"Искатель. 1992. Выпуск №3" - читать интересную книгу автора

АСТРОЦЕРКОВЬ

Риза снималась через голову, поэтому в первую очередь надлежало освободиться от шлема. Процедура долгая и в достаточной степени утомительная. Наконец прозрачный пузырь (говорят, не пробиваемый даже метеоритами) всплыл над головой пастыря и, бережно несомый служкой, пропутешествовал в ризницу. Все-таки на редкость неудачная конструкция, в который раз с досадой подумал пастырь. Ну да что делать — зато некое подобие нимба…

Сбросив облачение, он с помощью вернувшегося служки выбрался из вакуум-скафандра и, сдирая на ходу пропотевший тренировочный костюм, направился в душевую.

Пастырю было тридцать три, и распять его пытались дважды. Современными средствами, разумеется. Однако оба процесса он выиграл, в течение месяца был популярнее Президента, да и сейчас, как сообщали журналы, входил в первую десятку знаменитостей. Все это позволяло надеяться, что опасный возраст Иисуса Христа он минует благополучно.

Когда пастырь вышел из душевой, ему сказали, что у ворот храма стоит некий человек и просит о встрече.

— Кто-нибудь из прихожан?

— Кажется, нет…

Пастырь поморщился. Как и всякий третий четверг каждого месяца, сегодняшний день был насыщен до предела. Сегодня ему предстоял визит на космодром.

— Он ждет во дворе?

— Да.

Переодевшись в гражданское платье и прихватив тщательно упакованный тючок с проставленным на нем точным весом, пастырь вышел из храма. Ожидающий его человек оттолкнулся плечом от стены и шагнул навстречу. Темные печальные глаза и горестный изгиб рта говорили о том, что перед пастырем стоит неудачник. О том же говорил и дешевый поношенный костюм.

— Я прошу меня извинить, — сказал пастырь, — но дела заставляют меня отлучиться…

Человек смотрел на тщательно упакованный тючок в руках пастыря. Он был просто заворожен видом этого тючка. Наконец сделал над собою усилие и поднял глаза.

— Я подожду…

Голос — негромкий, печальный. Под стать взгляду.

— Да, но я буду отсутствовать несколько часов. Вам, право, было бы удобнее…

— Нет-нет, — сказал человек. — Не беспокойтесь. Времени у меня много…

Видимо, безработный.

Пастырь пересек двор и вывел машину из гаража.

Церковь странной формы стояла у шоссе, отделенная от него нешироким — шага в четыре — бетонным ложем оросительного канала, до краев наполненного хмурой осенней водой. По ту сторону полотна на стоянке перед бензозаправочной станцией отсвечивало глянцевыми бликами небольшое плотное стадо легковых автомобилей.

Пастырь проехал вдоль канала до мостика и, свернув на шоссе, посмотрел в зеркальце заднего обзора. Ни одна из машин у станции не тронулась с места. Все правильно. Был третий четверг месяца, и, прекрасно зная, куда и зачем едет их пастырь, прихожане по традиции провожали его глазами до поворота.

А сразу же за поворотом случилась неприятность — заглох мотор. После трех неудачных попыток оживить его пастырь раздраженно откинулся на спинку сиденья и посмотрел на часы. Вызвать техника по рации? Нет, не годится. Если его седан на глазах у паствы вернется к автостанции на буксире… Нет-нет, ни в коем случае!

Тут из-за поворота вывалился огромный тупорылый грузовик с серебристым дирижаблем цистерны на прицепе. А, была не была! Пастырь схватил тючок, выскочил из машины и, захлопнув дверцу, поднял руку. Грузовик остановился.

— На космодром? — удивленно переспросил шофер, загорелый мордатый детина в комбинезоне и голубенькой каскетке. — А у тебя пропуск есть?

Очутившись в кабине, пастырь положил на колени тючок, а сверху пристроил шляпу. Грузовик тронулся. На станцию можно будет позвонить попозже. Если поломка незначительна — пусть исправят и подгонят к кордону у въезда на космодром.

