ОБЩИЕ СООБРАЖЕНИЯ ИГУМЕНА ТРАЯНА

Отец Траян задумался над следующим ходом. Он неплохо играл в шахматы и явно был сильнее своего оппонента – отца Наума – потому думал сейчас не над тем, как победить, а над тем, как растянуть удовольствие. Вечером в пятницу проректор позволил себе немного расслабиться, ему было скучно и не хотелось работать. Учебный год начался месяц назад, все организационные вопросы он уже решил, система работала как часы, осведомители на первом курсе были завербованы, дежурные помощники начеку, от студентов регулярно поступали письменные объяснительные их проступков, формируя личные дела и подготавливая почву для отчислений. Всё устроено. Пора начинать гонения, но настроение было нерабочим.

Проректор развлекал себя, натаскивая нового помощника, человека удивительного и подающего большие надежды. Отец Наум был монахом, поступил в этом году в Академию из провинциальной семинарии, во время учебы в которой сумел стать старшим дежурным помощником проректора по воспитательной работе. Одно это уже было замечательным фактом, но Траяна больше поразила статистика отца Наума: за год своего послушания он сумел взять шестьдесят восемь объяснительных и поспособствовать отчислению семерых студентов. Это были выдающиеся результаты. Отец Траян лично взял шефство над новичком, чтобы никто не загубил такого таланта.

– А что вы скажете на это, отец Наум? – Траян сделал ход, продлевающий агонию соперника. – Думайте-думайте, я же пока расскажу вам, чем шахматы похожи на семинарию… Понимаете, очень удобно сравнить семинаристов с фигурами на доске. Пешки – первокурсники, прямолинейные и глупые, отчислять их не доставляет никакого удовольствия, но делать это необходимо, потому что их слишком много. Кони – второй курс, они пытаются брыкаться, и им кажется, что их поведение стало заковыристым и хитрым, но на самом деле далеко они убежать от нас не в состоянии. Слоны – курс третий, интересный противник, подвижный, быстрый, но в нем не хватает смелости, он никогда не пойдет на нас прямо, а постоянно как-то сбоку. Ладьи – вот кого я люблю больше всего! Четверокурсники умны, уверены в себе и понюхали пороху, они не боятся нас, потому что знают себе цену. Их очень сложно отчислить, очень.

Отец Наум забыл о шахматах и внимал. О Траяне ходили легенды, он создал целое направление в воспитательной работе, проректоры во всех семинариях пытались подражать его стилю. Траян никогда не отчислял просто так, он делал это потрясающе мощно и пафосно, при этом с удивительным изяществом и лоском. Потому отец Наум слушал с такой внимательностью, с какой не слушал даже своего духовника.

– Есть еще пятый курс, – продолжал Траян, – это ферзь. Специально гоняться за ним не имеет смысла, но иногда бывает такая удобная ситуация, когда не напасть на него нельзя. И тут главное – не потерять голову от счастья, потому что пятикурсник может не только увернуться, он может и ответить. С ними нужно быть предельно осторожным… Есть загадочная фигура король. Он беспомощен и жалок, но именно он является лидером общественного мнения семинаристов. С его подачи они устраивают все акции протеста и массового неповиновения. Признаюсь, мне иногда снится, как я отчисляю короля. Если бы мне когда-нибудь удалось это сделать, я бы попросился на пенсию в заштатный монастырь писать мемуары. Но пока его даже найти не удавалось никому. Возможно, его вовсе нет.

Зазвонил сотовый, лежащий рядом с шахматной доской на низком кофейном столике, и отец Траян потянулся к нему.

– Впрочем, – добавил он, – есть и отличия между шахматами и семинарией. Главное отличие заключается в том, что в шахматах всё заканчивается матом, а в семинарии мат запрещен.

Звонил один из дежурных помощников и докладывал, что оба ночных вахтера в Семинарском корпусе сидят не по списку. Правда, каждый из них представил веские причины, по которым он заменил товарища, но помощник решил перестраховаться и сообщить проректору. Отец Траян, нутром почуяв неладное, вышел из кабинета и направился в Семинарский корпус, заодно решив наведать вахтера в Академии. Отец Наум семенил рядом; он знал, что академическую вахту, как и две семинарских, обслуживают четверокурсники, а с четвертым курсом у отца проректора особые счеты.

