свечами проводить до нашего монастыря; все же министры и вельможи провожали его за ворота. Бедные стрельцы, расставленные рядами по дороге, все еще стояли со знаменами в руках на таком холоде, на снегу, при сильном морозе, пока не проехал мимо них наш владыка-патриарх; тогда они ушли. Мы едва верили, что прибыли в свой монастырь, ибо погибали от усталости, стояния и холода. Но каково было положение царя, который оставался на ногах непрерывно около четырех часов с непокрытою головой, пока не роздал всем присутствующим четыре круговые чаши! Да продлит Бог его дни и да возвысит его знамена славой и победой! Не довольно было ему этого: в минуту нашего прибытия в монастырь ударили в колокола и царь и его бояре с патриархом пошли в собор, где служили вечерню и утреню и вышли только на заре, ибо было совершено большое бдение. Какая твердость и какая выносливость! Наши умы были поражены изумлением при виде таких порядков, от которых поседели бы и младенцы. [141]

Когда мы вошли к нему, испросив разрешения чрез его бояр и привратников, он встретил нас, помолился на икону и приложился к ней, весьма ей обрадовавшись; под конец он роздал нам, по их обычаю, посеребренные иконы Владычицы вместе с милостыней, благословил всех нас, и мы вышли.

После того мы стали разносить подарки министрам и государственным сановникам, при чем нас сопровождал один из переводчиков. Мы подносили им подарки также на блюдах, покрытых шелковой материей: [142] во-первых, частицу мощей какого-либо святого, затем: миро, яркие свечи, землю из Иерусалима, Вифлеема и с берегов Иордана, частицу от столпа св. Симеона Алеппского, стираксу, финики, ладан, пять, шесть кусков благовонного мыла и столько же алеппского -понемногу из всего, что у нас было, ибо они принимают это в виде благословения, но радуются только святыням и древним иконам и насилу брали от нас ангорскую материю, шелковые газские салфетки и мохнатые полотенца из Сарсарлийе (?), так как этого у них много.

Мы могли видеть их только рано поутру. В доме каждого из них есть чудесная, изящная церковь, и каждый тщеславится перед другими ее красотой и наружным и внутренним ее расписанием; при всякой три или четыре священника, кои состоят исключительно при архонте и его семействе, получая от него содержание и одежду. Каждый вельможа, ежедневно в течение всего года, отправляется к царю не раньше, как священник прочтет положенные молитвы, от полунощницы до конца часов, вместе с канонами и девятым часом, а затем отслужив обедню в церкви. У всякого в доме имеется бесчисленное множество икон, украшенных золотом, серебром и драгоценными каменьями, и не только внутри домов, но и за всеми дверями, даже за воротами домов: и это бывает не у одних бояр, но и у крестьян в селах, ибо любовь и вера их к иконам весьма велики. Они зажигают перед каждой иконой по свечке утром и вечером; знатные же люди зажигают не только свечи, по и имеют подсвечники с большими медными сосудами наверху, кои наполняют воском и вставляют в них фитили, которые горят ночью и днем в течении долгого времени.

Приходя к вельможам, мы дожидались пока они не окончат свои моления, ибо службы вычитывают [143] дома перед иконами, литургия же совершается в церкви. Войдя, мы молились по их обычаю, на иконы; боярин подходил к архимандриту под благословение, затем кланялся нам, и мы ему. Мы говорили через переводчика так: "Отец владыка-патриарх кир Макарий,; патриарх ; великого града Божия Антиохии и стран: Киликии, Иверии, Сирии, Аравии и всего Востока, послал нас передать твоему благородству благословение, привет и; молитву и узнать о твоем здоровьи и благополучии". Выслушав это, он кланялся в землю ударяя головой и говорил: "Челом бью государю, святейшему патриарху Макарию Антиохийскому", что значит; кланяюсь до земли господину моему, святому Макарию, патриарху; Антиохийскому;; затем ; принимал; каждое блюдо и целовал его. По окончании (приема) мы молились на иконы вторично, архимандрит опять его благословлял, и мы кланялись ему. Он выходил провожать нас за двери, ибо таков у них обычай, если посетит их почетный иноземец: его встречают за дверьми и провожают вперед во внутренние покои, в знак того, что он господин в доме; также и при уходе его опять выходят за ним.

