"Торжество жизни" - читать интересную книгу автора (Дашкиев Николай Александрович)

Глава Х Друзья

Они быстро подружились — весельчак и шутник Коля Карпов и молчаливый, сосредоточенный Степан Рогов.

Один любил футбол и знал наперечет всех знаменитых вратарей страны; другой все свободное время отдавал шахматам. Один обожал музыку и, не имея слуха, отчаянно фальшивя, напевал или насвистывал песни, арии, случайные мотивы, а другой, затыкая уши, просил:

— Да перестань же, Коля… Ты так врешь, что Соловьев-Седой не узнал бы своей песни. Вот еще Соловьев-Рыжий нашелся.

Коля удивленно подымал белесые брови:

— Кто, я — рыжий? Нет, брат, я не рыжий, я — светлый шатен. Так мне и одна девятиклассница из вечерней школы сказала. Ох и девятиклассница! Цитирует. Теркина: «Рыжих девки больше любят»… Это, говорит, правда… Пойдем на стадион, говорю я тебе. Сегодня наши обязательно всыпят «Торпеде».

Но Степан досадливо отмахивался. Разве можно истратить единственный выходной день на такую чепуху, как хоккей? Партию в шахматы — куда ни шло. Да и то нельзя. Завтра снова будет спрашивать «русская язычница», как ее называет Колька. Как это? «Перед к. п, т, х… з переходит в с»… И почему надо писать «говорить», если совершенно явственно слышится «гаварить». И почему «декабрьский» пишут с мягким знаком, а «январский» — без. Таких «почему» было много. Степана лишь условно приняли в восьмой класс вечерней школы, и директор уже неоднократно напоминал ему, что месячный испытательный срок давно истек. Он говорил мягко, понимая, что значит для юноши усвоить материал нескольких лет за несколько недель, но и молчать также не мог: в диктантах Рогов делал множество ошибок.

Степан, краснея, выслушивал директора и уходил, низко склонив голову. Он все время помнил слова парторга: «Будешь учиться плохо — опозоришь колхоз».

Нет, он должен, он обязан учиться лучше всех в классе! Дело не в мальчишеском тщеславии, — этот вопрос становился вопросом чести.

Выручало отличное знание точных наук. Самые сложные задачи Степан решал мгновенно, находя новые, необычные и стройные решения, и опытный учитель математики в душе несколько завидовал своему ученику.

— Вам, товарищ Рогов, — говорил он, — после окончания школы я советовал бы поступить на физмат университета. Вы, безусловно, можете достичь значительных успехов. Вот, если желаете, интересная задачка…

И Степан второпях решал «задачку», а затем вновь принимался за склонения и спряжения, правила и исключения.

Николаю, напротив, все давалось легко. Он учился в девятом классе дневной школы, был правым крайним школьной футбольной команды, пионервожатым, организатором школьного физического кружка. Тысячу дел и поручений он успевал выполнить за день. Уроки он готовил в течение какого-нибудь часа, — иногда только Степан помогал ему решить сложную задачу.

Степан безжалостно прогонял товарища, — он любил заниматься в одиночку, читая вслух. Когда Николай — веселый, раскрасневшийся — прибегал с катка и швырял в угол «гагены», Степан, распрямляя усталые плечи, довольно улыбался.

— Ну, Коля, поспрашивай меня. — Это означало, что материал Степан изучил в совершенстве.

Затем наступало время, которое по праву оба считали лучшим: они укладывались на старый облезший диван и рассуждали обо всем в мире. Диван за оттопыривающиеся ребра-пружины Николай прозвал «Россинантом» в честь клячи Дон-Кихога, а пребывание на нем именовалось «поездкой в Утопию».

Степан поддавался влиянию жизнерадостной и общительной Колькиной натуры. Сначала он пренебрежительно отмахивался от его затей, но постепенно и ему стал нравиться тот веселый мир, в котором жил Колька, — мир, где детские шалости не противоречили серьезным разговорам, где фантазия превращалась в реальность.

