"Психологическая зависимость: как не разориться, покупая счастье" - читать интересную книгу автора (Ципоркина Инесса)

Глава 6. Исправляя ошибки фортуны

It’s just a game[76]

Конечно, обеспокоенные родители и заинтересованные психологи непременно возразят: предположим, нам следует смириться с тем, что молодежь посредством интернета удовлетворяет свой информационный голод, стремление к общению, чрезмерные амбиции и все в таком роде. Но как быть с игрой? Никогда у человека не будет такой памяти и такой способности к научению, как в детстве и в юности. Никогда уже он не будет таким мобильным, понятливым и открытым для мира. Он должен учиться, работать… Ну, в крайнем случае любить — причем желательно нас, его богоданных родителей и его умудренных наставников. А он мнет этот джойстик, щелкает мышкой, по клавиатуре шебуршит, глаза безумные… Если оставить в покое, играет сутками. Экзамен сдать или собеседование пройти — не допросишься. Как же, ведь придется отвлечься от очередной аркады, стрелялки, головоломки! Во что он там играет? Не знаете? А зря.

Есть существенная разница, во что играет ваш предполагаемый аддикт. По жанру игры можно понять не только чего ему по жизни не хватает, но и саму вероятность формирования аддикции.

Существуют неролевые игры, не создающие стойкой зависимости — например, аркадные игры (стрелялки, бегалки с примитивным сюжетом) или головоломки (компьютерный вариант настольных игр — шашек, шахмат, нардов и пр.). Главная мотивация здесь: набрать как можно больше очков, собрать все возможные призы, обыграть компьютер и с выражением произнести «Й-й-йес-с-с!». Потребность не настолько мощная, чтобы качественно подавлять чувство пресыщения. Наступит момент, когда игроку надоест очередная (примерно десятитысячная) попытка, и он возвратится к делам своим скорбным. А вот игры на быстроту реакции, достаточно абстрактные и бессюжетные, основаны на азарте. К той же стороне натуры апеллируют и всяческие компьютерные рулетки, карточные игры, игровые автоматы и прочие аксессуары казино. Эти две разновидности могут серьезно зацепить игрока. Подхлестываемый азартом, он втягивается все основательнее и тонет на глазах — далекий и беспомощный, как «Титаник» во льдах. Тут лучше действовать не откладывая.

Кроме неролевых есть и ролевые игры. Это их пространство вытесняет собою действительность. Отождествляя себя с определенным компьютерным персонажем — героем битвы или так называемым «руководителем» (командиром отряда спецназа, главнокомандующим армией, главой государства или даже господом богом виртуального мира) — человек удовлетворяет потребность в доминировании, во власти, в могуществе. Эти особенности индивидуального выбора используются в психологической диагностике: благодаря им легче понять, какие именно стремления личности подвергаются фрустрации. И, соответственно, отыскать возможности для удовлетворения этих нужд в реальном мире.

Потенциальный игровой аддикт проходит несколько стадий вовлеченности — причем на последней стадии его потребность в игре может угаснуть.

1. Стадия легкой увлеченности: человек обнаруживает, что почувствовал вкус игры. Ему начинает нравиться графика, звуковое сопровождение, сюжеты, он переживает новые, интересные ощущения, которых вряд ли сможет достичь в действительности — сидит за штурвалом истребителя или спасает принцесс в заколдованном замке. Начинает формироваться неосознанная потребность в принятии роли; стремление к игре постепенно обретает целенаправленность, хотя игра носит скорее ситуационный, нежели регулярный характер — постоянной тяги к игре еще не существует.

2. Стадия увлеченности: фактором, свидетельствующим о переходе человека на эту стадию, является внедрение в иерархию потребностей нового компонента — потребности в игре. Притом это стремление состоит из многих индивидуальных особенностей личности, как было сказано выше, но структура потребности в игре непременно включает в себя желание подредактировать действительность, а в острой форме — и вовсе от нее отказаться, заменив виртуальным миром «по личному выбору». Игра на этом этапе принимает систематический характер. Если постоянного доступа к компьютеру нет, потребность фрустрируется. Возможны депрессивные проявления или достаточно активные действия, направленные на устранение препятствий.

3. Стадия зависимости: по данным Шпанхеля, всего 10–14 % игроков являются фанатами игр и предположительно достигают стадии зависимости от компьютерных игр. Потребность в игре у них приобретает характер одной из основных. Лишение игры вызывает депрессию или даже абстинентный синдром — по крайней мере, в психологическом плане. Ведь у компьютерного аддикта происходит изменение самосознания и самооценки. Состояние зависимости от компьютерных игр может осуществляться по двум сценариям: в социализированной или индивидуализированной формах. Социализированная форма предполагает поддержание контактов с социумом (хотя в основном с такими же фанатами), совместные игры, игры в сети с реальным партнером. Игровая мотивация носит в основном соревновательный характер. Эта форма зависимости менее губительна для психики и соматики игрока: общение с другими людьми не дает ему оторваться от реальности и уйти в выдуманный мир. Но индивидуализированная форма предполагает именно такой «отрыв». Психика начинает отражать не воздействие объективного мира, а виртуальные события. Такие аддикты часто и подолгу играют в одиночку, а потребность в игре у них находится на положении базовой потребности — то есть стоит на одном уровне с потребностями физиологическими. Существуют два выхода из этой стадии: патологическая зависимость или постепенное охлаждение пристрастия к играм.

4. Стадия привязанности: характеризуется угасанием игровой активности человека, сдвигом в сторону нормы. Человек еще не полностью освободился от психологической привязанности к компьютеру, но уже в состоянии «держать дистанцию». Стремление играть идет на спад и фиксируется на более низком уровне. Сами игроки, выбранные среди молодежи 18–23 лет, расценивают это изменение своего состояния как последствия процесса взросления. Переоценка ценностей, свойственная этому возрастному рубежу, заставляет игрока все чаще и на все более длительный срок возвращаться в реальный мир из виртуального. У действительности, в свою очередь, тоже есть привлекательные стороны, способные заинтересовать молодого человека. К тому же уровень тревожности, негативизма, уязвимости снижается по мере перехода из статуса «еще ребенка» в статус «уже взрослого». Эти улучшения не могут не отразиться на мироощущении и самооценке взрослеющего индивида. Обнаружив, что мир «больших» не настолько страшен, как когда-то казалось с позиции «маленького», вчерашний подросток поневоле меняет свое мнение о жизни вообще к лучшему.

Уровень конечной привязанности к компьютерным играм не одинаков: все зависит от интенсивности спада интереса к играм и от уровня фиксации, достигнутого в конце этого «спуска». Он может оказаться довольно высоким и оставаться таким долгое время.

Но это больше напоминает гипертрофированное увлечение: коллекционеры, посвящающие все свое свободное время и средства пополнению своего собрания, ведут себя аналогичным образом. В дальнейшем интерес к игре может еще больше понизиться — или наоборот. Существует вероятность новых «пиков привязанности» — например, в связи с выходом на рынок новой увлекательной игры, способной вызвать вспышку интереса со стороны игроков, или в тот момент, когда игрок обращается к привычному релаксанту из-за проблем с карьерой или личной жизнью.

И все-таки динамика развития зависимости от компьютерных игр отличается от параметров «доказанных» зависимостей: например, наркомания с течением времени усиливается равномерно, без спадов. При отсутствии специального вмешательства в поведение наркомана психологическая тяга к наркотику неуклонно растет. Сами игроки, рассказывая о роли игр в собственной жизни, упоминают не только возможности виртуального мира как убежища, но и его полезность в качестве релаксанта, снимающего напряжение и усталость после рабочего дня, переключающего мысли с «рабочего режима» на другие вещи. И наконец, состояние «в игре» используется как временный отрыв от реальности: некоторые играют оттого, что, как и большинство молодежи, чувствуют потребность в острых ощущения, в развлечениях, в безумствах и даже в глупостях. Но, к сожалению (а может, и к счастью), у них нет ни денег, ни времени, ни безбашенности для того, чтобы вести подобный образ жизни.

Игра отвлекает от неисполненных и неисполнимых желаний, помогает переживать трудности и разочарования, не прибегая ни к алкоголю, ни к наркотикам.

Конечно, не бывает правил без исключений. Как мы уже говорили, если аннулировать цель или сделать главной целью получение удовольствия, можно превратить в предмет психологической зависимость любое действие. То же и с «компьютерной разрядкой»: если игра перестает исполнять функции разрядка, а превращается в заменитель реальности, то рано или поздно игрок предпочтет удалиться в эту новую реальность и будет посещать «невиртуальную» действительность только под особо жестоким давлением обстоятельств. Для столь неблагоприятного исхода требуется соблюдение нескольких условий (в индивидуальной пропорции):

1) появляется одна или несколько трудноразрешимых проблем;

2) стрессоры накапливаются и понемногу разрушают индивидуальный «запас прочности»;

3) обстоятельства выходят из-под контроля;

4) возникает стойкое чувство беспомощности и безнадежности;

5) прессинг со стороны окружения достигает непереносимой отметки;

6) резко возрастает потребность в позитивных ощущениях;

7) источники позитивных ощущений ограничены.

