"О собственности" - читать интересную книгу автора (Годвин Уильям)

IX О ПРАВЕ

В деле суда над преступлениями есть вопрос, имеющий очень большое значение; это вопрос о методе, которым надо пользоваться при классификации преступлений и при последующем определении степени наказания. Вопрос этот приводит нас непосредственно к изучению права, которое бесспорно представляет собой важнейший предмет, подлежащий ведению человеческого рассудка. В странах, считающих себя цивилизованными, именно право служило до настоящего времени тем критерием, который позволяет оценивать все преступления и правонарушения, подвергающиеся общественному осуждению. Надо добросовестно рассмотреть достоинства такого метода.

Люди, изучавшие этот вопрос, видели с одной стороны право, а с другой — неограниченный произвол деспота и сравнивали их между собой. Но если мы хотим добросовестно оценить достоинства права, то надо изучить его само по себе, а затем, если это окажется необходимым, изыскать наиболее пригодные начала, способные его заменить.

Праву ставят в заслугу, что оно «дает членам общества представление о принципах, которые будут положены в основу оценок их действий». Считается величайшим неправосудием «судить людей на основании закона ех post facto[65] или любым другим способом, кроме как по букве закона, формально установленного и правильно опубликованного».

Теперь мы рассмотрим, насколько целесообразно отказываться от этого принципа. С первого взгляда ясно, что он имеет очень большое значение в тех странах, где законодательство произвольно и капризно. Если в какой–нибудь стране будет считаться преступным ношение одежды из определенной ткани или употребление пуговиц известного вида, то естественным будет требование, чтобы законодательство ознакомило членов общества с теми нелепыми правилами, которым оно намерено следовать. Но если общество может удовольствоваться правилами справедливости и не претендует на право искажать или расширять эти правила, то очевидно, что право было бы для него менее нужным установлением. Правила же справедливости можно легче и с большим успехом изучить в процессе живого общения внутри человеческого общества, не связанного никакими путами предрассудков, чем при помощи катехизисов и юридических сводов[66].

Нет более ясного положения, чем следующее: каждое дело заключает в себе самом свою норму. Никогда два человеческих действия не были совершенно одинаковы, т. е. не обладали одинаковой степенью полезности или вредности. Казалось бы дело правосудия заключается в том, чтобы распознавать качества людей, а не смешивать их, как это практиковалось до сих пор. К чему привела в отношении права попытка вершить правосудие? При появлении новых казусов, право всегда оказывается недостаточным. Как могло бы быть иначе? Законодатель не обладает неограниченной способностью предвидения и не в состоянии определить того, что беспредельно. Таким образом, остается альтернатива: либо исказить право для охвата им такого случая, какого законодатель не предусмотрел, либо же создать новый закон, предназначенный для этого особого случая. В первом направлении делалось очень много. Крючкотворство юристов и искусство, с которым они совершенствуют законы и искажают их смысл, вошли в поговорку. Но хотя они сделали много в этом направлении, однако не всего можно было достигнуть таким способом. Поэтому постоянно возникает потребность в новых законах. Для того чтобы устранить возможность обхода закона, его часто делают многословным, подробным и обстоятельным. Тома, содержащие предписания, постоянно разрастаются, и весь мир не сможет вместить тех книг, которые еще должны быть написаны.

Следствием безграничности права является его неопределенность. А это прямо нарушает принцип, положенный в его основу. Ведь законы созданы для того, чтобы положить конец двусмысленностям и чтобы каждый человек знал, на что он должен рассчитывать. Как же отвечают законы этой задаче? Порой случается, что самый знаменитый адвокат в королевстве или первый юрисконсульт короны заверяет в несомненно успешном исходе моего дела за пять минут до того, как другой служитель права, титулуемый хранителем королевской совести, совершая неожиданный фокус, решает его наперекор моим интересам. Разве исход мог быть таким неопределенным, если бы я должен был довериться жюри, составленному из моих соседей с их простым, неиспорченным здравым смыслом, отражающимся на их общем представлении о правосудии? Право — это лабиринт без выхода; оно содержит множество противоречий, из которых невозможно выпутаться. Изучение законов позволяет юристу найти в них достаточно убедительные, может быть, даже неопровержимые основания для рассмотрения каждой проблемы в любом аспекте; но предположение, что изучение права может дать знание исхода и уверенность в нем, свидетельствовало бы только о полном безумии.