Николай мечтал сделаться профессором-микробиологом и часто с горячностью фанатика отстаивал или опровергал только что прочитанную книгу.

Дружба с Карповым сделала Степана более непосредственным и жизнерадостным. Иногда они вдвоем подымали такую возню в комнате, что Антонина Марковна — добрая, усталая, вечно чем-то озабоченная мать Коли — прибегала узнавать, что случилось.

А Николай хохотал и, показывая на Степана пальцем, кричал:

— Посмотри, мама: уважаемый товарищ профессор сегодня резвится, как ученик восьмого класса!

Но и Коля менялся под влиянием Степана: у него появилось новое качество — целеустремленность. До сих пор, благодаря своей прекрасной памяти, он схватывал все на лету. Не задумываясь долго над сложным вопросом, Коля Карпов находил какое-нибудь решение и не особенно огорчался, если оно оказывалось ошибочным. Но когда Степан разбил несколько его теорий, он понял, что спорить, основываясь на случайных, нахватанных знаниях, нельзя. Степан побеждал логикой, его доказательства были иной раз неуклюжими, но хорошо обоснованными, и опровергнуть их было нелегко. Коля тоже стал читать. внимательно, тщательнее продумывать прочитанное.

В один из январских вечеров на старом «Россинанте» разыгралась ожесточенная битва. Спор зашел о важном и интересном вопросе: о происхождении жизни на земле. Собственно говоря, это было продолжение старого диспута: можно ли искусственно создать жизнь?

Николай утверждал:

— Можно.

Он говорил:

— Что такое живая клетка? Это совокупность молекул. Ты ведь не можешь отрицать, что материя состоит из молекул?

Степан отрицать этого не мог. А Николай философствовал далее:

— Понимаешь, очень давно, когда земля была еще горячей, молекулы разных веществ случайно соединились между собой, и возникла простейшая живая клетка.

Степан возражал:

— А почему теперь нет таких условий на земле? Почему в лаборатории нельзя создать искусственно те же условия?

У Коли на это был готовый ответ:

— Почем знать? А может быть и сейчас возникают такие живые молекулы, но их мгновенно пожирают микробы… А то, что живую молекулу не удалось создать в лаборатории, свидетельствует лишь о недостаточности наших знаний.

Но Степан недаром так тщательно готовился к диспуту и прочел десятки брошюр.

— Ты ошибаешься, — говорил он, упрямо качая головой. Это лишь алхимики считали, что достаточно смешать некоторые вещества и нагреть их до определенной температуры, чтобы в колбе возник маленький живой человечек — «гомункулюс». Слушай, что пишет академик Костырин: «…Насколько невероятно, чтобы случайно, например при извержении вулкана, образовалась бы большая фабрика — с топками, трубами, котлами, машинами и так далее, настолько же невероятно и допущение случайного создания хотя бы примитивнейшей „живой“ клетки, которая в тысячу раз сложнее… Ведь в живой клетке происходят тысячи сложнейших процессов!» А что говорил Энгельс? Он говорил, что, может быть, прошли тысячелетия, пока создались соответствующие условия и из бесформенного белка, из протоплазмы возникла первая клетка…

Но Коля не сдавался:

— Вот и Энгельс говорит об условиях. Но ведь эти условия можно создать искусственно?

Степану было трудно спорить, потому что совсем недавно он думал точно так же, как и Коля.

Спор прекратился, оставив чувство неудовлетворенности. И тут Степан вспомнил, что и Петренко, и Великопольский в свое время приглашали его заходить, если возникнут какие-нибудь вопросы.

— Коля, а что если нам пойти в Микробиологический институт?

— Правильно! Правильно! — Карпов даже подскочил от радости. — Степа, давай спросим у кого-нибудь из ученых. Да заодно, может быть, и институт посмотрим — давно уже мечтаю об этом! Пойдем завтра, а? Завтра суббота, у тебя занятий в школе нет, а я освобожусь в два. Поедем!

Степан подумал, что, пожалуй, не очень удобно отрывать от дела занятых людей, и пожалел о своем предложении, но отказываться было уже поздно, да и самому хотелось поговорить с доцентом Петренко.