За столом в застекленной будке вахтера, обложившись книгами, в расстегнутом кителе сидел всегда изящный, но сегодня взлохмаченный блондин Михаил Гайда, спешно готовясь к страшному зачету по сектоведению. Завидев отца проректора с помощником, он скривился с досады за то, что его отрывают от гранита науки, подумал, потом все-таки встал, застегнулся и повернулся к гостям.

– Михаил, – не здороваясь, начал Траян, – вы сегодня по расписанию сидите на этой вахте?

– Почти, – ответил Гайда.

– Почти?

– Я должен был одно дежурство Виктору Светлову, вы благословляли, чтобы он меня подменил, когда я ездил домой по прошению. Теперь отдаю долг.

Отец Траян кивнул и повел отца Наума в Семинарский корпус. По дороге проректор жаловался молодому помощнику на мягкотелость Владыки ректора, запретившего установку видеокамер на территории Академии. Какая была отличная идея! И не просто идея, весь проект был полностью разработан, определены точки желательной установки, подобрано оборудование, составлена смета – а Владыка сказал, что постоянное подглядывание изуродует психику будущего пастыря, что пастырь должен быть свободен в своих поступках и решениях. Странная логика, будто христианин не должен себя вести так, словно он всегда на виду у Бога. А если Бог видит тебя всегда, что неправильного в том, чтобы позволить инспекции видеть тебя хотя бы иногда? Причем тут психика?

Одну из камер отец Траян хотел установить над головой вахтера, что сидит на стыке Семинарского корпуса и Переходника. Тогда прямо из своего кабинета можно было бы увидеть, что на вахту заступил добродушный гигант Максим Задубицкий, захвативший с собой одеяло и подушку. Если спросить его сейчас, зачем они ему на вахте, он обязательно найдет, что ответить. А при камере ни за что не посмел бы принести, какой смысл – камера все видит, поспать ночью не удастся.

– Максим, кого подменяете? – бросил отец Траян на ходу.

– Светлова, – отозвался Задубицкий, глядя в удаляющиеся спины проректора и отца Наума. – Алексея Светлова.

Траян шел дальше, он уже все понял. На последней вахте, рядом с кабинетом дежурного помощника, сидел полноватый студент невысокого роста Александр Настоящий и протирал свои многочисленные очки, сладострастно дыша на линзы и подслеповато щурясь. Траян заглянул в кабинет, нашел его пустым и вернулся к вахтеру.

– Александр, где помощник?

Настоящий отложил в сторону платок и очки в роговой оправе, встал, поморгал близоруко в направлении двух силуэтов, наклонился над столом, нашарил изящные очки в оправе позолоченной, напялил их на себя, увидел игумена и молодого монаха, и спросил:

– Что вы сказали? – Настоящий плохо слышал без очков.

– Где помощник? – Траян дружески улыбнулся, Настоящему не вывести его из себя.

– А… Он ушел, но обещал вернуться, – Настоящий отвечал, смотря прямо в глаза проректору, но проректор знал, что даже в очках Александр его глаз не видит, потому и смеет так нагло таращиться.

– Передайте ему, пожалуйста, позвонить мне после вечерних молитв.

– Конечно, – обнадеживающе кивнул Настоящий и тут же забыл, о чем его попросили.

– Кстати, – вернулся Траян, собиравшийся было уходить, – вы ведь на прошлой неделе были на ночной вахте, нет?

– Был, – вздохнул несчастный студент.

– И сегодня опять? – сочувственно поинтересовался проректор. – Подменяете что ли кого? Кого-нибудь из братьев Светловых?

– Сашу Светлова, тезку моего.

Игумен Траян и иеромонах Наум медленным шагом возвращались в Академию. Их бегом обгоняли многочисленные студенты, опаздывающие на вечерние молитвы, но Траяну не было до них дела, он думал. На три ночные вахты по расписанию были назначены москвичи-иподиаконы братья Светловы. Основное послушание у них было в Москве у своего архиерея, к которому они уезжали каждую субботу после занятий, а возвращались в понедельник, утром или вечером. Вольные птицы. Ночная вахта в ночь с пятницы на субботу тоже была уступкой их статусу иподьяконов. Обычно они втроем садились на вахты в пятницу вечером, а в девять утра субботы уже были свободны и могли не идти на занятия, а ехать в свою Москву отсыпаться и развлекаться, поскольку никакой архиерей их, разумеется, не будет мучить поручениями после ночной-то вахты. Но сегодня Светловы схитрили, нашли себе подмену и, без сомнения, уже уехали в столицу, не дожидаясь субботы.