Когда давали нам кубок с вином, боярин обыкновенно подавал его нам обеими руками-таков их обычай. Что касается водки, то лишь с трудом нас убеждали выпить ее, так как пить водку зазорно монахам. Больше всего мы дивились их чрезвычайной скромности и смирению перед бедными и их частым молениям с раннего утра до вечера перед всякою встречною иконой. Каждый раз как они увидят издали блестящие купола церкви, то хотя бы было десять церквей одна близь другой, они обращаются к каждой и молятся на нее, делая три поклона. Так поступают не только мужчины, но еще более женщины.

Что касается их палат, находящихся в этом городе, [144] то большая часть их новые, из камня и кирпича, и построены по образцу немецких франков, у которых научились теперь строить московиты. Мы дивились на их красоту, украшения, прочность, архитектуру, изящество, множество окон и колонн с резьбой, кои по сторонам окон, на высоту их этажей, как будто они крепости, на их огромные башни, на их обильную раскраску разноцветными красками снаружи и внутри, кажется, как будто это действительно куски разноцветного мрамора или тонкая мозаика. Кирпичи в этой стране превосходны, похожи на кирпичи антиохийские по твердости, вескости и красоте, ибо делаются из песку. Московиты весьма искусны в изготовления их. Кирпич очень дешев, ибо тысяча его стоит один пиастр, и потому большая часть построек возводится из кирпича. Каменщики высекают на них железными инструментами неописуемо чудесные украшения, не отличающиеся от каменных. Известь у них хорошего качества, прочная, держит крепко, лучше извести алеппской. Окончив кирпичную кладку, белят ее известью, которая пристает к кирпичу весьма крепко и не отпадает в течение сотни лет. Поэтому кирпичное строение не отличается от каменного. Всего удивительнее вот что: вынув кирпич из обжигательной печи, складывают его под открытым небом и прикрывают досками; он остается под дождем и снегом четыре, пять лет, как мы сами видели, не подвергаясь порче и не изменяясь.

Все их постройки делаются с известковым раствором, как в нашей стране древние возводили свои сооружения. Известь разводят с водой и кладут в нее просеянный песок, и только смочив кирпич водой, погружают его в известковый раствор. Когда сложат обе стороны стены на некоторую высоту, заполняют (промежуток) битым кирпичом, на который [145] наливают этот раствор, пока не наполнится; не проходит часа, как все сплочивается друг с другом и становится одним куском. Каменщики могут строить не более шести месяцев в год, с половины апреля, как растает лед, до конца октября.

Обыкновенно все строения в этом городе скреплены огромными железными связями внутри и снаружи; все двери и окна сделаны также из чистого железа-работа удивительная. Над верхнею площадкой лестницы воздвигают купол на четырех столбах с четырьмя арками; в средине каждой арки выступ прочный, утвержденный прямо с удивительным искусством: обтесывают камень в очень красивую форму и, просверлив его, пропускают сквозь него железный шест с двумя ветвями на концах, заклепывают их и заканчивают стройку над этим камнем, который представляется великим чудом, ибо висит в средине, спускаясь прямо. Эти чудесные постройки, виденные нами в здешнем городе, приводили нас в великое удивление.

Большинство вельмож имеют титул "князь", значение коего бей: сын, бей от отцов и дедов. Женщины также называются "княгиня". У вельмож такое установление, что они, даже наиважнейший между ними, не могут иметь под своею властью у себя в доме более трехсот человек. Когда же царь посылает кого-либо из них в поход, то снаряжает с ними тысячи ратников, сколько пожелает, ибо все распоряжение войском в руках царя. По этой причине среди вельмож вовсе не бывает бунтовщиков. Смотри, какое прекрасное распоряжение! Оттого же, когда мы являлись в жилище какого-либо из министров, то находили при дверях лишь немного людей; также, когда они ходили ежедневно к царю, то за ними следовали лишь двое или трое слуг. Они никогда не собираются друг у друга для совещания, но всякий совет [146] происходит у царя, и если бы он прослышал, что некоторые из них собрались (для совещания), то рассеял бы их всех мечем.