Все эти события неизбежно активизируют систему психологической защиты. В какой-то момент ее деятельность достигает апогея. И человек совершает опасные действия, пытаясь уменьшить прессинг. Почему опасные? Потому, что осознанных шагов в системе реагирования на прессинг совсем немного. Ведь, чтобы выявить и искоренить причины стресса, необходимо предпринять целый комплекс довольно «энергоемких» мер. А в состоянии тревоги или даже паники личность способна исключительно на эмоциональную разрядку. Человек мечется, прячется, срывается на окружающих — нет, чтобы сесть и спокойно разобраться в себе и в обстоятельствах. Но разве в этом «психологическом миксере» можно сохранять спокойствие, ясный ум и твердую память? А значит, разум пасует и в ход идут инстинкты.

Представьте себе животное, которое забивается в угол клетки и рычит, огрызаясь на ветеринара, а заодно и на любящего хозяина. Зверь хочет одного: пусть его оставят наедине с клеткой, подстилкой, поилкой и… его болью. Может быть, все само собой рассосется, если свернуться калачиком и постараться уснуть. Приблизительно то же чувствует и проделывает напуганный подросток или молодой человек, если окружающее давит на психику слишком сильно: он зарывается в подстилку и пытается забыться сном. Не всегда натуральным. Чаще искусственным. Компьютерным, например. Подсознание потенциального аддикта прибегает к стандартной формуле: если как следует «разбавить» неприятную действительность регулярными «командировками» в гораздо более приятную воображаемую реальность, то и на Марсе смогут яблони цвести. Такова среднестатистическая защитная реакция на превышение уровня сопротивляемости сознания.

Из всех защитных приемов, перечисленных в первой главе нашей книги, только сублимацию можно считать конструктивным методом преодоления «черной полосы». Реализация в действии, отрицание реальности, фиксация, рационализация, проекция, регрессия, аннулирование — словом, все механизмы защиты, особо актуальные при психологической зависимости, — только усугубляют расстройство психики и разрушение социальных связей. Но сублимация, благодаря направленности на конечную цель, а не только на процесс защитыкак таковой, представляет меньшую опасность в плане развития болезни. К сожалению, для того, чтобы прибегнуть к сублимации, личность должна обладать (или хотя бы воображать, что обладает) творческими способностями. При наличии отсутствия оных индивид поневоле идет другим путем. Но каким именно?

Это зависит от субъективного «образа врага». Предположим, в качестве самого мощного стрессора сознание выбирает семейные скандалы. Тогда в качестве врага выступают участники скандалов и в первую очередь инициаторы домашних разборок — супруги, тещи, свекрови, сестры, братья, родители, дяди, тети — словом, ближайшее окружение. Если бы личность больше интересовалась своей карьерой, роль главного стрессора играли бы неприятности на работе, а в стане врагов оказались бы коллеги-интриганы и начальник-дебил. Но все на свете относительно. И плохие отношения с родней, мешающие нормальной работе и карьере, тоже могут восприниматься как «опосредованный» стрессор: из-за этой семейки я не знаю покоя ни днем ни ночью, они мне все нервы вымотали, однажды я просто сбегу — хуже, чем с ними, мне уж точно нигде не будет! А вдруг будет?

Надо учитывать, что переходный период между молодостью и зрелостью не имеет аналогов в плане остроты конфликта между возникающими потребностями и возможностью их удовлетворения. Хочется буквально всего — славы, богатства, внимания, любви. Притом, что возможностей получения желаемого практически никаких. Социальный статус, профессиональные достижения, жизненный опыт и даже личное обаяние — все эти качества человек обретает в процессе научения, в процессе формирования паттернов поведения, в процессе преобразования себя. Из-за отсутствия необходимых навыков юность чрезвычайно уязвима: социальная среда предлагает личности решать вполне «взрослые» задачи и подвергает немилосердному прессингу в случае промаха.

Раны победителя не болят

Большинству молодых людей свойственны высокая социотропность, когда человеку крайне важно общественное одобрение, и автономность, когда главным критерием для самооценки служит успех. При такой направленности сознания легко, надавив на человека, превысить его уровень сопротивляемости и заставить поверить в то, что он ничтожество, неудачник, бездарность и т. п.

Вполне вероятно, что некоторые из упомянутых характеристик имеют под собой серьезные основания. Во всяком случае сейчас. Но кто в молодости не делал глупостей, не предавался лени, не упускал шансов и не совершал промахов? И чем жестче реакция окружающих на ошибки молодости, тем выше вероятность формирования «экзаменатора» у объекта этой реакции. Кто же такой этот «экзаменатор»?

Поскольку «экзаменатор» является финальным образованием довольно долгого психического процесса, рассмотрим это явление не с конца, а с начала. Влияние критических высказываний на сознание подростка может быть разным — в том числе и конструктивным. Дети, которым никто никогда не делал замечаний, приходят в мир неподготовленными к требованиям, к отказам и вообще к какой бы то ни было негативной реакции на свои действия. Им приходится спешно учиться технике приспособления к окружающему миру — притом, что до сих пор они пользовались исключительно тактикой предъявления претензий. И соответственно, их психологическая мобильность явно недостаточна для формирования комфортного самоощущения. Следовательно, детей можно и нужно критиковать. Хотя бы для развития в них мобильности.

Но разве близкие люди, достающие своего подопечного согласно принципу «Не мытьем, так катаньем», преследуют цель улучшения его приспособляемости? Скорее всего, нет. У них свои цели и свои игры. И одной из самых распространенных является психологическая игра под названием «Недостаток». Исходной точкой для нее становится депрессивное состояние Ребенка в сознании «нападающего» игрока. Эта психологическая структура выдает тезис «Я ни на что не гожусь». Но защитный механизм преображает самопорицание в позицию Родителя: «Они ни на что не годятся». Задача игры состоит в доказательстве защитного утверждения. Участники «Недостатка» не успокоятся, пока не обнаружат в своем знакомом или родственнике какой-нибудь изъян — от поверхностных («что за дурацкая прическа») до финансовых («зарабатывает гроши»), эзотерических («не читает Кафку»), сексуальных («вот потаскуха») или рефлексирующих («что он/она хочет этим доказать?»). То, что мы нередко принимаем за бескорыстную любовь к сплетням, на самом деле есть попытка защититься от собственного разбушевавшегося Ребенка.

Видимо, в душе каждого из нас живет капитулянт, ищущий оправдания своему провалу — еще до начала мероприятия. Кому-то удается его загасить, кому-то — нет.

Потребности «капитулянта» реализует психологическая составляющая, которую Э. Берн называет Родителем. Он, как мы уже говорили, зануда и паникер. Родитель бесконечно читает мораль и взращивает страхи, словно собирается разбогатеть на урожае фобий. Те, кто не сумел справиться с паникой, вызванной Родителем, рано или поздно дают волю своему Ребенку. А тот, следуя привычкам шкодливой малолетки, как всегда, затевает пакость и одновременно измышляет отговорки — на случай, если поймают на месте преступления. Подобная игра Ребенка с Родителем длится бесконечно. Вот откуда у человечества столь богатый ассортимент отговорок.

Таким образом формируется и закрепляется порочный круг неблаговидных действий, совершаемых под благовидными предлогами. Незачем и говорить, что подобное поведение не понижает, а лишь усиливает депрессивное состояние. К тому же ответом на прессинг со стороны любителей поиграть в «Недостаток» в большинстве случаев становится агрессия. И зачастую предмет «благожелательной» критики изрядно превышает порог «самообороны». Проще говоря, молодежь в ответ на сетования старшего поколения может такое сказануть, что у критика разом все хронические заболевания обострятся. Агрессивный отпор вызывает тревогу, тревога перерастает в панику, паника порождает метания, метания усугубляют панику. Психологи называют эту бесконечную череду однородных событий «генерационным циклом тревоги».

Самозащита вынуждает людей становиться невнимательными и жестокими. Они как-то не думают о том эмоциональном прессинге, который по их милости переживает подросток или молодой человек. И не считают нужным разбираться в собственных побуждениях. Любая «отмазка» вроде «Мы им добра хотим», «Это для их же пользы», «Надо же учить молодежь уму-разуму» и т. п. сгодится в качестве «официального обоснования» для того, чтобы сплетничать о ком угодно.

Люди вообще охотно выдумывают сверхзадачи и сверхцели, которые одной своей небывалой чистотой и продвинутостью смогут (якобы) оправдать любые ошибки, глупости и гадости, совершенные по ходу достижения задуманного. В том числе и те, которые мы причиняем себе, переводя стрелки на некондиционную окружающую среду — природную, социальную и психологическую — и тем самым убеждаем себя в ее непригодности для жизни. Естественно, подобное предубеждение вызывает внутренний дискомфорт, а дискомфорт — тревогу и позыв к бегству. Куда угодно, лишь бы отсюда. И очень кстати приходятся новейшие технологии, предлагающие эскаписту широкий выбор «искусственных миров».

