Глава третья

Брезентовый с Толиком уехали, а Артем повел меня к многоэтажному дому, не блочному, как все вокруг, а из красного кирпича.

— Так от кого бежишь? — неожиданно серьезно спросил Артем.

— Я?

— Ну, не я же. Я здесь живу. Бежишь, ведь верно? — Артем посмотрел на меня внимательно, серьезно.

— Видимо, да. Со стороны всегда лучше кажется.

— Давай в магазин зайдем, — кивнул Артем, потом продолжил, — понятно же, что не просто так человек бросает все, берет рюкзачок и летит к нам, за тридевять земель из своей Москвы. Просто так из Москвы не прилетают. Либо по делам, либо бегут от кого-то. Дел у тебя явно никаких нет.

— Еще к родственникам можно, — слабо пошутил я.

— Ага. К заблудшим душам еще скажи.

В магазине Артем купил буханку хрустящего хлеба, двухлитровую бутылку колы и пластинки от комаров.

— Иногда сюда умирать приезжают, — сказал Артем, когда вышли из магазина на морозный воздух. Темнело стремительно. Темнота заволакивала верхушки домов, укрывала дорогу, вилась вокруг фонарей.

— Здесь красиво, спокойно, городской суеты нет, вот и едут на старости лет. Если свалился в овраг, когда на лыжах катался — считай, хорошо умер. Лучше, чем валяться в постели и беспомощно наблюдать, как из-под тебя утку вытаскивают. Романтика, блин!

Некоторое время шли по мокрому тротуару, огибая многочисленные лужи. Людей на улице было немного, а те редкие прохожие, что появлялись, мелькали быстро, кутаясь в ворота шуб, пальто, курток. Это свойство небольших поселков, деревень, станиц — с наступлением темноты каждый спешит домой, к себе на огонек тепла и света. Как говорится: свои в такую погоду дома сидят, а не на лыжах ездят. Артем пару раз кидал на меня хитрый взгляд, все ждал продолжение диалога.

— А может еще так быть, что все в жизни надоедает, — сказал я, — плюешь на старую жизнь и едешь, куда глаза глядят, отдохнуть.

— От работы бежишь, — сказал Артем, — все всегда куда-то бегут. Разговаривали мы как-то раз с Толиком, ему в голову мысль пришла, что каждому человеку никогда не сидится на месте. Толик, он вообще голова. Ну, так вот, значит, Толик подумал о том, что всяк человек стремиться перемещаться. Не может он в одном месте всю жизнь прожить. Тянет его постоянно куда-то. Те, кто в деревне — в город едут, кто в городе — в другую страну, а из другой страны обратно в деревню. Так и скачем туда-сюда. Если взять несколько людей и расспросить их хорошенько, то окажется, что у каждого за спиной два-три места, где он пожил, две-три квартиры, а то и вовсе живет сразу в нескольких городах, мотается по работе или, там, еще по каким делам. Нет такого, чтобы с рождения и до смерти в одном городе, в одной квартире. А если и есть, то можно прийти, спросить у него, мол, чего не уезжаешь, и окажется, что есть причины. Финансовые возможности, скажем, не позволяют, или родители, прикованные к постели или еще что. Но душой-то, в фантазиях своих он всегда стремится убежать, улететь, забыть все старое и окунуться с головой в новое. А? Разве Толик не прав?

Во время разговора мы пересекли небольшой сквер, миновали три одинаковых подъезда, зашли в четвертый и встали возле лифта, который грохоча спускался откуда-то сверху.

— Тут подумать надо, — сказал я, — людей много…

— Людей всегда было много, и всегда они куда-то да перемещались, — тут же горячо возразил Артем, — в любое время. Адам и Ева, если хочешь, отправились скитаться по обетованной земле!

— Скажешь тоже. Их Господь из Рая выгнал, вот они и пошли.

— А, думаешь, Ева такой глупой и наивной была? Думаешь, откусила яблоко, потому что ей змей-сатана там на ушко что-то нашептал? Ничего подобного. Сдается мне, что Еве просто надоело в Раю жить. Они же там за много лет изучили каждый закоулок, каждое деревце. Они же все пересмотрели, переслушали, переделали. Вот и наскучило. Вот и решила отправиться в другое место. И Ева, как всякая женщина, не заявила об этом открыто, а поступила по-своему, да еще и сделала змея виноватым. Мол, он, сатана, искусил, а мы теперь расхлебываем.

