"Готовься к войне" - читать интересную книгу автора (Рубанов Андрей)
ГОТОВЬСЯ К ВОЙНЕ 3. Четверг, 21.30 - 22.30
Вслед за наиболее рассудительной частью человечества Знаев считал, что лучшая пора для женитьбы - бедная молодость. Однако не сложилось. Главным образом оттого, что молодость пролетела незамеченной. Гитарист Сережа целеустремленно работал, начиная с пятнадцати лет. Деньги откладывал. Копил. Он любил копить. В молодецких кутежах участия не принимал, принципиально. Друзей имел мало; тех, что были, держал на расстоянии.
Женщины появлялись, но мгновенно исчезали при первой же попытке потребовать к себе повышенного внимания. Женщины не имели над ним никакой власти. Сколько себя помнил, он всегда уставал и имел пониженную потребность в сексе. За исключением небольшого отрезка времени, с двадцати двух до двадцати трех лет, - но и тогда желание физической любви было (как он потом понял) всего-навсего производным от успеха, от восхождения на вершину благополучия.
Долгое время Знаев всерьез думал о себе, как о сублиманте. Ежедневное созидание, воплощение в жизнь планов, определение цели, движение к ней и достижение ее - вот что его возбуждало, заставляло кипеть кровь; тогда как женщины - даже самые лучшие из них - мешали, раздражали, отвлекали и оставались существами с другой планеты.
Ближе к двадцати пяти годам он обнаружил, что ему грозит сделаться женоненавистником, и забеспокоился. Он не хотел быть женоненавистником.
Меж тем Москва безудержно богатела, граждане хотели красиво жить, танцевать, посещать показы мод и художественные галереи. В город, пятнадцать лет назад считавшийся высокоморальной столицей коммунистического движения, проникла гей-культура. Однажды Знаев, уже ставший к тому времени банкиром, банально испугался, что в нем заподозрят гомосексуалиста. А что еще может подумать обыватель (в среде, где вращаются банкиры, тоже есть обыватели) о мрачном молодом мужчине, который сторонится противоположного пола?
Он решился и женился.
Бывшая супруга, сейчас открывшая ему дверь, мало походила на вежливую тихую девочку, восемь лет назад после непродолжительных колебаний пошедшую с ним под венец. Годы абсолютного комфорта превратили ее в шикарную, холеную, плавную в движениях самку, мучимую крайней формой снобизма - такой, когда меняется не только социальная или частная жизнь человека, но даже и его физиология. Когда-то очень здоровое существо, посвятившее детство балету, а юность - художественной гимнастике, теперь при малейшей перемене погоды страдало мигренями, к наступлению полнолуния готовилось заблаговременно, а по возвращении с Майорки или Сицилии тратило на акклиматизацию не менее месяца.
Винить было некого.
Камилла изучила гостя с ног до головы особенным взглядом. Поискала приметы мужской запущенности: плохо выбритую щеку, оторванную пуговицу, несвежий манжет рубахи. Свидетельства того, что бывший супруг лишен ухода. Видимо, нашла. Некрасиво ухмыльнулась:
- В чем дело?
Банкир сделал жест миролюбия.
- Заехал узнать, как дела.
Из дальней комнаты, громко топая, вихрем выскочил семилетний Виталик. С разбега прыгнул в отцовские колени.
- Ура! Папа!
- Привет, пацан, - сказал Знаев. - Ты в порядке?
- Конечно.
- Маму не обижаешь?
- Обижает, - грубо сказала Камилла. - Еще как.
- Это плохо. Нельзя обижать маму.
- Он такой же, как и ты, - с вызовом заявила бывшая жена. - Не обращает на мать никакого внимания. Я начинаю с ним беседовать, а он разворачивается и уходит заниматься своими делами. Как будто я - пустое место…
Значит, он так тебя воспринимает, хотел ответить бывший муж, но промолчал; последние два года в этом доме говорила в основном хозяйка - много, громко и не стесняясь в выражениях, хозяин же помалкивал, возражать было бессмысленно, всякое выяснение отношений превращалось в диалог слепого с глухим.