Специфика нашего, сегодняшнего мира заключена в том, что извечный вопрос «Быть или не быть?» теперь звучит совершенно иначе: где быть? В какой реальности осесть и пустить корни?

Современная молодежь начинает познание этого мира с пребывания в иных мирах, вложенных в давно знакомую действительность, словно драгоценные безделушки — в старую, ободранную шкатулку. А любая (в том числе и психологическая) игра затем и затевается, чтобы дезориентированная, напуганная личность смогла отказаться от контроля за собственной жизнью и превратиться в фаталиста, живущего сегодняшним днем.

Это основное предназначение игры. Закрепляясь в человеческой психике, она постепенно разрастается в характерную деформацию. Психологи описывают ее как «нарушение временных предпочтений (неумение отказать себе в чем-то сейчас ради более важных целей в будущем), отсутствие стратегии, что проявилось у разных групп населения… феномен гипертрофированного нарушения пространственно-временных характеристик адаптации к внешнему миру, а именно: крайнее сужение временной перспективы и выведение локуса[77] контроля в зону рабства (делегирование ответственности за свою жизнь, здоровье, благополучие)»[78]. Проще говоря, по мере погружения в игру человек превращается в избалованного ребенка, одновременно порабощенного игрой и свято убежденного в том, что «здесь все от мене зависит». Уверенность в своем всемогуществе избавляет игрока от необходимости внутреннего развития и приспособления к внешним условиям.

Английский историк Джон Актон, сказавший «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно», описал только один полюс могущества. Положение дел на другом полюсе изложил американский политик Эдлай Стивенсон: «Власть развращает, а отсутствие власти развращает абсолютно».

Бывает так, что личность передает управление своей особой весьма безжалостному «руководителю». Это и есть «экзаменатор» — психологическая структура, в которой концентрируются все негативные реакции на поступки порабощенной личности. Любой поступок, любое ощущение, любое состояние индивида немедленно подвергается критике. В роли «экзаменатора» могут выступать и реальные люди — например, строгий, а точнее авторитарный родственник или насмешливый старший приятель. Постепенно высказывания, интонации и даже тембр внешнего «экзаменатора» передаются «экзаменатору» внутреннему. По мере формирования этого внутреннего голоса, непрерывно распекающего личность за все ее пристрастия, ожидания и стремления. Нечего и надеяться угодить «экзаменатору». У него диаметрально противоположная цель.

Он, как и участники «Недостатка» просто играет на понижение. Чем скромнее выглядят достижения индивида, чем глупее он себя чувствует, чем ниже его самооценка, тем успешнее «экзаменатор». После того, как он преобразуется в стойкую психологическую формацию, можно сказать, что ее обладатель станет играть в «Недостаток» сам с собой: его Ребенок вечно будет пребывать в депрессии, а его Родитель будет его непрерывно доканывать своим сарказмом или нотациями. Обстановочка, прямо скажем, не самая благоприятная.

Неудивительно, если подобные обстоятельства вызовут у индивида какое-нибудь психологическое расстройство. В частности, расстройство личности. Их структура непосредственно зависит от доминирующего психологического радикала — одного из тех, что описаны в третьей главе. Расстройства личности подразделяются на несколько групп, сходных по симптоматике и проявлениям.

1. Категория A.

Параноидное — подозрительность и недоверчивость по отношению к окружающим, склонность считать себя безупречным; настороженность в связи с мнимыми нападениями со стороны других людей.

Шизоидное — нарушенные социальные отношения; неспособность и нежелание формировать чувство привязанности к другим людям.

Шизотипичное — эксцентричность; странности восприятия и речи, препятствующие коммуникации и социальному функционированию.

2. Категория B.

Истероидное — сверхозабоченность своей привлекательностью; склонность к раздражительности и приступам гнева, если поиски стороннего внимания не приводят к успеху.

Нарциссическое — претенциозность; переоценка собственных достижений и способностей и недооценка чужих; поглощенность привлечением внимания к своей особе; самореклама; отсутствие эмпатии.

Асоциальное — недостаточное морально-этическое развитие; неспособность следовать одобренным моделям поведения; лживость; беззастенчивое манипулирование другими; в анамнезе — нарушения поведения в детстве.

Пограничное — импульсивность, неадекватный гнев; резкие изменения настроения; хроническое чувство тоски; попытки совершения суицида или членовредительства.

3. Категория C.

Избегающее — гиперсензитивность к отвержению или социальному пренебрежению; робость; неуверенность при социальном взаимодействии и попытках завязать отношения.

Зависимое — трудности при обособлении в отношениях; непереносимость одиночества; подчинение другим с целью сохранить отношения; нерешительность.

Обсессивно-компульсивное — чрезмерная забота о мелочах и соблюдении порядка и правил; невыразительность и холодность эмоций; неумение расслабляться и развлекаться.

4. Условные категории.

Пассивно-агрессивное — негативистские установки, пассивное сопротивление выполнению дел, применение обходных средств; нытье, мрачный настрой и желание спорить; обида и зависть к более удачливым людям.

Депрессивное — глубоко проникающие депрессивные когниции; постоянное уныние, чувство себя несчастным; ощущение собственной неполноценности, вины; самокритичность.

Как видите, категорию A отличает стремление отгородиться от окружения, выстроить между собой и другими стену из эксцентричных, а зачастую и необъяснимых представлений и норм. Категория B, наоборот, упорно стремится привлечь внимание и занять положение центра вселенной, используя сомнительные, непристойные или даже криминальные способы. Категория C жаждет эмоциональной поддержки, но не дает развиться собственной эмоциональной сфере, поэтому получение позитивных ощущений для нее либо ограничено, либо связано с внешним «эмоциональным донором». И наконец, условные категории, которые попросту отказались от поиска душевного комфорта, похоронив свое «Я» под завалами негатива. Ни одна из этих психологических стратегий не может считаться конструктивной. Разумеется, если в реальном мире личность превращается в такое, да еще выслушивает на сей счет неприятные замечания «экзаменатора», наилучшим выходом кажется… игра.

Здесь все иначе. И социотропность, и автономность незрелой личности здесь могут, наконец, обрести удовлетворение в виртуальных победах. Да, победителей не судят. Но не только. «У победителей раны не болят», — верно заметил римский поэт Публилий Сир. А значит, душевная боль исчезнет, растворится в ощущении достигнутого успеха, пусть даже игрушечного.

В общем, сфера и стратегия влияния психологических игр на жизнь и личность человека такова, что образуется обратная связь: человек становится игроком — игра становится судьбой. Здесь важно вовремя остановиться. Иначе все выйдет так, как предупреждал английский писатель Эдуард Булвер-Литтон, сказавший: «Содержание воздушных замков обходится очень дорого». И не просто дорого: придется пожертвовать всем своим имуществом — не только финансами, но и молодостью, силой, талантами и перспективами — ради нигде и никогда не существовавшей фата-морганы. А чем она, спрашивается, лучше действительности? Может, и ничем не лучше. Просто именно она попалась под руку «юноше, обдумывающему житье» или девушке, занятой тем же.

Благодаря этим «виртуальным отдушинам» можно отдохнуть от реальности, но можно и отгородиться от нее. В юности легко принять как данность то, что твой «локус контроля» помещается «в зоне рабства»: в конце концов, ребенок осознает свою зависимость и подчиненность взрослым примерно в четырех-пятилетнем возрасте, а потом следует десять (или все двадцать) лет послушания (или сопротивления). Подростку легко принять эту «детскую» тактику и продолжать ее применение. Буквально до седых волос.

Вот почему сознание людей взрослых (взрослых согласно паспортным данным) часто возвращается к инфантильным стереотипам: а чего я-то суечусь? Да разве ж за всем уследишь? Вот приедет барин, барин нас рассудит. И даже у людей совершенно одиноких вполне может сыскаться такой вот специальный своевременный «барин», готовый рассудить, помочь, кофейку сварить и носик вытереть.

Отче наш, комфорт наш душевный даждь нам днесь…

Тем, у кого имеется «барин», он же «моя прекрасная няня» (верный друг или любящий родственник, заботливый менеджер или нежный продюсер), инфантилизм представляет весьма удобным состоянием. Проблема инфантильного индивида в том, что приходится соблюдать меру: время от времени делать самостоятельный выбор, принимать довольно важные решения, нести ответственность за свои поступки, удовлетворять собственные потребности за свой, так сказать, счет — моральный и материальный. И не всегда есть возможность повиснуть на чьей-то шее, болтая ногами от избытка чувств. Если не давать чужим шеям отдохнуть от бремени ваших проблем, однажды разбегутся все: не то что продюсер, родная мама растворится в синих далях, чтобы вовек не возвращаться. Все-таки люди — существа ненадежные.