— Богохульством попахивает, — заметил я.

Лифт, наконец, распахнул двери в желтый мутный свет узкой кабинки, где на полу в углу сверкала подозрительная лужа, а потолок словно подвергся нападению миниатюрных ядерных бомбардировщиков. Артем вдавил кнопку с цифрой «7».

— Не, богохульства тут нет, одни размышления, — продолжил он, — я к тому, что в человеке изначально лежит тяга к перемещению. Изначально все племена были кочевыми. Это уже потом придумали, что, мол, кочевали из-за того, что земля непригодна к земледелию, или из-за того, что наводнения, пожар, заморозки, голод, тигры жрать всех начали… Чушь! Просто перемещались. Ну, хотелось им и все тут. Тяга такая. А все мной перечисленное — это уже повод. Пришел ночью тигр, сожрал пару человек, и вот вам уже причина, чтобы собрать шатры, затушить костры, детей на спину и в путь.

— Складно слишком у тебя все выходит.

— Потому что верно! — сказал Артем.

Мы вышли на седьмом этаже. Тускло светила лампочка, а зеленый щиток кто-то старательно украсил черной размашистой надписью из баллончика: «Цой — жив». Артем некоторое время возился с ключами, а я с нетерпением ждал продолжения разговора. Очень уж забавный складывался диалог. Вернее сказать — монолог с моими редкими вкраплениями. Артему, судя по всему, не нужны были спорщики, а нужны были хорошие слушатели.

Он зашел первым, где-то там, в темноте, щелкнув выключателем. Коридор у Артема был длинный и узкий, с ответвлением в кухню и комнату. В конце коридора находились туалет с ванной. Слева от меня стоял велосипед, сужающий пространство до экстремального. Справа — полупустая вешалка и зеркало в полный рост. Мне следовало побриться.

— Проходи, не стесняйся, будь как дома, — сказал Артем, — раздевайся прямо тут, обувь в кухню, обувницу увидишь, возле плиты. Пойду пока приберусь.

Стремительно сняв с себя куртку и привычным движением хозяина квартиры запустив магазинный пакет в кухню, Артем скрылся в комнате.

— Значит так, — сказал он, вернувшись. Я к тому времени уже убрал обувь и смиренно сидел на табуретке в кухне, — большинство людей в современном обществе отказываются прислушиваться к своим желаниям, специально подавляют в себе стремление сменить место жительства. Слишком умные все стали, пытаются найти причину, копаются в себе, ходят к психоаналитикам, в общем, стараются, как могут. Чай будешь? Или ужин?

— Чаю, пожалуй.

— Другие же находят причину, чтобы, так сказать, переместиться, — продолжил Артем, наливая воды в электрический чайник, — ведь просто так не сбежать, не переехать. Ищут причину, как с тем тигром. Мол, в том, другом городе работа лучше, теплее, море рядом, к родителям ближе… миллион причин может быть. Главное, что люди их находят. Отсюда и поговорка: хорошо там, где нас нет. И стремятся, переезжают, бегут. Каждый знает, что лучше не будет, что проблем хватает везде. Но ведь все равно ездят. Потому что не сидится на месте, понимаешь?

Он посмотрел на меня пронзительным печальным взглядом. Было видно, что рассуждение это зацепило его до глубины души, что не просто так он рассказывает, а потому что сам чувствует нечто подобное. И, может быть, сильно завидует, что я здесь, убежал из своего мира, раньше него исполнил давнюю мечту.

— Ты тоже хочешь сбежать? — спросил я.

— Бегал уже, — пожал плечами Артем, — и не раз бегал. В трех городах жил, в одном ребенка оставил, сейчас, вот, думаю куда-нибудь на юг. В Сочи или в Абхазию.

Чайник зашипел паром и выключился. В это же мгновение задумчивое выражение словно стерли с лица Артема. Он оживился, встрепенулся, вскочил со стула на котором сидел и полез в настенный шкаф за кружками.

— Что это мы о грустном и наболевшем? — спросил он, стоя спиной ко мне. — Негоже так гостя из столицы встречать! Зефир ешь?