Разумеется, он взял ее в жены вовсе не потому, что побаивался прослыть педиком. Это был взвешенный поступок, настоящий брачный союз в старых традициях. Когда жених - в начале зрелых лет, серьезен, солиден и в кармане у него ни много ни мало - собственный банк, а невеста мила, отменно воспитана, обучена фортепьянам, и папаша дает за ней двухкомнатные хоромы на Ордынке. Какой-то особенной страсти к высокой тонкой брюнетке с небогатой грудью и почти идеальными длинными ногами Знаев не испытывал, но так, может, оно и лучше. Молодых все друг в друге устраивало. Новобрачная энергично свила семейное гнездо, оборудованное по последнему слову дизайнерской мысли, и родила наследника.
Он ее не любил, нет. Вместо любви ощущал нечто вроде глубокой симпатии.
Он никого никогда не любил. Маму с папой любил, как сын. Сына любил, как отец. Очень любил, до слез, до боли в сердце, - но любил, получалось, текущую в чужих артериях собственную кровь, то есть в конечном счете себя. А вот жену, мать собственного сына, любил только как мать собственного сына. Да, переживал - главным образом в первые, наверное, полтора или два года - некие теплые чувства: умилялся, заботился, берег. Дарил подарки, приносил цветы. Наедине, под одеялом, бывал нежным и неистовым. Но не любил. Утром уходил из дома - и забывал напрочь. Когда Камилла отваживалась позвонить в контору - разговаривал сухо, заканчивал беседу при первой возможности. Бывало, что секретарша входила с виноватым видом: «Сергей Витальевич, на третьей линии жена…» - а он в ответ рычал: «Я же просил ни с кем не соединять!» - «Но жена же…» - «Ни с кем!! Ни с кем!!» И натыкался на ужас в глазах референтки. А ужасаться было нечему. Большой труд требует большой концентрации. Семья - отдельно, бизнес - отдельно.
Со стороны молодой супруги флюиды тоже не приходили. Может, приходили, но он не чувствовал. Или чувствовал, но принимал за проявления благодарности. С первых дней совместной жизни на банкиршу обрушился золотой дождь. Шубы и камни вызывали восторг, визг, далее следовали подпрыгивания на мысочках и игривые предложения немедленно отплатить натурой; масса приятных моментов содержалось в таком способе построения семейных отношений, однако любовь, стремление души к душе и тела к телу… Нет, насчет любви Знаев сомневался.
Правда и то, что сам он не выглядел героем девичьих грез. Лицом смахивал на Буратино, рано истрепавшегося в передрягах. Телом был тощ. Движения - точные, но необычайно резкие - раздражали окружающих (сидит дядя в кафе, спокойно пьет чай, завис, размышляет, глаза прикрыл даже - вдруг залпом допивает, вскакивает, швыряет купюру, исчезает бегом, что-то себе под нос бормоча, - про таких говорят «не в себе» и сторонятся).
Комплиментов говорить не умел. Двусмысленные беседы «с подтекстом» презирал. В одежде ценил удобство, и только его. Предпочитал просторные пиджаки с безразмерными накладными карманами, куда можно без церемоний сгружать связки ключей и пачки денег.
Ногти обкусывал. Волосы много лет стриг у одного и того же парикмахера, умевшего работать очень быстро. В первый год супружества Камилла потратила немало сил, пытаясь приохотить мужа к статусным прикидам и косметическим процедурам, но в итоге отступилась; единственной, необходимой и достаточной, косметической процедурой Знаев считал умывание и твердо стоял на своем.
