"Русская сказка" - читать интересную книгу автора (Леонтьев Дмитрий)

ГЛАВА 2.

Не помню сколько дней прошло до той поры, когда на мое крыльцо устало опустился этот изнеможенный старик. Он был чумаз, невероятно тощ и весел. К опоясывающей его бечевке было приторочено остро наточенное лезвие косы.

— Водичкой колодезной аль родниковой странника не побалуешь? — спросил он меня.

Я вынес ему ковш и старик долго пил, фыркая, как стадо лесных кабанов.

— Спасибо, молодец, поблагодарил он, возвращая ковш. — А коль еще и краюхой хлеба угостишь, то первого бушмэна посвящаю тебе.

— Отец, да ты никак на войну собрался? — удивился я.

— На какую войну? — делано изумился он в ответ. — Война, сынок, это когда рати сходятся, а мы так… бушмэнов резать идем.

— Не стар ли ты для подвигов ратных?

— Не-э, — отозвался старик, бережно принимая из моих рук пшеничные лепешки. — Старость это когда ты на завалинке сидишь, а я тебе толкую, что бушмэнов резать иду.

— Что ж они тебе сделали? Родню в полон угнали? Дом сожгли?

— Не было у меня никакой родни. Бобыль я. И дома не было. А сделали они мне самую худшую обиду — мечту мою испоганить желают. Я ведь летописец, всю жизнь по монастырям да скитам прожил, великие деяния святых подвижников для людей сохраняя. Под старость нашел себе замечательное место, где и мечтал окончить дни свои среди дел любимых и людей хороших. Была на реке Калке когда-то застава богатырская. Там сам Муромец службу свою нес. Там он с Добрыней Никитичем, да Алешей Поповичем, и голову свою сложил на поле ратном. Слышал ты про это, али молод еще?

— Слышал, — тихо сказал я.

— Вот… Потом пришел туда старец Иван, и основал на месте легендарном монастырь. Старец тот не столько по возрасту, сколько по силе духа и пониманию Божьего промысла. Он моложе меня, только седой весь… Много, видать, горя за свою жизнь хлебнул. Но молитвенник удивительный, прозорлив и мудр. Монастырь при нем расцвел. Жизнь духовная на много верст вокруг все озарила. Хорошо мне там было… Про Муромца писал, про других богатырей, живота своего за Отчизну не пожалевших… Через эти труды я ни дома, ни семьи не завел. Думал, дело моей жизни в том, что бы гордость земли русской для грядущего сохранить. Что б дети славой отцов воспитывались. Помнили, гордились, подражали. А теперь выходит что ж? Бушмэны страну мою завоюют и детей наших по-своему воспитают, по-бушмэнски? Не, пора перо на лезвие сменить.

— Мне кажется, ты больше пользы бы принес, продолжая записи вести.

— Кажется — крестись, — посоветовал старик. — Эту мысль столь многие используют, что уже мне, ветхому старику, пришлось за косу браться. Вот ты, чего здесь сидишь?

— Бушмэнов жду.

— Вот. А я уже дождался. Не хочу, что б они до нашего монастыря добрались, рукописи мои стерли, да переиначили. Не хочу, что б Русь наводнилась Иванами, родства не помнящими. Хочу, что б остались мои труды для потомков дальних.

— Что ж один пошел?

— Все пошли, — сказал старик. — Старец всех благословил. Сказал, пришло время не только для подвигов ратных, но и духовных. Все его помощники и ученики пошли по земле русской, письма на врага созывающие разносить. Ополчение собирать, воевод ленивых да трусливых стыдить. И сам старец Иван в путь отправился, и даже я, пень трухлявый, не усидел… Мне, правда, старец другое поручение дал, но… Просил он меня знакомца своего дальнего сыскать. Юношу, что в учениках у Муромца состоял. Узнаешь, говорит его и без коня крылатого, и без собаки-призрака… Что он имел ввиду, в толк не возьму… Не слышал ты о таком?

— Нет, — тихо сказал я.

— Вот и я говорю: где ж его в такой неразберихе отыщешь? — грустно покивал старик. — Так я хотя бы парочку бушмэнов отловить хочу, да эта задача мне не по плечу. Хоть чем-то перед Богом оправдаюсь, когда ответ держать придется… Ну, спасибо тебе, молодец, за хлеб — соль, пойду я, а то времени мало: бушмэны меня, поди, заждались. Бывай. Не поминай лихом.