– Что будем делать, отец Наум? – Траяну был интересен ход мысли своего протеже.

– Если они не заступили на вахты, значит должны находиться в семинарии, никто ведь не разрешал им уезжать в пятницу, они могли уехать только в субботу. Нужно устроить вечером проверку, убедиться, что их нет, и брать объяснительные, – попытался быть логичным отец Наум.

– Так-то оно так, да не совсем, – отец игумен предложил присесть на скамейку напротив Успенского собора и насладиться теплым осенним вечером. Охранники уже выгнали за монастырские ворота фанатичных паломников, многочисленные вороны присмирели, усевшись на деревьях, стало спокойно и тихо. Траян еще со времен своего студенчества больше всего любил Лавру ближе к закату:

– Так, да не совсем. В их прошениях возможность отъезда в Москву сформулирована как «после окончания послушания», понимаете? Они нашли себе замену, этим их послушание вахтеров и закончилось, еще не начавшись, значит, они могли уехать уже сегодня. Да-да, звучит казуистически, но поверьте мне, именно это они напишут вам в объяснительных. И будут правы. Кроме того, не забывайте, что они иподьяконы, и их архиерей сразу узнает, что вы мешаете молодым людям нести столь ответственное и важное послушание необоснованными подозрениями. Мы можем делать с ними все что угодно здесь, в семинарии, но за ее пределами они не в нашей власти…

Отец Траян немного помолчал. Часы на лаврской колокольне пробили десять раз, в Академии начались молитвы.

– Предлагаю поступить иначе. Вы неплохо играете в шахматы, может быть помните в 2000 году, в Вейк-ан-Зее, еще блестящий Каспаров играл против Крамника партию, где на четырнадцатый ход потратил минут сорок. Не помните? Он задумался в простой ситуации и через сорок минут сделал совсем не обостряющий и будто невнятный ход, но им-то как раз выиграл всё. Когда у него спрашивали потом про эти сорок минут и его решение, он сказал, что «сделал ход из общих соображений». Нам нужен сейчас такой же ход. Из общих соображений. Потому что напрямую мы не достанем братьев Светловых.

Субботнее утро началось с того, что за завтраком четвертому курсу объявили о необходимости после последней лекции всем дружно направиться в Семинарский сад чистить его и облагораживать. Семинарский сад насадил прошлый проректор по воспитательной работе своими руками, нынешний проректор поддерживал его в порядке руками семинаристов. Четверокурсники были озадачены немотивированной агрессией со стороны инспекции, но ничего поделать не могли, смирились и работали лопатами, вилами и граблями с часу до четырех. После чего пообедали остывшим молочным супом с цветной капустой и пошли на всенощное бдение.

Вечером после отбоя дежурный помощник проректора, проверяя наличие студентов в спальнях, заодно сообщал четверокурсникам о грядущих воскресных послушаниях. Комната 310 пойдет после обеда на продовольственный склад, перебирать поступившие овощи. Комната 312 отправится к матушке Синицыной, чей муж так много сделал для блага Академии, что она даже после его смерти может продолжать пользоваться семинаристами в качестве бесплатной и безропотной рабочей силы. Комнате 315 предстоит покрасить новый дом одного из преподавателей, а комнатам 313 и 314 нужно будет посетить хозяйственный склад Лавры. Всем остальным было предписано в обязательном порядке явиться к дежурному помощнику после обеда в рабочей одежде, их собирались направить на всякие мелкие нужды.

Гонения начались.

Четверокурсникам было не привыкать, но их возмущало то, что работать приходилось в воскресенье, единственный более-менее свободный день. И, кроме того, работать приходилось только их курсу, тогда как другие отдыхали. Четвертый курс вообще был на особом положении в семинарии. Когда они поступали, отец Траян тяжело болел и вернулся к исполнению своих обязанностей только в ноябре. За два месяца молодые студенты успели сдружиться и разобраться в порядках духовных школ, проректор не успел завербовать осведомителей, упустил возможность расколоть курс на отдельные группы, не смог посеять в их душах страх и трепет перед инспекцией. Нынешние четверокурсники были неуправляемы и сплочены, им попадало больше всех, но бедствия их только закаляли. Траян называл этот курс потерянным.

