"Готовься к войне" - читать интересную книгу автора (Рубанов Андрей)1. Суббота, 12.30 - 17.00Алиса проспала полночи и все утро. Знаев приходил и смотрел на волосы, на полуоткрытые губы. Подкравшись в очередной раз, вдруг испугался, что чувства его - скорее отеческие. Все-таки семнадцать лет разницы. Потом подумал и решил: нет, не отеческие. Никакой снисходительности, никакого умиления свысока. Просто человек привел в свой дом подругу и проснулся раньше, чем она. Когда, стараясь ступать бесшумно, в очередной раз проник в залитую солнцем спальню - глаза Алисы были открыты, и она глядела на него задумчиво, почти печально. - Доброе утро. - Доброе, - ответила девушка севшим со сна голосом. - Как поспала? - Замечательно. Я бы и дальше спала. Всю жизнь бы так спала… - Она потянулась; Знаев залюбовался ключицами и шеей. - Это кислород, - объяснил он. - Спи, сколько хочешь. - Нет уж. Надо вставать. Банкир присел на край кровати и пощекотал маленькую белую ступню. Рыжая издала нежный мурлыкающий звук. - Тогда, - посоветовал он, - иди пока поплавай. Натощак. Дверь направо - к бассейну, налево - душ и туалет. Бери любой халат - они все чистые. Потом будем завтракать. На веранде. - А ты, - еще раз потягиваясь, спросила Алиса, - почему без халата? - Люблю быть голым. - А мы сейчас… одни? - Конечно. А кто еще здесь должен быть? - Ну… Прислуга. Горничные там всякие… Или как это называется… - У меня нет прислуги. Три раза в неделю, днем, пока я на работе, сюда приезжают специальные люди. Они убирают, стирают, проверяют технику, оставляют продукты - и исчезают до моего приезда… - И ты тут всегда совсем один? Знаев улыбнулся. - Иди. Плавай. Потом поговорим. - Хорошо, - послушно произнесла рыжая и убежала, шлепая босыми ногами по бамбуковым циновкам. Банкир отдыхал всего два часа, в его голове слегка шумело, и ломило мышцы. Он вышел на пахнущую смолой веранду. Застелил стол свежей льняной скатертью. Недолго думая, принес из холодильника все, что есть. Перелил в кувшин молоко. Он никогда ничего не понимал в сервировке и считал излишними любые церемонии, сопровождающие процесс поглощения пищи. Наливая бензин в бак автомобиля, человек действует просто, без лишних движений - зачем превращать в сложный ритуал заправку топлива в собственный желудок? - А кофе нет? - спросила гостья, появившись за его спиной. - Я не пью кофе. Но мы сегодня же купим тебе хорошего кофе. - Ты, наверное, не собираешься меня отпускать. - Куда? - Домой. - Я, - с расстановкой сказал Знаев, - не собираюсь тебя ни отпускать, ни удерживать. Хочешь быть здесь, со мной, - будь со мной. Не хочешь - ради бога. - А ты? - Что «я»? - Чего хочешь ты? - Неважно. Мало ли чего я хочу. Садись. Кушай. Алиса подумала и сказала: - Судя по твоему дому, ты хочешь очень многого. Ты многое имеешь, а хочешь еще больше. - Тебе понравился дом? - Еще не поняла. Ты проведешь для меня экскурсию. Попозже. - Разумеется. - А зачем такие высокие потолки? - Это моя слабость, - ответил банкир, застеснявшись. - В обычной городской квартире мне душно и дурно. Человек должен иметь над головой пространство. Чтобы пары дыхания уносились прочь, а не висели в метре от затылка, отравляя мозг… Особенно дети - они обязательно должны расти в обширных помещениях с высокими потолками. Только тогда они будут по-настоящему свободны. Поскольку пространство и есть свобода… В несколько мощных глотков он осушил стакан с водой и с отвращением произнес: - Низкие потолки. Маленькие пыльные комнатки. Шумные соседи за тонкой стенкой. Я ненавижу это. Я не хочу жить в тесноте. Такая большая страна - зачем жить в тесноте? Это глупо, неправильно. Как только я заработал какие-то нормальные деньги - сразу начал строить свой дом. Я всегда хотел такой дом. Просторный, чтоб везде был воздух и солнце… Алиса слушала; ела со сдержанной жадностью. Не как голодный человек, а как очень здоровый человек. Банкир мысленно отругал себя за пафос, ненужный в это время дня - что еще за речи о ненависти и глупости? - и улыбнулся. Рыжая