— Слышь, кудрявый, — позвал шофер. — А я тебя где-то видел…

Пастырь улыбнулся и не ответил. Собственно, в его ответе не было нужды — по правой обочине на них надвигался яркий квадратный плакат: огромная цветная фотография молодого человека в прозрачном вакуум-шлеме и церковном облачении. Густые волнистые волосы цвета меда, красиво очерченный рот, глубокие карие глаза, исполненные света и понимания. Понизу плаката сияющими буквами было набрано:

Шофер присвистнул и с уважением покосился на своего пассажира.

— Ну, дела! — только и сказал он. — Так ты, выходит, тот самый ракетный поп? Из церкви при дороге?

— Выходит, — согласился пастырь.

Шофер еще долго удивлялся и качал головой. Потом, почему-то понизив голос, спросил:

— Слышь, а правду говорят, что ты Христа играть отказался? Ну, в фильме в этом, как его?..

— Правду. — Пастырь кивнул.

— А чего отказался? Деньги же!

Пастырь поглядел на шофера. Загорелые лапы спокойно покачивали тяжелый руль.

— Вы верующий? — спросил пастырь.

— Угу, — сказал детина и, подумав, перекрестился.

— Следовательно, вы должны понимать, — мягко и наставительно проговорил пастырь, — что существуют вещи при всей их финансовой соблазнительности для верующих запретные.

Детина хмыкнул.

— Интересно… — проворчал он. — Значит, обедню в скафандре служить можно, а Христа, значит, в фильме играть нельзя? Не, зря ты отказался, зря! И здорово, главное, похож…

— Вы — противник астроцеркви? — с любопытством спросил пастырь.

— Да ну… — отозвался шофер. — Баловство… Верить — так верить, а так…

Навстречу грузовику брели облетевшие клены, перемежающиеся рекламными щитами. А шоферу, видно, очень хотелось поговорить.

— А вот интересно, — сказал он, — что с ними потом делается?

— С кем?

— Да с бандерольками этими. — Шофер кивнул на прикрытый шляпой тючок. — С записочками… Ну вот выкинули их на орбиту — а дальше?

— Знаете, — сказал пастырь, — честно говоря, физическая сторона явления меня занимает мало. — Он взглянул на тючок и машинально поправил шляпу, прикрывающую цифры. — Совершит несколько витков, а потом сгорит в плотных слоях атмосферы. Примерно так.

— Нераспечатанный? — уточнил шофер.

— Ну естественно, — несколько смешавшись, сказал пастырь. — А с чего бы ему быть распечатанным?

Сдвинув голубенькую каскетку, детина поскреб в затылке. Вид у него был весьма озадаченный.

— А! Ну да… — сообразил он наконец. — Ну правильно… Чего Ему их распечатывать!..

— Среди моих прихожан, — пряча невольную улыбку, добавил пастырь, — бытует поверье, что записочки, как вы их называете, прочитываются именно в тот момент, когда сгорают в атмосфере.

— Надо же! — то ли восхитился, то ли посочувствовал шофер. — И сколько один такой тючок стоит?

Пастырь насторожился. Вопрос был задан не просто так.

— Сам по себе он, конечно, ничего не стоит, — обдумывая каждое слово, сдержанно отозвался он. — Я имею в виду — здесь, на Земле. А вот вывод его на орбиту действительно требует крупной суммы… Сумма переводится через банк, — добавил он на всякий случай.

— И что, переведена уже? — жадно спросил шофер.

— Ну разумеется.

Шофер поерзал и облизнул губы. Глаза у него слегка остекленели. Надо полагать, под голубенькой каскеткой шла усиленная работа мысли.

— А если не переводить?

Пастырь пожал плечами.

— Тогда тючок не будет сброшен с корабля на орбиту, — терпеливо объяснил он.

— Так и черт с ним! — в восторге от собственной сообразительности вскричал шофер. — Выкинуть его в канаву, а денежку — себе! Или вас там проверяют?

Человек, бесконечно снисходительный к слабостям ближнего, пастырь на сей раз онемел. Да это уголовник какой-то, ошеломленно подумал он. Может, шутит? Однако шутки у него!.. Пастырь отвернулся и стал сердито смотреть в окно. Непонятно, как таких типов вообще подпускают к космодрому… Но тут в голову ему пришел блестящий ответ, и, оставив гневную мысль незавершенной, пастырь снова повернулся к водителю.