В какой- то момент обнаружил, что с женой ему скучно. Как правило, семейные вечера проходили в обсуждениях планов увеселений. Жаровы летят в Рио, а мы куда полетим? Я вчера была в клубе «Зима», там так интересно, давай пойдем туда вместе? К тому, что супруга понемногу превращается в рафинированную мещанку, Знаев поначалу отнесся спокойно -не пьет, не курит, не нюхает, родила прекрасного ребенка, и на том спасибо, - но его стало удивлять то, что сама Камилла себя таковой не считала и очень обижалась, когда он говорил ей об этом прямо. А он говорил все чаще и чаще.
Банкир не считал мещанство проблемой. Мещане, как правило, существа безвредные. Однако выяснилось, что мещанин цельный, неглупый, продвинутый, сытый, выспавшийся и имеющий поэтому силы для отстаивания собственной точки зрения, - страшен. Невыносим для уха и сознания его элементарный новояз: «не грузись», «не парься», «не заморачивайся», «забей» (везде звонкие согласные, для вящей весомости), что переводилось на правильный русский язык так не трать себя, пусть это делают другие.
Не расходуй энергию, держи ее при себе.
Знаев считал, что мозг, как мышцу, следует упражнять. Нельзя выстроить свою жизнь так, чтобы «не грузиться». Нельзя переместить груз, не нагрузив телегу. Нельзя набраться ума, не заставив голову работать. Чтобы разум действовал, надо предлагать ему задачи.
Муж пытался втолковать жене свои идеи. Однако дара убеждения не хватило, поскольку всякому дару убеждения должен соответствовать дар понимания.
Камилла деградировала на глазах. Полистывала перед сном Милорада Павича, щебетала по-английски, досконально разбиралась в ценах на одежду и обувь, ловко в уме переводила доллары в фунты и евро, помнила пин-коды шести своих кредитных карточек, - и при всем этом стремительно теряла способность к объективной оценке происходящего. Если домработница портила тефлоновую сковородку - виноватой объявлялась домработница (тихое существо с восемью классами образования), а никак не хозяйка, хотя предупреждать наемный персонал о ценности барахла есть обязанность именно хозяйки. Если муж забывал про день рождения тещи - виноватым считался муж, хотя он и без того, по роду профессии, держал в голове сотни цифр и дат. Все были виноваты, все были не правы, все были обязаны проявлять предусмотрительность, предупредительность, непрерывную вежливость, благоговение и обожание, - и только банкирова жена ничего никому не была должна, ни за что не отвечала, не имела обязательств.
В конце концов отношение Камиллы к супругу превратилось в иллюстрацию к поговорке «сытый голодного не разумеет» (вариант: «пеший конному не товарищ»). По молодости банкирша еще пыталась обозначать какую-то полезную деятельность, почти полгода преподавала в частной музыкальной школе и даже аккомпанировала подруге при записи альбома унылых романсов (неловкий гибрид Жанны Бичевской и Сезарии Эворы). Потом появился ребенок; с тех пор, как он превратился из младенчика в маленького, но полноценного человека, умеющего ходить и разговаривать, его мама занималась уже только собой. Массаж, фитнес, танцы - ежедневно. Такая жизнь всем хороша, кроме одного: она предполагает отсутствие всякой ответственности за что бы то ни было. Камилла мастерски научилась «не грузиться» и «не париться». Когда супруг бывал раздражен, она называла его «психом». Когда он не проявлял бурного сострадания к ее недугам, она обвиняла его в черствости. Когда он жаловался на усталость, она предлагала ему съездить в Альпы. На месяцок.
Этот «месяцок» его особенно бесил, главнейшее слово в лексиконе бездельников, кому «месяцок», а кому целый месяц.
Грустно банкир наблюдал, как отсутствие полезных стрессов разрушает человека. Собственно, первая серьезная ссора, с воплями, оскорблениями и рыданиями, началась с того, что жена пригласила в гости подруг, в воскресенье, в три часа, хотя прекрасно знала, что муж именно в выходной, с двух до пяти вечера, спит. Отдохнешь в другое время, беззаботно посоветовала Камилла в ответ на упрек; подумаешь. Знаев стал объяснять, что другое время отведено для других занятий - и вдруг понял, что ничего не сможет объяснить.