И он заковылял по пыльной дороге — маленький, тщедушный летописец, подслеповатый от полумрака пещер.

Я сидел на крыльце и смотрел ему вслед. День сменился ночью, и вновь взошло солнце над горизонтом…

Я встал и, словно завороженный, пошел за стариком. Двери дома остались распахнутыми, в горнице лежали оружие, доспехи, еда, а я все шел и шел. Сначала — медленно, затем быстрее, а потом побежал так быстро, как только мог.

— Стой! — кричал я. — Погоди, отец! Что старец передать-то просил? Стой!

Я бежал, задыхаясь и обливаясь потом, падал, путаясь на бездорожье, полз по буреломам, сбивал ноги о каменные насыпи, и моля только об одном: догнать, догнать во что бы то ни стало! И я догнал его.

Он висел, распятый на воротах сожженной дотла деревни. Ворота, пожалуй, единственное, что осталось от когда-то огромного поселка. Среди пепла и дотлевающих головешек лежали растерзанные тела мужчин и женщин. Детей, ремесленников и молодых женщин кочевники, по обычаю, забрали с собой. Остальные вырезались нещадно. Видимо, в этот момент старик и подошел к разоряемому селу. Вряд ли среди нападавших были бушмэны — они предпочитали руководить с безопасного расстояния — но лежавшая у ног мертвеца коса была покрыта пятнами крови. Этой косой я и вырыл могилу, в которую опустил тщедушное тело старика.

— Я даже не знаю, как тебя зовут, отец, — сказал я могильному холмику. — Но и безымянного я тебя не забуду. Спасибо тебе за все, отец. Особенно за стыд…

Подобрав валявшуюся неподалеку оглоблю, обломал поудобнее и, повернувшись к лесу, крикнул:

— Где вас черти носят?! По кустам решили отсидеться, волчья сыть?!

Двумя мощными взмахами крыльев Танат преодолел разделяющее нас расстояние, едва даже не опередив мгновенно появившуюся рядом со мной Скиллу.

— Мы должны их догнать, — распорядился я, садясь в седло. — У них пленники, они не могли далеко уйти.

— Их около сотни, — предупредила Скилла, принюхиваясь к следам.

— Тем лучше, — улыбнулся я, и впервые Скилла вздрогнула от моей улыбки…

…Основное войско варваров, с ужасающей быстротой, продвигалось к Киеву, оставляя позади себя лишь выжженную дотла пустыню. Небольшие отряды кочевников, ручейками разливались во все стороны, стремясь разорить как можно больше весей и городищ. Их-то я и подкарауливал на сумрачных тропинках дремучих лесов. Что бы приближение мое было еще более незаметным, я сшил себе одежду из черной кожи. Крылья Таната позволяли мне обрушиваться на головы врагов в самый неожиданный момент, минуя посты и дозоры. Черным демоном ночи Скилла появлялась в самой гуще вражеского войска, сея смерть и ужас. О нашей троице ходили самые невероятные легенды. Но азартнее всего я охотился на бушмэнов. Они объявили меня террористом и назначили за мою голову вознаграждение в три воза серебра — сумму, неслыханную доселе. Но желающих получить ее пока не находилось: слухи давно наделили меня демоническими качествами существа из потустороннего мира, а живых, способных внятно описать меня не было — пленных я не брал. Исключение сделал лишь для бушмэнского советника, командовавшего карательным отрядом варваров. Ему я перед смертью зачитал приговор, прежде чем, поседевшего, отдать Скилле, которая и привела этот приговор в исполнение, с обычной для нее вдумчивостью и изобретательностью. Зарисовки растерзанного тела обошли все газеты мира и даже в Бушмэнии появились первые голоса, требующие срочного отвода войск. После этого бушмэнские военноначальники стали вдвойне осторожны, передвигаясь по дорогам Руси только в огромных, кованных сундуках, под охраной сотен вооруженных до зубов телохранителей. Из этих сундуков они не выходили ни днем, ни ночью, и судя по их отчетам в Бушмэнию, война перестала им нравиться.