ответила приязненным взмахом ресниц. В ней заметна была перемена. Девушка улыбалась редко и слабо, медленнее переводила взгляд с предмета на предмет и дольше его задерживала. Глаза, вчера безостановочно метавшие озорные молнийки, сейчас утратили яркость. Знаев решился и прямо спросил, что происходит. - Не обращай внимания. Я с утра всегда такая. Тихая. А если ночь была бурная - я вдвойне тихая… Банкир подумал, что у нее, судя по всему, давно не было мужчины. Может быть, месяц или даже два. Ночью гостья не показалась ему особенно искусной, но очень чувствительной; отзывалась на самые легкие прикосновения длинными стонами и содроганиями. - А ночь была бурной? - спокойно уточнил он. - В общем, да, - небрежно ответила Алиса и показала рукой вперед: - Что там? - Лес. Вокруг всего дома - лес. Настоящий. Я его только слегка окультурил и проложил дорожки. Еще там есть гараж на три машины, домик для гостей и большой сарай для хранения всякого барахла, которое жалко выбрасывать… А подальше еще один сарай, там котельная и электростанция… - По-моему, я объелась. - Тогда пройдись. - Прямо так? В халате? - Можно и без халата. Лично я гуляю нагишом. Дикий лес, голый человек - очень правильная картина. - А если кто увидит? Знаев улыбнулся. Приятно быть гидом в собственном хозяйстве. - Никто тебя не увидит. И не тронет. Здесь почти пять гектаров. Ты можешь бегать, кричать, стрелять из пистолета. Это тебе не Рублевка, где люди купят пятьдесят соток за бешеные деньги и потом всю жизнь слушают, как соседи за забором блюют, перепив «Хеннесси»… Пять гектаров! А вокруг - стена. И две сигнализации, и видеонаблюдение, и если кто-то решит залезть - через семь минут приезжает вооруженная охрана. Так что снимай халат и гуляй. Почувствуешь себя полубогом… - Не хочу, - тихо сказала девушка и отвернулась. - Не хочу чувствовать себя полубогом. - А ты попробуй. Вдруг тебе понравится. - Вряд ли. Знаев помолчал. Он понял. Новая подруга боится привыкать к хорошему. Боится именно того, что ей - понравится. Она опасается, что однажды придет срок возвращаться назад. В серую пятиэтажку, где лестницы пропахли кошачьей мочой. Вдруг она возненавидит тогда свой мир? И будет годами видеть во сне особняк банкира и его персональную дубовую рощу, надежно скрытую за высокими стенами. - Я тебя понимаю, - сказал он. - Сделай вот что: ни о чем не думай. Живи здесь и сейчас. - Я так не умею. - А я тебя научу. Это несложно. Он встал, обошел сидящую гостью, встал за ее спиной и положил ладони ей на плечи; вдруг они показались ему совсем хрупкими, почти игрушечными. - Надо выбросить из головы ненужные мысли. И пригласить нужные. Только не спеши. А то нужные и ненужные перемешаются… И вступят меж собой в войну. Тут потребуется время. Старайся думать о чем-нибудь постороннем. Вспомни что-то хорошее. Любишь вспоминать хорошее? - Да. - Вот и вспомни. Я, например, в таких случаях вспоминаю детство. - Или молодость, - подсказала девушка, наклоняя голову и коснувшись виском его запястья. - Нет, молодость я не вспоминаю. - Почему? - Как-то не получилось. С молодостью. - Ой. Шмель… - Не бойся. Он возьмет немного сахара и улетит. - А вдруг он укусит? - Не укусит. Он не человек. Он просто так никого не кусает. Не трогай его, и он не тронет тебя. - А что значит «не получилось с молодостью»? - Не получилось, и все, - угрюмо ответил финансист. - Не было ее. Все было, а этого не было. Не помню такого периода, чтоб я беззаботно пил-гулял и развлекался с девчонками. Я жалел времени на веселье. Помнишь старый студенческий гимн? «Гаудеамус»? «Возрадуемся, пока молоды». Я не хотел радоваться. Я хотел готовить себя. Тренировать. Я решил, что радоваться буду потом, когда кем-то стану. Добьюсь своего - и возрадуюсь. Все развлекались - а я упражнялся. На гитаре. По десять часов. За это меня очень уважали. И считали сумасшедшим. Но мне было все равно. Я знал, что всех обставлю. Главное - правильно распорядиться временем. Пять лет, Алиса. По десять часов в день. Без выходных. Четыре года