XXI. ОРАКУЛ

…и, шагнув, оказалась в нигде. Вокруг была полнейшая темнота и тишина, поглощавшая даже звуки ее дыхания и биения сердца. На мгновение Зимарун забеспокоилась, как же она будет говорить, когда ничего не слышно. Ощущение пространства тоже исчезло, как и чувство направления. Не было понятно, где "впереди", где "позади", единственной точкой привязки осталось "внизу" — под ногами, вроде, был пол. Но когда она наклонилась, чтобы потрогать его рукой, не ощутила ничего. Непонятно было и то, есть ли у этого места границы — с одинаковой вероятностью можно было представить, что это огромное незамкнутое пространство или наоборот, все сближающиеся и грозящие задавить стены. Зимарун даже не знала, существует ли она сама. И где тут искать того, к кому она пришла со своими мольбами и вопросами?

— Да тут я, — раздался голос. Он был везде, даже в самой Зимарун. Очень похоже на молчаливые разговоры в день Луэт-лунн, но голос был окрашен, его даже можно было бы потом узнать.

— Навряд ли, — отозвался тот же голос с едва уловимой насмешкой.

— Почему? — растерянно спросила Зимарун.

— Ну, хотя бы потому, что ты слышишь мужской голос. Другие слышали женский, старческий — какой угодно.

— А ты где?

— А везде.

— Но где? Тут ничего не поймешь…

— А это я и есть. Тут все я.

Короткое молчание.

— И я в тебе?

— Пожалуй. Или я в тебе. Не все ли равно? Главное, что я вижу тебя насквозь. Это важно. Словами не всегда правильно выразишь то, о чем хочешь спросить или попросить.

Зимарун стало неуютно и стыдно. Как будто при всех раздели догола.

— А чего стыдиться? Я же никому не скажу.

— Да нет… К тебе ведь приходят с действительно важным…

— Ко мне приходят с тем, что считают важным. А, главное, с сильными страстями. Жажда власти. Месть. Жажда подвига. Жертвы. Любовь. Горе. Все, что угодно. Для каждого важно свое и все равноправно.

— Ты действительно можешь все?

— Да. Но все — при условии. За все надо платить. Я ведь только держу нити. А узор выкладываете вы сами. Ну, говори.

— Ты ведь и сам знаешь…

— Ну, я за века так привык к вам, людям, что и мне стало свойственно некое любопытство. Мне любопытно, как ты сама это выразишь.

— Значит, ты — не человек?

— Нет.

— Ты бог?

— Нет. Я Оракул.

— Но кто ты?

— Оракул я. Оракул. Вот и все. Ты не тяни, не юли, говори давай.

— Я… я хочу знать судьбу Эмрэга-кранки. И еще я хочу, чтобы он был счастлив, чтобы он меня любил, чтобы ему все удалось. Чтобы в Дзайалане был мир, чтобы… в общем, это все.

— Многовато "чтобы", для того, чтобы выполнить все.

— Ты же сказал, что все можешь.

— Я сказал, что при условии. Нитей много, но каждое "чтобы" отрезает сразу несколько нитей. Узор становится определенным, но изменить его все труднее. Подумай сама — если он станет любить тебя, то он перестанет любить Лайин. Будет ли он тогда счастлив, женившись на ней?

— Но он может жениться на мне!

— И тогда пойдет прахом все, ради чего он живет. Будет ли он счастлив тогда?

— Но он будет счастлив, если мы будем любить друг друга!

— Вот видишь — ты уже отрезаешь нити. Изменение твоего узора влечет изменение узоров других людей.

— Тогда пускай будет так — пусть все изменится как я хочу, но все будут счастливы.

— Милая, а зачем я тогда? Идите всем народом в Имна-Шолль. Я оставлен не для этого. Иди в Имна-Шолль, и там вы с Эмрэгом-кранки будете счастливы.

— Но он не будет в Имна-Шолль.

— Ну и что? Если ты мыслишь себе свое счастье именно так, в Имна-Шолль все так и будет, есть там Эмрэг-кранки или нет. Ведь в счастье главное — чувствовать себя счастливым, а каким образом — это уже не важно.

Молчание.

— Расскажи мне о судьбе Эмрэга-кранки.

— Сколько угодно. Все равно по уходе все забудешь, если не решишься ничего изменить. Ладно. Эмрэг женится на Лайин, она подарит ему сына, который станет королем Ильвейна и Дзайалана. Благодаря этому твои сородичи получат Закон Ильвейна и право выбора. Эмрэг просил у меня этого. Еще он просил у меня любви к Лайин и ее любви к нему. Он также просил узнать, что скорее всего будет на Гобелене, если его, Эмрэга, узор будет таков. Я ответил, что скорее всего появится новый народ от крови инетани и ильветтар, который унаследует все лучшее от своих предков. Он спросил, как бы удостовериться, что это точно будет. Я сказал — никак. Это требует определенности узора слишком далеко в будущее. И цена оказалась такова, что он просто не имел возможности ее заплатить.