Остатки дружины князя Дадона отступили к столице, укрывшись за мощными стенами Киева, но многочисленные отряды озверевших от горя крестьян, безжалостными волчьими стаями кружили вокруг армии варваров, нанося неожиданные и жестокие удары. Я повстречался с их вожаками, готовясь в благоприятный момент объединить эти разрозненные кучки в единую дружину. Но даже сам понимал, что этот день еще далек — кочевники продолжали продвигаться вперед, подобно горной лавине сметая все на своем пути…

Как-то раз, выслеживая отбившуюся от основной армии группу мародеров, я услышал в лесу крики и лязг оружия. Больше дюжины кривоногих кочевников, на низкорослых, мохнатых лошадях, окружили одинокого всадника в посеченных доспехах, и с визгом носились вокруг него по кругу, пытаясь достать его кривыми ятаганами. Бедняга едва держался в седле, однако у его ног уже лежали трое распластанных мечом варвара.

— Держись! — крикнул я, бросаясь из под облаков. — Подмога идет!

Я подоспел вовремя: как только кочевники остановились, пытаясь понять, откуда звучит мой голос, витязь зашатался и рухнул под ноги своего коня.

В отличии от бушмэнов, эти маленькие, узкоглазые дикари сдаваться не умели, поэтому и мне не пришлось мучить их отказом. Достойный враг — большая честь. И я оказал им эту честь, прикончив быстро и без мучений. Когда последняя голова упала в траву, я вытер меч и спустился к лежащему в беспамятстве воину. Он был очень молод и очень красив. Длинные белокурые волосы обрамляли мужественное, но по-античному тонкочертное лицо. Широкие плечи, высокий рост, крепкие мускулы — из него вполне мог получиться знатный богатырь. А когда он открыл глаза, я увидел, что они у него — цвета полуденного неба.

— Что ж ты вдали от княжеской дружины забыл, северянин? — спросил я. — Смерти ищешь?

— Спешу на помощь дружине князя Дадона, — сказал юноша. — Меня зовут Гарольд, принц норвежский. Благодарю тебя за помощь, воин.

— Сочтемся в бою, — отмахнулся я. — Ранен сильно?

— Вроде нет, — слабым голосом отозвался он, оглядывая себя. — Оглушили только, видимо в полон взять хотели… Но, если б ты не подоспел, кончилось бы все куда хуже. А мне еще рано в райские кущи, я обязан исполнить свой долг.

— Что же это за долг, который для тебя сильнее смерти?

— Я должен спасти свою возлюбленную, — сказал Гарольд. — Когда я узнал, что с ней беда, то, опережая дружину, поспешил сюда. Здесь, в Руси, живет та, которая дороже для меня всего на свете, и я должен спасти ее даже ценой собственной жизни.

— Велика ли дружина?

— Две тысячи отборных воинов, каждый из которых стоит десятка.

— Орды варваров огромны, — напомнил я. — Ты смел, но выступать с такой дружиной против многотысячной орды — самоубийство.

— Ты же до сих пор жив, — улыбнулся он. — И даже стал легендой, а защищаешь свою землю и вовсе едва ли не в одиночку. Я слышал о тебе. ты тот, кого зовут Ночным Мстителем. Черным Демоном.

— Я не мститель, — покачал я головой. — И уж тем более не демон. Я уже не знаю, кто я… Наверное… Неважно. Обо мне вряд ли останутся легенды, как о Муромце или Добрыне. И это хорошо…

— Мой отец разослал гонцов по всем соседним княжествам, — сказал Гарольд. — Идут тайные переговоры о помощи Руси. Не все хотят нового мирового порядка Бушмэнии.

— И кто же эта девушка, ради которой ты делаешь столь много?

— Она не знатного рода, — признал он, — но это ничего не меняет. Для меня она — царица всех цариц. Несколько лет назад я был при дворе князя Дадона, тогда-то и встретил ее. Она живет рядом с Киевом, в доме своей бабушки, местной волшебницы…

— Что?! — воскликнул я, пораженный. — Как зовут… эту девушку?

— Настенька, — мечтательно улыбнулся он. — Какое удивительное имя, правда?

— Правда… Как ты узнал, что ей угрожает опасность?

— Ее бабушка дала мне медальон, и сказала, что когда придет беда, он зажжется рубиновым светом. Пять дней назад он начал светиться, сейчас он просто пламенеет.

И он вытащил из-за пазухи цепочку, с тревожно светящимся камнем.