Сытый конному не пеший.
Страшно прожить с человеком - добрым и неглупым - многие годы, родить ребенка, построить семью - и вдруг перестать его уважать.
Когда Знаев это понял, четко для себя сформулировал, поискал и нашел доказательства, он поговорил с братом Камиллы - и ужаснулся, когда Герман Жаров не только не попытался его переубедить, но подтвердил худшее сразу, просто, коротко, с ошеломляющей легкомысленностью.
- Моя сестренка, - сказал он, - всем хороша. Одна беда: ей по жизни нехуй делать.
- Но так нельзя… - промямлил печальный банкир и выслушал короткий монолог:
- Они все одинаковые. Твоя хоть не курит и в спортзал ходит. А моя целыми днями - какой там днями, годами! - смотрит фэшен-ти-ви и фильмы с молодым Аленом Делоном. Нас ждет распад, Знайка. Закат цивилизации. Общество всегда гниет. Но гниет оно с одного боку - с мужского. Потому что мужики слабее и более подвержены гниению, вся гадость и грязь - от нас. Но когда распад касается женщин - это уже настоящая беда… Только ты ко мне претензии не предъявляй. Я тебе ее не сватал. Вы все сами организовали. Мое дело - сторона. Разбирайтесь, как хотите. Лучше - помиритесь. И живите. Повторяю: они все одинаковые. А ты, Серега, дурак наивный. Останешься один - тебя сразу поймает какая-нибудь профессионалка… Стерва натренированная… Сейчас их много. Я таких видел, ты не поверишь… У некоторых свои бригады, юристы, адвокаты, частные детективы, крыша из ФСО… Не успеешь оглянуться, как твои деньги отполовинят… Или все заберут… Плохая или хорошая семья - это твоя семья…
Уговоры Жарова не помогли. Все развалилось в три месяца. Банкир ушел малой кровью: отдал квартиру и оформил шестизначный депозит. Банк, разумеется, никак не пострадал, не зря Знаев сделал его акционерным; совладельцы, числом восемь рыл, все до единого - подставные, официально не имели никакого отношения к семейной драме председателя правления. Впрочем, Камилла и не пыталась - дала понять, что удовлетворена. Помимо бывшего мужа, ей и брат подкидывал.
- Так! - выкрикнула она, дергая сына за плечо. - Девять часов! Немедленно иди спать.
- Еще пять минут.
- Мама права, - сказал Знаев, подмигивая мальчику. - Иди ложись и жди меня. Перед сном поболтаем.
- Здорово.
Заметно приободренный, Виталик исчез. Банкир снял туфли и прошел в кухню, чувствуя, что его бывший дом изменил свой запах, а значит, стал совсем чужим.
- Ну и? - плоским голосом спросила Камилла, складывая руки на груди. - Зачем пришел?
- Герман попросил. Он считает, что мы должны помириться.
- Ах, Герман. Значит, это его инициатива.
- И моя тоже.
- Хочешь вернуться? -Да.
- А я не хочу. - Камилла бросила на бывшего мужа холодный взгляд. - Незачем. Если бы я была художником, я написала бы картину. Под названием «Проводы на войну». Изобразила бы мужчину, сидящего за столом. Он чистит ружье. Такой весь мрачный, сосредоточенный… Натирает, смазывает… А напротив - стоит его жена, смотрит на него и плачет. Она вроде как еще жена, но в мыслях - уже вдова. Причем, понимаешь, она не знает: жена все-таки или вдова… Муж вроде бы есть - но его вроде бы уже и нет. Война вроде бы еще не началась, а муж уже мысленно там. Готовит себя. Естественно, в такой важный момент ему не до жены…
- Я понял, - начал Знаев, но Камилла перебила:
- Эта картина - про нас. Ты считался мужем - но тебя не было. Ты всегда думал не обо мне, а о своей войне. - На ее лице появилось отвращение. - О том, как победить время. О том, как сделать деньги. Как поднять банк. Как построить магазин…
- Такова моя профессия.