Другое соображение, доказывающее нелепость права в наиболее общем его понимании, заключается в его пророческом характере. Ведь цель его сводится к предвидению человеческих поступков и к предписанию решений, относящихся к ним. Право стремится не меньше, чем религиозные верования, катехизисы и церковные постановления, привести человеческий рассудок в неподвижное состояние и установить принцип неизменности там, где беспрерывно действует способность к совершенствованию, которая представляет собой единственный благодетельный элемент сознания.

Легенда о Прокрусте[67] дает нам бледное представление о непрерывных усилиях права. Пренебрегая великим принципом натурфилософии, гласящим, что во всей вселенной нет и двух атомов материи одинаковой формы, право стремится свести к одному стандарту человеческие поступки, представляющие результат тысячи изменчивых элементов. Наблюдение над системой права привело к странному изречению, гласящему, что «неукоснительная справедливость часто оказывается величайшей несправедливостью»[68]. В попытке отнести поведение всех людей к нескольким типам не больше настоящей справедливости, чем в попытке свести всех людей к одному масштабу.

На основании всех этих соображений можно без колебаний сделать общий вывод, что право является установлением, несущим самые гибельные последствия.

Истинный принцип, который следует подставить на место права, заключается в том, что разум должен осуществлять неограниченную юрисдикцию в отношении обстоятельств каждого судебного дела. С точки зрения благоразумия не может быть никаких возражений против этого принципа. Нельзя предполагать, что не существует сейчас людей, интеллектуальное совершенство которых соответствовало бы уровню, достигнутому правом. Иногда говорят, что оно создано мудростью наших предков. Но это странный самообман; существующие нормы права чаще были продиктованы страстями людей, иногда их робостью, подозрительностью, склонностью к оригинальности и жаждой власти, не знающей предела. Но если среди нас есть люди, мудрость которых равняется мудрости права, то нельзя утверждать, что истина, провозглашенная ими, станет менее убедительной от того, что она будет опираться не на власть, а только на разум, подкрепляющий истину.

Каковы бы то ни были неудобства, создаваемые людскими страстями, установление твердых законов не представляет надежного лекарства. Теперь посмотрим, как действовали бы страсти и как они развивались бы в случае, если бы люди были предоставлены на собственное усмотрение. Неопытность и чрезмерное усердие могут побудить меня обуздать моего соседа в его неправильных действиях путем наказаний и всяческого понуждения, преднамеренно применяемого для исправления заблуждений. Но разум разоблачает безумие такого способа действий и учит меня, что если этот человек не привыкнет полагаться на силу интеллекта, то он никогда не достигнет достойного состояния, свойственного разумному существу. Пока человек находится в оковах послушания и по привычке ждет, чтобы его поведением руководили другие, его сознание и сила духа будут находиться в состоянии дремоты. Если я желаю, чтобы он проявил всю ту энергию, на которую способен, то я должен возбудить его самосознание, научить его не склоняться ни перед какими авторитетами, рассматривать те принципы, которых он сам придерживается, и давать отчет в основаниях своих поступков собственному рассудку.

Навыки, благодетельные для отдельных людей, будут одинаково благотворны и в делах общества. Люди сейчас слабы, потому что им всегда говорили, что они слабы и им не следует полагаться на самих себя. Освободи те их от оков, предложите им изучать, рассуждать и судить, и вы скоро увидите, как они станут совершенно другими существами. Скажите им, что у них есть страсти, что порой они действуют слишком поспешно, несдержанно и неправильно, но что они все же должны сами за себя отвечать. Скажите им, что горы пергамента, в которые их закопали, пригодны только для того, чтобы внушать почтение в век предрассудков и невежества, что отныне мы будем зависеть только от непосредственного чувства справедливости, что если бы даже их страсти были огромны, то они должны применить столь же огромную энергию для их подавления, а если их решения будут несправедливы, то за эту несправедливость ответственны будут они сами. Результат такого положения вещей скоро обнаружится: сознание людей разовьется до уровня требуемого положением, а присяжные и третейские суды проникнутся сознанием важности возложенной на них задачи.