Поэтому некоторые индивиды, особо нуждающиеся в «волшебном помощнике», переключаются с людей на неодушевленные предметы и вещества. А другие, наоборот, выбирают сущности сверходушевленные. И их поведение вскоре начинает походить на компьютерную игру, в которой «все по правилам»: и действия, и противодействия, и обещанное, и исполненное. Это замечательное состояние предсказуемости и определенности в реальном мире, конечно же, недостижимо. Но в указанной игре реальность исполняет подчиненную, второстепенную роль (как и во всех играх). А управляет ею сверхреальность. Или надреальность. Или ирреальность. Как хотите, так и называйте. Потому что речь идет о религии.

Вероятно, сейчас многих читателей охватит возмущение: что, опять атеистическая пропаганда? Поверьте, никто не собирается обращать вас в атеизм. Просто авторам довелось видеть самые разные формы религиозности, и это зрелище привело нас к парадоксальному выводу: множество людей не столько верят в бога, сколько пытаются им манипулировать. Примерно так же, как если бы он был любящим родителем или доброй тетей, у которых так просто выцыганить суперкалорийный шоколадный торт или внеочередную поездку в зоопарк. В обмен на эти послабления верующий-манипулятор обещает планомерно исполнять положенные обряды, регулярно и откровенно докладывать о своих шалостях, пардон, грехах, а также возложить ответственность за свою судьбу и за свое поведение… на божественную сущность. Все, дескать, отныне я ничего не решаю и ни за что не отвечаю. Примите мою единственную и неповторимую жизнь и распишитесь внизу страницы. Трогательно, правда?

Упоминания А. Маслоу об «опыте мистических и духовных переживаний, и не обязательно религиозных» соседствует с «демократизмом ценностей и отношений». Но для многих религиозных людей демократизм недосягаем. Именно потому, что их личность тяготеет к иерархической структуре, условия всеобщего равенства вызывают дискомфорт, а взаимоотношения они предпочитают уснащать сложными ритуалами. Подобный образ мышления и поведения присущ эпилептоидам, но и другие психотипы не пренебрегают ритуалами. А с возрастом, как правило, ригидность мышления увеличивается, и ритуалы могут приобрести первостепенную важность. Это состояние легко приобретает видимость набожного поведения. Хотя, в сущности, так и остается девиантным.

Знакомые за глаза называли Люсю «девушка трудной судьбы» без какого бы то ни было сочувствия, иронически. Люся всегда была недовольна. Не чем-то конкретно (на мелочи она не разменивалась), а всей своей жизнью. Из-за глобального недовольства собственной судьбой горькая обида на «мирозданье вообще» намертво засела в маленькой Люсиной головке и, как раскисшая чернильная печать на потрепанном бланке, проступила на кисленьком Люсином личике. С этим выражением она смотрела на кусок мяса, который ей взвешивали в гастрономе, на свою дочь, приходившую домой из школы, на мужа, с которым ежевечерне ложилась в постель, на любовника, таксиста Юру, с которым встречалась раз в неделю. Люсино жизненное кредо уместилось в коротенькую незамысловатую формулу: «Я заслуживаю лучшего». Нет, у самой Люси не было никаких особых талантов и достоинств, как, впрочем, и запредельной внешности, и темперамента, не было ума, артистизма, живости и многого другого, что может украсить жизнь женщины по окончании молодости.

По своим объективным данным Люся ни на что претендовать не могла, а потому украшала себя запросами. К тому же претензии избавляли Люсю от ответственности за свои поступки. Да, она изменяет мужу. А что ей остается делать? Вот был бы он лучше — не изменяла бы. Да, она не занимается дочерью. Но если бы девчонка не была такой посредственностью, и Люсе не было бы с ней так скучно, она бы уделяла ей больше времени, может, гордилась бы ею. Да, она плохо готовит. Но если бы сами продукты были качественней, то с ними и возиться не надо было бы. И любовник у нее — быдло. Но если бы приличные мужчины запросто приставали бы к приличным женщинам на улице и в транспорте… В общем, вся эта жизнь, как ни крути, ее не достойна, а потому и стараться не стоит. А то плохо кончишь. Взять хотя бы мадам Бовари…

Но, если честно, Люся ощущала некоторую ущербность своей позиции, хотя бы потому, что она не находила ни восхищения, ни сочувствия у окружающих. Вокруг нее находились, право слово, странные люди, которые почему-то предпочитали позитив. А позитив у Люси находился где-то в пределах нулевой отметки. Она и сама чувствовала, что ей необходима хорошая основа, попрочней марксистского базиса и «посильней, чем «Фауст» Гёте». Какие-нибудь респектабельные моральные ценности или любовь… Только объект должен быть совершенным и необременительным, чтобы не оскорблял Люсин взгляд и слух фактом своего существования.

Ну, а раз «девочка созрела», то на ловца и зверь бежит. Как-то Люсина мать, которая, к слову, тоже могла бы быть получше, чем есть, попросила сводить приехавшую в гости двоюродную тетку в церковь на службу. Люся согласилась, так как развлечься в тот момент ей было нечем. Стоя на литургии, Люся сначала скучала, а потом согрелась и вовлеклась в происходящее. Слушая размеренное пение священника и надтреснутые голоса хористов, скользя глазами по фрескам на стенах, она вдруг поняла, чего ей в жизни не хватало. Над ней парил распятый Христос, совершенный сын совершенного родителя, так пострадавший в мирской жизни за людское убожество. Да и папашу его еще раньше довела до тяжелейшего отвращения всего одна парочка молодых засранцев — Адам и Ева. Выходит, Бог всемогущий — и тот не справился. Значит, все-таки существует в этом мире что-то близкое ей по духу и достойное ее любви. И она, Люся, как высшее существо, страдает за несовершенство жизни. От этих мыслей Люся расплакалась, молиться она не могла (молитв не помнила), но сбивчиво и суетливо начала о чем-то договариваться с Богом, часто и торопливо крестясь. Из церкви Люся вышла на ватных ногах убежденной христианкой и побрела, не разбирая дороги. Но минуты через три ей пришлось вернуться: Люся вспомнила, что забыла там тетку.

С этого дня Люся начала меняться. Выраженье недовольства на ее лице сменила мина просветленного укора. Теперь Люся соглашалась терпеть то, что посылает Бог, и всячески это подчеркивала. Она стала замечать у окружающих вспышку интереса в глазах и удивленное внимание, когда произносила фразы вроде: «Я не могу судить об этом, я человек очень религиозный» — и замолкала с таинственной улыбкой. Сослуживец Петр Васильевич даже глубокомысленно заметил: «А Люська вроде не такая дура, как казалась на первый взгляд». Отношение к дочери у Люси тоже улучшилось: в конце концов у других людей тоже есть дети, ничем не лучше. Теперь она говорила девочке: «Бог даст, ты окончишь школу и поступишь в институт. Я буду молиться за тебя». Люся полюбила соблюдать обряды, они как-то разнообразили жизнь и разряжали обстановку. Она предложила мужу обвенчаться, чтобы изгнать грех из их отношений. Муж был настолько ошарашен, что согласился. Он в простоте душевной думал, что в их совместной жизни есть привычка как эрзац здоровья, скука — от времени и лени, но о таких безднах, как грех, он даже и не помышлял. Надо же, оказывается, жил бурной жизнью, из которой еще что-то можно изгнать. И они обвенчались. Даже любовник, таксист Юра — и тот стал проявлять к Люсе больше уважения как к женщине верующей. Теперь они не встречались по постным дням, и в Люсином присутствии Юра больше не сквернословил, а только мычал, как от зубной боли — там, где по обыкновению привык разражаться матом.

Так Люся как могла гармонизировала свою жизнь. Еще она часто посещает церковь. Люся ходит туда на свидания с Богом, с тем единственным совершенством в этом мире, которое достойно ее любви. А, уходя со всенощной, ощущает себя таинственной незнакомкой, почти инопланетянкой, и с улыбкой слушает, как стучат ее каблучки по московским переулкам.

Изменений Люсин характер не претерпел, христианка из нее вышла так себе, но зато она сменила «выраженье на лице». Не став при этом ни на йоту человечнее. Религия просто-напросто структурирует Люсино время. А раньше это делало недовольство, бывшее, кстати, банальным проявлением нарциссического расстройства личности. Если бы Люсю вовремя (то есть, вероятно, еще в детстве) повели к психологу, ее мировоззрение стало более позитивным. Люсин Ребенок перестал бы предъявлять завышенные требования к Люсиной личности, а та не прикрывалась бы от нападок Ребенка стереотипными приемами Родителя, который, как обычно, переадресовал упомянутые завышенные требования и принялся донимать своей «деструктивной критикой» весь окружающий Люсю мир.