- Это не твоя профессия! Это твоя природа. Зачем тебе возвращаться, Знаев? Что изменится? Ты по-прежнему будешь приходить только для того, чтобы переночевать. Прекратим это. Иди поговори с ребенком - и уезжай. Когда ты рядом, мне неприятно. Ты стоишь в метре от меня - но тебя нет. Ты фантом, призрак. Я боюсь, что протяну руку - и она пройдет насквозь… Уходи.
- Хорошо, - тихо сказал банкир и подумал, что у нее наверняка есть мужчина. Потом он подумал, что это его никак не трогает. Допустим, такой мужчина есть. Он, может быть, приходит прямо сюда. Хранит здесь свою зубную щетку. Почему надо придавать значение существованию такого мужчины? И его зубной щетки?
- Иди, - повторила бывшая супруга. - Виталик тебя ждет. Он каждый день про тебя спрашивает.
- И что ты ему отвечаешь?
- Что ты очень занят.
- Нормальный ответ.
- Кстати, вчера я послала его в магазин. За хлебом. В воспитательных целях. Чтоб знал, откуда берется хлеб. Он принес хлеб, но не вернул сдачу. Сказал, что все деньги дал в долг каким-то знакомым мальчишкам… Что тут смешного?
- Дал в долг? - переспросил улыбающийся Знаев. - Этот день я обведу в календаре кружочком. Теперь я точно знаю, кому достанется мой банк, когда я состарюсь.
- Прекрати. - Камилла сверкнула глазами. - Его же просто развели. Хулиганье.
- Разберемся, - весело ответил банкир.
Стараясь не наступать на разбросанные игрушки, вошел в комнату сына. С удовлетворением подумал, какая все-таки просторная и уютная эта комната. Он бы и сам не отказался пожить в такой. Повесить на стены постеры с Гэри Муром и Робертом Плантом, залезть под одеяло с журнальчиком и пакетиком чипсов - и неделю не вылезать.
Нет - две недели.
- Ты что, помирился с мамой? - тихо спросил сын.
Банкир присел на край кровати и ответил:
- Почти.
- А когда насовсем помиришься?
- Трудно сказать. Как у тебя дела в школе?
- Папа, - грустно сказал Виталик, - какая школа? Сейчас лето.
Черт, подумал Знаев. Вот, оказывается, как у меня далеко зашло.
- Мама говорила, - продолжил мальчик, - что ты сейчас живешь один. В большом доме.
- Когда она разрешит, я возьму тебя к себе. Ты сам все увидишь.
- А тебе не страшно? Одному жить в большом доме?
- Нет. Не страшно. Когда ты вырастешь, я подарю этот дом тебе.
- Здорово! А он очень большой?
- Не очень. Но большой.
- А мама? И маме подаришь?
- Маме не нравится этот дом.
- Почему?
- Он стоит в лесу. Рядом нет магазинов. Хлеба и то негде купить… Кстати, а что у тебя произошло с твоими друзьями? Которым ты дал деньги?
- Они мне не друзья, - терпеливо ответил Виталик. - Просто знакомые пацаны. Из нашей школы. Я после магазина на минуточку зашел в компьютерный клуб… Ну, в соседнем доме… Посмотреть, как там играют в «Сталкера». И встретил этих пацанов…
- И они попросили у тебя денег?
- Да. Сказали - скоро отдадут.
- Понятно.
- Ты не подумай, папа, - это не какие-нибудь… Это свои пацаны. Знакомые. Они всегда там стоят. Возле клуба.