до армии, и еще год - после… Родители, по тем временам, жили неплохо - у меня, любимого единственного сына, была своя комната. Я запирался - и бренчал. Потом понял, что гитара гитарой, а жить на что-то надо. Вагоны разгружал, пластинки продавал. На пластинках кое-что заработал, занял у кого что мог - купил аппарат. Две гитары, усилитель. Фуз. Микрофон. Сколотил команду. Зимой в кабаках лабали, летом - на танцах… Помню, стою однажды, в девяностом году, в августе, на эстраде, весь в поту, ноги не держат, на шее мозоль от ремня, в кистях судороги, пальцы - вообще в мясо… А подо мной толпа, кайфуют-танцуют, пьяные девчонки ноги задирают, портвейн рекой, дым коромыслом… Эх, думаю, вот она - моя жизнь. Они отдыхают - я работаю. Им веселье - мне кровь и труд. Вот такая была молодость. - А банк? - спросила Алиса. - Банк? Это было потом. Когда надоело. Когда устал. Когда на танцы стали приезжать другие люди. На машинах. В куртках кожаных. В золотых цепях. И в ресторанах стали заказывать не «Солджер форчун» и не «Йестудэй». А вот это, например, - Знаев прикрыл глаза и надтреснутым баритоном завел: На Колыме, где тундра и тайга кругом, Среди замерзших елей и болот Тебя я встретил С твоей подругой, Сидевших у костра вдвоем. - Сейчас я ее наизусть помню, - грустно хмыкнул он. - Ночью разбуди - спою. От первого слова до последнего. А тогда - не знал. И вот подходят как-то в ресторане… Зубы желтые, сами пьяные. Спой, говорят, такую. Я говорю: не знаю. А они: что же ты тогда тут делаешь, если реальных пацанских песен не исполняешь? Братва башляет - исполняй… В общем, послал я их. И тогда они взяли мою гитару и разбили об мою голову. - Лихо, - вздохнула рыжая. - И поэтому ты бросил музыку. - Нет. Не поэтому. Не поэтому! Не потому я бросил, что мне по морде дали. А потому, что будущего для себя не увидел. В музыке. Я же тогда, в девяностом, целую программу выучил. Акустическую. Классику. Гитарные пьесы. Сложные. Паганини, Сарасате… Гендель… Старые приятели по училищу устроили мне прослушивание. У профессора консерватории. Хороший такой дедушка, честный… - Что он сказал? - Посоветовал прекратить. А сказал бы: «продолжай, парень, работай, и у тебя все получится» - я б работал… Не спал бы, не ел… Как лошадь бы работал, как зверь… И пусть бы мне хоть каждый день бандиты морду били - мне все равно. Я бы своего добился. Дополз бы. Долез. Зубами прогрыз дорогу. Но профессор не сказал. Шмель, с грузом сладостей, солидно загудел и снялся. - Я очень посредственный музыкант, - подытожил банкир. - Средненько звучу. Трудолюбия море, а таланта - на донышке… Есть талант - но мало… - Больно, - сказала Алиса. - Что? - Мне больно. Очень. Знаев обнаружил, что стискивает плечи девушки мертвой хваткой. Ослабил пальцы и испуганно пробормотал: - Прости. - Ничего. Расскажи еще что-нибудь. - Нет. Так нечестно. Теперь ты расскажи. - Я не умею. Банкир рассмеялся и провел пальцами по шее подруги. - Вот это мне всегда казалось странным. Женщина может часами болтать с приятельницей, а попросишь ее что-нибудь рассказать, - будет мяться и мямлить… - Хорошо, - согласилась рыжая, - расскажу. Но не сейчас. Давай, показывай свой дом. - Если честно, показывать особо нечего. Здесь всего три комнаты. Ровно столько, сколько нужно для удобного существования одного человека. Спальню ты видела, подальше - еще два зала. В одном я работаю, в другом - отдыхаю. - А тот, где гантели и прочие тяжести? Знаев опять рассмеялся. И тут же подумал, что слишком часто, наверное, смеется сегодня утром: это хорошо или плохо? - Я так и знал, - сказал он. - Ты меня обманула. Ты уже все изучила. Рыжая захихикала, совершенно по-девчоночьи. Конечно, изучила, сказал себе банкир. Искала следы предшественниц. И не нашла. - Там, где гантели и штанги, - комната отдыха. - Поднимать штангу - отдых? - Разумеется. - А зал, где совсем пусто? - Это кабинет. Там я работаю. - Как же, интересно, ты работаешь в абсолютно пустом месте? - Думаю. Кстати, там кое-что есть. Экран на стене. Компьютер. - А