Отец Наум интересовался у проректора, каким образом устроенные ковровые бомбардировки могут помочьнаказать отсутствующих в семинарии иподьяконов Светловых, но Траян ничего не объяснял. Отец Наум решил, что с наглыми москвичами ничего сделать не удастся и нужно ждать следующего шанса, а пока сосредоточиться на массовой травле четвертого курса. В понедельник во время обеда он с нескрываемым удовольствием направил их всех на разгрузку приехавшей фуры с картошкой. Это был перебор, это было уже слишком, администрация перегибала палку, общественность возроптала. Но четвертый курс все равно отправился разгружать.

Отцы Траян и Наум вышли на прогулку посмотреть, как работается семинаристам. Несколько десятков человек гнули спины под тяжестью мешков, ругались сквозь зубы и клялись никогда не забыть этого издевательства, а при первом удобном случае поквитаться. Отец Наум ощущал себя плантатором в южной колонии на Ямайке. Ощущения ему нравились, никогда до этого дня на него не работало разом столько людей. Траян тоже был, кажется, доволен.

– Знаете, батюшка, – сказал проректор, – сегодня вечером приезжают наши иподьяконы.

– Мне казалось, вы забыли о них.

– Нет, что вы, я только о них и думаю. Вы спрашивали меня, каким образом предпринятые нами меры связаны с ними. Они связаны с ними самым прямым образом, но всё очарование ситуации заключается в том, что даже я не знаю, как именно. Что-то должно случиться, что конкретно – не важно, но обещаю вам, это что-то случится непременно или сегодня вечером или завтра утром. Нужно немного подождать.

Отец Наум опять ничего не понял, но был рад услышать, что Светловы не останутся без наказания. В конце концов, это даже не справедливо, ведь их сокурсники уже третий день работают, а они в это время отдыхают в Москве. Траян с Наумом поравнялись с трудящимися семинаристами. Проректор шел как ни в чем ни бывало, спокойно разглядывая лаврскую стену, помощнику же было куда интереснее наблюдать за своими работниками. Внезапно один из них – огромного роста и могучего телосложения, тот самый, который заступал на вахту в Семинарском корпусе вместе с подушкой и одеялом – опустил мешок на асфальт, выпрямился, повернулся и стал смотреть прямо на отца Наума. Он сделал это очень медленно, но так, что уже в тот момент, когда он только начал опускать свой мешок с картошкой, отец Наум понял, что через секунду встретит его холодный взгляд. С таким поведением молодой помощник не сталкивался и уже хотел было спросить у отца Траяна подзабытое им имя этого нахала, как все семинаристы один за другим покидали свои мешки и стали провожать недобрыми взглядами человека, отправившего их на разгрузку семнадцати тонн.

– А вы смелый, – негромко сказал отец проректор.

– Я? – испуганно прошептал отец Наум.

– Семинаристы – гордый народ. Их можно отправить работать десять раз подряд, и они пойдут, потому что так устроена духовная школа, и они должны подчиняться. Но они не позволят унижать себя. Никто из моих помощников не рискует смотреть за тем, как они работают. Не рабы ведь они, в самом деле.

Вечером, ближе к отбою отец Наум пришел в кабинет отца Траяна доигрывать партию в шахматы. После случая на разгрузке картошки он уже не был уверен в себе, как прежде. Студенты Московской семинарии оказались совсем не такими беспомощными и безответными, как студенты его родной духовной школы, они могли дать отпор. Узнав этот неожиданный для себя факт, отец Наум проникся сильнейшим уважением к Траяну, умело управляющему ими на протяжении стольких лет, и стал еще больше ценить время, проводимое в обществе проректора. Не успели они возобновить игру, как зазвонил мобильный.

Траян резко поднял трубку, и отец Наум вспомнил, что он ждет того самого «чего-то», что поможет наказать вернувшихся иподьяконов Светловых.

– Да вы что, – проректор слушал старшего помощника с удивлением, – быть не может… Ладно, я сейчас буду… Пойдемте, отец Наум, нас ждет примечательное зрелище. Думаю, вы такого еще не видали.

Отец Наум действительно такого раньше не видел. Весь пол мужского туалета Семинарского корпуса был покрыт сантиметровым слоем густой жирной коричневой массы. Запах был невыносимым. Дежурный помощник и старший помощник обнаружили это безобразие во время вечернего обхода и до сих пор находились в шоке.