— Так что ж ты здесь соловьем разливаешься?! — вскричал я. — Может быть, в эту самую минуту… По коням!

Мы летели, как ветер. Мне приходилось сдерживать не только Таната, но и себя, что бы не упустить из виду умоляющего подождать его Гарольда. К вечеру мы увидели вдалеке белоснежные стены Киева. Ужас охватил меня при виде зарева пожарищ. Горело все, что находилось вне городских стен. Ближайшие строения подожгли сами киевляне, что бы не дать врагу использовать их как укрытия, отдаленные — палили, для устрашения, сами кочевники. Вокруг терема Бабы Яги горел даже частокол. С воплем ярости я поднял Таната в небо и ринулся к заветному дому. Десятки теней в остроконечных шапках сновали между горящими постройками. Не знаю, как удалось им застать Ягу врасплох, но было видно, что защищалась старуха с обреченной яростью. Не меньше сотни воинов нашли свою погибель вокруг крохотной мини-крепости. Сама Яга лежала посреди двора, тщетно силясь извлечь торчащую из груди стрелу, а рослый кочевник уже заносил над ней свой топор для последнего удара. Его-то я и обезглавил в первую очередь. Несколько минут кочевники даже не понимали, что происходит, и этих минут мне было достаточно, что б уничтожить добрую треть находящихся во дворе воинов. Остальные, толпясь и вопя, бросились прочь. Первый раз дурная слава демонического убийцы сослужила мне добрую службу: никто не хотел вступать в единоборство с духом потустороннего мира. Воспользовавшись этой суматохой, ко мне пробился Гарольд. Пока я рубил разбегающихся в ужасе кочевников, он, обмотав голову плащом, бросился в пламя избы. Эти мгновения показались мне годами. Наконец, он появился вновь, неся на руках драгоценную ношу.

— Жива! — счастливо повторял он. — Успели! Жива… Успели…

— Увози ее, пока кочевники не пришли в себя, — приказал я. — Их слишком много, нам не справиться. Я займусь старухой. Встретимся на вершине Лысой горы.

Гаральд не заставил упрашивать себя дважды. Бережно прижимая к груди девушку, взобрался в седло и птицей понесся прочь.

Я склонился над телом Бабы Яги, осторожно приподнял ее голову. Старуха была еще жива.

— Успел, — прохрипела она, захлебываясь кровью. — Все же успел… Я знала, что это будешь именно ты…

— Помолчи, — сказал я. — Тебе надо беречь силы. Сейчас мы сядем на Таната, и…

— Поздно, — выдохнула она. — По человеческим меркам я уже давно мертва… Но я не могла закрыть глаза, унеся с собой такую тайну… Настенька не моя внучка. Я лишь отбила ее у волхвов, похитивших ее из дворца… Они знали, что Владимир хочет крестить Русь и их власти придет конец. Хотели шантажировать, остановить… я не вернула ее в Киев… Ей предначертано великое будущее… Она будет достойной правительницей. Она не избалована дворцом, я сохранила ее для великих свершений… Прости меня… Я должна была это сделать… Прости… Больно… Заверши то, что не успела я… Добудь для нее трон. Ты сможешь это сделать. Ты любишь ее, Иван… Она — правительница по праву. Дочь князя…

— А как же Дадон и Варвара?

Старуха печально улыбнулась окровавленным ртом и обмякла в моих руках. Титанические силы, удерживающие жизнь в изувеченном теле, иссякли. Я опустил ее на землю.

— Спасибо тебе за все, — сказал я. — Ты сделала много. Прощай.

— Иван, они наступают, — предупредила Скилла. — Надо торопиться.

Вскочив на коня, я бросил прощальный взгляд на распростертое тело той, чье имя навсегда останется символом злой колдуньи в сказках и былинах. Терем рухнул, прощальным костром вздымая вверх тысячи искр, и вместе с пламенем к небу ринулся крылатый конь…

Когда Гарольд добрался до вершины Лысой горы, я уже ждал его, печально наблюдая за полыхающими внизу пожарами.

— Ты жив! — вскричал он, увидев меня. — На мгновение мне показалось, что обломки дома… ну, теперь-то мы им покажем!

— Что с Настей? Помощь нужна?