Поучительная картина представится при наблюдении за постепенным установлением правосудия, когда установится тот порядок, который здесь рекомендуется. Возможно, что вначале будет некоторое, небольшое количество решений нелепых или суровых. Но авторы этих решений заплатят непопулярностью я бесчестием, в чем они сами будут виновны.

Каково бы ни было в действительности первоначальное происхождение права, им вскоре начали дорожить как прикрытием для угнетения. Его неясность вводила в заблуждение вопрошающий взгляд пострадавших. Его древность служила для того, чтобы отвлечь большую часть озлобления от виновников неправосудия на авторов закона, и еще более для того, чтобы укротить это озлобление посредством суеверного почтения к закону. Ведь было хорошо известно, что неприкрытое, обнаженное угнетение не может не пасть жертвой собственных деяний.

Юридические решения, вынесенные непосредственно после отмены права, мало чем будут отличаться от решений, которые выносились во время его господства. Они будут продиктованы предрассудками и привычкой. Но сила воздействия привычки, утратившей тот центр, вокруг которого она накапливалась, начнет постепенно уменьшаться. Лица, которым будет поручено вынесение решений по делам, понемногу поймут, что дела эти переданы им для обсуждения, и неизбежно начнут сами себе задавать вопрос о разумности начал, считавшихся до того бесспорными. Их кругозор будет расширяться параллельно с тем, как будут расти сознание важности доверенной им обязанности и неограниченная свобода расследования. Тогда начнется новый, многообещающий порядок вещей, результаты которого не могут предвидеть существующие сейчас люди, даже если они проницательны: тогда будет развенчано слепое доверие и начнется эра неомраченного правосудия.

Преступления, совершенно различные по разнообразию видов развращенности, из которой они проистекали, не будут больше соединяться под одним общим именем. Присяжные станут столь же проницательны в различении преступлений, сколь они сейчас не способны распознавать значение разных поступков и характеров.

Рассмотрим результаты отмены права в отношении собственности. Как только рассудок людей начнет понемногу отучаться от жестокого единообразия теперешней системы, они начнут стремиться к справедливости. Предположим, что при таком положении на их рассмотрение будет передано дело о спорном наследстве, на которое претендуют пять наследников, причем по решению суда при старой системе вся спорная собственность должна была быть разделена на пять равных долей. Они начнут с расследования потребностей и положения всех истцов. Предположим, что первый из них окажется человеком с хорошей репутацией, процветающий материально; он почтенный член общества, но новые средства мало прибавят к его полезности или к его радостям. Второй истец — неудачник, гибнущий от нужды и обремененный всякими бедствиями. Третий хотя и беден, но его добродетели дают ему право претендовать на определенное положение, в котором его заслуги могли бы быть очень велики, но которое он не может принять, не владея капиталом в две пятых всего наследства. Один из истцов — это незамужняя женщина, перешедшая тот возраст, когда она могла бы еще иметь детей. Другая истица — вдова без средств и с большой семьей, зависящей от ее поддержки. Первый вопрос, который возник бы перед непредвзятыми лицами, получившими поручение вынести свободное решение относительно распределения наследства, сводился бы к тому, насколько справедливо разделение на равные доли, применявшееся до сих пор. Это был бы один из первых толчков, которые постепенно потрясли бы существующую сейчас систему собственности.

Читатель, прочтя эту главу, не сможет не заметить, что право является только функцией политической власти и должно исчезнуть, когда исчезнет надобность в этой силе, если только воздействие истины не заставит еще раньше искоренить его из человеческой практики.

Книга VII, глава VIII. Отрывки.