— Ем! — легко согласился я.

— Альтернативы все равно нет, — передо мной на стол упал засахаренный пакет. — Вот, почти свежий. Перед отъездом покупал, хотел с собой взять, но забыл. С чаем, как говорится, потянет… Вот думаю иногда, правильно это или нет?

— Что?

— Бегать. Перемещаться. Посуди сам. Вот Толик сказал, что каждому человеку свойственно передвигаться. Мы об этом подумали, решили, что да, свойственно. А хорошо это или плохо ведь никто не подумал. А ведь главная проблема как раз в этом и заключается. От одного созерцания ничего хорошего не выйдет. Нужно решить, определиться и что-то делать. Вот ты как считаешь, плохо или хорошо?

Я в этот момент извлек из пакета пухлый белый зефир и сказал, что еще не определился.

— Вот, и ты не определился, — как-то грустно констатировал Артем и поставил передо мной чашку с чаем, — уже сбежал, а не определился.

Я не знал, что ему ответить, и поэтому промолчал. Чай оказался зеленым, без сахара.

В крупных городах таких вот любителей-мыслителей днем с огнем не найдешь. Хоть по квартирам ходи, стучись в каждую дверь, заглядывай в каждый двор, подходи ко всем, кто сидит на лавочках, стоит на остановке, спускается в метро — нет таких. Вымерли. Не перенесли скоростного, убийственного ритма жизни. В крупных городах у людей нет вдумчивости, нет времени, чтобы элементарно сесть и подумать. И мысли у людей рваные, быстрые, чтоб успеть в ритм, в скорость, в темп, чтобы не остаться позади той жизни, которая похожа на реактивный самолет — рвет время и пространство с невероятной скоростью. И люди, пришибленные скоростью, несутся следом, задыхаются, комкают слова, мысли, образы, лишь бы успеть втиснуть в малюсенький промежуток то, о чем хотят поговорить, о чем подумали или что представили. В тот промежуток, который можно обозначить словом «сейчас», вроде бы Настоящее, но уже неизбежно Прошлое. Темп, темп города вышибает из головы лишнее. Гонит вперед. Думать конструктивно, быстро, резко… и мало! А не успел додумать — выбрасывай мысль, думай новую. Кидайся, как голодный пес на косточку, а ведь косточек вокруг много, хватаешь одну, грызешь с минуту, бежишь к другой! Город не простит, если задержишься у одной кости, захочешь разгрызть, добраться до вкусной костной массы. Отберет и накажет. Оставит в Прошлом, а жизнь пронесется дальше, мимо, упустишь. Вот и выходит, что стоит задуматься над чем-то, как ты уже в прошлом. Устарел. Выходит, что и я остался у косточки, наблюдая, как жизнь столицы мчится до следующей своей станции.

Я налил себе еще чаю, в ту же кружку с тем же пакетиком. Артем исчез из кухни, суетливо объяснив, что в комнате не очень чисто, что надо приготовить постель гостю. Затем так же суетливо появился и сообщил, что, мол, все готово. Он жаждал общения, потому что у него было много времени. Кажется, здесь и время течет не так, как в столице.

За окнами стремительно темнело. Не возникало равномерной серости сумерек, а просто становилось черно. Как будто ночь не кралась плавно по улочкам, а накинулась, упала сверху, накрыв непроницаемым одеялом с головой дома, улицы, антенны, автомобили. Артем говорил еще о чем-то, несущественном, а я, ощутив усталость — моральную и физическую в одном лице — взял кружку чая, прошелся по кухне, встал возле окна, прислонившись лбом к прохладному стеклу.

Пора было подумать о будущем. Хотя бы немного, хотя бы одну мыслишку запустить в пустую голову. А не хотелось. Видать, глубоко засело во мне отвращение к прежней жизни. О завтрашнем дне подумать? Не, не хочу. Тут на ум не приходит, чем бы занять еще часа два, до того момента, как уткнусь носом в подушку. Истощился, зачах.

А Артем из-за спины спросил, чем я занимаюсь. Фотографией, отвечаю. Вдруг стало совсем неохота разговаривать. Ну, хоть убейте. А захотелось уйти, нет, убежать от всех, забиться одному в темном уголке и знать, что никто в этот уголок не заглянет, никто не придет следом. Пусть там воняет отходами, пусть ноги окунуться в холодную лужу, а стены будут липкими от грязи, пусть бы это было самое паршивое место на земле. Но зато я один! И никого! Вот оно, главное спокойствие — когда ты никому не нужен.