— А что вы везете?

— Да этот… — Детина мотнул головой в каскетке. — Окислитель.

— И стоит, небось, дорого?

— Да уж гробанешься — не расплатишься, — согласился детина, но тут же сам себе возразил: — Хотя если гробанешься, то и расплачиваться, считай, будет некому. Все как есть, сволочь, съедает. Сказано — окислитель…

— Слушайте! — позвал пастырь. — А давайте мы эту цистерну возьмем и угоним!

— А? — сказал шофер и тупо уставился на пассажира.

— Ну да, — нимало не смущаясь, продолжал тот. — Стоит дорого? Дорого. Ну и загоним где-нибудь на стороне. Деньги поделим, а сами скроемся. Идет?

Детина оторопело потряс головой, подумал.

— Не, — сказал он, опасливо косясь на пастыря. — Кому ты его загонишь? Он же только в ракетах…

Тут он поперхнулся раз, другой, затем вытаращил глаза — и захохотал:

— Ну ты меня уел!.. Ну, поп!.. Ну…

Сейчас начнет хлопать по плечу, с неудовольствием подумал пастырь. Но до этого, слава Богу, не дошло — впереди показался первый кордон.

— Сколько с меня?

— С попов не беру! — влюбленно на него глядя, ответил детина и снова заржал: — Ну ты, кудрявый, даешь! Надо будет как-нибудь к тебе на службу заглянуть…

Плоское и с виду одноэтажное здание на самом деле было небоскребом, утопленным в грунт почти по крышу. В дни стартов крыша служила смотровой площадкой и была на этот случай обведена по краю дюралевыми перильцами. Имелось на ней также несколько бетонных надстроек — лифты.

Пастырь вышел из раздвинувшихся дверей и остановился. Формальности, связанные с передачей тючка, звонок на станцию по поводу сломавшегося автомобиля — все это было сделано, все теперь осталось там, внизу. А впереди, в каких-нибудь двухстах метрах от пастыря, попирая бетон космодрома стояла… его церковь. Нет, не каменная копия, что при дороге напротив бензоколонки, — обнаженно поблескивая металлом, здесь высился оригинал. Он не терпел ничего лишнего, он не нуждался в украшениях — стальной храм, единственно возможная сущность между ровным бетоном и хмурым осенним небом.

Чуть поодаль высился еще один — такой же.

Руки пастыря крепко взялись за холодную дюралевую трубку перил, и он понял, что стоит уже не у лифта, а на самом краю смотровой площадки. Затем корабль потерял очертанья, замерцал, расплылся…

— Никогда… — с невыносимой горечью шепнул пастырь. — Ни-ког-да…

Потом спохватился и обратил внимание, что рядом с ним на перила оперся еще кто-то. Пастырь повернул к нему просветленное, в слезах, лицо, и они узнали друг друга. А узнав, резко выпрямились.

Перед пастырем стоял полный, неряшливо одетый мужчина лет пятидесяти. Мощный залысый лоб, волосы, вздыбленные по сторонам макушки, как уши у филина, тяжелые, брюзгливо сложенные губы.

— Вы? — изумленно и презрительно спросил он. Повернулся, чтобы уйти, но был удержан.

— Постойте! — Каждый раз, когда пастырь оказывался на этой смотровой площадке, ему хотелось не просто прощать врагам своим — хотелось взять врага за руку, повернуться вместе с ним к металлическому чуду посреди бетонной равнины — и смотреть, смотреть…

— Послушайте! — Пастырь в самом деле схватил мужчину за руку. — Ну нельзя же до сих пор смотреть на меня волком!

Губы собеседника смялись в безобразной улыбке — рот съехал вниз и вправо.

— Прикажете смотреть на вас влажными коровьими глазами?

— Нет, но… — Пастырь неопределенно повел плечом. — Мне кажется, что вы хотя бы должны быть мне благодарны…

Со всей решительностью мужчина высвободил руку.

