"Политический сыск (Истории, судьбы, версии)" - читать интересную книгу автора (Макаревич Эдуард Федорович)

Боевой генерал с охранительными способностями — любимец Николая

Теплым вечером первого дня июля 1826 года принял император графа Бенкендорфа. Долго и сердечно говорили об устройстве политического сыска в России.

 — Ну что же, граф, придется вам возглавить это дело, — подвел итог Николай.

Бенкендорф как человек военный попросил у царя инструкцию. По преданию, государь протянул ему белоснежный платок и молвил доверительно:

 — Вот тебе инструкция. Чем больше утрешь слез этим платком, тем лучше.

От Николая можно было ждать такого неожиданного напутствия, ибо видел он себя отцом огромного российского патриархального семейства, которому все поверяют свои заботы, несут свои жалобы. А разбираться в них — это будущая доля чиновников Третьего отделения и жандармских офицеров.

Напутствие царя Бенкендорф превратил в строки о высоком предназначении жандарма: «В вас всякий увидит чиновника, который через мое посредство может довести глас страждущего человечества до престола царского и беззащитного и безгласного гражданина немедленно поставить под высочайшую защиту государя императора». В этих строках были и мораль, и право.

Не обошел Александр Христофорович и себя, когда писал об устройстве «высшей полиции»: «Для того чтобы полиция была хороша и обнимала все пункты империи, необходимо, чтобы она подчинялась строгой централизации, чтобы ее боялись и уважали и чтобы уважение это было внушено нравственными качествами ее главного начальника». Николай I и не сомневался в нравственных качествах Бенкендорфа, когда 26 июля 1826 года подписывал указ о назначении его главой Третьего отделения и когда месяцем раньше утверждал его шефом жандармов и начальником своей охраны.

Ко времени назначения на столь ответственные посты 43-летний генерал Бенкендорф выглядел моложаво и строго. Рельефный раздвоенный подбородок, тонкие волнистые губы, глубоко посаженные глаза, прямой, как расчерченный треугольник, нос и высокий лоб, венчанный редким хохолком, являли собой «на первый взгляд» типичный лик немецкого аристократа. Но ум и суровая прямота на грани прямолинейности, которые источало его лицо, находились в совершеннейшей дисгармонии со взглядом — добрым, рассеянным и даже апатичным. Казалось, будто две стихии, умственная и чувственная, не совсем мирно уживались в натуре его, и нужен был лишь какой-то момент, когда одна победит другую. Но какой? Только в конце жизни он все-таки наступил.

А тогда, в 1826-м, в июле, Николай, раздумывая о назначении Бенкендорфа главой тайной полиции, мысленно ворошил его жизнь, полную событий и приключений. Генерал был сыном прибалтийского барона, рижского губернатора. Мать тоже благородных кровей, урожденная баронесса Шиллинг, подруга детства императрицы Марии Федоровны. Учился в модном пансионе иезуита аббата Николя. Науки осваивал по программе светской, а веры придерживался христианской. Послушный, но с характером мальчишка любил историю и армию. И в 15 лет был зачислен в лейб-гвардии Семеновский полк. Сметливый и расторопный Александр Бенкендорф быстро оказался во флигель-адъютантах у Павла I. А дальше войны полной чашей: в Грузии в 1803 году при князе Цицианове, а через год остров Корфу. Там он собрал легион из местных жителей и двинул на французов. С 1806 года его имя мелькает в боевых сводках из Пруссии и Молдавии. Храбрым и отчаянным был Бенкендорф. И первый генеральский чин получил в 29 лет за атаку под Велижем в июле 1812 года. Но самая громкая слава нашла Бенкендорфа, когда он с казачьим отрядом прошел по французским тылам через всю Белоруссию до ставки генерала Витгенштейна. А это значило, что была установлена связь между главной армией и корпусом, прикрывавшем петербургское направление. Лихие кавалерийские рейды, операции в тылу — конек Бенкендорфа. Его военный стиль под стать характеру — честолюбивому, решительному и упрямому. Победы русской армии в 1813-1814 годах так или иначе связаны и с именем Бенкендорфа. И портрет его в военной галерее Зимнего дворца по праву занял место в ряду героев Отечественной войны 1812 года. Столичное общество чтило генералов, овеянных славой побед, и Бенкендорфа в их числе. 1819 год он встретил начальником штаба Гвардейского корпуса.