В эту морозную пору вельможи ездили только на больших санях. Они очень тщеславятся шкурами медведей, белых и черных как ночь, которых в этой стране много и которые чрезвычайно велики; мы дивились на огромную величину шкур, часто большую, чем шкура буйвола. Белый мех очень красив, и только вельможи устилают им сани, при чем одна половина меха сзади саней, а другая-под седоком. Жены вельмож зимою тщеславятся санями, на которые поставлены кареты со стеклянными окнами, покрытые до земли алым или розовым сукном; летом же они величаются большими каретами. Всего больше они гордятся белыми лошадьми и множеством слуг и невольников, которые идут впереди и сзади. Когда мы, бывало, приходили с подарками к вдовым княгиням, мы также видали у дверей их множество невольников и слуг, привратников и киайней (управляющих).

У богатых вдов в этой стране такой обычай, что когда умирает муж, вдова одевается во все черное, даже колпак и платки ее черного цвета; мало того, обивка мебели и подушки, карета и ее покрывало-все из черного сукна, даже лошади бывают черные. Таков их обычай. Вдова остается в таком положении всю свою жизнь, не снимая с себя черного платья, разве только представится ей случай, и она выйдет замуж. Если она княгиня, то выходит только за князя; если же не случится этого, и она выйдет замуж за другого, то лишается титула княгини; впрочем, ежели у нее есть дети (от первого брака), то не теряют этого титула.

Мы удивлялись на обычаи их детей, на то, что они с малых лет ездят верхом на маленьких лошадках, [147] что у них множество слуг, таких же детей как они; на их отличные познания, понятливость; на то, как они раскланиваются на обе стороны с прохожими, снимая свои колпаки; на то, как хорошо они совершают на себе крестное знамение. Принято, что такие дети, как они, сыновья князей, ходят ежедневно к царю и садятся на тех же местах, где и отцы их, пока не придут в совершенный возраст и не получат отцовской степени. Так мы видели и удостоверились в этом после многих расспросов.

Знай, что мало есть таких бедняков, которые ходят по этому городу, прося милостыню, ибо царь распределил их между вельможами по известному числу, для получения ежедневного пропитания по спискам; и каждый боярин содержит свое число бедняков. Существует много домов для помещения их, и ежедневная выдача от царя и царицы; равно получают ее и заключенные (Дополнено по английскому переводу).

Знай, что вельможи царя не считают своих владений, как это принято у нас, по числу деревень, садов и виноградников, ибо в этой стране нет ни садов, ни виноградников; но считают по числу дворов, именно, говорят: такой-то князь имеет три тысячи мужиков (Это слово написано в тексте по-русски), т. е. земледельцев, или десять или двадцать тысяч. В деревнях считают только дворы, каждый двор за одного мужчину, а сколько душ в нем, то известно Богу. С каждого мужчины берут оброка два, три пиастра в год и девятую долю овец, свиней, кур, гусей и т. п. Но крестьяне все равно, что рабы; ибо для своих господ засевают землю, пашут ее на своих лошадях, перевозят ему хлеб на своих арбах, куда он пожелает, и (идет) куда бы он их ни позвал: для перевозки леса, дров, камней и [148] для других подобных работ; для постройки, для службы при их домах и для всего, что ему нужно. Когда кто из бояр обеднеет или умрет, продают этих земледельцев за деньги тому, кто пожелает их купить. Таково у них установление. Угодья монастырские и церковные также бывают с крестьянами. Когда потомство боярина прекратится и не останется ни одного наследника, то все его имущество переходит к царю, ибо царь наследник всех, как случилось ныне во время моровой язвы: все жилища, коих обитатели вымерли: поступили во владение царя со всем, что в них было. Большинство богачей перед смертью завещали все свое имущество царю, по великой любви своей к царям, коих они чуть не равняют со Христом.