стол? - Я не использую столов, стульев и прочих кресел. Я либо стою, либо лежу. Третье положение тела - лишнее. - А деловые бумаги? Справочники, литература? - Все это есть в городе. В офисе. И потом, для получения справок и разбора бумаг у меня есть специальные люди. Наемные работники. - Например, - гордо подсказала Алиса, - я. - Да. Например, ты. Рыжая вздохнула: - Все-таки я не так представляла себе богатую жизнь. - А как? Золотые унитазы и кокаин? - Что-то в таком роде. - Извини. Золотые унитазы - это не мое. - Ладно, я пошутила. Но все-таки здесь как-то… пусто. Голо. Кругом одни окна. Я чувствую себя как в аквариуме. - Такая архитектура. Этот дом называется «фахверк». Жилая территория переходит во внешнюю среду, и наоборот. Можно вернуться в комнаты, нажать кнопку, и стекла исчезнут. Мы очутимся прямо в лесу. В спальню будут заходить ежи и запрыгивать белки. - Здорово, - оценила Алиса. - Но неуютно. Повесил бы какие-нибудь картинки. Коврики бы постелил. На кухне вообще тоска. В посудном шкафу - три блюдечка… - Зачем мне больше? - А если - гости? - У меня редко бывают гости. А если бывают - я вызываю специальный сервис. Привозят все сразу: еду, посуду, столы, скатерти… Потом увозят и все убирают. Очень удобно. Рыжая подумала и с завистью сказала: - Наверное, когда есть деньги - жить вообще удобно. - В бытовом смысле - да. Во всяком случае, гладить рубашки мне не нужно. - Кстати! А где твой гардероб? - Возле входной двери. - Там только маленький шкафчик. - Это и есть гардероб. Все знают, что я не умею одеваться. По-моему, в банке уже анекдоты на эту тему сочиняют. - Будь уверен - сочиняют. Нельзя быть равнодушным к одежде. - Можно, - небрежно ответил Знаев, поднял голову и зажмурился: был полдень, солнце оторвалось от верхушек деревьев, обстреливало теперь сидящих на веранде сквозь стеклянную крышу. - Еще как можно. Люди не должны забивать себе голову тем, как они одеты. Во всяком случае - мужчины. Придал себе минимально приличный вид - и вперед, дело делать. Вот как правильно. Мода - территория женщин. - Все равно! Даже в презрении к внешнему виду надо знать меру. Этот твой вечный пиджачок с болтающимися пуговицами… Он ужасен. Ты смотришься нелепо… - До тех пор, пока не достаю платиновую кредитку. - Прекрати! - в притворном возмущении Алиса вскочила и ударила Знаева в грудь твердыми кулачками. - Ты издеваешься. Нельзя доказать то, что доказать нельзя! - Хороший удар, - похвалил банкир, давая рукам волю. - Может, побоксируем? - Между прочим, я два года занималась карате! - Два года! Предупреждать надо! - Он потащил ее в спальню. - Послушай, девушка с золотыми волосами, расскажи мне еще что-нибудь о себе… Второе соитие всегда лучше первого. Гораздо. Особенно, если первое обоим понравилось. Во второй раз можно попробовать кое-что из того, от чего в первый раз воздержался. Во второй раз уже известны основные реакции. Во второй раз без спешки исследуешь то, что в первый раз только наметил к исследованию. Во второй раз можно действовать жестче, но и нежнее. Можно не спешить и не жадничать. Второй раз хорош уже тем, что предполагает третий раз. Второй раз все решает. Как второй роман начинающего писателя. Получился второй роман - стало быть, получится и третий, и десятый. Не получился - конец писателю. В первый раз тебе могут дать из любопытства. Из вежливости. Из уважения. Или для коллекции. Или ради забавы. Или потому, что нельзя не дать. Или потому, что лень было отказывать. Но когда дают второй раз - будь уверен: ты нужен. Они не молчали; незачем сдерживаться, когда вокруг пять гектаров. Знаев кстати припомнил самый первый разговор, дерзкие речи рыжей девочки про «хочу» и «не хочу», и всласть отомстил, наилучшим способом - пальцами, и когда она стала изнывать и хрипеть в голос, а по бокам побежал свежий пот, он спросил, смеясь, как теперь насчет «хочу» и «не хочу», и получил, после некоторого сопротивления, стеснительный выдох: «Хочу», и ответил, что не расслышал, и не вынул палец, и даже наоборот, и до тех