– Как они это сделали? – спросил Траян, достав из кармана рясы батистовый платок и пытаясь дышать через него.

– Скорее всего, просто кинули пару пачек дрожжей в унитазы аккурат после отбоя, – выдвинул рабочую гипотезу дежурный помощник, – и пошли спать. А оно полезло наружу.

– Оно уже перестало… лезть?

– Отсюда не видно. Но, скорее всего, да, перестало, – предположил старший помощник.

– Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, – задумчиво произнес проректор. – Но больше, все-таки, бессмысленный… Сам бы не увидел, не поверил бы. Будущие пастыри! Ведь это устроили с четвертого курса в отместку за наши внеплановые послушания. Правда, никак этого не докажешь. Что ж, мы не можем оставлять все как есть до утра, стыдно перед уборщицами. У нас ведь есть ключи от их кладовой, где лежат все моющие средства? Значит, сейчас поднимем несколько студентов все вычистить. Кроме того, нужно определить наказание… Слушайте, отцы, давайте уйдем отсюда, мы же провоняем насквозь!

Выбравшись в коридор, отец Траян быстро прикинул план дальнейших действий:

– Итак, в Семинарском корпусе живут третий, четвертый и пятый курс. Все они одинаково виноваты в том, что случилось, потому в качестве наказания все они будут мыть туалет дважды в день, перед подъемом и после отбоя. Каждой комнате по одному дню, начнут третьекурсники, продолжит четвертый и пятый курсы. Предупредить первую комнату о том, что она завтра утром моет туалет с пола до потолка, необходимо прямо сейчас. И еще прямо сейчас нам нужны несколько человек, которые вычистят все, что там повылезало. Пятый курс трогать не будем, все-таки пятый курс, нас не поймут. Третий курс первым начинает мыть каждый день, потому заставлять его сейчас отмывать считаю неправильным. Остается четвертый курс, но он уже три дня работает не разгибая спины.

«Гений!» – подумал отец Наум, а вслух сказал:

– У нас есть три человека, братья Светловы, как раз с четвертого курса, которые только сегодня вечером вернулись из Москвы, может быть, троих хватит?

– Иподиаконы, – с сомнением произнес старший помощник.

– Ничего страшного, – возразил проректор. – Других вариантов все равно нет, а за иподьяконами небольшой грешок имеется. Троих хватит вполне, зато они друг другу мешать не будут. Идите, поднимайте их, и за работу. Я завтра с утра доложу ректору, посмотрим, что он скажет… Доброй ночи.

Отец Траян с отцом Наумом шли в Академию. Отец Наум шумно восхищался умению проректора чувствовать всю семинарию разом, как единый организм, и, умело надавив на одно место, получать реакцию там, где нужно. Траян почти не слушал его, он представлял себе мужской туалет Семинарского корпуса. Он видел, как холеные иподьяконы соскребают дерьмо с пола, как они поскальзываются, падают, ругаются, встают и снова соскребают. Ему очень хотелось вернуться и поглядеть на них вживую. Но возвращаться было нельзя, семинаристы – гордый народ, нельзя смотреть на то, как они работают, нельзя унижать их.

У отца Траяна зазвонил мобильный, это был старший помощник. Он растерянно докладывал, что академические сантехники только что окончили разбираться с ЧП, и искренне признались, что это была их ошибка, а не каверзы семинаристов. Сантехники извинялись за какую-то недоработку с новыми дорогими насосами, которые что-то сделали не так как надо, из-за чего произошло то, что произошло. Сантехники сильно переживали. Они обязались исправить все в течение двух часов и предлагали своими силами убраться в туалете, настолько им было неудобно за происшедшее. Старший помощник спрашивал, как быть, ведь получается, что из-за них сейчас семинаристы мучаются в туалетах и… Проректор ни секунды не размышляя ответил, что никто нисколько не мучается, пусть сантехники занимаются починкой и не переживают за уборку. С кем ни бывает, не беда. Ничего ведь страшного не произошло. Старший помощник сказал, что пошел выполнять поручение, и проректор выключил телефон.

Немного помолчав, он весело предложил отцу Науму короткую партию в шахматы, потом запрокинул голову и с благодарностью посмотрел в звездное небо. День удался.