Знаев кивнул и спросил:
- И что они там делают? Возле клуба?
- Ничего. Просто стоят. Болтают. Общаются.
- Понятно. Слушай, сын… Когда я был как ты - у меня тоже были такие знакомые пацаны. Конечно, они стояли не возле компьютерного клуба. Не было у нас такого клуба. Но пацаны, которые просто стоят и болтают, были. Всегда. Я ходил на стадион, я ходил в музыкальную школу - а они просто стояли и болтали. Я занимался делом - а они стояли и болтали. Я вырос, стал бизнесменом, создал банк - а они все это время просто стояли и болтали. Они до сих пор стоят и болтают…
Виталик заливисто засмеялся.
- Я не говорю, что это плохие пацаны, - продолжал Знаев. - Я не говорю, что с ними не нужно общаться. Остановись, поговори две минуты - и иди дальше. По своим делам. Привет, пацаны - пока, пацаны. Спешу, пацаны.
Очень занят. Делай так, чтоб они видели тебя пробегающим мимо. И думали: вот крутой чувак…
- Какой же я крутой, - с сомнением сказал Виталик, - если я еще маленький.
- Ошибаешься. Маленькие бывают еще круче больших. Самые крутые - это знаешь кто? Это те, кто не тратят зря времени. Учись беречь свое время. Не трать его на то, чтобы просто стоять и болтать. Никогда не стой. И никогда не болтай. Время - это такая штука… Его нельзя одолжить, но можно украсть. Его нельзя купить, но можно потратить. Его нельзя остановить. Твое время - это самое дорогое, что у тебя есть.
Сын подумал и ответил:
- Нет, папа. Самое дорогое, что у меня есть, - это мама. И ты.
Знаев провел ладонью по теплой голове ребенка.
- Ты прав. Но и я тоже прав.
- А разве так бывает?
- Бывает. И очень часто. Спи. Спокойной ночи.
Он посмотрел на форточку - открыта ли, не задохнется ли мальчишка ночью, - вышел и осторожно прикрыл за собой дверь. Бывшей жене - она до сих пор стояла в кухне у окна, демонстративно ждала, пока незваный гость очистит помещение, - тихо попенял:
- У вас душно.
- Тебе надо срочно сходить к нотариусу, - игнорируя упрек, сказала Камилла деловым тоном. - Оформить справку. О том, что ты не возражаешь против выезда ребенка. Мы едем в Австрию. В Тироль. За горным воздухом.
- Это правильно. В Москве летом вам делать нечего.
Помолчав, бывшая банкирша осторожно сказала:
- У меня подруга вернулась из Штатов. Отдыхала. В Аспене. Там сейчас в моде слоу-лайф.
- Что?
- Слоу-лайф, - с вызовом повторила бывшая. - Новый стиль. Медленная жизнь. Полная противоположность твоей. Люди никуда не спешат. Вообще никуда. Никогда. Наслаждаются простыми вещами. Едят. Спят. Дышат. Растят детей. Не нервничают. Так живут, чтоб прочувствовать каждую минуту…
- Мечта яблочного червячка, - сказал Знаев.
- Не поняла.
- Червячок. Он живет в яблочке. И его же кушает. Ему хорошо. Ему всегда вкусно. Торопиться некуда. И не надо. Весь его мир - съедобен.
- Откуда в тебе столько высокомерия?
- Не вижу ничего плохого в высокомерии, - банкир выпрямил спину. - Слоу-лайф - это хорошо, Камилла. Это то, что тебе подойдет. Австрия, горный воздух, вкус каждой минуты и все такое… Только не забудь, кто тебе оплачивает твой слоу-лайф.
Он встал нарочито бодро. Тщательно застегнул пиджак
- Слушай, Знаев, - тихо произнесла бывшая. - Ты хоть уже мне и не муж… Но все-таки и не чужой дядя. Остановись. Меняйся. Иначе - сойдешь с ума. Нельзя все сделать и все успеть. Нельзя объять необъятное.