Возвращаемся. Обычная милостыня келарю архимандрита сорок куниц, стоимостью в десять рублей, и пять рублей деньгами (В тексте: “копейками”). Что касается белых священников из иностранцев, прибывших из далеких стран просить царскую милостыню, то им дали, одинаково с келарем, по сороку куниц и по пяти рублей, а под конец дали, как милостыню, по сороку соболей, стоимостью в тридцать, сорок рублей. Вот что достается на их долю в начале (по приезде) и в конце (при отъезде), как мы видели это собственными глазами, ибо у московитов все это записывается в книги с давних времен, и они не делают никаких изменений, не убавляют и не прибавляют. Всякий раз по приезде патриарха, митрополита, архимандрита, священников или бедняков, они записывают, что им дано, и отмечают время; когда приезжают потом другие, они смотрят на прежнюю запись и поступают по ней. Так и ученикам антиохийского патриарха дали столько же, сколько ученикам иерусалимского. Беднякам, которые приехали с нами и с другими и имели при себе окружной статикон, адресованный царю от патриарха константинопольского или иерусалимского, в удостоверение, что на них тысячи динаров долгу из-за веры, и что они достойные люди, давали каждому по двадцати или по двадцати пяти рублей, не больше. Вот [151] что мы видели и в чем удостоверились, и Бог свидетель, что мы говорим правду.

После расспросов и разысканий мы нашли, что большинство приезжающих за милостыней в Москву архимандритов и светских лиц, не рассчитывая только на милостыню, привозят с собою деньги для закупки товаров: соболей, белок, горностаев и проч., которые могут принести им большой барыш в турецкой стране. В этих видах большинство их и приезжает, ибо со времени въезда в Путивль до возвращения и выезда своего оттуда, они ровно ничего не тратят; если у них есть с собой товар, то не платят ни пошлины, ни за провоз на лошадях и не делают расходов на еду и питье, так как получают ежемесячно содержание, каждый по своему положению, очень бедные по четыре копейки в день и пива на питье. Поэтому они выгадывают большую пользу, если имеют с собою товары или много денег; иначе, если бы кто полагался на милостыню, которую он рассчитывает получить, то это дело далекое; Богу известно, что иные не покрывают и своих трат. Что касается архиереев, то если архиерей-митрополит большой, известной кафедры, едва ли получит от царя в начале и в конце и от вельмож около двухсот-трехсот рублей, может быть, менее, но не больше. Это мы видели и слышали от некоторых митрополитов.

Во вторник сырной недели, который был 20 февраля, царь прислал за нашим владыкой-патриархом сани с приглашением служить у него в одной из дворцовых церквей, именно в верхней, во имя Рождества Богородицы и св. Екатерины, по случаю празднования дня рождения его старшей дочери, по имени Евдокия, которая родилась 1 марта, когда бывает память св. Евдокии, но как этот день приходится на первой неделе великого поста, то царь совершил его [152] празднование сегодня, по принятому у них каждогодно обыкновению. Мы прибыли, поднялись в церковь и служили в ней вместе с патриархом московским и архиепископом сербским, в присутствии царя, некоторых из его приближенных, а также царицы и сестер царя, которые стояли в нартексе; дверь (нартекса?) заперли за ними, чтобы никто не входил, и они смотрели на нас из-за решеток и маленьких окон. Эта церковь очень мала, древней постройки, но ее купола позолочены. По предложению московского патриарха, наш учитель рукоположил священника и дьякона. Так как эта церковь предназначена собственно для царя в зимнее время, смотри, что он сделал. Сойдя с своего места, он обходил церковь и зажигал пред иконами свечи, как кандиловозжигатель. Это повергло нас в изумление и рассеянность. После великого выхода царь подошел к патриархам, и они благословили его крестом, по обычаю. Затем они пошли к царице и к бывшим с нею и также благословили их. После литургии также роздали им антидор.

По выходе нашем из церкви, царь повел троих владык в терем царицы, чтобы они благословили ее, его дочерей, сестер и благополучного сына. Когда они вышли от нее, мы пошли с ними на короткое время в патриаршие келии. Царь прислал владыкам приглашение к трапезе, которая была устроена в той же палате, где и в первый раз. Происходило то же, что и в тот день, касательно раздачи сначала хлеба, потом кубков вина и меда всем присутствующим, затем блюд с яствами, которые гости отсылали домой. При этом царь никого не забывал. Под конец встали, и патриарх раздал первую круговую чашу за здоровье царя, вторую-за здоровье царицы и дочери его, третью-раздал царь собственноручно за здоровье патриарха (московского) и четвертую-за здоровье патриарха [153] антиохийского. Затем встали, воздвигли, по обычаю, панагию и прочли молитву над трапезой. Простились с царем, и мы вернулись в свой монастырь.