— Вот как? И, позвольте узнать, за что же?

Господи, беспомощно подумал пастырь, а ведь он бы мог понять меня. Именно он. Кем бы мы были друг для друга, не столкни нас жизнь лбами…

— За то, что я не довел дело до скандала, — твердо сказал пастырь. — Ведь если бы я после всей этой нехорошей истории начал против вас процесс… Я уже не говорю о финансовой стороне дела — подумайте, что стало бы с вашей репутацией! Известный ученый, передовые взгляды — и вдруг донос, кляуза, клевета…

Глядя исподлобья, известный ученый нервно дергал замок своей куртки то вверх, то вниз. Лицо его было угрюмо.

— Я понимаю вас, — мягко сказал пастырь. — Понимаю ваше раздражение, но не я же, право, виноват в ваших бедах.

Мужчина дернул замок особенно резко и защемил ткань рубашки. Замок заело, и это было последней каплей.

— А я виноват? — взорвался он, вскидывая на пастыря полные бешенства глаза. — В чем же? В том, что мои исследования не имеют отношения к военным разработкам? Или в том, что наш институт настолько нищий, что за три года не смог наскрести достаточной суммы?.. Что там еще облегчать? Мы облегчили все, что можно! Прибор теперь весит полтора килограмма! А я не могу поднять его на орбиту, понимаете вы, не могу!.. Вместо него туда поднимается ваша ангельская почта…

Здесь, перед храмом из металла, перед лицом звезд, они сводили друг с другом счеты…

— Послушайте, — сказал пастырь, — но ведь кроме истины научной существует и другая истина…

— А, бросьте! — проворчал мужчина, пытаясь исправить замок своей куртки. Он сопел все сильнее, но дело уже, кажется, шло на лад.

— Одного не пойму, — сказал пастырь, с грустью наблюдая, как толстые волосатые пальцы тянут и теребят ушко замка. — Как вы могли?.. Донести, будто в моих тючках на орбиту выбрасывается героин! Вы! Человек огромного ума… Неужели вы могли допустить хоть на секунду, что вам поверят? Героин — для кого? Для астронавтов? Или для Господа?

Замок наконец отпустил ткань рубашки, и молния на куртке собеседника заработала. Шумно вздохнув, мужчина поднял усталое лицо.

— Люди — идиоты, — уныло шевельнув бровью, сообщил он. — Они способны поверить только в нелепость, да и то не во всякую, а лишь в чудовищную. Я полагал, что газеты подхватят эту глупость, но… Видимо, я недооценил людскую сообразительность. Или переоценил, не знаю… Во всяком случае — извините!

И, с треском застегнув куртку до горла, направился, не прощаясь, к бетонному чердачку лифта.

И стоит ли винить пастыря в том, что за всеми этими поломками, формальностями, случайными стычками он совершенно забыл, что у ворот храма его ожидает человек с печальными глазами и горестным изгибом рта! А человек, между тем, по-прежнему подпирал плечом стену каменной копии космического корабля. Неужели он так и простоял здесь все это время, ужаснулся пастырь и, загнав отремонтированную машину в гараж, пересек двор.

— Я еще раз прошу извинить меня, — сказал он. — Пройдемте в храм…

Они расположились в пристройке. В окне, за полотном дороги, сияли цветные сооружения заправочной станции, и совсем близкой казалась прямая серая линия — бетонная кромка оросительного канала.

— Прошу вас, садитесь, — сказал пастырь.

С тем же болезненным выражением, с каким он смотрел на тщательно упакованный тючок, человек уставился теперь на предложенное ему кресло — точную копию противоперегрузочного устройства. Потом вздохнул и сел. Пастырь опустился в точно такое же кресло напротив, и глубокие карие глаза его привычно исполнились света и понимания.

— Я пришел… — начал человек почти торжественно и вдруг запнулся, словно только сейчас понял, что и сам толком не знает, зачем пришел.

Пауза грозила затянуться, и пастырь решил помочь посетителю.

— Простите, я вас перебью, — мягко сказал он. — Ваше вероисповедание?..