пор мучил ее, пока радикальное «ХОЧУ!!» не вылетело отважным оперным воплем, сладостным сопрано. Впрочем, толком так и не удалось ему попробовать пожестче и понежнее; он довольно быстро финишировал. Так бывает, когда хочешь очень, очень сильно, когда мысль о том, чтобы продлить удовольствие, разрушает само удовольствие. Посмотрел на часы - прошло едва десять минут. Смешно, удивительно. Только что плыл, мчался, дышал ртом, использовал все резервы физической формы, казался самому себе изощренным и неутомимым, - потом бах, точка; десять минут. Он сел. Перед глазами мерцали радужные звезды. Рыжая эгоистично смежила веки, полежала без движения, перевела дух, потом спросила: - Мы так весь день будем, да? - В смысле? - Болтать и совокупляться. - Чем плохо болтать и совокупляться? - Я не сказала, что это плохо. - Скоро поедем. Мой друг устраивает шашлыки. Я приглашен. - А я? - Считай, что ты - тоже. - Только обещай, что оденешься прилично. - Хорошо. - Можно, я выброшу твой пиджак? - Нет. Мой пиджак священен и неприкосновенен. Он вне критики. - Так, как одеваешься ты, нельзя одеваться. - Знаю, - сказал Знаев. - Все я знаю. И про одежду, и про остальное. Я давно при деньгах, Алиса. Я пятнадцать лет как богатый. Если бы ты знала, каким я был снобом, когда поднял первые деньги! - Банкир закрыл глаза и упал спиной на кровать. - Я немедленно сделался снобом. Сразу же. Это было сумасшествие! Все было шикарно. Шикарнее некуда. Сигары. Трубки. Гильотины для сигар. Специальные зажигалки для трубок. Табаки с черносливом. Сорочки с личной монограммой. Золотые запонки. Галстучные булавки с бриллиантами. Лайковые перчатки. Бобровые воротники. Натуральный лен. Кожа крокодила. Куда ни плюнь - Ролекс, Дюпон и Данхилл. Коллекционирование антиквариата. Чтение журнала «Особняки и замки». Устрицы под белое вино. Канары и Мальдивы. Остров Корфу, где каждый таксист норовит соврать, как возил Михаила Горбачева… - А сейчас что? - А сейчас я из этого вырос. Рыжая помолчала и спросила: - Эти шашлыки… Что там будет за публика? - Не переживай. Старая банда. Все свои. Без смокингов и бриллиантов. Джинсы - в самый раз. Ты ведь это имела в виду? - Угадал. - Собирайся потихоньку. - А ты? - А я немного поработаю. - Сегодня выходной. - Не для меня, - улыбнулся банкир и ушел в кабинет. Закрыл дверь. Дел было много, да. Но вместо раздумий о делах, вместо некоторых полезных занятий, которым Знаев посвящал субботние дни (в частности, неплохо было бы погрузиться в глубины языка Сервантеса и Лорки), он стал мучительно придумывать, как ему, миллионеру, выстроить отношения со своей девушкой, чтоб ее не испортить. Конечно, рыжая Алиса не выглядела слабохарактерной. Но ведь и бывшая жена - тогда еще настоящая - поначалу тоже не давала повода усомниться в цельности натуры. А спустя год после свадьбы все изменилось. Знаев хотел быть Пигмалионом - сделался Франкенштейном. А всего-то пытался выполнить долг самца: обеспечить жене достойные условия существования. Он сказал себе, что теперь, сегодня, после всего, что произошло, после вздохов, скольжений, бессвязных влажных признаний, после моментов, когда становилось понятно: девочка с золотыми волосами не просто отдается, не уступает себя, а дарит (есть ведь разница), - он станет величайшим болваном, если решит тратить на нее деньги. А если она намекнет, хотя бы полувзглядом обозначит, что ждет именно этого, - придется расстаться. Сразу. Тьфу, блядь, до чего ты докатился. Пытаясь думать о любви, думаешь о деньгах. А что делать? Деньги есть. Их не жалко. Жалко будет, если воспитанная, умная молодая женщина, даже приблизительно не представляющая себе истинную цену и силу золота - этой волшебной и омерзительной субстанции, - однажды вдруг решит, что попала в число избранных, и помчится, сжигая мосты и тормоза, навстречу собственной гибели. Итак. Я влюблен - она вроде бы тоже симпатизирует (не может быть, чтоб не симпатизировала; иначе не был бы, например, давеча столь отважным ее маленький твердый язык). Я богатый - она живет в хрущевской хибаре. Как поступить? Извлечь ее, с осторожностью, из ее почвы, пересадить в благодатные условия, внимательно наблюдать за изменениями в поведении, за исчезновением одних привычек и появлением других? Ты что, всерьез намерен этим заниматься? Да, намерен. Девушка мне дорога. Тебе что, нечего делать? Нет, мне есть что делать, но я найду время и силы. Интересно, где? Неважно. Изыщу резервы. Внесу изменения в планы. Я устал быть один, мне нужен кто-то, о ком я буду заботиться, кому я могу дарить радость. Ага, вот важное слово произнесено: радость. Что-то ты, господин банкир, радостным не выглядишь… А неважно, как я выгляжу. Важно, что я делаю и как. Важно, что я собой представляю. Сдвинув створку огромного, от пола до потолка, окна, выбрался под открытое небо. Стискивая в пальцах резиновое кольцо, прошелся меж деревьев. Потеребил листья дуба, любимчика. Вот существо, которое нельзя испортить заботой, любовью, деньгами, вниманием, подарками. Хочешь - поливай и ухаживай, не хочешь - забудь; растение не перестанет тянуться к солнцу. Через полчаса выехали. Что за человек рядом со мной? - думал банкир. - Тянется ли к солнцу? Время покажет. - Сначала, - объявил он, - мы кое-куда заедем. Помоем машину. - Твоя машина - чистая. - Может быть. Но она должна быть очень чистая. - Самая чистая, - подсказала рыжая. - Да. - Чище, чем у всех. - Точно. - Чище, чем у всех… Больше, чем у всех… Быстрее, чем у всех. Ты страшно гордый человек. - Это плохо? - Плохо, - четко ответила рыжая. - Тебе что, нравится, когда все тебе завидуют? Восхищаются? Ищут твоей дружбы и аплодируют? Знаев резко прибавил ход. - Мне все равно, - сказал он. - Мне плевать, аплодируют мне или нет. Главное - чтобы я сам себе аплодировал. - И часто так бывает? - Редко, - с сожалением ответил банкир. - Три или четыре раза в год. Обычно я недоволен собой. Он опять почувствовал подступающую тошноту. Сильно вдохнул носом. Ему не понравился разговор, слишком неприятной была тема. Тот, кто хочет контролировать все, должен в первую очередь контролировать темы разговоров, - и, соответственно, темы размышлений: уступишь собеседнику, и хаос поселится в твоей голове. Знаев не удержался и поморщился от досады. Хаос подступил. Суббота, лето, солнце, пронзительно-синее небо, женщина с золотыми волосами - все на месте, все рядом, расслабься и отдыхай. Если сможешь. Он опять надавил на педаль. Есть счастливые люди - они убеждены, что расслабиться просто, а отдыхать - все равно что дышать: живешь - стало быть, умеешь. Проснись однажды в понедельник, в четыре утра. И начинай работать. Работай до полуночи. Поспи немного, и во вторник проделай то же самое. И в среду. И в четверг. Все пять дней. А в субботу попробуй остановиться. Забудь о работе и наслаждайся ее плодами… Нет, она не даст тебе забыть. Она вцепится когтями, если попытаешься оттолкнуть ее. Она пустит корни внутри твоего естества. Она, как женщина, внимательно отслеживает, как ты все больше и больше увлекаешься ею, она дальновидно позволяет тебе потерять голову; но когда ты решишь переключиться на что-то другое, - все изменится. Она будет звать тебя, она не покинет тебя, она повиснет на тебе, она завладеет всем в тебе. - Можно тебя попросить… Знаев вздрогнул: - Что? - Мы едем слишком быстро. - Не слишком. И потом, мы уже приехали. Он заложил резкий вираж и остановился. Алиса посмотрела на одноэтажное строение из бетона, окруженное автомобилями - в каждой нетерпеливо ерзал водитель, - и с сомнением сказала: - Тут очередь. - Ничего. Нас пустят без очереди. - Не люблю очередей. - Ты не застала настоящих очередей. За маслом. За мясом. За сыром и колбасой… Видишь? Я же говорил, нас обслужат мгновенно. - Прекрати быть таким самодовольным. Банкир испугался и замолчал. Осторожно въехал в ворота. Из водяной пыли появились четверо полуголых мальчишек: два азиата и два блондина. Подскочили к машине, принялись за дело. Азиаты действовали заметно шустрее своих коллег-славян. За спинами работяг обозначился