Он захотел доставить нашему владыке-патриарху большое развлечение следующим. Царь посылал вызвать часть племени мученика Христофора, которое состоит под его властью. Имя его Лопани (лопари?) Эти люди едят человечье мясо, а также своих мертвецов. По-турецки их называют ябан-адамысы, по-гречески ajrioi anJropoi, а по-арабски у нас баррийе шахшийе. Страна их лежит при море-океане, что есть море мрака, во ста пятидесяти верстах за Архангельским портом и в 1,650 верстах на восток от Москвы. От них пришло теперь на помощь царю более 17,000, а говорят даже 30.000. Этот народ восстал в древности против Александра, как мы узнали [155] от них чрез переводчиков-ибо у них особый язык, и с ними есть драгоманы, знающие их язык и русский. У них нет домов и они вовсе не знают хлеба и не едят его, но питаются только сырою рыбой, дикими, нечистыми животными и собаками, коих они не варят -так они привыкли. У них нет лошадей, но есть животные, называемые по-гречески elajoV, что есть олень; он водится у них во множестве. Его употребляют для разных потребностей: для перевозки арб, питаются им и одеваются в его шкуру. Ежегодно они вносят в царскую казну известное количество оленьих шкур, которые похожи на пергамент; московиты в них нуждаются.

Они не имеют домов, но бродят по горам и лесам; где остановятся, там и кочуют. Снег и холод не прекращаются в их стране, вследствие чего у них лицо и тело очень белы. Их одежда служит им покрывалом и подстилкой, и другой они не знают во всю свою жизнь, разве только, когда она изорвется в куски, они делают другую (и именно), из шкуры упомянутых оленей, которая похожа на кожу верблюда и с такою же шерстью. Ее сшивают вдвое, именно коротким мехом внутрь и наружу; штаны для ног и покрывало для головы в виде капюшона пришиваются к платью. Эта одежда защищает их от холода. Что касается их богопочитания, то они, как нам говорили, поклоняются небу. Свои дорожные припасы-мясо диких зверей-они прячут в одежде за спиной. Их наружность пугает зрителя; когда мы взглянули на них, то затрепетали от страха- спаси, нас Боже! Все они малорослы, все как один: не отличить друг от друга; сутуловаты, короткошеи и приземисты, ибо головы их сидят в плечах. Они все безбороды-мужчин можно отличить от женщин только по pudenda-ибо сильный холод препятствует у них росту волос. Когда они идут, то их не [156] отличить от стада медведей или других животных- удивительно для смотрящего! Лица у них круглые, будто по циркулю, очень большие, плоские, сплюснутые и ровные; носы приплюснуты, глаза неприятные, маленькие, с длинным прорезом. По этой-то причине они наводят страх на зрителя. У нас не хватало смелости поближе рассмотреть их, ибо они далеки от гуманности и совершенно дики, а потому греки называют их skulkejaloi, то есть собачелицые (Вернее, собачеголовые). Старики у них ничем не отличаются от юношей.

Нам рассказывали служители Кирилло-Белозерского монастыря, на подворье которого мы теперь пребываем, что монастырю принадлежит, в виде угодий. значительное число подданных из этого народа, кои платят подать только оленьими шкурами, ибо кроме этого у них ничего нет.

Когда мы сидели за столом, патриарх Никон послал за начальниками этого народа, именно за тысяцкими, коих около тридцати человек. С ними был переводчик, говорящий на их языке. Когда они вошли, собрание затрепетало при виде их. Они тотчас обнажили головы, т. е. отбросили назад свои капюшоны, и поклонились патриарху странным образом, сгибаясь подобно свиньям целиком. Патриарх стал расспрашивать их об их образе жизни, о том, как они теперь приехали, и об их богопочитании. Они рассказали ему все, о чем мы сообщили, (прибавив), что прибыли из своей страны пешком, а олени везли их арбы. Он спросил их: "Чем вы воюете?”-“Луком и стрелами", отвечали они.-"Правда-ли, спросил он, что вы едите человечье мясо?"-Они засмеялись и сказали: "Мы едим своих покойников и собак, так почему же нам не есть людей?”-“Как вы едите человека?" спросил он. Они отвечали: "Захватив [157] человека, мы отрезаем ему только нос, затем режем его на куски и съедаем". Он сказал им: "У меня здесь есть человек, достойный смерти; я пошлю привести его к вам, чтобы вы его съели". Они начали усиленно просить его, говоря: "Владыка наш! сколько ни есть у тебя людей, достойных смерти, не беспокойся наказывать их сам за преступление и убивать, но отдай нам их съесть; этим ты окажешь нам большое благодеяние".