Религиозное мировоззрение ничуть эту схему не изменило — разве что укрепило и ужесточило. И хотя на первый взгляд Люсины взаимоотношения с миром приобрели более комфортную форму, а оценка действительности — большую свежесть, все эти улучшения — кажущиеся. Люся может играть во всепрощение и очищение много лет. Но ее индивидуальность, деформированная серьезной патологией, так и останется закрытой и высокомерной, ее точка зрения — стандартной и зависимой, ее поведение — ханжеским и раздражающим. Да, повод для прессинга, который Люся оказывает на близких, сменился на более благовидный: так, раньше она была всего-навсего зануда, а сейчас — сама любовь. Тем не менее укоризненное отношение к действительности отнюдь не сменилось ни благодарным, ни внимательным, ни снисходительным. Просто Люся стала изливать свои чувства в той форме, которую допускает ее «игра» — игра в глубоко верующего человека.

Все действия, совершенные индивидом исключительно ради получения очередной порции эмоций, то есть без интереса к поставленной задаче (помните о признаке самоактуализированной личности — о центрированности (сосредоточенности) на задаче, которая отличается от центрированности на себе?) и без желания получить результат — все это можно назвать игрой. Четкое исполнение религиозных обрядов вкупе с привычкой объяснять свои действия «божьей волей» — маска, которая позволяет не нести ответственность за совершенный поступок или выбор. А то и не делать выбора вовсе. Можно, в конце концов, пойти и спросить у батюшки: вот я с дочерью намедни поругалась — и кто из нас прав?

Да, вот тоже проблема! Проблема Люсиной дочери. Девочка может вырасти неуверенной в себе, инфантильной, закомплексованной и склонной к аддикции. Эти «дурные наклонности», в частности, беспомощность и неприятие действительности, достанутся ей от мамы по наследству. Как и формирование в ее сознании «экзаменатора». Ведь Люся (и большинство ей подобных), несмотря на декларацию кротости и смирения, генерирует в своем окружении тревогу и растерянность. Причем мучительные, трудноискоренимые формы тревоги — такие, при которых очень сложно осознать, в чем причина дискомфортного состояния.

Хотя следует признать, что у некоторых разновидностей тревоги нет отчетливых объективных причин. З. Фрейд различал три типа тревоги или душевной боли, от которой страдают люди: 1) реалистическую тревогу, возникающую в силу действительных опасностей или угроз, исходящих из внешнего мира; 2) невротическую тревогу, вызванную импульсами бессознательного, которые угрожают прорваться сквозь контроль сознания и проявиться в поведении, приводящем к наказанию и осуждению; 3) моральную тревогу, возникающую из-за реального или предполагаемого действия, которое находится в конфликте со «сверх-Я» индивида и возбуждает чувство вины. Чтобы уменьшить любое из описываемых болезненных переживаний, личность предпринимает корректирующие меры. В том числе и к формированию альтернативной реальности, вызываемой «на помощь» сознанию при посредстве аддиктивного агента.

На самом деле выяснить, что первично — тревожное, депрессивное состояние или тяга к применению «релаксанта» — без вмешательства специалиста невозможно. А тем более в случаях порочного круга, который, как правило, складывается в процессе развития психологической зависимости. Ведь растущее чувство тревоги — один из симптомов синдрома отмены (он же ломка, он же абстиненция). К тому же так называемая «беспричинная» тревога воздействует на сознание гораздо сильнее, нежели рациональная объяснимая форма тревожного состояния.

Когда уровень смутного беспокойства превышает определенный рубеж (для каждого из нас этот показатель индивидуален и зависит от нашего уровня сопротивляемости), на помощь личности приходят всевозможные игры. Мы с детства привыкаем выпускать пар с помощью игр. Но они не только помогают получить психологическую разрядку.

Игры — азартные, компьютерные, психологические, любые — одно из самых распространенных средств «преобразования» невротический или моральной тревоги в реалистическую.

Этим она так же «держит» игрока, как и прочие свойства игры — например, азарт или эйфория. Притом, что для устранения или, по крайней мере, уменьшения тревоги есть менее опасные средства. Например, помощь психоаналитика.

И невротическая, и моральная тревога (не говоря уже о реалистической тревоге) не беспредметна. Она обусловлена конкретными обстоятельствами, предпосылками, потребностями… Но к помощи психоаналитика прибегают немногие. Кто-то пребывает в убеждении, что «это только для психов, а я не псих». Кто-то экономит на своем душевном здоровье, считая эту услугу обременительной для бюджета. Кто-то беспечно надеется на то, что «все само рассосется». Но, несмотря на разницу отговорок, главная причина одна: нежелание сознавать, что для некоторых особо чувствительных или существенно деформированный натур психоаналитик так же необходим и нормален, как зубная щетка или крем для рук.

Да простят меня специалисты соответствующего профиля, их деятельность в чем-то походит на гигиенические процедуры: человеческое сознание время от времени нуждается в «генеральной уборке». Если пренебрегать «гигиеной сознания», стрессы, страхи, депрессия наведут в психике свой собственный «порядок»: населят темные углы домовыми, кухонные шкафы — вампирами, под кроватью разместят полчища барабашек, а в санузле запрут Вия. И наступит у вас в мозгу полный Гоголь. Согласитесь, лучше уж поддерживать здесь порядок — хотя бы относительный. Для чего необходимо решать психологические проблемы по мере поступления, а не в процессе ликвидации последствий очередной катастрофы, как это у нас принято.

Проиграешь, как ни меть

Китайский мудрец Конфуций говорил: «Малоподвижное — легко удержать в руках. Еще не проявившееся — легко направить. Хрупкое — легко разбить. Мелкое — легко рассеять. Действовать надо там, где ничего еще нет. Наводить порядок надо тогда, когда еще нет смуты. Дерево в обхват рождается из крошечного ростка, башня в девять ярусов вырастает из кучки земли, путь в тысячу ли начинается под ногами». В том смысле, что пока ситуация не окончательно запущена, следует действовать, исправлять положение, учиться на ошибках. Словом, строить, развивать, улучшать. Бесспорно полезный совет. Только уж очень… китайский.

Кропотливость, терпение, последовательность жителей Поднебесной — классический образец стойкости. Именно поэтому наши соотечественники вряд ли станут выполнять заветы Конфуция. Для подобного поведения нам не хватает выносливости и приземленности. Речь, конечно, не о духовной приземленности, а о поведенческой. По-китайски продвигаться вперед — пусть даже со скоростью простуженной улитки, но все-таки продвигаться, тратя очень много времени и сил, но не пытаясь перепрыгнуть с шестом Великий каньон — для русского неуемного темперамента скучно. Неромантично. Пресно. Шапкозакидательство и рукомашество в процентном отношении менее эффективны, нежели движение упрямствующей улитки, но что нам проценты! Душа просит риска, а победителей не судят!

Между тем риск — один из самых мощных аддиктивных агентов.

А основанная на нем игромания — крайне опасная форма психологической зависимости. Это, можно сказать, Синг-Синг для человеческого сознания. Окруженное со всех сторон измененной действительностью, оно теряет способность к осмыслению происходящего. Да игроку и не требуется осмысление. Ему куда важнее интуиция, наитие, предвидение и проч. Рациональная сторона личности может брать бессрочный отпуск за свой счет.

Вот почему в среде заядлых игроков искаженное восприятие действительности — обычное дело. Вот почему их поведение так раздражает. Вот почему их систему ценностей невозможно понять. Как будто перед вами какая-то другая раса или даже другой биологический вид. Масс-медиа, о которых мы уже неоднократно упоминали, старательно увеличивают эту пропасть между «нами» и «ими», не объясняя, ни кто такие «мы», ни кто такие «они». Как правило, в передачах, фильмах и статьях о породе игроков с разной степенью нервозности перечисляются преступления игроманов: женщина заняла деньги на зимнюю обувь для маленького сына, но не дошла до обувного, а все проиграла на автоматах в салоне; служащий обокрал компанию на кругленькую сумму — да только ни себе, ни людям, потому что все спустил на бирже; миллиардер стал миллионером, пристрастившись к посещению казино… И мелькают на экране заплаканные лица босых детей, обездоленных гендиректоров, обнищавших миллиардеровых жен, залитых слезами и бриллиантами… Вначале зритель повторяет, как заведенный: «Вот ужас-то! Как же так можно! Что творят, а? Нет, что творят!» — а потом выключает телик и заваливается спать. Потому что скукота. И вообще завтра на работу.

Принцип действия СМИ понятен: чтобы до публики дошло, надо, как советовал Маяковский, «выставить в музее плачущего большевика», пардон, бывшего миллиардера. Увы, но это зрелище тоже приедается — так же, как и любое другое. И в частности потому, что причины формирования игромании, ее протекания и последствий, так и остаются незатронутыми. Публика не понимает даже различий между игроманом и просто азартным человеком, вполне способным контролировать свою страсть. А чем, действительно, игроман отличается от карточного шулера или биржевого брокера? Почему одни губят себя, спуская деньги, попавшие к ним в руки, на автоматах, скачках, бирже, играют сутками, неделями, без роздыху, а другие преспокойно встают из-за карточного стола, взглянув на часы, а не в кошелек? Что такое патологический азарт — сильно разросшийся инфантилизм или просто сумасшествие?