— Нет — нет! Я сам, — крепко прижимая к себе по прежнему бесчувственную девушку, он сошел с коня и осторожно опустил драгоценную ношу на густой мох. — Сейчас, сейчас она придет в себя… Немного воды… Дай мне флягу, там еще оставалась вода… Вот так…

Настя медленно открыла глаза, и еще не слишком понимая, что происходит, улыбнулась милой, сонной улыбкой:

— Гарольд…

— Она помнит меня! — возликовал юноша. — Она узнала меня!

— Где я? — спросила девушка. — Что со мной? Мне приснился ужасный сон…

— Это был не сон, Настя, — сказал я. — Прости, мы опоздали…

— А бабушка?

— Ее больше нет…

Она уткнулась лицом в грудь Гарольду, словно ища защиты и утешения. Юноша покраснел и виновато посмотрел на меня.

— Она была хорошим человеком, — сказал я. — Еще много веков о ней будут слагать сказы и былины… Жаль, что я мало ее знал…

— Зато она много говорила мне о тебе, — неожиданно для меня сказала Настя. — Она предрекала тебе великую судьбу. Говорила, что ты можешь создавать и уничтожать целые миры. Но для этого тебе придется много испытать, стать человеком…

— Интересно, а сейчас я кто?!

— Она говорила, что человеком мало родится. Руда, прежде чем стать железом проходит многие испытания огнем и ударами. А уж сталь… Она очень уважала тебя, Иван. Только жалела. Говорила, что ты многое можешь, но и спроситься с тебя больше, чем с других… А еще она сказала, что настанет час, когда ты станешь мне братом названным, опекуном и защитником. Приказывала относиться к тебе с почтением и во всем тебя слушаться. Как старшего и любимого брата…

Гарольд, с подозрением присматривающийся до этого ко мне, расслабился и кивнул, а я едва сдержался, что бы не помянуть покойницу изысканно-сказочным словом. Так вот, значит, за что она извинялась перед смертью. Хороший ход, сильный. С моим суконным рылом, в телохранители-братья еще тянут, а вот в калашно-княжеский, уже — извините…

— Спасибо вам за мое спасение, — она встала и поклонилась нам в пояс. — Особенно тебе, Иван. Бабушка предсказывала, что именно так оно и будет. Нечем мне тебе отплатить, кроме сестринской любви и верности. Но уж зато они ни предела, ни края иметь не будут.

— И я кланяюсь тебе, брат Иван, — встал рядом с девушкой Гаральд. — И за мое спасение, и за Настенькино. Позволь и мне, в знак благодарности и уважения, считать тебя братом старшим, любимым и уважаемым.

Капкан захлопнулся. Я стоял и смотрел на них, таких молодых и красивых детей этого мира, и чувствовал себя старым и мудрым. Особенно умиляло то, что во время «братания» они взялись за руки, и до сих пор забыли их разьеденить. Вздохнув, я поцеловал каждого из них в щеку.

— Спасибо за честь, — сказал я. — Постараюсь быть достойным, оправдать, и тэде, и тэпе… А теперь, вот что, братишки и сестренки. Надо вам укрыться, до поры, до времени, в безопасном месте. Враг уже под стенами Киева, а ополчение собирается слишком долго… Я попытаюсь оттянуть врага от столицы. Они слишком безопасно чувствуют себя на нашей земле. Пора нанести им ответный визит. Когда у каждого из вождей кочевников дома случится… А я позабочусь о том, что б дома у них не просто случилось, а… Впрочем, об этом вам знать не надо… Одним словом, придется тебе, Гарольд, отвезти Настю в безопасное место и охранять, пока я не вернусь за вами.

— Где это видано, что б Гарольд Гардрад от опасностей прятался?! — вскинул подбородок принц норвежский.