Когда приехал сюда митрополит Миры, то за многие гнусные поступки его и его служителей и спутников-оказалось, что его архимандрит, а также его мнимые родственники и дьякон курили табак-немедленно всех их сослали в заточение. Только один митрополит избавился, по ходатайству патриарха Пантелярия, а дьякон был впоследствии переведен в монастырь близ столицы. Патриарх до сих пор был в гневе на него, ибо никакое преступление у него не прощается. Теперь он послал привести его к собачелицым, чтобы они его съели, но его не нашли, ибо он скрылся.

Патриарх спросил их: "Что вы обыкновенно едите?" Они отвечали: "Сырую рыбу, которую мы ловим, и диких зверей, которых убиваем стрелами и съедаем с кожей; из них мы берем с собою запас на дорогу в своей одежде". Патриарх дал с своего стола блюдо превосходной рыбы и хлеба, чтобы они это съели; они поклонились ему и извинились и просили его, говоря: "Наши желудки не принимают вареного и мы к этому совершенно не привыкли; но если тебе благоугодно, дай нам невареной рыбы". Он велел принести. Им принесли большую рыбу, называемую штука (щука),-она была мерзлая, как чурбан,-и бросили перед ними. Увидев ее, они сильно обрадовались и много благодарили. Патриарх приказал им сесть, и они сели. Старшина их подошел и попросил нож. Взяв рыбу, он [158] сделал надрез кругом головы и снял кожу сверху до низу с такою ловкостью, что мы были изумлены. Затем он стал резать ее ровными ломтями, как режут ветчину, и бросал их своим, а те наперебой их хватали и съедали с большим наслаждением, чем человек ест что-либо вкусное и редкостное из царских сластей. Так они съели ее всю с костями, кишками и головой, ничего из нее не отбросив. Попросили другую и так же распорядились с нею, выхватывая друг у друга из рук (куски) с дракой. Зловонный запах ее распространился по палате, и мы едва не лишились чувств от величайшего отвращения к ним и при виде того, как они обтирали руки о свои шубы.

Мы были очень рады этому неожиданному большому развлечению, ибо из этого народа только раз в несколько лет приходит к царю небольшое число, а теперь, на наше счастье, они пришли все, чтобы мы могли посмотреть на них.

Мы заметили, что они не осмеливались ходить по городу малыми партиями, но ходили большою толпой, из опасения обиды от детей московитов; кроме того, им не позволили остановиться внутри города или под городом, (поместили) в необитаемых равнинах, дабы они не ловили и не ели людей. Вот сведения о собачелицых, которых мы видели собственными глазами.

Затем патриарх Никон пригласил воеводу, приехавшего из Сибири. Он явился к нему, приведя с собою нескольких должностных лиц из почетных жителей той страны. То были посланные с казенною податью, которую они в настоящее время привезли. Мы весьма дивились на них, ибо они смуглого цвета и очень сухи, словно полено; лица у них широкие, а глаза маленькие; все они безбородые: мужчину не отличить от женщины. Волосы на голове у них связаны, а у некоторых привязана к ним прядь из [159] лошадиного хвоста, подобно тому, как носят волосы женщины в нашей стране. Одежда их из шелка, похожего на атлас и окрашенного в превосходные цвета. Она не сшита, а выткана так, что одна часть связывается с другой, как мы в этом удостоверились. На одежде спереди и сзади вытканы изображения драконов,- не дьяволов,-змей и диких зверей, страшных видом, с глазами из стекла и бровями из костей. Все это сделано из золотой канители. Они тщеславятся таким платьем: его носят только знатные люди и правители. Эти люди не из первой и не из второй Сибири, а из третьей, называемой: ени дунья (Новый Свет), которую открыли казаки шесть лет тому назад.