На другой день, впервые за несколько месяцев, Степан вместе с Николаем отправился в центр города.

В вестибюль Микробиологического института они вошли возбужденные и веселые. Их встретил швейцар Петрович.

— А, добро пожаловать, молодой человек! Где это вы пропадали? Сейчас, сейчас позвоним… — Он снял трубку, но, так как, видимо, никто не отозвался, махнул рукой. — Идите сами. Антон Владимирович велел мне вас пропускать сразу же. Он несколько раз спрашивал у меня: «Не приходил ли товарищ Рогов?» Нет, говорю, не было. «Так если придет, скажите, чтобы шел прямо ко мне».

Николая швейцар не пустил, и Степан, пообещав уладить дело, направился к кабинету Великопольского. Секретарь — высокая, строгая женщина — сказала, что Антон Владимирович в лаборатории и вызвать его сейчас нельзя.

— А доцент Петренко в институте?

— Семен Игнатьевич? Да. Он где-то здесь. А вот и он!

К Степану, улыбаясь, подходил доцент Петренко.

— Иду по коридору, смотрю — Рогов. Будто и он и не он. Вырос! Вырос!.. Учитесь?

— Учусь, Семен Игнатьевич. В вечерней школе…

— Трудно?

Степан искренне вздохнул:

— Трудно.

— Не унывайте! Знаете, как сказал великий Павлов? «Большого напряжения и великой страсти требует наука от человека!» Ну, пойдемте ко мне. Поговорим.

Степан замялся.

— Я, товарищ Петренко, не один… Я с другом. У нас тут возник…

Доцент перебил:

— Понимаю, понимаю — возник вопрос. Ну, давайте сюда вашего друга!

Беседа была живой и непринужденной. Коля Карпов отчаянно спорил, но доцент Петренко немедленно находил такое возражение, против которого Николай был бессилен.

— Ну, хорошо: клетка — определенная совокупность молекул. Не возражаю. Но как вы объясните то, что в клетке происходит непрерывный обмен веществ? Живая клетка непрерывно поглощает и выделяет вещества, живая клетка может размножаться. А вы полагаете, что структура клетки неизменна.

Коля молчал, Петренко продолжал атаку:

— Ну, хорошо, допустим, процесс роста можно объяснить делением — распадением молекул на две группы, когда нарушается равновесие. Но как вы объясните тот факт, что в клетке происходят простейшие реакции? Многие из них мы можем воспроизвести в наших лабораториях, а между тем пока что живую клетку воссоздать не удается.

Задавая вопросы, доцент Петренко и не рассчитывал на ответ. Он хотел, чтобы друзья задумывались, искали, — они должны со школьной скамьи научиться рассуждать, логически мыслить.

Было радостно думать, что эти юноши, пусть еще неопытные, малосведущие, горячо спорят о таких вещах, которые в их годы ему, доценту Петренко, даже не снились. Они придут в науку с широким кругозором и сразу станут в строй. Но достаточно мучить их вопросами — лучше рассказать.

— Механисты считают, что залог жизни — какое-то необыкновенное сочетание атомов, что достаточно расположить их в нужном порядке — и возникнет жизнь. Это глубоко ошибочное мнение, его придерживается большинство буржуазных ученых, в том числе и известный вам профессор Браун. Это упрощенный, механистический подход. В живой клетке в действительности происходит множество очень простых реакций, но дело в том, что эти реакции совершаются в строго определенном порядке. Симфония только потому и является симфонией, что представляет собой закономерную последовательность сотен тысяч звуков. Струя воды — лишь внешнее изображение непрерывного движения бесчисленного множества молекул. Поменяйте местами нотные знаки — исчезнет мелодия. Прекратите упорядоченное движение молекул воды — исчезнет струя. Вот так же сквозь живую клетку непрерывным потоком мчатся миллиарды молекул, над ними производятся сложные последовательные операции. Каждой клетке помогают другие — это взаимодействие всех клеток организма. И все это — результат чрезвычайно длительного развития материи, объясненного Энгельсом.