— Прикажу: к медведю в берлогу полезешь! — строго посмотрел я на него. — Ты меня старшим братом назвал? Назвал. Что это значит — объяснять не надо?.. То-то… Спрячешь девушку и охранять станешь пуще зеницы ока. От нее наше будущее зависит. Запомни это. А теперь мне пора. Не поминайте лихом…

Если б я тогда знал, что будет происходить в Киеве, то, может, и не отправился бы в это карательное турне по союзным Бушмэнии государствам. Но я слишком понадеялся на крепость киевских стен, смелость русских витязей и трусость князя Дадона. Судьба часто плетет странные узоры. Князь Дадон вполне мог бы быть неплохим человеком, если б не был столь дрянным правителем. В отличии от своего предшественника, князя Владимира, он не был воином, не отличался ни твердостью характера, ни широтой замыслов. Дадон был счастлив в своем маленьком мирке, с красавицей — женой и примитивными, княжескими развлечениями. первая красавица княжества, как уже известно, тоже не отличалась великой премудростью и довольствовалась скромным положением жены, не пытаясь влезать в дела государства и политики. К ее чести надо сказать, что Варвара действительно любила своего незадачливого мужа, не желая себе другого счастья на земле…

И без того издерганный проблемами последних лет, при известии о вторжении вражеских полчищ, князь окончательно впал в депрессию и неделями не выходил из покоев, раздавленный и беспомощный. Не имея уважения дружины, бездарно растратив казну и позволив смуте огненным озером растечься по стране, он не видел возможности противиться наступающей беде и был готов, подобно утопающему, схватиться за любую соломинку. Выдвинутое бушмэнами предложение о перемирии и переговорах показалось ему единственным спасительным выходом. Он так страстно желал этого, что, вопреки разуму, не видел всей лживости этой изощренной насмешки.

Тайным ходом, в сопровождении всего лишь двух телохранителей, он выскользнул за городские стены и под хохот показывающих на него пальцем кочевников, вошел в шатер бушмэнских советников, что бы добыть желанный для него мир.

— Мы рады, князь, что вы проявили благоразумие, — одобрительно приветствовали его появление бушмэнские советники. — О нас распускают всяческие слухи, но вам-то известно, что мы — цивилизованные люди и всегда готовы на взаимовыгодные уступки. Наши государства уже сотрудничали во многих областях, и вы не можете не признать, что ответственность за распад этого союза лежит целиком на вашей совести. Мы поставляли вам товары, давали взаймы огромные суммы, и что получили в ответ? Долг до сих пор не возвращен, на всех дорогах наших купцов грабили разбойники, с которыми вы не в силах были справиться. Ваше государство стало неуправляемо и превратилось в угрозу для мирового порядка. Мы приняли решение взять ситуацию под контроль, пока не стало слишком поздно. Мы спасем вас от вас же самих.

— Чего вы хотите? — тихо спросил униженный князь.

— Вот это деловой разговор, — похвалили его бушмэны. — Прежде всего, Русь должна отойти под контроль и патронаж Бушмэнии. Наши законы самые правильные, а методы правления самые гуманные — вам понравиться. Разумеется, вы останетесь на троне, скажем, в качестве бушмэнского наместника.

— Хорошо, — склонил голову князь.

— Сибирь отойдет под протекторат Организации Объединенных Княжеств. Вы все равно не можете разрабатывать и использовать ее богатство, а в наших княжествах намечается нехватка ресурсов, так что это будет весьма кстати. Нельзя уподобляться собаке на сене. Надо взять и разделить. Часть мы выделим и вам… По необходимости. Не беспокойтесь: русский Иван станет Иваном толстым и довольным.

— Хорошо, — согласился князь.

— Многие наши княжества не устраивает приверженность вашей страны к православию… Нет, вы, конечно, можете оставить и эту религию, но надо сделать упор на рекламу и продвижение среди масс идей наших религий. Это будет демократично. У людей должна быть свобода выбора… Что вы молчите?

— Да… Должна быть…

— Отлично, тогда продолжим. Как вы понимаете, для этой судьбоносной миссии нам пришлось привлекать чужеродные силы и тратить немалые средства. Вы их нам оплатите. Варварам придется платить и выполнить некоторые требования, обещанные им…

— Казна пуста, — еще ниже опустил голову Дадон.

— Ерунда! Отдадите землями. У вас большая страна. Дань вашу мы позволим вам выплачивать частями, ежемесячно. Вы обязуетесь выставлять свои войска на те войны, которые нам приходится нести ради мира во всем мире. Как вы знаете, мы вообще очень миролюбивый народ. Нам нужен мир, и желательно весь. Террористов ваших вы нам выдадите. Для этого в каждом городе мы посадим своих наместников, которые будут следить за порядком и введем свою полицию. Согласны?

— Да.

— Ну, тогда почти закончили. Осталась последняя, незначительная мелочь. Вождь кочевников, помимо дани, требует отдать ему в наложницы Варвару Красу, Длинную Косу.