Здесь его и настигли события в Семеновском полку, который входил в этот корпус. Семеновцы, доведенные до крайности издевательствами полкового командира Шварца, отказались выполнять приказы и требовали отстранить полковника от командования. Солдатский бунт в гвардейском полку: что может быть страшнее для императорской власти, для которой гвардия самые преданные части! Бенкендорф, замещавший тогда командира корпуса генерала Васильчикова, действовал с кавалерийской прямолинейностью, исходя из того, что авторитет власти священен. Он требовал только одного — выдать зачинщиков. Причины бунта его не интересовали, и он не желал об этом говорить с солдатами. И конфликт, начавшийся в одной из рот, вырос до масштабов полка, и его с трудом удалось погасить. Полк расформировали, потом создали заново.

Позже, после следствия, Бенкендорф упрямо гнул свою линию, которую не отказал в удовольствии изложить в письме военному министру П. Волконскому: «Корпусное начальство (имелся в виду генерал Васильчиков. — Э. М.), которое должно было немедленно (даже с опасностью для жизни своей) восстановить порядок и внушить повиновение всеми способами, какие находятся в его распоряжении, медлит своим появлением. Мало того, его первое распоряжение обнаруживает его бессилие. Полковник Шварц, против которого направлено мятежническое действие, уволен от должности прежде, нежели было наказано самое важное преступление — нарушение субординации».

События в Семеновском полку, брожение в гвардии сильно встревожили власти. Бенкендорф настаивал на том, что нужна организация, способная наблюдать за умонастроениями в войсках. Помнил о своей стычке с командиром Преображенского полка Пирхом. Александр Христофорович тогда распорядился дать сведения о разговорах, которые ведут офицеры о революции в Неаполе. Пирх отказался: «В моем полку неаполитанцы не числятся, а о моральных и служебных качествах моих офицеров сказано в аттестационных документах». Этот отказ щепетильного полковника еще больше укрепил Бенкендорфа во мнении о необходимости тайной полиции.

Под его влиянием командир корпуса генерал Васильчиков составил проект, который царь утвердил 4 января 1821 года. Это был для гвардии поистине революционный документ: «Начальство гвардейского корпуса необходимо должно иметь самые точные и подробные сведения не только обо всех происшествиях в вверенных войсках, но еще более — о расположении умов, о замыслах и намерениях всех чинов... Совершенно необходимо иметь военную полицию при гвардейском корпусе, для наблюдения войск... Полиция сия должна быть так учреждена, чтоб и самое существование ее покрыто было непроницаемою тайной...»

А потом родилась секретная инструкция под немудреным названием «О быте, настроениях и разговорах в полках». Быт стоял на первом месте, ибо генеральские головы ставили настроение и разговоры в теснейшую зависимость от него. Спустя полгода Бенкендорф уже имел возможность знакомиться с донесениями, составленными в духе этой инструкции: 1) получают ли нижние чины все положенное им от казны довольствие сполна и в установленные сроки; 2) не нарушаются ли права артелей на принадлежащие им суммы; 3) как начальники относятся к подчиненным, какие налагают наказания; 4) как и в какое время проводятся учения; 5) какие имеют место разговоры и суждения среди нижних чинов, какие циркулируют слухи; 6) каково обхождение начальников с подчиненными офицерами и какие разговоры последние ведут о своих начальниках; 7) какие разговоры и суждения имеют место среди офицеров.

К концу 1821 года Бенкендорф за ревностную службу был произведен в генерал-лейтенанты, что вызвало немалые пересуды в петербургском свете,молод и хитер. В том же году он составил обстоятельную записку о тайных обществах, которую адресовал Александру I. Она была «оставлена без последствий». А последствия того, о чем писал Бенкендорф, громыхнули спустя четыре года восстанием на Сенатской площади. Семеновского полка, правда, среди восставших не было.