приземистый, в выцветшей джинсе человек с огромным животом. Под его тяжелым взглядом гавроши задвигались быстрее, но вот один из них, неловко шагнув, опрокинул ведро с водой; приземистый дико завращал глазами, выкрикнул что-то явно нецензурное и наградил нерадивого мощной затрещиной, тот едва не упал. - Он его ударил, - тихо сказала рыжая. - Я видел, - равнодушно ответил финансист. - Это отвратительно. - Может быть. Алиса схватила его за рукав. - Поехали отсюда. - Зачем? - Здесь бьют людей. Это ужасно. - Это нормально. - Нет. Ненормально. Даже я понимаю, что нельзя наказывать рабочих на глазах у клиентов. Хочешь наказать - отведи в служебное помещение, или что тут у них есть… На дворе двадцать первый век, а этот жирный индюк бьет мальчишку, как будто своего раба! - Капитализм, - миролюбиво возразил Знаев. - Если нанялся работать - работай как положено. - Нет! Капитализм - это когда плохого работника увольняют. И нанимают хорошего работника… - Иди, - насмешливо рекомендовал банкир. - Поищи. - Кого? - Хорошего работника. Это Москва, дорогая. Это Россия. Все хорошие работники давно нашли себе хорошую работу. До того, как ты пришла в мой банк, мы пробовали на твое место пятерых девочек И со всеми расстались. - Слишком медленно работают? - И медленно, и вообще - плохо. Хорошие люди - на вес золота. Приходится делать хороших из плохих без отрыва от производства. Алиса разгневалась: - На нормальных мойках все автоматизировано! Нажимаешь кнопку - и механизм все сам делает! - Ошибаешься, - мягко сказал Знаев. - Труд механизмов переоценен. Еще в двадцатом веке. Поговори о несовершенстве ручного труда с китайцами. Ручная мойка гораздо лучше механической. Выше качеством. И, кстати, быстрее. Смотри, они уже заканчивают… В восемь рук пацанчики натирали корпус машины особыми салфетками. Переговаривались и пересмеивались. Шире всех улыбался тот, которому достался хозяйский тумак - Вот и все, - довольно произнес банкир, поворачивая ключ в замке зажигания. - Шесть с половиной минут. - Я поняла, - заявила рыжая, - почему мы приехали именно сюда. Здесь моют очень быстро. Угадала? - Нет, - сказал Знаев, стараясь не выглядеть самодовольным. - Мы приехали сюда, потому что эта мойка принадлежит мне. И кстати, тут действительно работают быстро. Вдвое быстрее, чем у конкурентов. А мальчишка, которого ты пожалела, зарабатывает вдвое больше, чем имел бы на любой другой мойке. Посиди тут. Подожди. - Ты быстро? - Очень быстро. Знаев вышел. Сделал несколько шагов прочь. Не удержался - обернулся, оценил работу. Остался доволен. Авто сияло. Отражало солнце. Обогнул здание, толкнул дверь. В полутемной конторе его уже ждал насквозь пропахший пивом Фокин. - Шесть минут, - самодовольно сказал он. - Шесть с половиной, - возразил банкир. - Все равно неплохо. - Зачем ты бьешь пацанов на виду у клиентуры? Фокин побагровел и с презрением сказал: - Разве это пацаны? Пацаны воруют. Или по тюрьмам сидят. А эти - фраера малолетние. - Не распускай руки. - Они не понимают по-другому. - Хочешь наказать - отведи в подсобку и наказывай. - Не получится. Тогда мне придется бегать в подсобку постоянно. И вообще, Сергей, - Фокин вытер мокрые ладони о джинсовое брюхо, - тебе незачем переживать. Ты мне доверил дело? Доверил. Я обеспечиваю результат? Обеспечиваю. Прибыль даю? Даю. Зачем тебе вникать в детали? - Согласен, - кивнул банкир. - Ты хоть отдыхаешь когда-нибудь? Фока стеснительно улыбнулся - в его случае улыбка выглядела как неловкая деформация правой нижней четверти морщинистой физиономии. - А как же, - сказал он. - Тут же и отдыхаю. Не отходя от кассы. Знаев помолчал, изучая грубо оштукатуренную стену, по которой медленно стекали мутные капли. Осторожно спросил: - Ты доволен? - Я всем доволен, - сразу ответил Фока. - Тут у меня недовольных нет. Даже эти черти, которых я каждый день по башке бью, чтоб шустрее поворачивались, - и те довольны. Я им заместо отца родного… Приезжает начальник отделения милиции, бесплатно машину моет - доволен. Приезжает глава