— Что?! — князь решил, что он ослышался. — Что вы сказали?

— Что здесь такого? Подумаешь — баба… Если б речь шла о деньгах, тогда — да, тогда — конечно… Ах, вы женаты, но ничего, разведетесь. Мы подыщем вам жену… Впрочем, если у вас на примете кто-то есть, то…

Договорить бушмэн не успел. Князь выпрямился во весь рост, и сделав быстрый шаг вперед, одним ударом поверг обидчика наземь:

— Вот тебе дань!.. Об одном жалею: о своей глупости необратимой. Ведь мог бы во главе войска куда большей данью вас порадовать…

Плохо жил Дадон. Тратил дни в пустых забавах, безделье, гневливости. Был жаден и недальновиден… А умереть сумел красиво. Люто пытали его бушмэнские палачи — откуда только силы взялись у изнеженного князя, что бы перенести пытки с удивительным достоинством? И когда вели его вешать на глазах у замершего от ужаса города, не проронил ни слова, лишь безотрывно смотрел на заветное окно далекого терема. Наверное, за эту княжескую смелость и была ему дарована судьбой последняя милость: он умер раньше, чем увидел, как бросилась со стены немыслимой красоты девушка с распущенными, золотыми волосами. Не видел он и того, как отворились ворота города и несколько сотен витязей, под предводительством воеводы Федота-стрельца, совершили небывалое: бросившись на многотысячное войско, сумели пробиться к месту казни, отбив у врага тело своего непутевого князя. Как пали они, один за другим, давая возможность закрыть за этой страшной добычей городские ворота. Как озверевшие от огромных потерь кочевники ринулись на штурм, гоня перед собой немногих, взятых в плен русичей, и прикрываясь ими как щитом. Как захваченный в полон, изрубленный и оглушенный Федот-стрелец, кричал, требовал, молил:

— Стреляйте! Стреляйте же, други! Не давайте им взять город! Не щадите нас, пощадите жен наших и детей! Приказываю вам: стреляйте!

И, протерев мутные от слез глаза, витязи били со всего оттяга, дабы не мучить соратников страданиями… Не видел князь и горы трупов под стенами неприступного Киева, и горькую радость израненных защитников, в неравной и жестокой схватке отстоявших город. Он не видел всего этого. Он шел по чистым небесным дорогам бок о бок с той, которую любил всю свою недолгую и непутевую жизнь…

Не видел всего этого и я. Не стану рассказывать, что я делал в родных городах и стойбищах вторгшихся на Русь кочевников. Нет у меня желания ни рассказывать это, ни вспоминать… Скажу лишь, что даже жадные бушмэны назначили после этого за мою голову аж пять повозок с золотом. в ответ на это, я потопил несколько бушмэнских кораблей, на которых добирались домой их советники, посчитавшие войну на Руси делом почти законченным. В Бушмэнии объявили траур и прибавили к моей «стоимости» еще одну повозку с золотом. Вот тогда я и совершил небольшое, но памятное для всего мира турне по городам самой Бушмэнии, благо мощные крылья Таната и чудесные способности Скиллы существенно сокращали для мня любые расстояния… И «миролюбивая» Бушмэния впервые, на собственной шкуре, узнала: что такое — война… Каждый город, каждый штат узнал на себе, что это такое — боль от потери близких, возвратить которых нельзя ни за какие деньги… И что-то надломилось в них… И что-то надломилось во мне… Я был уже на пути к дому, когда услышал весть о выходе Бушмэнии из состава антирусской коалиции. Я даже не стал преследовать спешно убирающихся домой кочевников, благо это делало за меня подоспевшее, наконец, ополчение и норвежские витязи Гарольда. Но я все же недооценил бушмэнов. По их инициативе было срочно собрано заседание Организаций Объединенных княжеств и прочитана целая лекция о страшной угрозе, которую может представлять собой лишенная руководства Русь. В качестве доказательств, были предъявлены лубочные рисунки с жертвами и разрушениями, оставшимися после моего визита в Бушмэнию. Не знаю, был ли подкуплено собрание Комитета, или запугано, но на второй день приговор Руси был подписан: решение о совместном управлении «Дикой Русью» было утверждено. А на третий день после подписания этого договора я вошел в меняльную лавку Соломона…