Затем патриарх стал расспрашивать тех людей чрез переводчика о положении их страны и на сколько верст она отстоит от Москвы. Они сказали: "расстояние нашей страны сорок тысяч верст, и мы отсутствуем из нее более трех с половиной лет". По этой-то причине лица их были черны и сухи. Когда присутствующие услышали: "сорок тысяч верст", то были весьма удивлены, ибо расстояние в каждую тысячу верст требует месяца пути, особливо в летнее время при постоянных дождях и трудных дорогах; а в особенности при наступлении зимы путешественники сильно задерживаются, когда замерзнет земля, ибо грязь становится словно гвозди, что весьма

затруднительно для ног лошадей, и делается удобопроходимою не раньше, чем выпадет обильный снег, который уравнивает землю. Вторая причина та, что они дожидаются замерзания рек, ибо реки быстро не замерзают, и только спустя некоторое время, когда лед утолщится и окрепнет, путешественники осмеливаются переходить через них. Перед самым замерзанием рек суда по ним уже не ходят, ибо лед образуется на них слоями. Потом патриарх спросил их: "На [160] чем вы ездите? Есть ли у вас лошади?" Они отвечали: "Нет, но у нас есть собаки, которых мы употребляем вместо лошадей. Они возят наши повозки и сани, дороги же зимой для нас легки". "Что вы едите?" спросил их патриарх. Они отвечали: "Когда увидим дикого зверя, отвязываем своих собак и спускаем на него, и когда они его поймают, мы и собаки едим его сырым, не варя на огне. Это наша провизия и наша пища". "Что вы пьете?" спросил он. Они сказали: "Если не находим воды, едим снег, который заменяет нам воду; также и собаки, когда почувствуют жажду, то лижут лед". Он спросил их, кому они поклоняются. Они сказали ему, что они эллины, т. е. почитают идолов и животных и поклоняются небу. Услыхав это, все присутствующие сильно удивились. Мы же, в особенности, были рады этим рассказам и тому, что видели и слышали; на наше счастье все эти народы приезжали (при нас). Затем патриарх отпустил их. Мы видали упомянутых собак в домах государственных сановников, кои хвастают ими и строят для них деревянные домики подле ворот своих жилищ, привязывая этих собак толстою цепью за шею, ибо, Бог свидетель каждая собака больше осла; голова же у нее больше, чем у буйвола, а пастью своею она может проглотить голову буйвола. Что касается их пищи, то им дают бычачьи головы, разрезанные пополам на обед и ужин. Богу известно, как сильно мы испугались, увидев их, ибо вид их ужаснее вида львов. Этих собак запрягают по-две в маленькие сани, похожи на бармэ в Константинополе, с выступом спереди, где садится человек. Чтобы он ни вез с собой, соболей и иное, упаковывает в кожаные мешки для предохранения от снега и дождя, и сам на них садится. Он погоняет собак длинным хлыстом, держа в (другой) руке вожжи, и, как нам [161] говорили, собаки; бегут быстрее; лошадей; и ночью и днем.