Вообще-то не только инфантильные, но и весьма зрелые натуры любят пораскладывать пасьянсы или в картишки перекинуться. Этот способ структурирования времени (если не сказать «убийства времени») освящен веками и лично проверен многими классиками. Причем некоторые, как Пушкин и Достоевский, будучи пленниками зеленого сукна, даже ухитрились извлечь из своих психологических проблем немалый профит для мировой культуры, создав произведения на тему всемогущества игры. Значит, и «Парамоша азартный» может рассчитывать на то, чтобы в перерыве между партиями принести пользу человечеству?

Конечно, может. Но в меньшей степени, нежели индивид, не подверженный аддикции. Патологический азарт не просто гипертрофированное увлечение (вроде коллекционирования или любви к телесериалам) и не предполагаемая аддикция (вроде той же интернет-зависимости). Это серьезное заболевание, стоящее в одном ряду с наркоманией и алкоголизмом.

Один из критериев, «благодаря» которому игромания считается опаснее других маний — например, графомании, — это готовность к асоциальному или даже криминальному поведению.

Игрок тратит последние деньги, влезает в долги, обездоливает домочадцев, опускается до воровства и постепенно из человека превращается в «игровую приставку». И речь уже идет не только об интернетомании. Ведь компьютерные игры отнимают в основном время игрока. Разве что он начинает играть на бирже или на бегах посредством компьютера. Тогда начинается игра на деньги, которая гораздо, гораздо опаснее игры «на интерес».

Компьютерные миры могут служить всего лишь средством разрядки, а вот игра на деньги очень быстро превращается в цель жизни — в тот момент, когда для заядлого игрока уже… не важен выигрыш. Вероятно, читателя удивит это заявление. Принято считать, что игрок мечтает лишь о том, как бы выиграть. Но это стереотип или, если хотите, миф. Психологи, исследуя поведение игроманов, пришли к выводу, что наибольшее огорчение лицам, подверженным патологическому азарту, причиняет не проигрыш, а невозможность продолжать игру. Если есть возможность играть «в кредит», игрок не остановится. Именно таким образом игроманы просаживали за один прием дома, имения, заводы, состояния… Все во имя продолжения игры.

Итак, игроману важна не выгода, а сам процесс игры — как можно более продолжительный, как можно более острый, как можно более динамичный. Выигрыш интересует шулера, афериста, профессионала. Уж он-то знает, как исправить ошибки фортуны. Как ни странно, эта сомнительная публика доставляет казино (мы имеем в виду почтенные, легальные заведения, заботящиеся о своей репутации и о комфорте своих клиентов) меньше хлопот, нежели одержимые патологическим азартом. Крупье рассказывают об аферистах, ставящих перед собой четкие задачи — например, урвать в ходе тщательно спланированной аферы десять-двадцать (сто-двести) тысяч долларов — и домой, баиньки; о людях, создающих невероятной сложности математические комбинации, благодаря которым они ежедневно (!) выигрывают в казино небольшие суммы в сто-двести долларов; словом, о специалистах, посещающих игровые заведения с пунктуальностью банковского клерка, который ходит на работу каждый день и получает за это установленный оклад… Но истории об игроманах больше напоминают репортаж с поля боя: смерть, боль и ужас. Инфаркты, инсульты, нервные срыва и прилюдные самоубийства, героические усилия работников казино, предпринятые для охлаждения разгоряченных игроков — и зачастую напрасные попытки. Вот почему работники казино не только не должны провоцировать патологический азарт — наоборот, им строго-настрого приказано, как говорят медики, купировать[79] приступы игромании.

Мы говорим о казино, хотя существуют также бега и скачки, тотализатор и настольные игры, лотерея и биржа. Компьютерные игры на этом фоне выглядят далеко не самой обширной «территорией аддикции». Но они вызывают множество нареканий хотя бы потому, что втягивают в сферу аддикции детей и подростков, поглощая, как мы уже говорили, бездну времени, необходимого для образования, развития, получения жизненного опыта. Надо признать: компьютерные игры могут существенно приостановить развитие юного игрока, не дав ничего взамен, кроме сомнительных достижений вроде выхода на пятый уровень бродилки-стрелялки, которая уже в продажу поступила, как говорят геймеры, «колотой» — то есть кем-то когда-то пройденной. И даже после того, как наступит спад интереса, компьютерный игроман вынужден будет приложить немало усилий, чтобы компенсировать потерянное время.

Но патологический азарт не удовлетворится временем. Он сожрет свою жертву целиком, используя весь свой арсенал приманок, соблазнов и подстав. Приведенный ниже «определитель для игрока» построен на том, перешагнул человек роковой рубеж безответственности и вовлеченности в игру, или нет. Спросите потенциального аддикта:

1. Тратили ли вы когда-нибудь на игру рабочее время или время, отведенное на домашние дела?

2. Случалось ли вам конфликтовать с родными и близкими людьми из-за игры, страдала ли от игры ваша семейная жизнь?

3. Портила ли игра вашу репутацию?

4. Доводилось ли вам испытывать после игры чувство вины?

5. Вам приходилось когда-нибудь играть для того, чтобы решить свои денежные проблемы? Например, чтобы отдать долг или добыть деньги на текущие расходы?

6. Оказывает ли игра негативное воздействие на уровень ваших амбиций или качество вашей работы?

7. После проигрыша возникает ли у вас ощущение, что вы должны как можно скорее вернуться и отыграться?

8. Возникает ли у вас после выигрыша желание играть еще и еще, пока удача от вас не отвернулась?

9. Вы часто играете до тех пор, пока не кончаться все деньги, что вы имеете при себе?

10. Случалось ли вам брать взаймы деньги на игру?

11. Вам приходилось что-либо продавать или закладывать в ломбард, чтобы получить деньги на игру?

12. Вы неохотно тратите на повседневные расходы выигранные деньги или деньги, отложенные на игру?

13. В состоянии азарта вы способны забыть о своем благосостоянии или благосостоянии своей семьи?

14. Приходилось ли вам тратить на игру больше запланированного времени?

15. Служит ли для вас игра средством разрядки? Способна ли игра отвлечь вас от забот или неприятностей?

16. Случалось ли вам нарушать закон или подумывать о чем-то в этом роде, когда вы искали деньги на игру?

17. Мысли об игре мешают вам засыпать?

18. Вы сердитесь на своих родных и близких, если они критикуют ваше желание пойти поиграть? Посещает ли вас в такие минуты чувство разочарования или отчуждения?

19. Возникает ли у вас желание отметить какую-нибудь удачу или неожиданно появившиеся деньги, проведя несколько часов за игрой?

20. Посещали ли вас после игры мысли о самоубийстве?

Если опрашиваемый ответил положительно хотя бы на семь вопросом — следует обратиться к специалисту.

Патологический азарт родился задолго до изобретения не только бирж и компьютеров, но и письменности как таковой. И воплощался самыми разными средствами в культуре самых разных цивилизаций. Сегодня психологи отмечают три главных особенности сознания игромана. Во-первых, он не желает или даже не может трезво воспринимать и оценивать реальность, предпочитая мир игры, созданный его воображением. Во-вторых, в обыденной жизни он постоянно чувствует эмоциональную незащищенность, а комфорт и уверенность — лишь во время игры. В-третьих, он инфантилен. Как и всем прочим аддиктам, патологическим игрокам хочется иметь все и сразу, не прикладывая никаких усилий[80]. Как видите, все базовые признаки аддиктивной личности присутствуют: эскапизм, беспомощность, тревожность, завышенные требования по отношению к реальности и к себе самому.

Среди игроманов много людей, ненавидящих правила. Их приводит к патологическому азарту асоциальное расстройство личности.

Нереалистичное мышление и тяга к острым ощущениям в сочетании с подобным «нонконформизмом» вызывают конфликты с законом: игроки часто идут на преступления, как экономические, так и уголовные. Особенно этому подвержены обладатели импульсивного психологического типа: в их натуре заложены все перечисленные отличительные свойства игрока. Вся надежда на то, что в раннем возрасте бушующий в подсознании Ребенок не возьмет верх и не утащит личность в темные леса аддикции. Этому могут помешать только внутренние психологические регуляторы, останавливающие разыгравшееся воображение и укрепляющие ослабевшие социальные рамки.

Научение зависимости

Психологи трактуют игроманию как стойкий, неослабевающий заученный паттерн. На практике «обучение патологическому азарту» происходит весьма нехитрым способом. Новичкам, как известно, везет. Сделав ставку впервые, неофит вполне может выиграть некую сумму, раза в два-три превышающую размер ставки. Не спрашивайте, почему это происходит. Высшая математика и мировая философия неустанно ищут ответа на данный вопрос, но еще не пришли к определенному выводу. Итак, новичок выиграл, а совершенное им действие получило подтверждение в виде приятных ощущений. Но каким образом эта несложная последовательность действий и стимулов отразится на психике, если повторить ее многократно?