«Фотография — это здорово».

«Ага».

«У меня отец серьезно увлекался фотографией. Лет сто назад он купил себе дорогущий фотоаппарат из Германии, носился с ним по всему городу».

«Ага».

«Несколько раз даже участвовал на фотовыставках».

«Ага».

«Ну, как-то так…».

Разговор, словно не подкормленный костер, зачах. Мне стало стыдно, что так резко оборвал Артема, и я спросил:

— А ты по специальности кто?

— Писатель, — сказал Артем.

— Серьезно?

— Да. Мы с Толиком детские писатели. Слышал сказку о Снежном Медвежонке?

— Нет, — честно признался я.

— Популярная сказка для детей младшего школьного возраста. По ней даже мультфильм снимать собираются.

— Тебе удалось меня удивить, — отозвался я, в душе зашевелилось казалось бы давно умершее любопытство. А, может, просто посмертные судороги. Так бывает, я читал где-то…

— Извини, а ты думал, что только столица-мать рожает гениев и воспитывает талантливую молодежь?

— Столица — не мать, а богатый продюсер. Она не рожает гениев, а покупает их за деньги, заманивает хорошими ресторанами, удобными такси, шикарными супермаркетами и огромными возможностями. А уже тех, кого заманила, воспитывает. Так, как хочет.

— Нас, допустим, не заманила, — с вызовом отозвался Артем.

— Вас, может, и нет, а других писателей, музыкантов, режиссеров, фотографов, да и еще бог знает кого — заманила. Сотни их, а то и тысячи. Купила и перевоспитала на свой вкус. Уж поверь мне, Артем, я в этой каше варюсь не первый год. Устал от всего, как столетний старик. Фотографировать не хочу, деньги мне не нужны, лица все эти на работе — надоели до смерти! Смотрю на Антона, на его черные усики, которые он каждую неделю отращивает, а потом сбривает, а потом снова отращивает, на его желтый лоб с морщинами, на круги под глазами от каждодневных пьянок — и так хочется сломать ему челюсть. Просто так. Хотя нет, за то, что он мудак. За то, что мерзкий, противный, алчный мудак. Или есть редактор одного журнала. Пять лет назад для него я и пустое место значили одно и тоже. Я распечатывал фотографии и носил их в пластиковой папке. Оставлял у его секретаря в надежде, что редактор посмотрит, оценит и купит. Как бы не так! Уже потом я узнал, что он даже не открыл ни одной моей папки. Сразу откладывал, как ненужную. А знаешь почему? Потому что в них было мало фотографий! Редактор был свято убежден, что хороший фотограф фотографирует много! Если в папке мало работ, то фотограф — ленивый. Поэтому нет смысла брать его на работу. А сейчас этот редактор носится за мной по пятам, покупает по одной фотографии в полгода, зато по телефону надоест хуже пареной редьки! Одну фотографию готов купить, понимаешь, одну! Видимо, наплевать ему стало на тонкую папку, на мою лень, запах денег почувствовал и вцепился.

— И ему тоже хочешь челюсть сломать?

— Ага. И всем, на него похожим.

— Поэтому ты и уехал, — сказал Артем.

— Устал я.

За окном кружились снежинки, особенно вокруг фонарей. Я увидел дворника, который неторопливо подметал тротуар. Ему было лень играть с ветром, он просто разгонял метлой листья и шел, как будто гордый ледокол в Антарктике. Вот дворник подошел к фонарю, остановился и долго и задумчиво смотрел на него, подняв к свету немолодое, заросшее седой бородой лицо. На мгновение показалось, что дворник превратился в городового, из сказок, а вернее из далекого-далекого прошлого. Что он сейчас вытащит откуда-нибудь лестницу и пойдет вдоль тротуара, зажигая фонарь один за другим. Перед ним будет темнота, а за спиной — свет. И чем дальше он будет идти, тем светлее будет путь и тем меньше останется темноты. Вроде бы логично, черт возьми. Главное, чтобы городовой не упал. И тогда, может быть, день одолеет ночь!