Патриарх Никон сообщил в этот день за столом нашему владыке патриарху, что кругом города Казани живут шестьдесят тысяч мусульман, которые платят харач и (всякие) поборы. Они крестятся днем и ночью. Он рассказывал, что московиты считают их нечистыми и не сообщаются с ними, не едят с ними и не пьют. Кто из них окрестится, тот не смеет ходить к своим родным, а если пойдет по необходимости, то не ест с ними из одного блюда и за их столом, а из отдельного блюда и за отдельным столом, из опасения возбудить злобу московитов и подвергнуться наказанию от них за то, что он ел с мусульманами, ибо у них это считается чем-то отвратительным и весьма нечистым, именно (они думают), что крещение оставило его, и он нуждается в новом крещении. Если жена окрестившегося также окрестится вместе с ним, то будет его женой, а если не пожелает, то отнюдь не дозволяют (ему) приближаться к ней, но разводят ее с ним и женят его на христианке. Крестившийся получает от щедрот царя одежду, сукна и много динаров, и один из государственных сановников бывает его крестным отцом. После крещения бросают все его платье и надевают на него новое, даже (новый) колпак; на голову и (новую) обувь на ноги. Они твердо верят, что именно такой крестный отец избавляет его из мрака неведения и руководит к истинному свету. Впоследствии мы видели, как они крестили взрослых людей в нашем присутствии в Москве-реке. Священник, прочтя положенные молитвы, налил деревянного масла и раздел (крещаемого), оставив его в одной сорочке, которую снял только тогда, когда ввел его в воду и погрузил, дабы не обнаружить его pudenda. Он поднимал и [162] опускал его трижды при помощи пояса, пропущенного под мышки, затем вывел его, после того как трижды погрузил его с головой, тотчас одел во все новое, потом, по обыкновению, обошел с ним три раза кругом воды, поя положенную стихиру; при этом как он, так и все присутствовавшие имели в руках свечи. Мы увидели нечто чудесное: их лица, быв черными и мрачными, тотчас,-о удивление!-преобразились в сияющие светом. Их было трое мужчин: двое из татар молдаван (мордва), а третий из ханских татар. Они знают по-турецки. Крещение совершилось, после того как они у нас, в монастырской церкви, в течение всего великого поста, усердно посещали службы ночью и днем, при чем, как оглашенные, стояли вне церкви. Священник учил их крестному знамению, молитвам и тайнам веры. Один из них был старик. Мы дивились на московитов: они так высоко ставят веру, что не крестят никого раньше, чем он пробудет шесть недель, т. е. 40 дней, в каком-либо монастыре, не входя в церковь. Так поступали теперь и с ляхами и крестили вторично, хотя это недозволительно; но московиты отнюдь не принимают их, не окрестив. Таким образом, ляхи, поневоле, просят крещения, дабы их приняли и любили от всего сердца. Крестившиеся получают высокие должности. Обрати внимание, брат мой, на сии дела, кои мы слышали и видели от этого благословенного московского народа. Какое убеждение! какая вера! какая преданность Богу! Они даже не пускают чужестранца в свои церкви, думая, что он их осквернит; отнюдь не принимают и не любят людей другой религии. Мы рассказывали, что, когда идет к царю турецкий посол, то его не вводят со стороны церкви Благовещения, дабы он не осквернил ее. После того как он поцелует полу царской одежды, и царь положит [163] свои руки ему на голову в знак дружбы, тотчас же, по выходе посла, он моет руки водою с мылом, думая, что они осквернены; затем призывают священников совершить водосвятие на том месте и окропить его, дабы оно очистилось, ибо осквернено. Мы дивились и изумлялись такой точности. Да продлит Бог их (существование) до дня страшного суда и воскресения из мертвых.

Многочисленные чашнегиры продолжали подавать блюда с разного рода кушаньем и проч. Патриарх раздавал их присутствующим, которые вставали, кланялись ему и отсылали их к себе домой, как великое благословение, и (так шло) от начала трапезы до вечера. Встали, совершили моление над трапезой, сняли скатерти и собрали хлеб и куски в корзины по монастырскому обычаю. Затем архидиакон поднес панагию с блюдом кутьи и поставил перед патриархом, подал своему патриарху кадило, похожее на корону, с рукояткой, и начали поминовенную службу со стихирами. Затем прочли молитву за упокой скончавшихся архиереев Москвы и всех стран русских, при чем патриарх кадил; он кадил также иконам и всем предстоящим издали. Потом совершил отпуст, отведал из панагии и кутьи, и их раздали присутствующим. Подошел архидиакон и стал поддерживать его руки, а стольники начали подносить чаши с напитками. Он выпил и дал нашему учителю, а затем роздал всем присутствовавшим, которые кланялись ему, по своему обычаю, в начале и в конце. Затем он подарил нашему владыке-патриарху, как принято у патриархов, во-первых, икону Владычицы в серебряном окладе, ибо его кафедра, т. е. соборная церковь, во имя Успения Владычицы; еще серебряно-вызолоченную чашу, фиолетового бархата и атласа, сорок соболей и пятьдесят динаров, при чем извинился; а нам роздал милостыню в бумажках. [164] Затем патриархи попрощались друг с другом, пропели перед иконами "Достойно есть", поклонились облобызались, и мы вышли. Патриарх Никон послал всех, бывших у него бояр, архиереев, архимандритов, священников и диаконов провожать нас с большими свечами до нашего монастыря; нашего учителя посадили в сани. Большую приязнь и великую любовь оказал патриарх Никон в этот день по своему радушию и смирению, ибо все они смиренны, любят смиренных и ненавидят гордецов.

В пятницу царь возвратился из монастыря св. Троицы и постился в этот день до вечера, как делал в пятницу, ибо только к вечеру ударили к вечерне. Они не совершали литургии в эти два дня, вследствие великой важности, какую имеют у них эти дни.