Цепочка «игра-выигрыш-игра-проигрыш-игра-проигрыш-игра-проигрыш-игра-проигрыш-игра-проигрыш-игра-выигрыш-игра-проигрыш» и далее в том же духе представляет собой процесс, который в психологии носит название инструментального (или оперантного) обусловливания. Этот психологический механизм производит своего рода «строительный материал», из которого постепенно складывается фундамент нашего поведения и восприятия. А на фундаменте, как вы понимаете, со временем воздвигнется личность — структура сложная и динамичная, словно гигантский небоскреб. Так вот, для создания схемы (она же паттерн) поведения или восприятия достаточно нескольких повторений по типу «реакция-стимул». Но если стимул, то есть вознаграждение, не всегда следует за реакцией, личность обучается весьма важной вещи: она обучается ожиданию вознаграждения от реакции.

Между тем человеческая психика устроена так, что редкое, ненадежное или даже вовсе непредсказуемое появление стимула заставляет нас повторять свои действия снова и снова, надеясь: а вдруг получится? До сих пор до конца не выяснено, почему так происходит: то ли удовольствие после ожидания острее, то элемент борьбы с реальностью делает нас упрямыми… Но то, что реакция оказывается особенно устойчивой и возникает особенно часто, если стимуляция носит прерывистый характер — это вполне установленный факт.

Подобная система научения вырабатывает в человеке упорство, твердость характера и целеустремленность — ничего не скажешь, весьма полезные качества. Это если цели выбраны достойные и похвальные — а если нет? Если система ценностей у индивида сомнительная или даже асоциальная? Если его намерения далеки от одобряемых? Если он слишком нетерпелив и эгоистичен, чтобы разработать планы и стратегии, предполагающие большие затраты времени и сил? Словом, если мы имеем дело с личностью, полностью подчиненной одинокому, озлобленному Ребенку, которого подстегивает неприязненно настроенный, жестокий Родитель — но зато голос объективного, здравомыслящего Взрослого попросту не слышен за воплями первых двух структур, перекрикивающих друг друга? Представляете, какая огромная сила будет вложена в саморазрушительную тактику и в самоубийственные реакции?

Надо добавить: лишь в том случае, если стимул больше не возникает, реакция постепенно угаснет. Подсознание усвоит информацию: все, этот источник удовольствий исчерпан, надо переключаться на другой. Некоторое время (продолжительность зависит от личности) человек еще попробует перебороть судьбу, но в конце концов откажется от бесполезного занятия, от которого награды не жди. К сожалению, даже самые отъявленные неудачники периодически выигрывают. Да, следующие партии заставляют их расстаться и с выигрышем, и со всем содержимым кошелька, но ведь стимул-то проявился! И снова вспыхивает надежда, и снова работает подсознательное ожидание вознаграждения, и снова индивид повторяет цепочку заветных действий.

В результате научения патологическому азарту список потребностей и ощущений, типичных для незрелой, инфантильной личности, которая склонная предъявлять себе и действительности завышенные требования дополняется еще одним пунктом. А именно стремлением отыграться. И в качестве бонуса к указанному стремлению прилагается иллюзия, что такое возможно. Как ни странно, стремление отыграться и жажда выиграть — не одно и то же.

Желание выиграть у патологического игрока принимает форму «волшебной страны» из фильма «Золушка». Да, надолго в ней не задержишься, но зато, как говорил министр бальных танцев, маркиз де Па-де-труа: «Какой успех я там имел!» Так вот для игрока джек-пот — не столько возможность обогащения, сколько символ успеха. Все равно игроман просадит все, что удастся получить, в следующей партии. А значит, выигрыш не играет никакой роли в качестве материального подспорья. И в то же время он незаменим как средство для самоутверждения, для повышения самооценки. С его помощью неуправляемый игрок видит себя в другом свете, воспринимая себя как неординарную личность, как упорного борца с безденежьем, идущего к успеху неторными тропами. Да, сейчас положение хуже, чем у Муму на середине реки. Но умелые действия и острый ум (в наличие которых игрок свято верит) приведут к благополучному исходу. Надо только чуть-чуть потерпеть!

Игроман вообще склонен к тому, чтобы, как говорил Ф.М. Достоевский, «самосочиняться». Отсюда и деформированное восприятие собственного поведения. Обычно люди рассматривают азартные игры как занятие неэтичное и деструктивное, но сами патологические игроки кажутся себе идущими на «рассчитанный риск» с целью создания доходного бизнеса. И сильно возмущаются тем, что другие люди не желают им верить.

Например, если для окружающих гигантские траты на игру — всего лишь дань болезненному увлечению игромана, то сам Парамоша азартный воспринимает эти расходы иначе. Игрок считает их вложениями в доходное предприятие, а себя — расчетливым бизнесменом, умело планирующим бюджет упомянутого предприятия. Его возмущает недальновидность близких, заранее предрекающих проигрыш и крушение очередной «бизнес-иллюзии». Он просто неспособен увидеть в хрустящих (или замызганных) купюрах, которые с таким трудом удалось наскрести по сусекам, одолжить или даже украсть, не иллюзию успеха, а неизбежные потери — так уж устроено его сознание.

Ведь люди, одержимые патологическим азартом, не готовы принять себя такими, как они есть. Поэтому любят разыгрывать перед окружающими важную персону, преувеличивая свою удачливость, власть и могущество. В своих фантазиях они рисуют картины небывалых выигрышей, позволяющих им вести роскошную жизнь, благодетельствовать, меценатствовать и попросту сорить деньгами. Их «личное воображаемое казино» — прекрасное место, где жизнь легка, необременительна, приятна. Родные в восторге от их поведения, прочие игроки не дотягивают до их уровня, а угрызения совести никогда не врываются в их сны со своими кошмарными пророчествами. Вторая «базовая фантазия» — отказ от адекватного восприятия роли игры. Игроман всерьез полагает, что игра, конечно, портит ему жизнь, но она же в силах ее улучшить: стоит один-единственный раз сорвать куш — и ликуйте, кредиторы! Всем все отдам, с процентами!

Но игрок, как бы ни был он щедр, добр и обаятелен в своих фантазиях, в действительности скуп, как Гарпагон. Все средства, которые удается достать, уходят на игру.

«Раздвоение» между реальным и воображаемым преследует патологически азартную личность во всех решениях и выборах.

В то же время стремление отыграться, то есть вернуть хотя бы часть проигранного, — куда более прагматичное чувство (если в случае патологического азарта вообще можно говорить о прагматизме), нежели стремление выиграть крупную сумму. Это часть намерения продолжать игру во что бы то ни стало, вопреки объективным условиям. Ведь если средства иссякнут, придется все-таки прервать процесс и отправиться домой (или не домой, а в какое-то другое место, расположенное в реальном мире), где игроку не очень-то рады. Поэтому патологически азартная личность упорно тешит себя надеждой на то, что удастся отыграться и появится шанс не покидать свою «волшебную страну». Но, как говорил польский афорист Славиан Троцкий: «Надежда питается людьми». И своеобразный «оптимизм игромана» неизбежно губит своего хозяина.

Подстегиваемый этими чувствами — и стремлением продолжить игру, и желанием достичь гипотетического «большого успеха» — патологически азартная личность начинает увеличивать ставки, тратит последнее, занимает деньги у всех подряд и однажды непременно «займет» из чужого сейфа, кармана, копилки. Если не сможет вернуть — потеряет работу, доверие, репутацию. А главное, утратит источник средств, необходимых для продолжения игры. И тогда придется грабить и воровать, потому что без денег нет игры.

В исследовании поведения игроков с патологическим азартом, психиатр Ростен открыл, что натуры, склонные к этой форме зависимости, отличаются непокорным нравом, чуждым условностям. Они не до конца осознают общественные этические нормы. Половина группы азартных игроков, участвовавших в исследовании, описала себя как «людей, ненавидящих правила». Из 30 мужчин, ставших объектами изучения, 12 отсидели срок за растрату и другие преступления, напрямую связанные с азартными играми. Ростен обнаружил, что все эти мужчины отличались нереалистичным мышлением и тяготели к поиску острых ощущений. По собственным словам игроманов, им «нравилось возбуждение», они «стремились совершить неординарный поступок». Несмотря на понимание (!) объективной практически полной невозможности достичь успеха в игре, игроки не связывали эти соображения с собой. У них часто возникало непоколебимое чувство, что «сегодня мой день»; они также попадались на так называемую уловку Монте-Карло — надежду на везение, которое непременно наступит после многочисленных неудач. Многие игроки рассказывали о фантазиях, до которых они доходили, обманывая себя тщательно выстроенной рационализацией[81].

Потенциальному игроману необходимо обзавестись «стоп-краном» — сформировать нечто, возвращающее его к реальности каждый раз, когда он соберется погостить в мире иллюзий.