Доцент Петренко излагал друзьям теорию происхождения жизни, разработанную выдающимся советским ученым — академиком Опариным. Это была действительно замечательная теория, которая впервые раскрыла сущность важнейших явлений. Но доценту Петренко были известны факты, углубляющие и расширяющие ее.

— Так вот, Коля, вы не правы, когда говорите о случайности процесса создания живой клетки. Но вы правы в том, что жизнь возникает и в наше время — ежечасно, ежеминутно. Что надо понимать под жизнью вообще? Ведь Энгельс не говорил, что жизнь начинается только там, где возникает клетка. Он утверждал, что жизнь — форма существования белковых тел, существенным моментом которого является постоянный обмен веществ с окружающей их внешней природой, и мы можем лишь удивляться глубине этого определения. Совсем недавно советский ученый профессор Лепешинская доказала, что возможны доклеточные формы жизни. В определенных случаях более-менее сложные белки становятся жизнеспособными, следовательно, создав белок искусственно, мы тем самым создадим жизнь. Простейшие белки мы уже научились синтезировать. Сумеем ли мы создать искусственно сложные, жизнеспособные белки? Видимо, да. Но это нужно делать не наощупь: если вслепую подбирать комбинации соединений молекул, придется произвести такое число опытов, что для этого нехватит жизни всех людей на земном шаре, — это число имеет пятьдесят тысяч нулей.

Друзья были настолько поглощены лекцией, что даже не услышали, как тихо открылась дверь и в кабинет проскользнула девочка. Она молча уселась на диван и внимательно слушала, иногда морща лоб. Видно было, что ей многое непонятно, но она не перебивала и лишь удивленно причмокнула, услышав о таком необыкновенном числе.

Когда Степан оглянулся, с ее лица еще не успело сойти выражение удивления. Он узнал ее: это была та девочка, которую он когда-то чуть не принял за директора. Галочка также узнала его, хотела улыбнуться как старому знакомому, но передумала и демонстративно отвернулась.

В это время вошел доцент Великопольский.

Степан заметил, что доцент был чем-то взволнован. Он сильно изменился; похудел, постарел, гражданская одежда делала его сутуловатым и грузным.

Великопольский заговорил быстро и оживленно и предложил осмотреть лаборатории.

— Вот здорово! — пришел в восторг Николай. — Вот хорошо! Ведь я говорил… — шептал он Степану, тихонько толкая его в бок.

Но Степан ему не отвечал. Он никак не мог понять, почему доцент Петренко взглянул на Великопольского как-то странно, недоумевающе, неприязненно. Да и оживление Антона Владимировича показалось Степану неестественным.

Действительно, у Великопольского было вовсе не жизнерадостное настроение, да и едва ли нашлось бы у него время устраивать экскурсии. Но стоило ему узнать от секретаря, что седой юноша, который хотел его видеть, ушел с доцентом Петренко, он бросил все. Ему не хотелось, чтобы Петренко говорил с Роговым, — зайдет речь об антивирусе, начнутся расспросы… Нет, лучше пожертвовать временем, но предотвратить неприятности.

И все же Великопольский почувствовал, что переиграл: слишком уж весело встретил Рогова, слишком поспешно предложил пойти осматривать институт. Это кажется было замечено, Рогов посмотрел на него с недоумением, а Петренко даже подозрительно. А может быть, Петренко уже все знает?

Великопольский поежился: если это так, будет очень плохо. Показывая лабораторию за лабораторией, он старался выведать, о чем шла речь. Рогов отмалчивался, за него говорил Коля. Это был общительный и бесхитростный юноша — он сразу выложил содержание беседы с Петренко. Антон Владимирович почувствовал к нему симпатию, Коля же смотрел на него с восхищением.

Они побывали в лабораториях инфекционного и эпидемиологического отделов и подходили к вирусным лабораториям — предмету гордости Антона Владимировича.