Банкир помолчал и ответил очень твердо:
- Можно.
Он ощутил печаль и решил весело улыбнуться. Прощально махнул рукой и поспешил к двери.
Пока спускался в лифте, позвонил Горохов. Уже много лет между боссом и его заместителем существовала твердая договоренность: после девяти часов вечера не беспокоить друг друга без веской причины. Поэтому банкир слегка напрягся.
- Извини, - сказал Горохов. - Думаю, тебе будет интересно… Я насчет того мужика, который утром внес депозит… Двести тысяч…
- И что он?
- Час назад обнаружен мертвым. Насильственная смерть.
- Хорошо. Молодец. Я думал, стряслось что-то серьезное. Спасибо, Алекс. Отдыхай. И больше не дергай меня по пустякам.
Немного поколебавшись, банкир выключил телефон. Постоял возле машины. Поднял лицо к небу.
Обычно после всякого визита в свою развалившуюся семью он грустил. Недолго. Четверть часа или немного больше. Убеждал себя, что рано или поздно рана затянется. Камилла найдет себе хорошего мужчину. А сын - вырастет и унаследует фамильное дело. Для кого, как не для сына, он, банкир Знаев, уродуется по восемнадцать часов в день? Как правило, каждый такой приступ грусти заканчивался появлением честной и ясной мысли: нет, банкир Знаев вовсе не ради сына уродуется. А исключительно ради себя. Сын ни при чем. Так грусть обращалась в горечь, а меланхолия - в трезвое осознание собственной миссии.
Но сегодня он почему-то не стал грустить. Не хотелось грустить. К чему грустить? Сын есть? Есть. Растет? Растет. Здоров, сыт? Более чем. Ну и хорошо. Дальше - разберемся. Потом. Со временем.
Сел в машину. Открыл окна. Глупо закупориваться, если вокруг лето.
Влажный воздух колебался. Газоны пахли свежескошенной травой. Иногда пахло и бензином, но так и должно быть, чуваки; мы в крупнейшей нефтяной столице. Все равно травой пахло острее. Ах, Камилла, дура ты, хоть и мать моего ребенка. Выйди из каменного мешка, чтоб потолок не давил на темя. Пройдись, подыши, подними глаза. Вон Медведица, а там - Сириус, а чуть в стороне три ярких в ряд - это пояс Ориона. Можно ли объять необъятное? Конечно, можно. Это очень просто. Взял - и объял.
Выкатился на дорогу. Нажал на педаль - и когда тахометр показал шесть тысяч оборотов, засмеялся.
Влюблюсь, решил он. Жестоко. По всем правилам. В рыжую Алису. Уже влюбился. Теперь будет роман. Настоящий. Красивый. С букетами, подарками, долгими разговорами. С объятиями необъятного.
К черту Лихорылова. К черту супермаркет с пятиконечной звездой. К черту бывшую жену. К черту убиенного час назад владельца депозита. Мне за сорок, и я кое-чего добился в этой жизни. Я заработал право влюбиться. Могу себе позволить! Кто-кто, а я уж точно могу. У меня все есть. А будет - еще больше. Теперь хочу любви. Хочу девочку с золотыми волосами. Чтобы думать о ней каждую минуту. Чтобы жить ею. Чтобы стать для нее всем. Чтобы радоваться, когда она рада, и печалиться, когда она опечалена.
Неправда, что любовь появляется нечаянно. Когда управляешь своей жизнью, как опытный пилот управляет мощнейшим сверхзвуковым самолетом, тогда любовь возникает в самый нужный момент. Вовремя.
Так думал банкир, оставляя за кормой машины полыхающее вполнеба зарево ночного мегаполиса, углубляясь в холмы Истринского района, где в очень неплохом месте, на краю столетней дубовой рощи, поджидал его собственный загородный дом.