управы, бесплатно машину моет - очень доволен. Приезжает архитектор района, налоговый инспектор, санитарный инспектор, пожарник - все довольны… - Ладно, - Знаев прощально махнул рукой. - Воюй дальше. Он вернулся к машине, сел, закрыл дверь; после насквозь сырой, полутемной комнатухи, где толстый Фокин царствовал, на манер старого кашалота, салон собственного авто, украшенный, как букетом, тоненькой, ловко устроившейся в кожаном кресле девочкой, показался банкиру сущим раем. Действительно, зачем я его учу, как ему работать? Он кладет в свой карман едва один доллар с каждой обслуженной машины, работает в грязи и шуме, у него скоро жабры вырастут - не тебе, лощеному, годами не державшему в руках ничего тяжелее авторучки, учить чему-либо пузатого Фоку. Незачем лезть с советами. Глупо превращаться в суслика, который думает, что он - агроном. Едва тронулись, как Алиса спросила: - Ты им сказал? - Что «сказал»? - Что нельзя бить детей. - Нет. Не сказал. Рыжая стушевалась и осторожно погладила банкира по плечу. - Извини. Я забылась. Я уже пытаюсь тобой командовать. - Все нормально. Я понимаю твои чувства. Мальчишкам на этой мойке всем по шестнадцать лет. А то и по восемнадцать. Они просто выглядят моложе. Мало кушали в детстве. Такое поколение. Дети перестройки. А их начальник, толстый дядя, который тебе так не понравился, - мой старинный приятель. Бывший уголовный элемент. Однажды отсидел десять лет. За убийство. Теперь - трудится у меня. Руководит процессом. Я так думаю, пусть он лучше раз в день даст подзатыльник плохому работяге, чем опять пойдет и убьет кого-нибудь… - Ну и приятели у тебя. - Я не чистоплюй, - с некоторым вызовом ответил Знаев. - Я начинал в девяносто первом году, тогда нельзя было делать бизнес и не иметь бандитов среди знакомых. Это очень обычная история, Алиса. Времена меняются, а люди не хотят и не умеют меняться. Ты работаешь, вокруг тебя - твое окружение, друзья, партнеры, товарищи, помощники и так далее… Потом ты поднимаешься, вырастаешь, меняешь круг общения - а друзья и товарищи остаются там, внизу. И обижаются. Упрекают тебя в том, что у тебя для них нет времени… А у тебя на самом деле для них нет времени! Оно подорожало! Я люблю старых друзей, но мне не нравится, когда они застревают в прошлом. Один застрял в девяносто втором году, когда было очень круто иметь ларек на углу Большой Черемушкинской и Шверника. Другой застрял в девяносто четвертом, когда было очень круто ввезти контрабандой грузовик французского вина и половину самому выпить. Третий, хорошо тебе известный господин Солодюк, прочно застрял в две тысячи третьем, когда можно было безнаказанно продавать тридцать миллионов наличных рублей в месяц и при этом спать спокойно… В общем, однажды, пять лет назад, я понял, что бандиты мне больше не нужны. Совсем. Построил им мойку, они посадили туда своего человека - все довольны. Пока, во всяком случае… - И все-таки скажи им, - попросила рыжая. - Скажи, что нельзя бить людей. Это не бизнес, а рабство. Знаеву стало грустно, и он ответил, тщательно следя за тем, чтобы интонация не была снисходительной: - Без рабства нет бизнеса. Рабство вечно. Просто в наше время оно замаскировано той или иной риторикой. Всякая эксплуатация связана с насилием. В моем банке не меньше насилия и принуждения, чем на этой грязной мойке. Только ты, когда ходишь по коврам в белой блузке, его не замечаешь. Потому что оно хитро замаскировано. Но оно - есть. Без насилия нельзя. Алиса помолчала, изучила свои ногти, тихо произнесла: - Можно. Некоторое время молчали. Свернули с Кольцевой на Новорижское шоссе. Банкир, не отрывая взгляда от дороги, протянул правую руку и побаловался золотыми волосами подруги. - Я много лет играл на гитаре, - сказал он. - Дергал струны. Вот что я тебе скажу, рыжая: с человеком - как со струной. Придай ему, человеку, напряжение. Чтоб правильно вибрировал. Потом с одной стороны нажимай, а с другой - ударяй, дергай и пощипывай. И будет красивая мелодия. Кстати, мы почти приехали. |
|
|