— Лаборатория гриппа. Товарищ Ивлев, расскажите, пожалуйста, товарищам о гриппе.

Высокий молодой человек кивнул головой.

— Хорошо, Антон Владимирович, только я сначала произведу заражение, — пусть посмотрят.

Он опустил руку в большую стеклянную банку, поймал белую мышь, затем откупорил какую-то пробирку, вставил в нее изогнутую стеклянную трубочку и набрал несколько капель прозрачной жидкости.

— В ампуле — вирус гриппа, — объяснил Великопольский. Сейчас товарищ Ивлев введет препарат этому мышонку.

Ивлев ввел по капле вируса в ноздри мышонка, бросил его в другую банку и синим карандашом написал на стекле несколько непонятных знаков.

— Теперь я к вашим услугам, товарищи.

Он стал рассказывать о гриппе. Оказалось, что существует не одна, а две формы гриппа. То, что обычно называют гриппом — это сезонный катар дыхательных путей — простудный грипп. А настоящий эпидемический грипп — испанка или инфлуэнца, как его называли, — страшная болезнь. В 1918–1919 годах, во время сильнейшей эпидемии за полтора года переболело на всей земле 500 миллионов людей, умерло 20 миллионов — значительно больше, чем погибло во время первой мировой войны.

Степан и Николай смотрели на Ивлева широко раскрытыми глазами. Двадцать миллионов жертв! Вот тебе и грипп! Вот тебе и легкая болезнь.

И вот здесь, в скромной лаборатории, где больше всего места занимают банки со зверьками, — ведется напряженнейшая борьба с такой страшной болезнью. Ну, как тут было оставаться спокойными! Степан и Коля смотрели вокруг с нескрываемым восхищением.

Великопольский повел их в другие лаборатории, где исследовали таинственную болезнь — таежный энцефалит, где стояли ультрацентрифуги, ультрафильтры, алектронный микроскоп и много других сложных приборов, при помощи которых исследуют фильтрующиеся вирусы.

Под конец экскурсии Степан и Николай были просто подавлены всем увиденным и услышанным. Понимая, что отняли у доцента очень много времени, они заторопились уходить и долго благодарили Великопольского. Доцент благодушно улыбался:

— Ну, что уж тут! Буду рад, если это пойдет вам на пользу. А когда возникнут еще вопросы, — заходите. Прямо ко мне.

Он проводил их до лестницы и поспешил в кабинет. Рабочий день оканчивался, и ничего не было сделано… А тут еще Елена Петровна: ей вдруг взбрело в голову, что они вдвоем должны повторить опыт по изготовлению вакцин. Как можно повторить опыт, если нет ни капли этого идиотского антивируса Брауна? Есть формулы, но что в них разберешь?

Великопольским овладело раздражение. «Если бы не этот мальчишка Рогов, — думал он, — не пришлось бы сейчас петлять да выискивать какую-нибудь щелочку».

Он со злостью вспоминал непрошенных гостей:

«Тоже — профессора!.. Мудрствуют о происхождении жизни! Один разглагольствует как примитивный механист, а другой корчит из себя дарвиниста, доказывает, что профессор Браун, ученый с мировым именем, — просто осел».

И вдруг доцент вскочил с места:

— Осел!.. Ах, осел!

Но это уже относилось не к Рогову, не к профессору Брауну. Это относилось к нему, Великопольскому.

Так вот на что намекал доцент Петренко: «Впрочем, вам это известно!» Ну, конечно, он должен был помнить, что лет десять назад появилась серия статей, в которых профессора Брауна обвиняли в механицизме, опровергали брауновскую гипотезу о возможности создания живой клетки путем простого синтеза. Но разве запомнишь все глупые теории, все критические статьи?

Великопольский с силой ударил кулаком по столу. Тяжелая чернильница неуклюже подпрыгнула, и по зеленой скатерти поплыло большое фиолетовое пятно.

Вне себя от злости, доцент, не одеваясь, выскочил на улицу. Он только теперь понял, что поймался на удочку легкого успеха, использовав совершенно негодный препарат биолога-формалиста.