Человек слегка опешил и недоуменно посмотрел на пастыря.

— Христианин…

— Я понимаю, — ласково улыбнулся пастырь. — Но к какой церкви вы принадлежите? Кто вы? Православный, лютеранин, католик?..

Этот простой вопрос, как ни странно, привел человека в смятение.

— Знаете… — в растерянности начал он. — Честно говоря, ни к одной из этих трех церквей я… Точнее — вообще ни к одной…

— То есть вы пришли к Христу сами? — подсказал пастырь.

— Да, — с облегчением сказал человек. — Да. Сам.

— А что привело вас ко мне?

Человек неловко поерзал в противоперегрузочном кресле и с беспокойством огляделся, как бы опасаясь, что каменный макет внезапно задрожит, загрохочет и, встав на огонь, всплывет вместе с ним в небеса.

— Зачем все это? — спросил он с тоской.

— Что именно?

— Ну… астроцерковь… служба в скафандре… записочки…

Так, подумал пастырь, третий диспут за день.

— Ну что же делать! — с подкупающей мальчишеской улыбкой сказала он. — Что делать, если душа моя с детства стремилась и к звездам, и к Господу! Но к звездам… — Тут легкая скорбь обозначилась на красивом лице пастыря. — К звездам мне не попасть… Повышенное кровяное давление.

— А если бы попали? — с неожиданным интересом спросил человек.

— Когда-то я мечтал отслужить молебен на орбите, — задумчиво сообщил пастырь.

После этих слов человек откровенно расстроился.

— Не понимаю… — пробормотал он с прежней тоской в голосе. — Не понимаю…

Пора начинать, решил пастырь.

— Человечество переживает расцвет технологии, — проникновенно проговорил он. — Но последствия его будут страшны, если он не будет сопровождаться расцветом веры. Вот вы мне поставили в вину, что я служу обедню в скафандре… А вы бы посмотрели, сколько мальчишек прилипает к иллюминаторам снаружи, когда внутри идет служба! Вы бы посмотрели на их лица… Разумеется, я понимаю, что их пока интересует только скафандр, и все же слово «космос» для них теперь неразрывно связано с именем Христа. И когда они сами шагнут в пространство…

— Вы — язычник, — угрюмо сказал посетитель.

— Язычник? — без тени замешательства переспросил пастырь. — Что ж… Христианству всегда были свойственны те или иные элементы язычества. Пожалуй, нет и не было церкви, свободной от них совершенно. Иконы, например. Чем не язычество?.. В давние времена вера выступала рука об руку с искусством — и вспомните, к какому расцвету искусства это привело! И если теперь вера выступит рука об руку с наукой…

— Да вы уже выступили, — проворчал посетитель. — Вы уже договорились до того, что Христос был пришельцем из космоса…

— Неправда! — запротестовал пастырь. — Журналисты исказили мои слова! Это была метафора…

— Хорошо, а записочки? — перебил посетитель. Он явно шел в наступление. — Откуда вообще эта дикая мысль, что молитва, поднятая на орбиту, дойдет до Господа быстрее?

— Разумеется, это суеверие, — согласился пастырь. — Для Бога, разумеется, все едино. Но люди верят в это!

— Так! — сказал посетитель, обрадовавшись. — Следовательно, вы сами признаете, что делаете это не для Господа, а для людей?

— Да, для людей, — с достоинством ответил пастырь. — Для людей, дабы в конечном счете привести их к Господу. Так что не ищите в моих словах противоречия. Вы его не найдете.

— Но они идут к Господу, как в банк за ссудой! — закричал посетитель. — О чем они просят Его в своих записочках! О чем они пишут в них!..

— Этого не знаю даже я, — резонно заметил пастырь. — Это известно лишь им да Господу.

— А разве так уж трудно догдаться, о чем может просить Господа человек, которому некуда девать деньги? — весьма удачно парировал посетитель. — Ваша паства! Это же сплошь состоятельные люди! Те, у кого достает денег и глупости, чтобы оплатить выброс в космос всей этой… бумаги.

— Вы кощунствуете, — сказал пастырь. Лицо его отвердело и стало прекрасным — как на рекламном щите при дороге.