Но даже если игроман согласится сотрудничать с психологом и посещать группу анонимных игроков, он вряд ли откажется от уловок, свойственных всем аддиктам. Специалисты описывают стереотипы поведения игромана, решившегося на лечение: он охотно рассказывает о своих переживаниях в ходе игры, о своих семейных конфликтах, о проблемах на работе, выражает готовность к конструктивным изменениям… Но при первом же послаблении срывается и бежит в казино или в салон игровых автоматов. Потом снова возвращается в группу, кается, рассказывает про свои переживания… Этот процесс может циркулировать довольно долго. Игрок использует психологическую игру «Алкоголик» (другое ее название — «Убогий»), добиваясь сочувствия и послаблений ввиду аддиктивного расстройства.

При всем своем энтузиазме (скорее всего мнимом), игроман отнюдь не стремится вылечиться, да и мотивации для излечения у него отсутствуют. Он не видит достойной замены игре. Отношения с близкими, как правило, уже разрушены или дышат на ладан, и игрок только радуется распаду семьи — некому будет зудеть про ответственность перед родней. Ситуация с карьерой — сами понимаете… Зато игра! С одной стороны, игра предоставляет патологически азартным людям столь яркие, упоительные ощущения, которых они, по их признаниям, не ощущали даже во время сексуального оргазма. А эти переживания, в свою очередь, формируют стойкую тягу к эмоциональному наркотику.

Организм игромана уже испытал на себе все «прелести» оперантного обусловливания и толерантности. А значит, потребность в частоте и количестве удовольствия непрерывно возрастает. То есть идет процесс формирования наркотической зависимости. И, несмотря на отсутствие химического компонента, игромания — одна из самых опасных форм аддикции. Если этот процесс не остановить, личность рано или поздно перейдет от стадии крушения с ее финансовыми и семейными проблемами, а также изменениями в моральном и этическом поведении к стадии разрушения физического и психического здоровья.

Но, чтобы найти достойную альтернативу, игроману придется испробовать не более сильный стимул, а совершенно другой способ получения удовольствия. Более мощный раздражитель вызовет переключение с одного аддиктивного агента на другой — так же, как наркоман переходит с легкого наркотика на тяжелый в надежде усилить ощущения. И, чтобы не придти к тому же разрушению, но с другим «проводником», индивиду придется искать другой путь. И путь самореализации кажется оптимальным. Хотя бы потому, что личность аддикта либо изначально «недостроена», либо «полуразрушена» в ходе развития психологической зависимости.

Проблема состоит в том, что многим людям трудно совершить переход от словесного раскаяния к реальному изменению паттернов поведения и восприятия. Поэтому они воспринимают психотерапевтические сеансы как беседу «не без приятности», как возможность похвалиться остротой испытанных ощущений и — в скрытой форме — глубиной своего падения. Эту особенность поведения психологически зависимых личностей отмечают психологи в своих исследованиях. Но однажды аддикту надоедает болтать на тему «Я такой плохой, что аж клевый — сам тащусь». Тогда он просто уходит и больше не возвращается. Ростен писал о том, что через несколько месяцев после завершения его исследования 13 из 30 игроманов либо вновь окунулись в игру, либо начали пить, либо не давали о себе никаких известий психотерапевту, что указывает на их возвращение к прежнему образу жизни. Возникает впечатление, что одними разговорами патологический азарт не вылечишь.

Тем не менее, метод когнитивно-поведенческой терапии Бека дает значительный положительный сдвиг. Конечно, около половины пациентов выбывают в начале сеансов и по ходу лечения, но у тех, кому удается пройти весь курс, через год наблюдения отмечается снижение уровня психологической зависимости с патологического до девиантного. Для столь сильного аддиктивного расстройства пятидесятипроцентный показатель считается высоким. Суть подхода Бека заключается в конструктивных, систематических попытках научить людей последовательно оценивать свои убеждения и отсеивать негативные автоматические мысли. Их учат исправлять искажения при обработке информации, а также оспаривать свои скрытые депрессогенные схемы. Иными словами, думать о себе хорошо. Этому, как выяснилось, тоже надо учиться.

Даже не касаясь глубоких, трудно определимых причинных факторов, вызвавших расстройство, когнитивно-поведенческая терапия исправляет многие деформации, возникшие в ходе развития личности. Хотя, безусловно, не все. Ее цель — в первую очередь повысить уровень удовлетворенности и собой, и окружающей действительностью, а также уровень приспособляемости, чтобы уменьшить количество факторов, вызывающих депрессивное, тревожное состояние, вызывающее потребность в релаксанте.

Некоторые специалисты предпочитают более радикальные методы. Они прямо предлагают психологически зависимой личности новый релаксант — в основном его роль исполняет спортивный экстрим. Аддикту на его собственной шкуре показывают, что жить хорошо и жизнь хороша: «остросюжетные» приключения должны вызвать у человека ощущения, аналогичные возбуждению и удовлетворению, получаемому в ходе игры. Вдобавок игроману создают условия, в которых у него нет ни малейшего шанса вернуться к игре — в лесу, в горах, в степи, словом, на лоне дикой природы. Попрыгав с парашютом, поплутав в лесах, поспав на голой земле, аддикт начинает сознавать… страх. Только это уже совсем другое чувство. Теперь он боится не социальных проблем (с чего, собственно, и начиналось когда-то его бегство от действительности). Он боится смерти, травмы, болезни.

Выживание — не худший способ прочистить мозги. Когда человек понимает: реальность не ограничивается зоной зеленого сукна, есть шанс, что он переключится на работу ради удовлетворения простых и здоровых потребностей. Просто для того, чтобы остаться в живых. К сожалению, подобный метод отстранения от привычного существования и взгляда на жизнь «извне» по карману только весьма состоятельным людям. Среди них мало закоренелых игроков — разве что начинающие. Личности безвольные, инфантильные, всегда готовые к бегству в мир иллюзий — не та категория населения, которая способна округлить свое благосостояние и поднять его на соответствующую высоту. Хотя… богатые тоже плачут. Из-за непутевых деток. Вероятно, указанные дети и становятся главными клиентами терапевтов-экстремалов.

И все же многие специалисты сомневаются, что это расстройство вообще поддается излечению. Хотя и надеются, что развитие зависимости можно приостановить, а полуразрушенную личность аддикта — реставрировать. Но, к сожалению, индивидуальность аддикта не удастся восстановить в первоначальном виде. Для психологически зависимой личности не существует жизни вне игры. А значит, вне ее нет и игрока. Это — последний рубеж между девиантным поведением и аддиктивным: обратного пути нет. Личность безвозвратно сменил аддикт. Зависимость придется лечить, а личность строить заново. Былой образ жизни и «прошлая» индивидуальность невозвратно утеряны.

Самые мощные формы зависимости оказывают такое влияние на организм и психику, что человек меняется необратимо. Чтобы узнать степень вероятности возникновения эмоциональной аддикции, можно пройти небольшой тест.

Благоразумный ли вы человек?

Ответьте на предлагаемые вопросы «ДА» или «НЕТ».

1. Выходите ли вы из себя по малейшему поводу?

2. Боитесь ли вы разозлить человека, который заведомо физически сильнее вас?

3. Начинаете ли вы скандалить, чтобы на вас обратили внимание?

4. Любите ли вы ездить на большой скорости, даже если это связано с риском для жизни?

5. Увлекаетесь ли вы лекарствами, когда заболеете?

6. Пойдете ли вы на все, чтобы получить то, что вам очень хочется?

7. Любите ли вы больших собак?

8. Любите ли вы сидеть часами на солнце?

9. Уверены ли вы, что когда-нибудь станете знаменитостью?

10. Умеете ли вы вовремя остановиться, если чувствуете, что начинаете проигрывать?

11. Привыкли ли вы много есть, даже если не голодны?

12. Любите ли вы знать заранее, что вам подарят?

Подсчет баллов

Поставьте себе по одному баллу за положительный ответ на вопросы 2 и 10, по одному баллу за каждый отрицательный ответ на вопросы 1, 3, 4, 5, 6, 8, 9, 11, 12.

Меньше 4 очков. Вы совершенно безрассудный человек. Вам всегда всего мало. Вы постоянно чувствуете себя несчастным из-за этой неудовлетворенности — и скорее всего, мнимой. Научитесь радоваться приятным мелочам, которых в жизни не так уж мало. Это поможет вам стать спокойнее и рассудительнее.

От 4 до 8 очков. Золотая середина. У вас прекрасное чувство меры. Вы точно знаете свои возможности и не пытаетесь поймать журавля в небе. Хотя в вас есть и немного сумасбродства, которое делает вас обаятельным.

Больше 8 очков. Вы — сама мудрость. Вы благоразумны, потребности ваши умеренны. Вас не ждут разочарования. Но, наверное, вы могли бы быть немного динамичнее. Раскованность облегчает общение с людьми и делает жизнь намного проще.