Вот таким был к 38 годам генерал Бенкендорф, волею нового царя Николая I определенный заниматься безопасностью престола и отечества. Боевой генерал с охранительными наклонностями. К тому времени Николай видел в Александре Христофоровиче друга близкого и верного. А уж передряг испытать вдвоем пришлось немало. Один переход из Одессы в Варну во время турецкой кампании 1828 года чего стоил. До самого Дуная — ливень и бешеный ветер, а дорога — по нехоженому лесу, славившемуся разбойничьими шайками. «Дрожь пробегает по мне, когда я только вспоминаю, что в то время ехал один по неприятельской земле с русским Императором, вверенным моей охране», — как-то исповедовался Бенкендорф.

А поездка императора из Шумлинского лагеря в Варненский? Тамошняя местность буквально кишела турецкой конницей. Даже спустя месяцы, мысленно обращаясь к тем дням, Бенкендорф не мог отделаться от гнетущей тревоги: «Ответственность в безопасности Государя лежала преимущественно на мне, в качестве командующего главной его квартирой. Меня невольно обнимал ужас при мысли о слабости защиты, окружавшей Владыку могущественной России... с горстью людей мы шли по пересеченному горами и речками краю, где предприимчивый неприятель, имевший еще на своей стороне и ревностную помощь жителей, мог напасть на нас и одолеть благодаря численному перевесу. Я взял все возможные в нашем положении меры предосторожности, но сердце мое сильно билось».

А разве можно забыть случай, когда однажды на крутом повороте близ Пензы их коляска перевернулась. Кучер и камердинер лежали без чувств. Государь выпал, его придавило тяжеленным колесом. Упавший поодаль Бенкендорф птицей рванулся к поверженной карете. Схватился за обод, дернул что было сил.

 — Выходите! — крикнул Николаю.

 — Не могу подняться, верно, плечо треснуло, — спокойно произнес царь.

И все же раскачал себя, вылез. От напряжения стало дурно. Накатилась слабость. Испарина омыла лицо. Бенкендорф знал, что делать. В дорожном кофре нащупал бутылку хереса. Плеснул в кружку.

 — Пейте, ваше величество.

Помогло вино. Усталость, теплая боль закружила царскую голову. И пришло ощущение свободы. А потом наступили минуты осмысления случившегося, о которых Бенкендорф скажет: «Видя передо мною сидящим на голой земле с переломанным плечом могущественного владыку шестой части света, которому... кроме меня, никто не прислуживал, я был невольно поражен этой наглядной картиной суеты и ничтожества земного величества. Государю пришла та же мысль, и мы разговорились об этом с тем религиозным чувством, которое невольно внушала подобная минута». В то мгновение они действительно были вместе: Бог, царь и Бенкендорф.

Это была, несомненно, удача Николая — иметь около себя такого человека. Человека, служившего ему верой и правдой в качестве начальника личной охраны, главы Третьего отделения и шефа отдельного корпуса жандармов одновременно. И когда в октябре 1829 года Бенкендорфа свалила холера, Николай, пожалуй, впервые ощутил, как тяжело на душе, как он одинок в делах, лишен моральной опоры. Три недели не отпускала болезнь Бенкендорфа, и через каждые день-два у его изголовья можно было видеть фигуру императора.

Глаза у Бенкендорфа голубые, северные глаза, мужские. Сколько женщин утонуло в них: бабник был Бенкендорф. Гусарская школа — лихость, галантность, любовь быстрая и легкая, как шампанское. Николай тоже был не свят, но к приглянувшимся женщинам чувства питал длительные. С фрейлиной Нелидовой долго любовь водил, будучи при жене и государственных обязанностях. По-дружески корил Бенкендорфа: серьезным делом занят, а в любви скор, непостоянен, не по-генеральски это. Но зато в картах советчиком уже был Бенкендорф. Для него вист-преферанс — сладкая игра, игра для души. Мастеровит и азартен в ней, будто и не остзейской породы. Дивился Николай способностям Александра Христофоровича, слушался его и выигрывал у соратников — иностранных дел министра графа Нессельроде, барона Корфа, генерала Плаутина.