Посетитель вскинул и тут же опустил темные глаза, в которых пастырь успел, однако, прочесть непонятный ему испуг.

— Опять… — беспомощно проговорил человек. — Опять это слово…

Надо полагать, обвинение в кощунстве предъявлялось ему не впервые.

— Да поймите же! — Пытаясь сгладить излишнюю резкость, пастырь проговорил это почти умоляюще. — Элитарность астроцеркви беспокоит меня так же, как и вас. Но рано или поздно все образуется: стоимость полетов в космос уменьшится, благосостояние, напротив, возрастет, и недалек тот час, когда двери храма будут открыты для всех.

Посетитель молчал. Потом неловко поднялся с противоперегрузочного кресла.

— Простите… — сдавленно сказал он, все еще пряча глаза. — Конечно, мне не следовало приходить. Просто я подумал… ну что же это… ну куда еще дальше…

Досадуя на свой глупый срыв и некстати слетевшее с языка слово «кощунство», пастырь тоже встал.

— Нет-нет, — слабо запротестовал человек. — Провожать не надо. Я сам…

Пастырь не возражал. У него действительно был трудный день. Попрощавшись, он снова опустился в кресло и прикрыл глаза.

Ученый написал на него донос, шофер грузовика, пусть в шутку, но предложил ограбить прихожан, безработный богоискатель обвинил в язычестве и фарисействе. Представители других церквей… Ну, об этих лучше не вспоминать. Кем они все считают его? В лучшем случае — достойным уважения дельцом. Правда, есть еще паства. Но, будучи умным человеком, пастырь не мог не понимать, что для его прихожан астроцерковь, на создание которой он положил все силы души своей, — не более чем последний писк моды.

Он открыл глаза и стал смотреть в окно. В окне по-прежнему сияли чистыми цветами постройки заправочной станции и тянулась параллельно полотну дороги бетонная кромка оросительного канала. Потом в окне появился его странный собеседник. Ссутулясь, он брел к автостанции и, судя по движениям его рук и плеч, продолжал спор — уже сам с собой. Внезапно пастырь ощутил жалость к этому бедолаге в поношенном костюме. Работы нет, жизнь не сложилась, с горя начал искать истину… Или даже наоборот: начал искать истину — и, как следствие, лишился работы… Ну вот опять — ну куда он идет? Он же сейчас упрется в оросительный канал, и придется ему давать крюк до самого мостика. Может, подвезти его? Он ведь, наверное, путешествует автостопом. Да, пожалуй, надо… Как-никак они с ним одного поля ягоды. Походит он так, походит в поношенном своем пиджачке, посмущает-посмущает святых отцов, а там, глядишь, возьмет да и объявит, что нашел истинную веру. И соберется вокруг него паства, и станет в этом мире одним исповеданием больше…

Пастырь поднялся с кресла. Серая полоска за окном раздвоилась, между бетонными кромками блеснула вода. Человек брел, опустив голову.

Как бы он в канал не угодил, забеспокоился пастырь и приник к стеклу. Так и есть — сейчас шагнет в воду, а там метра два глубины! Пастырь хотел крикнуть, но сообразил, что сквозь стекло крик едва ли будет услышан. Да и поздно было кричать: ничего перед собой не видя, человек переносил уже ногу через бетонную кромку.

Пастырь дернулся к двери и вдруг замер.

Точно так же, не поднимая головы и вряд ли даже замечая, что под ногами у него уже не земля, но хмурая водная гладь, человек брел через канал. На глазах пастыря он достиг противоположной бетонной кромки и, перешагнув ее, двинулся к шоссе.

Стены разверзлись. Скорбные оглушительные аккорды нездешней музыки рушились один за другим с печальных, подернутых дымкой высот, и пастырь почувствовал, как волосы его встают дыбом — состояние, о котором он лишь читал и полагал всегда литературным штампом.

Сердце ударило, остановилось, ударило снова.

— Господи… — еле слышно выдохнул пастырь.

Человек на шоссе обернулся и безнадежным взглядом смерил напоследок каменную копию космического корабля.