— Какова?

— Жизнь слишком многих. Он оставил это своему сыну, внукам, правнукам… Может, им и не понадобится моя помощь. Может, они будут преспокойно обходиться и без Оракула, как ильветтар. И мы остановились на первом. Я взял нити, посмотрел узор, посмотрел на все "если", и определил цену. Оказалось, что все будет так, если в следующий Амланн будет убита женщина, которая его любит. Он страшно испугался, что будет платить другой и стал умолять меня изменить узор еще раз. Я изменил его, но теперь Лайин не будет любить нелюдя, а убьют его самого. Правда, его сын тогда уже родится. Вот и все.

— А ее он все равно будет любить?

— Будет. Он сказал, что иначе это будет не брак, а вязка. Твой родич брезглив, сентиментален и несколько страдает возвышенностью мышления.

— Неправда.

— Конечно, тебе виднее, — насмешливо ответил голос. — А ты давай решай, что тебе хочется от меня получить.

— Да я уже решила.

— Говори.

— Тебе опять хочется поразвлекаться?

— Не совсем. Сейчас я не слушаю твоих мыслей. Я просто пытаюсь угадать. Пойми и меня — скучно ведь. Ну, давай, говори.

— Ну, что ж… Если Эмрэг не будет счастлив, если то, что он задумал, не свершится, то пусть все останется как есть. Но я люблю его, а, значит, в Амланн убьют меня. И тогда…

— И тогда ничего не будет известно. Ведь ты берешь на себя его плату, значит, он перестает быть кранки.

— То есть, его замысел может не удаться?

— Нет, за это будет заплачено. Ведь та женщина, которая его любит, умрет. Я же говорил тебе — так поначалу я ему и предлагал. Значит, все вернется на круги своя. Просто я чуть-чуть переложу нить. Но вот что теперь будет у них с Лайин, я не знаю. Все может быть. Может, он ее разлюбит, может, она его полюбит, все, что угодно.

— А может… может, он хоть немного, хоть неделю, хоть день будет любить меня?

— Милая, менять такие чувства, как любовь, очень тяжело. Это самые яркие, самые определяющие узор каждого нити. Они основа узора. Я посмотрю. Ну, вот… нет, это не подходит… Да… Ну, слушай. Будет он тебя любить. Совсем немного. Пока снова не увидит Лайин перед свадьбой. Тебе хватит?

— А потом… Там, когда мы умрем?

— Ну, милая, тут уж не властен никто. Тем более я. Короче, тебе хватит?

— А что с ним будет потом?

— Не знаю. Он уже не кранки. Послушай, ты что, совсем не соображаешь? Ты взяла на себя его плату. Значит, он свободен, хотя и получит все, чего хотел. Счастливчик! Все — и даром! Вот так-то милочка. Ты изменила свою судьбу и заодно его. Узор — штука сложная… Хорошо, когда нити разных судеб совпадают. А если нет? Понимаешь ли меня, милочка? Тогда ведь обрезать нити придется.

— А если я все же пожелаю узнать его судьбу? И изменить?

— Можно менять только свою судьбу. Это, правда, все равно заденет других. И Эмрэг заплатил бы куда дороже, если бы его замысел не совпадал с желаниями и мыслями многих. Правда, насчет Лайин тут не совсем честно, но и плата высока. Так что меняя его судьбу вторично, ты опять сделаешь его кранки. Получится, что он вторично пришел к Оракулу. А ты ведь знаешь — "горе тому, кто придет к Оракулу второй раз".

— Почему так?

— Потому, что нельзя играть судьбами других по своей воле. Это не проходит даром даже для богов, как ты помнишь. Второй раз уже нельзя отказаться менять и платить, как в первый. И плата может быть такой, что лучше и не думать. Ведь узор уже выткан, придется резать. Это уже прошлое для меня, а прошлое не меняется. Так-то, милая. Ты еще о чем-то хочешь узнать?

— Да. Мы… я уйду в Имна-Шолль?

Смех Оракула был слишком неожиданным. Зимарун вздрогнула.

— Ну, нет, милая. Имна-Шолль не для тех, кто берет судьбу за загривок! И уж кранки там не бывать никогда! Ну, все?

— Да. Благодарю тебя. Прощай, Оракул.

— До встречи, Зимарун-кранки. До встречи…